Нина Ивановна Каверина
Освобождение
с дорогими людьми…
Правды трудной признанье.
И улыбка любви тем, под небом… Для всех.
Отзвучали последние ноты сюиты.
Возвращаемся снова на землю с небес.
Мощь гармонии в нас вольным морем разлита.
Мы её понесём в будни – в сумрачный лес.
Песни наши славные
«За окном черёмуха колышется…»
Хор чуть слышным голосом
выдохнул мотив,
не спеша запел, заговорил.
Шевельнулись волосы,
мы сидим, застыв.
Слёзы… Их сдержать не стало сил.
Подпеваем шепотом.
Как молитву, знаем
эту песню, новые звучат.
Незаметным топотом
(слышишь?) провожаем
озорных мелодий водопад.
Песни наши славные
долго рядом были –
весь прошедший незабвенный век.
В дни для жизни главные
над застольем плыли,
для судьбы готовили разбег.
Хор поёт. Забытый звук,
поднимаясь выше,
светом наполняет новый день.
Может, через годы внук
песенку услышит –
«душу живу» русских деревень.
Силуэты Петербурга
«Люблю тебя, Петра творенье»
Задержался на экране чёрный силуэт,
а по сердцу пробежала радости волна.
Петербург. Его виденья подняты со дна
памяти как драгоценность отлетевших лет.
Петропавловская крепость, шпиль пронзает высь.
Рядом, словно зверь на дыбе, разведённый мост.
Город строгий наплывает зримо, во весь рост.
Из болот рывком когда-то стены поднялись.
Очертанья дорогие, сколько их у нас…
Вот в прожекторах-софитах всадник на коне.
С гордостью Ленфильм дарует дерзкий образ мне.
Я у гром-подножья молча постою не раз.
На далеком горизонте контур проступил –
величавый Исаакий. Чаши-фонари
проплывают, вновь рождаясь раз, и два, и три
на экране, как движенье мерное светил.
Вдохновения былого в них струится свет
мастеров российских,
пришлых из знакомых стран.
Здесь отважный Фальконе, упрямый Монферран.
Вам я шлю любви посланье из грядущих лет?
К двухсотлетию со дня рождения Афанасия Фета
Стать богатым и быть дворянином –
цель его, существо.
На пути к той заветной святыне –
воля, ум, ремесло.
Но нежданный фантом народился
в этой трезвой душе,
осветил, обволок, отделился
и диктует уже.
В нём дыханье поэзии чистой,
в нём царит красота.
Со стихами взвиваются листья –
книжные облака.
***
«Эти думы, – шепчу, – эти грёзы»…
Увлекает строка.
Там лились благодатные слёзы.
Их ловила рука.
Через два пролетевших столетья
мы с поэтом вдвоём
пьём восторга вино. Словно дети,
вместе песню поём.
***
И гуляет фантом неуёмный на Земле средь живых. Кто-то ночью горячей, бессонной строит лесенку-стих. Наслаждается найденным словом, как живым янтарём. Дел других накопилось? Готовы
отложить – на потом.
Оскар Уайлд
Мне видится, над ним, ещё младенцем,
бог Аполлон, скучая, пролетал.
Увидел, разгорелось жарко сердце:
«В живую душу влиться срок настал».
И вот уже царит в салонах светских
ирландский Аполлон. Красив, как бог.
Вчера на нём вился халат турецкий,
сегодня куртка чуть касалась ног.
Он нарасхват в домах английской знати,
Умён Уальд, остёр и смел в речах.
Цвет нации – его друзья и братья.
Он принц в поэзии и в прозе шах!
Талант цветёт роскошней роз Эдема.
На сцене пьесы. Реплики – восторг.
Созрел роман о Дориане. Тема
измучила: кому, себе урок?
Пегас несёт эстета
над призрачной толпой.
«Ликуй! – хвала пропета.
– Желай – мир будет твой!»
Распалось всё, что держит
спасительной уздой.
С Олимпа самодержец
так… поиграл с тобой.
Он не внушил поэту,
что человек не бог,
ему нужны запреты –
сознание веков.
Был гордый принц унижен,
знал нищету тюрьмы.
В Париж умчался, выжил
год, два – до полной тьмы.
Идут к могиле дальней, к изваянью
поклонников беспечная семья,
несут в душе негласное признанье
живого слова, полного огня.
Дежурный по стране
Памяти Михаила Жванецкого
Растянулся в скользкой луже.
Поднимусь не скоро,
тут нужна опора.
Зло внутри и грязь снаружи –
не бывает хуже.
Кто-то шёл, застыл на месте.
Щурит глаз лукавый.
– Хватит киснуть, право!
Над собой посмейся,
а потом побрейся.
Подтолнул большим портфелем,
сморщился в улыбке,
мимолётной, зыбкой.
– Я сказал – ты понял,
так давай, по коням!
Он исчез, иль солнце село?
Я вскочил и хохочу,
высоко взлететь хочу,
словно мячик, смело.
Смех – Большое Дело!
Смех особый, над собой.
Тут прозреет и слепой.
А за ним и вся страна
вдруг очнётся ото сна.
Ушёл Александр Градский
Словно звёзды ночные,
окружают меня
незнакомцы – родные
и чужие – друзья.
То созвездье мерцает
золотых голосов,
поднялся от окраин,
засветиться готов
рой несметный экранных
узнаваемых лиц,
музыкантов туманный
пояс звёзд или птиц.
В окружении милом
жизнь катилась светло.
Что-то
вдруг
погасило
в звёздном мире окно.
Зародилась тревога:
пропадают огни.
Тёмных пятен так много,
наплывают, гони.
Но рука упадает
в пустоту, тишину.
Разум понял, всё знает,
смолк у горя в плену.
Полыхают зарницы –
новых звёзд торжество.
Не для нас
эти лица,
не сложится
родство.
VI Будем помнить
Памяти поэта Валерия Пиляева
А хочется ещё пожить
В краю болезненно любимом,
Но рвётся паутинки нить
Неумолимо.
/Валерий Пиляев/
Закончился концерт –
пел монастырский хор из Валаама.
Здесь те, кто не одет,
теснится зрителей взволнованная лава.
Средь них его лицо –
счастливое! Торопится с внучонком.
– Привет! – руки бросок.
И уж исчез – полёт фигуры тонкой.
Последней встречи час.
Последних дней летящие минуты.
Не думал он о вас,
не чуял своего исчезновенья смуту.
Всё вспомнилось, едва
весть горькая до слуха долетела.
Его стихи сюда,
на стол – поэта сладостное дело.
В них смел он и горяч.
Вдвоём с девчонкой в вихревом потоке –
ловец лихих удач.
В крови звенят стихов живые токи.
Открою и не раз
я «Возвращение» его, чтоб ожил
сегодня и сейчас
поэт и встретил солнце в день погожий.
«Возвращение» – название книги стихов Валерия Пиляева.
Звучит её рассказ
Посвящается Лидии Алексеевне Бунарёвой-Оленичевой.
Крадется старость полная, до края.
Сошло на нет общенье, а в глазах
всё крутится клубком жизнь прожитая.
Вновь зазвучать готова на устах.
* * *
Сегодня я в гостях. Смирю упрёки
и помолчу за праздничным столом.
Моих речей не наступили сроки,
хозяйке счастье – вспомнить о былом.
Не первый раз звучит её рассказ.
Он снова хочет растревожить нас.
– Мы теснимся в сарае
зябкой, горькой толпой.
Немцы избы сжигали
той студёной зимой.
Слышим треск мотоциклов
и командную речь.
Мама шепчет молитву,
и сарай будут жечь?
Тишина. Ловит ухо
снега хруст – всякий звук.
За стеной пока глухо.
Чьё-то шарканье рук
у дверей. Что есть мочи –
настежь, входят гурьбой
парни… наши! «Сыночки!» –
все кричат вразнобой.
Обнимаем, целуем,
чуть не смяли ребят.
…Дню тому «аллилуйя»
повторю… повторят.
Умолкла, взгляд блуждает одиноко
на дальнем, запредельном берегу.
Мои слова остались за порогом:
что равное поведать я могу?
Мы их помним
Весть печальная. Вторая из подруг
уж не ступит по траве июльской,
не увидит солнца жаркий круг,
ночи звёздной. Ах ты, Люська, Люська!
Но ведь было… Юность, университет.
Госэкзамены, книг толстых горы.
В общежитии не гаснет ночью свет.
Чтение, зубрёжка, разговоры.
Жизнь, подсвеченная дружбой, понеслась.
Каждая – по собственной орбите.
Встречи редкие. Беседы доброй власть
нерушима. Горести не скрыты.
* * *
Мчится поезд без дороги в никуда.
Но – стоп-кран сработал. Кто-то сходит.
Остро ранит нас нежданная беда,
словно бы споткнулись на пороге.
Долго, долго смотрим в заднее окно
на сошедших. Лица уплывают.
Мы их помним, кто ушёл вчера, давно,
пока сами ещё движемся… до края.
Игорёк
На лужайке лесной два смешных мальчугана.
Обсыхают, купались в заветном пруду.
Волоски во все стороны лезут упрямо.
Всё сбылось, что мечталось ещё поутру.
На плоту покатались по тихой водице.
Вкусный полдник: картошка с зелёным лучком,
чай из термоса с яркой китайской жар-птицей,
хлеб поджаренный манит румяным бочком.
Тельца худенькие, видны тонкие ребра.
Лица! Сколько в них счастья от летних утех,
от здоровья всех клеток – крепкого, доброго,
от начального бега до неведомых вех.
Веха вдруг обозначилась. Старший парнишка
(ему все шестьдесят с малым хвостиком лет)
жизнь закончил вчера, в октябре, горько слишком
покидал в прошлом веке подаренный свет.
Вот и вспомнилось фото, с ним скорбная правда,
невесёлая доля твоя и моя.
Нет, не то. Счастье было, и счастье награда.
Жизнь взлетала как песня… в какие края?
VII Всё о ней
Татьяна Шадская
До новых встреч!
Школьных вёсен цветенье,
спор: кто я в жизни сей,
породили сцепленье
душ – твоей и моей.
Побежали мы рядом
по дорожкам своим.
Уж не юности садом
мчимся – в поле стоим.
Но сегодня далече
от тебя до меня.
Что ж, отложим мы встречи
до заветного дня…
Сколько лет не смотрели
мы друг другу в глаза?
Долетят еле-еле
лишь звонков голоса.
Но случилося чудо:
подкатило такси,
выплывает оттуда…
– Вот проси не проси,
а назад не уеду,
пока не нагляжусь.
Кто из нас непоседа?
– Ты, Татьяна, сдаюсь!
Твой визит – всплеск души,
дерзкий протуберанец…
Замереть не спеши,
жизни радостный танец!
На тверской земле
На исходе ноябрь. Влажный лёгкий снежок
разыгрался сегодня весёлой метелью,
одарил всю округу мягчайшей постелью.
Спи, деревня моя: сад, дорога, лужок!
Не спросясь подновил он сараи, избу.
Крышу ватой покрыл, конопатил окошко,
на ограду надел шапки – так, понарошку.
К ночи – тишь и покой, снег уснул на лету.
Возвратилась в свой дом. В жаркой печке дрова.
Вьётся запах дымка и берёзовых плашек.
Свежий чай на столе – то причастие наше.
Как кружилась метель… а теперь голова.
Я задёрну окно. Рядом темь без огней.
Никого. Лишь снежок чистым светом ласкает
да столетняя печь служит мне, согревает.
Задержусь, не уеду в Москву, здесь милей.
Телефонный разговор
Позвонишь, бывает, странный
развернётся разговор:
– Ноготки цветут, два славных,
рыжих-рыжих. До сих пор
всё тянулись. А сегодня
поднесли подарок мне.
Я с утра почти до полдня
млела, сидя на скамье.
Удивилась, но смолчала.
Радоваться-то чему?
Их, глазастых крох, немало
по садочку моему.
Там и сям, у всех обочин.
Мы давно привыкли к ним.
Стоп! Пройдусь неспешно. Очень
каждый хочет быть любим.
Он родился на рассвете,
отряхнулся от росы.
– Я один такой на свете
удивительной красы.
Ароматом лепестков
зов летит: – Взгляни, каков!
Принять не смею
Листочек на столе моём,
он в клеточку, по краю смятый.
На память запись. Что ж, найдём
рассказ о Рихтере – то свято.
Вчера с подругой разговор
вели по телефону долгий.
«Послушай!» «Почитай!» И спор,
и вслед советы ловим бойко.
Листочек… А Татьяны нет.
Не слышит музыку «Орфея»,
её не тронет снежный свет
за окнами.
Принять не смею
я немоты на месте том,
где мысль и чувство трепетали.
Мне чудится…растаял дом,
где мы кружились в светлом зале
под песни неба и земли.
Те звуки замерли,
пропали.
Уже февраль
Я шагнула в метельный февраль,
а январь остаётся за краем.
Как холодный туман, возрастает
между мной и Татьяною даль.
Ещё голос её долетел
о январском морозном мерцанье
и с детьми новогоднем свиданье.
Было. Снова не будет. Предел.
Как же хочется верить: душа
где-то рядом, над нами витает.
Те, кто в детстве любил её, в стаю
взяли, вместе парят не дыша.
Спешит народ
Вагон метро подрагивает зябко.
Мельком взгляну на лица предо мной.
Один. Одна. Сурово смотрит. Мягко
скользнула, взор уводит стороной.
Один? Помилуй, целая «вязанка»
родных, любимых, славных, дорогих.
Кто улыбнулся нынче спозаранку,
кого увидит – весел и учтив.
Взор привлекает хрупкое созданье.
Седые волосы, печаль. Одна.
Где люди дорогие? Лишь преданье
осталось от ушедших в никуда.
Она родня мне. Холод подступает
с недавно оголенной стороны,
не тело моё, душу остужает.
Спешит народ. Нас много, мы нужны.
Варежки
Стерлись варежки от палок,
новые нужны.
Здесь на уличных развалах
грубы и смешны.
Их не принимают руки,
отвергает глаз.
Знать, вязали руки-крюки
для чужих, для нас.
Стоп! Ведь где-то залежался
от подруги дар.
Года два прошло, дождался.
Где такой базар?
Словно птенчики, пушисты
сверху и внутри.
Сине-розовые искры
от какой зари?
Чуть приметные узоры –
серебристый ряд.
Варежки, надеюсь, впору
(так ведь говорят).
Поблагодарить бы… Сложно.
С нами нет её.
Надеваю осторожно.
Боль-тоска гнетёт.
Что-то там внутри мешает.
Фантик от конфет?
Вся конфета, высохшая.
Издали привет?
Вспомнила завет подруги
угостить тайком.
Прячут ласковые руки
кладку «на потом».
Чтоб забавою нежданной
посмешить,
чтобы время, как ни странно,
воротить.
Человек на своём месте
Памяти дорогого человека
На просторах российской земли
деревеньки свой срок доживают.
Огонёк не пробьётся, вглядись,
сквозь окно в крайнем доме. Простая
тому правда: жил-был – изнемог,
кто вчера ещё песню капели
слушал
да звук под пятой своих ног,
половицы привычно скрипели.
А теперь тишина, тишина.
Без хозяйки безмерна она.
Печка рада бы снова согреть
эту низкую чистую келью.
Полки снеди укрыла подклеть.
Трав душистых пучки над постелью.
А на воле дорожки, кусты
и берёзка, родная до боли.
Всё любила, лелеяла ты,
мать-хозяйка всей этой юдоли.
Ещё помнит сегодняшний день
седовласой хозяюшки тень.
То ограду погладит рукой,
кошке пришлой похлёбка найдется,
то присядет на лавку (покой!),
то потянет ведро от колодца.
В грустный час попросила детей:
– Не оставьте мой дом без призора,
подарите без всяких затей
добрым людям. Пусть трудятся споро.
Видишь вкось повалившийся дом?
Кто-то плачет
осенним дождём.
