Оксана Николаевна Виноградова
Забытое слово
Бузулук
Наступило лето. Стояла чудесная июньская погода. Зайдя в обеденный перерыв к себе, я переоделась в легкую блузку и ситцевую юбку, сшитую своими руками в девятом классе. Нацепила дешевые солнцезащитные очки – последнее дорогущее приобретение с получки. Пообедав пшенной кашей на воде, я в очень хорошем настроении заторопилась на работу. Но, едва высунувшись из дверей подъезда, увидела довольные лица Романова и своего папы.
– Классно выглядишь! – заценил Палыч.
– Стараюсь.
– Моя дочка вообще молодец! – замахал руками папа.
От обоих потягивало спиртным.
– Мы за тобой, – объяснил Романов. – Пойдем в рощице посидим.
– А работа?
– Какая на хрен работа? Смотри, какая погода! Шепчет!.. Я директора с замом видал, они еле живые ползают! До нас ли им?
– А я отгул взял, – зачем-то пояснил папа.
– Ну, пойдем, раз так. Только мне после пяти надо к Захару. Он у себя дома ждать будет.
– Не-е-е! Мы ненадолго!
Это «ненадолго» растянулось. Однако в процессе мне стало настолько хорошо, что я и спешить забыла. Хорошо посидели, поговорили. Папа рассказывал про Дашу, про маму, про себя. Мама все та же, Даша учится на отлично, и ее всем ставят в пример, а папа вот-вот начнет рисовать картины. Он ведь художник! Он нарисует много красивых картин и продаст их за большие деньги, и мама перестанет ругаться, и он сможет мне помогать… Поговорили о моих планах на будущее. Я сказала, что мне здесь все надоело и что я мечтаю куда-нибудь сорваться.
– Хочешь, поезжай в Бузулук, к Тане с Верой (это его сестры). Поживешь там немножко. Они тебя маленькую последний раз в пять лет видели. Отдохнешь, а там видно будет, – неожиданно предложил папа.
Я кивнула:
– Только получки надо дождаться.
– Так поедешь?
– Обязательно.
– Я им письмо напишу. А как же Захар? У вас ведь вроде серьезно? Замуж не собираешься ли? – стал интересоваться папа.
– Ну, он же страшный! – будто заколебалась я.
– А кто красивый? – заудивлялся, размахивая кружочком ливерной колбасы, Палыч. – Вот я, например, красивый, что ли?
– Тебе нос посторонние свернули. Захотел бы – выправил. А он от рождения страшный!
– Ничего, Надь, – похлопал меня по руке папа, – настоящий мужчина должен быть чуть красивей крокодила. Шляться не будет. Так что выходи за него замуж смело. Он настоящий мужик!
– Ой! – вспомнила в тот момент я. – Мне же к нему в гости надо!
Попыталась встать на ноги.
– Может, не пойдешь? – глядя на мои старания, предложил Романов.
– Обманывать нехорошо. Особенно детей, – засмеялась я.
Папа и Романов взяли меня под руки и поставили.
– Ты точно дойдешь? – заботливо спросил папа.
– А как же! – уверила я.
Они немного проводили меня и пошли «догоняться».
Я опоздала на два с половиной часа. Захар ждал меня у своего подъезда.
– Домой ко мне в таком виде нельзя, – констатировал он, оглядев меня с головы до ног. – Что они о тебе подумают?
– Да мне плевать! – отрезала я.
Захар взял меня под руку:
– Пойдем просто погуляем. Погода хорошая…
Папа свое обещание не забыл. Он написал родственникам письмо, и те ответили, что ждут меня с нетерпением.
После получки я зашла к матери за чемоданом.
Через два дня папа заказал билеты за свой счет.
Поезд следовал транзитом и прибывал на станцию в три часа ночи. Захар пришел с вечера меня провожать. Посидели, выпили по маленькой. Варя меня обняла, а Ленька подарил зажигалку в виде пистолета. Такие зажигалки только-только появились в ларьках и стоили дорого. От Лени я такого поступка не ожидала и искренне поблагодарила. На вокзал подруга с мужем не пошли, предоставив эту возможность Захару. В два ночи тронулись. Пришли. Я легко поднялась в вагон по ступенькам, а Захар с трудом втащил чемодан, забитый родителями до упора какими-то крупами, которые в Бузулук редко завозились
– Ну, до места сама доберусь, – вздохнула я, взявшись за ручку чемодана. – Спасибо, что помог.
Захар казался растерянным.
– А когда ты вернешься?
– Когда захочется. Шучу, шучу! Я тебе позвоню, если деньги будут. Или папе, а ты у него спроси, если хочешь.
Бедный мальчик вздохнул и погладил меня по руке, пытаясь привлечь к себе и поцеловать. Чтобы поскорее покончить с прощанием, я поцеловала первая и шепнула на ухо: «Я тебя люблю». Ни одному ухажеру не говорила этих слов, никогда. А тут захотелось почудить. В сущности, я прощалась с Захаром навсегда, так как по возвращении твердо решила дать ему от ворот поворот.
Когда я увидела, какую реакцию мои слова вызвали у Захара, я пожалела о сказанном. Захар расширил глаза, потом часто-часто ими заморгал, потом открыл рот, чтобы, вероятно, что-то сказать, но не сказал и опять закрыл. Я рывком взяла чемодан и, улыбнувшись, подтолкнула Захара к выходу. Раздался второй гудок.
– Да иди же! – не выдержала я.
Он молча стал искать ногой ступеньку.
Я махнула рукой в сторону:
– В купе пойду!
Дойдя до места и выглянув из окна, я увидела все ту же растерянную физиономию. Поезд тронулся, и Захар сначала пошел, потом побежал, а вскоре вовсе скрылся из виду.
Приятно уезжать куда-то далеко-далеко. Кажется, что в одночасье решено множество проблем, впереди рисуются приятные сердцу перспективы, и все надежды сулят осуществление. Легкость, с какой покидаешь приевшиеся места, где вдобавок нет ощущения твоей надобности, волшебна.
Через полчаса я спала сном младенца, а проснувшись на какой-то станции в восемь утра, почувствовала небывалый прилив сил.
«Надо покурить», – подумалось мне, и я пошла в тамбур. Там стоял и курил парень в джинсовом костюме. Я достала Ленькин подарок и зашарила в сумочке в поисках сигарет. Парень как-то странно вытянулся. Я нашла пачку, вытащила сигарету, нажала на курок и, прикурив, затянулась.
– А-а-а… Так это зажигалка… Ну и напугали вы меня, девушка… – нервно рассмеялся парень.
– А вы что думали? Грабить буду? – улыбнулась я.
– А вы газеты читаете? В наше время это в порядке вещей! Кругом стреляют.
– У меня денег на газеты нет.
– Судя по зажигалке, не скажешь, что у вас денег нет.
– Это подарок.
– А посмотреть можно?
– Пожалуйста! – протянула я игрушку.
Он посмотрел, подивился и предложил сыграть в картишки.
– Газеты! Газеты! Свежие газеты! Новое заказное убийство! – около полудня закричал, проходя вагон за вагоном, оборванный юнец. Я вышла на незнакомую станцию покурить: в вагоне было душно.
– Дай ручку, погадаем! – подбежали ко мне две цыганки, одна из которых держала на руках спящего младенца.
Я была наслышана про гипнотические сеансы всяких проходимок. Поэтому даже не взглянула на них повнимательнее.
И тут цыганка с ребенком шепнула мне в самое ухо:
– Возьми… За бутылку…
Раздался гудок поезда, и я немедля вскочила в вагон. Только когда отъехали порядочно, поняла, что предлагала мне цыганка.
В той же газете, где напечатали мои сочинения, заботливо «продвинутые» Палычем, мне запомнились стихи некоего Игнатьева:
Родина! Пьяная родина…
Ширь, бесконечная даль.
Мать, проститутка, уродина.
Боль и сыновья печаль…
Что-то мне эта депрессуха на ум пришла…
На рассвете третьего дня прибыли в Самару. Попрощалась с попутчиками и сошла с поезда. Передо мной стояли две задачи: избавиться временно от чемодана, не дающего и шагу ступить, а также приобрести билет до Бузулука. Вспомнился анекдот про мужчину и женщину в машине, когда они сбились с пути. Мужчина кричал: «Вот за тем поворотом будет нужная дорога!» – и каждый раз ошибался, а женщина упрашивала его: «Давай спросим у прохожего…» Времени было пять утра, и прохожих не было. Пройдя через здание вокзала, камер хранения не обнаружила. Вышла. Огляделась. Никаких обозначений. На ступеньках соседнего невзрачного здания сидел и утолял жажду пивом мужчина. «Лучше так, чем ничего», – подумала я, подошла, поставила чемодан на землю и спросила:
– Не подскажете, где здесь камеры хранения?
– Прямо перед вами.
– А почему нигде не написано?
– Ремонт.
– Спасибо большое, просветили.
– Я еще и помочь могу, – мужчина оставил бутылку недопитой и, подойдя ко мне, взялся за ручку чемодана.
«Даже если захочет украсть, далеко с такими кирпичами не убежит», – мелькнуло у меня в голове. На словах я выразила полное согласие.
Не помню, как звали мужчину. Он был мордвин, как и мой папа, а работал милиционером. «Мент», – так он о себе сам и сказал. Волосы и глаза его были черные, а улыбка – широкой. Накануне он сильно погулял, а в день моего приезда взял у начальства выходной, чтобы поправить здоровье. Мент вызвался быть моим гидом. Сдав чемодан, мы поехали к билетным кассам, которые находились черт знает где. Когда приехали, они оказались закрыты (рано!), и «гид» повел меня в круглосуточный бар, где накормил завтраком. Потом мы опять пошли за билетами, и там уже оказалась сумасшедшая очередь. Вдобавок нигде поблизости не было ни одного туалета, а деньги я запрятала в трусы. Проклиная себя за пошлость и преодолевая стеснение, достала деньги при милиционере и купила билет. Потом отправила телеграмму и совершила экскурсию по набережной, которая оказалась ничуть не хуже нашей. «Гид» предложил попить пивка. Я согласилась, и мы уютно расположились на скамеечке в парке.
Сначала о себе рассказывал он, да так, словно на приеме у психотерапевта. Милиционер обстоятельно поведал мне о своих сложных взаимоотношениях с бывшей женой, а также о причинах, которые к этому привели. Плюс много всего. А потом я зачем-то рассказала ему все-все о себе. Он некоторое время посидел, что-то обдумывая. Потом предложил помочь устроиться на работу. Я вежливо отказалась.
Задушевный треп нам обоим пошел на пользу, и по сей день я вспоминаю этого человека без имени, да и без четкого зрительного образа, с нежностью и симпатией.
Когда я доехала до Бузулука, то увидела деревню.
– Это город Бузулук? Точно? – переспросила я, вылезая из вагона пригородного поезда.
– Точно, точно, – ответили мне.
До автобусной остановки пилить и пилить. Троллейбусы не существовали. Когда я стала переходить железнодорожные пути по направлению к остановке, мне вообще посоветовали дойти до желанного адреса пешком. Дескать, быстрее получится. Шла очень долго. Вероятно, автобусы ездили редко. Народу по дороге попадалось мало, в основном – бабушки и дедушки. Чемодан довел меня до такого состояния, что я была готова просить о помощи любого встречного, но о чем можно просить у стариков? Волокла волоком, сожалея, что отказалась от встречающих.
Притащилась я к дому старшей папиной сестры – Веры. К ней я пришла потому, что она считалась зажиточной: жила в своем доме с огромным участком земли, с баней, пристройками и т. д. Вела натуральное хозяйство и тянула на себе родственников-горожан. Тетя Вера жила с мужем и матерью, а ее трое сыновей имели свои семьи. Двое сыновей жили очень далеко, и я их не видела, а один – Василий в день моего приезда случайно оказался с женой и двумя детьми у матери: достраивали ей какой-то амбар. Встретили меня приветливо, как диковинку. Бабушка вышла на шум, поцеловала меня и, внимательно оглядев, покачала недовольно головой:
– Вылитая Ольга.
И стала рассказывать, как она себя плохо чувствует, а мое семейство совсем ее бросило.
Чемодан распотрошили, меня поселили в одну из пяти комнат в доме.
Первую неделю после приезда я только и делала, что ходила по гостям из дома в дом и пила самогонку. Пили в Бузулуке все, и это даже за питие не считалось. Так, для аппетита. Запивали простоквашей и заедали зелеными яблоками. Это считалось самой подходящей закуской. Три дня мой организм отказывался задерживать пищу, а потом привык.
У тети Тани – обалденно красивой, стройной пятидесятилетней женщины – тоже было трое сыновей. Она жила с младшим сыном, а двое ее других сыновей – отдельно от нее, но недалеко. Я с ними со всеми познакомилась. Они оказались самыми замечательными в мире двоюродными братьями. Жаль, что судьба нас так раскидала. Симпатичнее и интереснее других показался мне младший сын Тани – Денис. Он единственный из всех моих братьев был не женат. Учился заочно в юридическом, а работал милиционером. Девчонки за ним табунами бегали, а он по всему городу со мной таскался. Одна из его почитательниц даже побить меня хотела, но потом ей все объяснили, и она куда-то подевалась.
Денис мне понравился настолько, что я даже пожалела, что прихожусь ему сестрой. А он восхищался мной, вернее, той жизнью, которую я, по его мнению, вела: интересную, полную значительных событий.
– Хорошо тебе, – говорил он. – Ты в нескольких часах езды от Москвы живешь. Почти в столице. Молодец дядя, дорогу себе пробил. Я тоже выучусь и уеду отсюда. И мать с собой возьму. Я в цивилизации жить хочу. Там столько возможностей! Там троллейбусы ходят, дискотеки солидные имеются. А у нас что? Потусовались после двенадцати под фонарным столбом – и баста. Все только и делают, что пьют. Чтоб от скуки не сдохнуть.
– У нас тоже пьют.
– Но не так, согласись!
Я пожимала плечами. «Нет на Руси страшней изъяна, чем отказаться от стакана», – изрек один сочинитель-земляк.
Иногда на тему отъезда, но в другом ракурсе заводила разговор мать Дениса:
– Уеду, уеду! Куда мы поедем! Тут хоть картошку можно посадить, а что мы в столицах будем есть? Я старая, мне бы хоть как-то дожить. Вот ты – молодой, ты и поезжай. А еще лучше – женился бы.
– Да не хочу я жениться, – слабо отбивался Денис.
– Вот ведь! Меня замуж пойти отговорил и сам жениться не хочет!
– А как отговорил? – интересовалась я.
– Да так. Плакал: «Мама, не выходи, не выходи. Я всегда с тобой рядом буду». Так и прожила с двадцати восьми лет вдовой.
Я изумлялась и задавала глупые вопросы:
– И часто сватались?
– Последний раз – год назад, – скромно пожимала плечами тетя Таня. – Да старый он. На восемь лет старше меня. Пошто мне такой?
Кто бы сказал тогда тете Тане, что через три года ее любимый сын Денис погибнет в автомобильной катастрофе, и она сделает из его комнаты музей и проживет долгую жизнь как монахиня…
Удивлялась я среднему сыну тети Тани – Ивану. Красавец, ничем не хуже Дениса, он женился на девчушке из Таджикистана. Она родила ему сына Сережу, а через два года уехала к родственникам «погостить», да так и не вернулась. Даже за сыном. Ивану пришло позже письмо, где она писала, что они разной веры и все такое… Он бросился было на поиски, но ее родня популярно объяснила по телефону, что русский на их территории – покойник. Так все и осталось, как осталось. Когда я приехала, то застала Ивана успокоившимся и довольным: он собирался жениться на девушке Свете. Та ждала от него ребенка. Сережа выглядел затравленным волчонком, угрюмым и грустным, хотя все обходились с ним очень ласково.
Старший сын тети Тани был прекрасным семьянином, имел троих детей. Он с радостью отметил мой приезд, и потом я его почти не видела: заботы.
Город Бузулук оказался не таким заброшенным, каким мне показался вначале. Деревня, которая напугала меня у вокзала, являлась окраиной города; сам город был вполне приличным: с хорошими площадями и магазинами. В одном из них я купила экзотический мундштук Варе и смешную национальную шапочку Леньке. На городском базаре приобрела себе блузку. Короче, потратилась. Если бы тетя Таня не дала мне по доброте душевной немного денег в обратный путь, пришлось бы сходить посреди дороги.
А в обратный путь пустилась я через две недели. Может, погостила бы и дольше, но почувствовала, что обременяю. Нет, они ничего такого не сделали и не сказали, но я видела, что у них были свои проблемы, а мне пора и честь знать. Мое присутствие у них было нескончаемым праздником, и затягивать его, злоупотребляя средствами и временем гостеприимных людей, становилось неловко.
Я дала отцу телеграмму, что выезжаю. Чемодан был вдвое тяжелее против прежнего: нагрузили медом и семечками. Проводили до Самары, пожелали всего хорошего.
Ночью в поезде не спалось. Разглядывая в грязном темном вагонном окне звездочки, я пришла к выводу, что и в Бузулуке жизнь не лучше. Все то же с приставкой «бес-». И в Самаре не лучше: все то же одиночество. Бежать надо не туда. Лучшей жизни там нет. Надо менять не условия, надо менять что-то другое…
Первая беременность
Удивительно меня встретили в родном городе! Во-первых, на перроне оказались родители с Дашей, во-вторых – Захар с цветами; а в-третьих, что было удивительней всего, – они были вместе. Я обалдела. Отношения между ними казались настолько родственными, что для полноты эффекта Захару оставалось только величать моих родителей папой и мамой.
После шумного приветствия мы поймали такси, хотя был еще не глубокий вечер и автобусы ходили. Поехали к родителям.
– Мы отметим твой приезд. А там – может, ночевать останешься? – спросила мама с довольной улыбкой.
Это что-то новенькое.
У родителей я впервые за долгое время помылась в белоснежной ванной. Кое-какая моя одежда все еще у них хранилась, и я нашла во что переодеться.
Ужин прошел в теплой и дружественной обстановке.
– Знаешь, – улыбалась мама, – Захар каждый день о тебе справлялся. А за мед – спасибо. Такой тяжелый чемодан, и как ты его везла!
– Моя дочка – молодец! – твердил папа. – И родня моя – золотая!
Захар обнимал меня на глазах у родителей.
Посидев часа полтора, я не выдержала:
– Пожалуй, я пойду. Меня Варя с Ленькой ждут, да и на свежем воздухе погулять хочется. А Дашеньке спать пора.
– И я с удовольствием погуляю, у меня завтра выходной! – подпел Захар.
Родители препятствовать не стали.
– Раз у вас завтра у обоих выходной, зайдите к нам после пяти. Я пироги буду печь, – пригласила вдруг мама.
– Обязательно зайдем! – закивал радостно головой Захар, прежде чем я успела что-либо сказать.
Чудеса!
На улице Захар затрещал:
– Знаешь, я твоим родителям очень понравился. Я даже кое-что по хозяйству им помог, пока тебя не было. И мать у тебя замечательная… Просто не пойму, что вы с ней не поделили…
– Да-а-а… Наверное, моя мать не хуже твоей. Только я не ты.
– Ладно, Надь, ты лучше. Я жениться на тебе хочу. Ведь ты сказала, что любишь меня.
Я внутренне рассмеялась.
– Что сказала, то есть. Только тебе мамочка жениться не даст.
– А я ее не послушаю! – горячо воскликнул Захар, и, чтоб совсем убедить себя, повторил:
– Не послушаю, и все тут. Кроме того, я теперь работаю помощником машиниста и получаю больше денег. Я могу сам кормиться.
«Ну, мальчик, ей-богу». – Мне стало жаль его. – «Ладно, подыграю. Попортим его мамочке нервы… А вдруг и впрямь женится? Да нет, не сможет…»
– Хорошо, – сказала я уверенно. – Мы подумаем над этим вопросом.
Варя с Леней, увидев меня, да еще с сувенирами, обрадовались. Потом расстроились, узнав, что свой приезд я уже отметила. Потом опять обрадовались, узнав, что я не против с ними выпить. Мы проотмечали мой приезд на лавочке перед домом до двух часов ночи. Кроме того, к нам присоединилась молодая женщина Нина с маленькой девочкой. Нина была в разводе и трауре (у нее убили мать), а также в процессе обмена: в наследство Нине досталась комната-хибара справа от нас, и женщина пыталась поменять ее с доплатой на что-нибудь приличное. Пока меня не было, Варя помогала Нине ходить по инстанциям, и они подружились на этой почве. Я Нину проигнорировала, и она, посидев с нами полчасика, ушла вместе с дочкой к себе.
– А у нас ведь такая неприятность! – будто случайно вспомнив, посетовал Ленька.
– Что же случилось?
– Хозяин нашей халупы объявился. Два месяца не появлялся, а тут приперся. Потребовал водки. И показать платеж.
– Ну. И что?
– Орал.
– Почему?
Ленька замолчал. Варя вздохнула:
– Давно не плачено за эту комнату.
Я разозлилась:
– Ленька! Ты же обещал, что будешь платить! Мы же договаривались! Не мне же одной платить за нас троих! Притом вы живете как хотите, а я даже сплю чуть ли не стоя!
– Ладно, ладно, не горячись. Моя братва с ним разберется.
– Ага. И вылетим на улицу. Если в тюрьму не сядем. Варя, у тебя муж – придурок.
– Но! Но!
– Г…о!
Чем бы все дело закончилось – неизвестно, если бы Варя с Захаром не вмешались. Они помирили меня с Ленькой, мы все выпили по стаканчику и стали петь песни.
Ночь была чудесная, очень теплая и вкусно пахнущая.
Сидели бы мы дольше, но небо разродилось теплым дождем, и все пошли спать. Постелив матрац, мы с Захаром улеглись на полу и обнялись.
На следующий день зашли, как обещали, к родителям. Мать, в благоприятный момент уединившись со мной, завела разговор:
– Надя. Это хороший парень. Он не пьет, работает, единственный в семье. И очень тебя любит. Думаю, у него серьезные намерения… Я предлагаю тебе пожить у нас. Пусть какое-то время. Сама посуди, что подумают его родители, если узнают, где ты живешь?
– А то не знают.
– Мало ли что. Что было, то прошло. Пусть они думают, что у нас все хорошо. Я прошу тебя.
Мне вспомнились неприятности, про которые говорил Ленька.
– Мам, я подумаю.
– Подумай.
Думать пришлось недолго. Через месяц я поняла, что беременна. Решив временно не ставить мать в известность, собрала вещи и переехала к ней. Между нами установились прохладно-культурные отношения.
Первому о своей беременности рассказать мне хотелось, естественно, Захару. Я зашла к нему домой, когда его родители отсутствовали, без предупреждения. Захар, вероятно, спал, когда раздался звонок в дверь, но, увидев меня, обрадовался.
– Привет, – сказала я.
Вместо ответа он полез целоваться. Я отстранилась, проходя в комнату:
– Подожди…
– Чайку попьем?
– Нет.
– Покурим? У меня с ментолом!
– Нет. Я не курю больше.
Он удивился:
– А что случилось?
– Ничего не случилось. Любовь не получилась. Песню такую знаешь?
Захар захлопал ресницами. На нем была старая фланелевая рубашка синего цвета, бесформенные темные штаны; сам он был небритый и непричесанный. Ужас какой-то.
– Беременна я.
Мне казалось, он испугается, будет выкручиваться и так далее… Но я ошиблась. Он очень обрадовался и нежно-нежно обнял меня.
– Львенок мой, – прошептал он. – Я тебя люблю.
Что в этот миг произошло – не знаю, но, наверное, с этой секунды я влюбилась в него. Долгое время я думала, что нет у меня любви к Захару, но она была. Она появилась именно тогда. Я поняла это спустя годы по одному единственному признаку: мне тогда до боли стала мила его старая фланелевая рубашка. В ней я почувствовала его самым родным человеком. Потом между нами было многое, но когда я его изредка вспоминаю, то помню всегда хорошее: что-то нечеткое, несфокусированное, в старой фланелевой рубашке… и до боли родное.
Маме Захара было не отвертеться. Екатерина Юрьевна с Семеном Ивановичем заявились к моим родителям свататься. Мои, конечно, были очень рады. Свадьбу решили сыграть через два месяца, после чего я уеду жить в квартиру родителей мужа.
Через неделю мне стало плохо. Мутило, тошнило, болела голова и все тело. Хотелось курить. Но я преодолевала все, ходила на работу и сидела в мастерской, пропитанной запахом масляной краски. От этого запаха мутило еще хуже, чем от еды, весь состав которой свелся к яблокам. Впрочем, и они вылезали через пять минут после того, как я их съедала. Дома либо лежала, либо блевала в туалете.
– Надь, тебе бы к врачу, – видя мои мучения, посоветовала мама.
– Обычная беременность. А на больничном я деньги потеряю. На две копейки какая свадьба?
– Ну что ты, мы с папой уже договорились в долг у хороших знакомых взять; сыграем как надо.
– А ты не боишься, что разведусь?
– Куда ты с ребенком разведешься?
– Учти, мама, я у тебя денег не просила. А что вы с родителями Захара порешали, так это ваша инициатива. Я вообще не знаю, как на свадьбе есть и пить буду, когда от одного вида еды выворачивает.
Примерно через месяц такой жизни я проснулась утром и почувствовала небывалое: меня не тошнит. Я встала, прошла на кухню, достала яблоко и смачно откусила. Потом поняла, что хочу супа, хочу хлеба, хочу масла… хочу есть! «Умоюсь и нажрусь», – подумала я и побежала в ванную. Села на унитаз и… позвонила в женскую консультацию. Мой врач Демин принимал во второй половине дня. Взяла отгул, пошла ко врачу. Часа два сидела в очереди. Странно, по новостям передавали, что население перестало рожать, жителей в городе на 50 тысяч стало меньше, а очереди в женскую консультацию почему-то огромные. Когда наконец я попала к врачу, он меня осмотрел и неуверенно произнес:
– А может, и беременности не было?
– Как не было? Вы же сами ее поставили и срок указали.
– Медицина может ошибаться. Тем более срок маленький, всякое бывает. Надо платно сделать анализ.
Анализ сделали часа через три, результат ждала еще час. Я нервничала, так как у врача заканчивался рабочий день. Но я успела к нему.
Демин заойкал.
– Беременность есть! Тогда что же случилось?.. Вам надо лечь в больницу на сохранение.
Глубоким вечером, голодная, измученная, приехала я в городскую больницу. Полчаса ждала, когда ко мне подойдет дежурный врач. Пришла высокая темноволосая холеная женщина.
– Меня зовут Маргарита Генриховна. Пройдемте.
Я пошла за ней в операционный кабинет.
– Залезайте на кресло, сейчас посмотрим.
Я послушно подошла к креслу и остолбенела: у его подножия красовался облупленный эмалированный таз, до краев наполненный кровью.
Маргарита Генриховна тоже его увидела.
– Зоя!
Вошла молодая полноватая женщина.
– Почему после смены не убрано?
– Сейчас уберу…
– Отставь в сторону. Давай девчонку посмотрим.
Молодая помогла мне взобраться на кресло, так как ноги почему-то перестали слушаться.
– Там нечего сохранять, – по-королевски спокойно констатировала Маргарита. – Ребенок умер неделю назад. Срочная чистка. Слезай, будем документы оформлять.
Молодая помогла слезть и подойти к письменному столу. Королева вооружилась ручкой и спросила:
– Сколько тебе лет?
– Маргарита Генриховна, а кровь на консервацию или вылить в раковину? – крепко держа таз обеими руками и слегка покачивая, спросила задумчиво молоденькая.
– Да вылить её! – бросила в сторону Королева. – Та-а-к… Сколько тебе лет?
Мне вдруг стало очень трудно ответить на такой простой вопрос. «Сколько?.. В четырнадцать я стала уходить из дому… Это было очень давно. Жила с Борисом… Наверное, много-много лет. Но двадцати мне еще не было: это юбилей, его бы я запомнила…»
– Наверное, восемнадцать.
Она, вероятно, подумала, что я издеваюсь.
– Восемнадцать… Половой жизнью со скольки лет живешь?
– Не помню.
– Как не помню? С двенадцати, тринадцати…
– Позже.
– Пишу с четырнадцати. Болела чем?
– Болела.
– Та-а-к…
Королева отложила ручку и внимательно на меня посмотрела:
– Что с ребеночком сделала?
Я взглянула на ее лицо, но оно стало немножко размываться, да и весь кабинет как-то стал чуть-чуть покачиваться. Так обычно бывает, когда лишку выпьешь.
– Ничего не сде-ла-ла.
Язык вдруг начал заплетаться.
– Маргарита Генриховна, ей плохо! – раздалось сбоку. Меня поправили на стуле и велели нюхать вату, которая ничем не пахла.
Прошло какое-то время, мне посвежело.
– Залезайте на кресло, сейчас почистим, – скомандовала Королева.
– Как почистим? Без наркоза? – попятилась я.
– Конечно, без наркоза. Где я тебе так поздно анестезиолога возьму? – Королева любовно осмотрела инструменты пыток.
– Я не буду без наркоза. Я завтра утром пойду платно делать тогда. А может, у вас платно наркоз есть?
– Богатая нашлась! Нет у нас наркоза! Нет! Как же раньше женщины аборты делали? Притом женщины – не чета тебе, – замужние и порядочные. А ты шлялась-шлялась, нагуляла в подол, нажралась яда какого-то, пришла в больницу и права качаешь! Полезай, дура, у тебя заражение крови начинается!
– Сама ты дура, – вдруг очнулась я. – Что ты обо мне знаешь? Кто ты такая, чтобы судить? Я ради ребенка курить бросила, капли в нос от насморка не капала… У меня свадьба должна быть! Какая ты врач!.. И не боюсь я тебя, можешь издеваться надо мной как хочешь, только под наркозом. И заражения крови не боюсь. Я сама, может быть, помереть хочу… – Я еще много хотела сказать, но не выдержала, и разрыдалась.
Молоденькая бегала, махая передо мной ваткой.
– На всю больницу орет, – устало вздохнула Королева. – Зоя, поищи на первом этаже анестезиолога. Скажи, Рита просит.
Через десять минут в хирургический кабинет зашел жизнерадостный мужчина. Увидев меня, весело просюсюкал:
– Да кто же у нас плачет? – и, обращаясь к Королеве, вопросил: – И кто же довел до такого состояния бедную девочку?
– Она хочет наркоз, – махнула в мою сторону Королева.
– Сделаем. Укладывайтесь на кресло.
Они вдвоем помогли мне забраться.
– Нет, ну это невозможно! – горячо воскликнул анестезиолог. – У бедного ребенка абсолютно не дышит нос!
– У меня насморк, – объяснила я ему.
– Дайте ребенку нафтизин, – скомандовал мужчина.
Мне дали, и я закапала себе в нос.
– Мои родители не знают, что я в больнице. Сообщите им, пожалуйста. Мой телефон…
– Маргарита Генриховна обязательно сообщит, не волнуйтесь! Протяните мне ручку, пожалуйста!
Я протянула. Анестезиолог стянул ее жгутом и воткнул в вену иглу.
– А теперь, дорогая моя, считайте!
– Один, два, три, четыре…
Я попала в какой-то лабиринт. Проваливалась в какие-то дырки, скатывалась по каким-то горкам. Всюду было замкнутое пространство. Небо… Я так хочу увидеть кусочек неба и солнце… Но лабиринт нескончаемый, он растягивается и сжимается, становится то светлее, то темнее, и, чтобы выбраться из него, я должна сказать нужное слово… Забыла. Забыла нужное слово. А! Вот оно! «Отче… Отче наш…» Язык не слушался, его будто вообще не было. Я попыталась сказать мысленно, и у меня получилось. «Отче наш… Иже еси на небесех. Да святится имя Твое. Да приидет Царствие Твое. Да будет воля Твоя яко на небеси, и на земли…» Дальше не могу вспомнить… Лабиринт, ставший почти небесного цвета, начал темнеть, засасывая меня куда-то против воли… Вспомнила! «Хлеб наш насущный даждь нам днесь; и остави нам долги наша, якоже и мы оставляем должником нашим; и не введи нас во искушение, но избави нас от лукавого, – ибо Твое есть и Царство…» Лабиринт стал очень просторным… «И Сила…» Я смогла сама управлять движением. «И Слава…» Я увидела выход. «И ныне, и присно, и во веки веков!» – прокричала я. «Аминь…»
Проснулась я ранним утром в палате. На животе лежала грелка со льдом. Огляделась. Моя кровать стояла у стенки; кроме меня в палате было еще восемь человек. Все спали. Я отвернулась лицом к стенке и уставилась на потрескавшуюся грязную стену. «Наверное, у меня был мальчик. Говорят, когда сильно тошнит, то мальчик. Впрочем, когда на яблоки тянет, то наверняка девочка… Теперь никого. Наверное, не стоило так резко курить бросать… Да и кушать надо было. Недоглядела… А может, Бог увидел, что я недостойна быть матерью, и взял душу обратно. Какая из меня мать? Непутевая…» Я потихоньку заплакала. Даже не от того, что ребенка потеряла, и не от того, что болело все тело и нарушились все планы, а просто так, от бессилия.
