Нина Ивановна Каверина
Освобождение
III Коль проснулся, позволено жить
Наше бытие
На рассвете
Коль проснулся, позволено жить.
Разве это не чудо?
Натянулась рассветная нить –
злата солнца причуда.
Ночку пряталось. Смотрит глазком
из-за тёмной завесы.
Вдруг подскочит и – кувырком
по дорожкам небесным,
чтобы снег молодой разбросал
световые иголки,
чтобы детских ватаг голоса
допоздна не умолкли.
* * *
Чудеса! Удивить поспешит
внуков бабка-природа.
Да не в прок то: тесно для души,
одолели невзгоды.
Заскочить бы в карету судьбы
с вороными конями.
Ждём и – шлем всемогущим мольбы.
Счастье где? За горами…
Можем хитрую сказку сложить
про зубастую щуку.
Вот такую бы нам изловить!
Как же, сунется в руку.
* * *
А пока просыпайся, чтоб жить.
Накалилась рассветная нить.
Наш пёстрый мир
Предновогодняя Москва.
Кузнецкий. Вынырну на волю,
на божий свет «из-под моста».
В толпе гулять себе позволю.
В сиянье праздничных огней
смеются лица молодые.
И строгий город много дней
хохочет! Где там пандемия?
Всё больше странных милых лиц.
Смотри: как будто та Лукерья
(вертела карты вместо спиц
и воздыхала от похмелья).
А это Печкин! Точно он.
Нос, усики и глаз суровый.
Шабаш!
Солидных средь имен
я поищу. Они основа.
Вот это странно! Не хочу!
Влияет новогодний вечер?
Не только. Яркую свечу
зажги в людском потоке млечном.
Смешные, глупые до слёз,
пестрит от них планета наша –
не для одних роскошных роз,
рай для репейников, ромашек.
И это счастье – пёстрый мир,
где непричесанный, не светский
лишь для своих друзей кумир
ласкает взглядом хитрым, детским.
* * *
В искусстве веский бриллиант.
Сверкает с краешку – талант.
На ласковой пристани
«Прожила жизнь неяркую, обыкновенную.»
/Признание подруги/
Живёт человек в суете,
и как ему, бедному, можется
смешить после бед и утех
сквозь слёзы сияющей рожицей?
Шлейф дней, завиваясь в руно,
растёт и тревожит сознание:
там, в центре, алмаза зерно?
Нет! Гальки речной – вот признание.
Сверкает иная судьба
талантом для дела заметного.
Твоя
среди тысяч
тропа
беззвучна, почти что бесследная.
Обида? Скорей, на себя.
Силёнок хватило для малого.
Постой! Дай взглянуть на тебя,
на всех
с края ближнего – правого.
* * *
Истории новой шаги
волнуют,
глядим вслед им пристально.
А сами свой мир искони
лелеем на ласковой пристани.
Где светится любящий взгляд,
где друг ободрит ловкой шуткою.
По малой орбите летят
минуты твои за минутою.
Без пристани ты сирота,
хоть славы достиг, славы истинной.
Сердец дорогих теплота –
награда не меньше. С ней выстоим.
Где-то с краю
– Снимок давний. Здесь молоденькие все.
– Славный, славный. И Тимур во всей красе.
Где же ты?
– Да вон макушка и глаза.
– Тянет спрятаться? Таких теснят назад!
Хлопнул дверью гость мой редкий. Я одна.
Помахала вслед рукою из окна.
И задумалась, задел его упрёк.
Загляну в альбом, другой. Ещё листок.
Сердце сжалось: средь друзей, коллег стою
где-то сбоку, сзади, в общем, на краю.
То не случай, а взращенная черта
уступать другому. Слабость? Доброта?
Чуть напор в житейском деле – отойду,
а опомнюсь – горечь за свою беду.
Говорят, в далеком детстве вышел слом.
Не припомню. Может, то родной геном?
Что ж, судьбы моей он вывел колею.
Знаю всё, но до сих пор на ней стою.
Как непросто смолчать
Как не просто смолчать, не сказать. Согласиться?
Не пустить от себя эту птицу-синицу,
что трепещет в душе и готова лететь.
А ты кинула плат и захлопнула клеть.
И живешь, отбиваясь от частых звоночков,
понимая: молчание неправомочно.
Ведь в той маленькой птахе любовь без конца.
Разве могут обидеть сиянье лица,
теплота добрых рук, больше – тихое слово?
Что ж, услышать его ты опять не готова.
* * *
Я внимаю уверенным, долгим речам.
А словцо оброню – сотня стрел сгоряча.
И молчанье моё порождает волненье –
как слепит тебя, ранит «неправое» зренье!
Всё дарует белый свет
Протянуло солнце тонкие лучи,
выбираясь из застывших облаков.
Отворили звонкий день его ключи,
сон прогнали мой – небытия покров.
Он так дорог, теплокровный мир земной.
Но рождается в мгновенье ока боль,
след привычных, неизбывных бед. Такой
прицепился шлейф и не меняет роль.
Приняла нелёгкий крест и за дела.
Всякая живая тварь их углядит.
Вон синица у кормушки, хоть мала,
а без звона её март не прилетит.
Отпустила боль, свернулась в колобок.
С ней освоим долгий суетливый день.
Как он сладок пестротой своих забот!
Смейся звонко и трудись, коли не лень.
Но бывает, глянешь в чьи-нибудь глаза
в час весёлый – помутнели, не блестят.
Боль уводит в тьму души, где жжёт слеза.
Выдал тайну нам тревожный, скорбный взгляд.
То на сцене Арлекино и Пьеро.
В жизни он един, поверь – не врёт перо.
А случается судьба без слёз и бед?
Хоть на время?
Всё дарует белый свет…
Добрый день
Солнце светит без помех,
жар с утра.
За постель держаться грех –
жить пора.
Поразмыслю, много ль дел
набралось.
Их исполнить кто посмел
на авось?
Завертелось ног и рук
колесо.
И пошли заботы вдруг
полосой.
С ними справилась, а как,
невдомёк.
Мастерить спешит рука
(мой конёк!)
одеяло, что ковёр
из цветов,
из лоскутьев. Вот узор
и готов!
Глажу рук своих и глаз
волшебство.
Для внучонка в этот раз,
для него.
Полоснул глаза закат
расписной.
День был труден, но богат.
Он со мной.
Старые вещи
В моём доме их много,
привыкаю к вещам.
Вот стоит недотрога –
мебель, вовсе не хлам!
В цех пришла разнарядка:
одна стенка на всех.
Жребий брошен. Порядок!
Мужу выпал успех.
Крики радости, споры,
как собрать, разместить –
дней ушедших узоры
и житейская прыть.
* *
В холодильнике старом
больше снеди любой,
чем когда-то лежало
для семейки большой.
…А теперь для одной.
Он наказ, кем-то данный,
выполняет. Притом
знает: сверхдолгожданный
был, достался с трудом.
Сколько дней отмечались
у заветных дверей!
Уходили в печали
от недоли своей.
* *
Вам расскажут о многом
люстра, рыжий ковёр.
Задержались в дороге,
на посту до сих пор.
Их, товарищей верных,
прогонять не хочу.
За окошком день меркнет.
Они спят. Я шучу.
Благословен и день забот*
Листаю заветный альбом,
где лица мелькают родные.
Над длинным корытом с бельём
раскинуты руки больные.
То бабушки Мани страда,
часть жизни её от рожденья.
Здесь каждый был пленник труда,
безгрешного долготерпенья.
В нём плавился стержень души,
ритм жизни окреп и дыханье.
Cудьбину корить не спеши,
ведь праздность – страшней испытанье.
Не держит она на плаву,
того гляди, в омут утянет.
Свободы мираж наяву
бедой обернётся, обманет.
Дела и заботы как дождь
с грозой, благодатный и щедрый.
Пролейся и волю тревожь
в день поздний не меньше, чем в первый.
* В заглавии слова из «Евгения Онегина».
Катится автобус
Катится автобус – полный
коробок.
Заняла семья укромный
уголок.
Мама стройная, как тополь
южных стран,
дочки малые поодаль.
Строгий дан
им указ суровым взглядом:
не шалить.
Тут старушка встала рядом.
Усадить
мать спешит. Народ всё валит.
Стар и слаб
мужичок теснится, палку
в горсть зажав.
Мама тронула девчушку
за плечо,
обняла свою малышку
горячо.
– Вы садитесь.
– Нет, зачем же,
постою.
Глянул грустно, сел, помешкав,
на краю.
Что-то вспомнил и – в котомку.
Шоколад
тянет милому ребёнку.
С лаской взгляд.
Покидала я автобус, тесноту.
Но с собой несла душ светлых доброту.
Врач
Елене Леонидовне Морозовой
Срок пришёл немного полечиться.
Жду, скучаю, скоро ль мой черёд.
Белые халаты взад-вперёд
пробегают. Всё чужие лица.
Я б хотела увидать её,
худенькую, быструю. Заботы
на лице усталом: мучит что-то.
Пряди рыжеватые вразлёт.
Нежный лик и тонкие черты –
эхо прежней тихой красоты.
Жизнь врача, да просто человека,
что несёт, как должно, свой обет,
не считаясь, кто ты, как одет –
он всегда поможет, строгий лекарь.
Здесь не встречу. Время пожалело.
Хватит ждать чужого сердца стук,
думать, как спасти от тяжких мук
старика. Есть, есть всему пределы.
Может, встречу в городе однажды.
Издали сердечное спа-си-бо
прошепчу. Уж сколько лет есть силы
по земле легко ступать
день каждый.
Молодые господа
Дверь открыла: предо мной
молодые щёголи.
И костюм, и галстучек модный –
хоть куда!
Очень важный разговор
и недолгий прочили.
– Что ж, входите и садитесь,
господа.
Старший закрутил слова,
словно стаю галочью:
образованны, юристы,
в фирме на счету.
Плотный, радужный туман
ловко сеять начали.
Я – о деле, долго слушать
мне невмоготу.
Покидали дом ни с чем
шустрые мошенники.
Но с обидой гордою:
не поверить им!
Жалость жгуче-горькую
эти современники
породили, обманув
обликом своим.
Нет работы никакой?
Предложили странную:
граждан уговаривать
на крутой расход.
Мудрые психологи речь вести
пространную
научили и толкнули
«с песнею вперёд».
Сжались души их до точки.
Совесть, честь мужская –
«не для жизни зрелой,
детские слова».
Сколько их таких сегодня,
мать-страна родная!
Не болит ли у тебя
горе-голова?
Звучит и мучает строка
Несчастна та страна, которая нуждается в героях. /Брехт «Жизнь Галилея»/
Звучит и мучает строка.
Счастливый край в тумане серебрится.
Там мирно дремлют облака.
У спящих безмятежны лица.
Скользит мой взор к родной земле.
В заветный май взлетит над городами
Бессмертный полк. Он умирал в огне
сороковых – герои, наше знамя.
Судьба моей страны горька.
Вожди и в мирной жизни призывали:
– Даёшь сверх нормы уголька!
Хлеб целины! Средь топей магистрали!
Невмоготу? Но ты герой,
так поднатужься, крепко стой.
А где-то молча ставят сруб,
возводят крышу, дом-отчизну строят.
Здесь главный витязь ценит труд,
спокойный разум. Сладят без героев.
Услышала я песнь чужой земли,
где в синеву тюльпаны вознесли.
* * *
Но жизнь сурова, требует героя,
как молнии полёт.
Звать в будний час не стоит.
Какие мы сегодня
Митинг. Тысячи людей на Тверской.
Мирно движется поток сам собой.
Что-то высказать хотят. Слушай, власть!
Несогласная волна поднялась.
Разглядели, знать, обидную ложь,
что исходит от московских вельмож.
С ней смириться – вновь унизить себя.
Мы другие, с нами эдак нельзя.
Мы другие… Ну, а там, наверху?
Всё по-старому, их лица в пуху.
Власть на йоту отдать? Ни-ни-ни!
Что ж, по-царски «казаков» пригони.
Навалились в чёрной форме до глаз…
на сограждан? Да, рука поднялась.
Пригибали головы до земли.
Руки, ноги на весу – волокли.
Пострашнее зажиревших чинов
эти парни в полицейской броне.
Им заплатят, стимул вовсе не нов.
Совесть? Прочь её, зарплата при мне.
То напасть-яга летит над страной,
души мёртвые плодит чередой.
Как в праведной семье
Всему живому на земле так трудно:
зимою волку, в ливень муравью.
Хоть человек считается разумным,
виляет путь его у бездны на краю.
Мы всё-таки живём (с оглядкой робкой),
вымаливая мирные года,
деньжат своих распределяем стопку,
чтоб воспарить до моря иногда.
Но знаю: тут и там, далёко, рядом,
(ты приглядись-ка!) вон за тем окном –
беда, болезнь, ребёнок-кроха. Адом
жизнь обернётся, без надежды дом.
Помочь ребёнку нас зовут с экрана.
Сбираем деньги. Сколько за бортом
осталось? Может, чудо-парки рано
роскошные плодить? Их – «на потом»?
Как в праведной семье…
Ещё мечтанье мучит непростое:
скромней иные храмы украшать,
направить нашу лепту на святое,
Наставника Благого не предать.
Как в праведной земле…
Високосный год
Завершает декабрь странный сумрачный год.
Он о снеге забыл у начальных ворот,
майских радостных дней хоровод не впустил –
дождь дни, ночи хлестал, выбиваясь из сил.
Это… так, год споткнулся – беда-то в другом:
Невидимка проснулась. Человеческий дом
беззащитным стоит. Что там слава ракет!
Пандемия.
Пред нею разут и раздет
президент и кассир в магазине моём.
Мир нарушен. Воюем, страдаем? Живём.
Год – жестокий учитель, может, стоит понять:
мы как в тесном дому на Земле. Воевать?
Только с общей бедою, таким вот бичом.
Не грозиться соседу «огнём и мечом».
И «престижные» детские игры избыть.
Мы, Природа – заглавная тонкая нить.
В церкви
Храм заполнен. В пространстве
мерно голос звучит.
Вновь волнуют убранство
церкви, свечек лучи.
Слышен хор в отдаленье
за притихшей толпой.
Это стройное пенье
словно глас неземной.
И душа устремилась
вслед за звуком в полёт.
Ей оказана милость:
ослабел тяжкий гнёт
ссор, обид, озлобленья,
неурядиц – всех бед.
Канут эти мгновенья,
но останется след.
В суете бесконечной
вдруг замедлишь разбег.
Распрямишь свои плечи –
заплутал человек!
Человек? А недавно
что сказал, как решил?
Служба движется плавно.
Дай мне, Господи, сил
сделать шаг в это утро
к чистоте бытия.
Мир устроен премудро.
Но не мы… И не я.
Два посещения монастыря
Перед храмом, распятым войной,
мы стояли. И камни-обломки,
что лежали под серой стеной,
нам кричали: «Ты слышишь, потомок,
адский грохот полвека назад,
когда русских умельцев творенье
разрушалось и долго плыл смрад
по полям, разорённым селеньям?»
* * *
Я сегодня вхожу в монастырь
тихим шагом. День майский ласкает.
Зеленеют трава и кусты.
Звон пасхальный от края до края.
Колокольня летит в небеса.
Вот и храм белым облаком снежным.
Возродился, стал лучше, чем прежний?
Смело новая блещет краса.
Он стоит на просторе земном,
окруженный высокой оградой
и таинственных келий парадом.
Там, внизу, речка Истра вьюном.
Выхожу из притвора. Скамья,
Посижу, молча благословляя
мастеров, труд их всюду сверкает.
Они дальним умельцам родня.
о припомнилась мне – почему? –
деревянная церковь в лесочке
под Калугой и служка в платочке.
Мы в святую идём полутьму…
Рядом с человеком
Когда пробьёт последний час природы,
Состав частей разрушится земных:
Всё зримое опять покроют воды,
И Божий лик изобразится в них.
/Ф.И. Тютчев/
Раскаты грома с огненной стрелой
повергли ниц дикое племя.
– О горе! Бог жрецам не внемлет,
в нас мечет раскалённый кремний.
За что ты ныне грозный, злой?
Заколем в жертву нежную овцу.
Песнь вознесём владыке и отцу.
Века, века промчались, как поток
с высоких гор. Совсем иная
земля под солнцем расцветает.
Храм, церковь… Нет конца и края
сим куполам на запад, юг, восток.
Боязнь расплаты за грехи – тот страх
живых пред Богом повергает в прах.
Пять сотен лет сверкнули и – долой.
Уже пылят вокруг Земли ракеты.
Вселенную терзает скорость света.
А я… надеюсь: Бог, его заветы
как руки добрые над головой.
Всяк без него что голый на ветру.
Бездушный мир ведёт свою игру.
Вербное воскресенье 2020
ВЕРБНОЕ ВОСКРЕСЕНЬЕ! Красное число.
В моём доме в это утро солнце расцвело.
Покрутившись весело, хоть и карантин,
окнам я дала свободу от любых гардин.
Вспомнила: и вербочки целы у меня
с прошлого, но памятного голубого дня.
Храм, как улей, полон был тесною толпой.
Красных веток лес душистый плыл над головой.
Дождь обрушился на нас, дождь святой воды.
Улыбались, утирая щёки, бороды.
А сегодня я одна дома, в тишине.
Засветить лампадку надо, станет легче мне.
Звон мобильный – шлёт экран вербочек букет
от детей и от тебя, двадцать первый век.
Я человека отыскать хочу
К творенью присмотреться своему
спешит Создатель с вышних облаков,
рассвет торопит, прогоняет тьму.
Заискрился росой земной покров.
– Не Человека вижу, а Народ.
Размножились, всё сущее теснят.
Поодаль бойкий кружит хоровод –
то Нации свой занимают ряд.
Оценивают судьи скопом всех.
Иной народ изгоем назовут,
другого восхваляют за успех.
Трезвонят злые вести там и тут.
Спущусь пониже, в круговерть Толпы.
Все как один, похожие до слёз.
Адам, явись, мне очень нужен ты
и Ева, плод твоих греховных грёз.
Я Человека отыскать хочу,
как Диоген, что днём зажёг свечу.
То звание не терпит уз и пут.
Подняться До Себя – завидный труд!
Вот ими должен править Бог и царь.
То сбудется? Иль, может, было встарь?
