Николай Козлов
Смерть друга
–Антон, привал?
–Вы, устали, то привал. А не устали, из-за меня привала делать не нужно.
Здесь, наверху, другие травы, другие цветы и растения. Мы продолжали движение и теперь подъемы встречались короткие и не крутые, а лес состоял больше из лиственниц, с вывернутыми ветрами ветвями. Деревья простояли более сотни лет, некоторые ветви, отходившие в сторону, больше походили на стволы по толщине. С солнечной стороны были обнаженные камни и кустарник с невысокой травой, здесь петляла тропка. А сразу же за тропкой, спрятавшись немного от ветров, стеной стояли деревья, и все они выглядывали с северной стороны, а сам северный склон зарос непроходимым лесом и кустарником. Еще выше стал встречаться желтый альпийский мак, чабрец, а вскоре пошел кедровый стланик. Он прилипал к скалам, к валунам, возвышавшимся немного и, спрятавшись от бушующих здесь ветров, разрастался от этих укрытий полосами зелёной, плотно сомкнувшейся хвои. На стланике и невысоких кедрах, спрятавшимися за стлаником, было много шишек, которых мы и набрали в рюкзаки. Пробуя на вес и оценивая подъёмную силу Антона, я и в свой рюкзак положил поменьше.
–Маловато, – сказал Антон.
–А донесёшь ли ты?
–Донесу!
Здесь мы и сделали привал, вскипятили чаю с чабрецом, черникой, рябиной и баданом толстолистым. Воды здесь не было, и мы принесли с собою в пластиковых бутылках, наполнив их водою из горного, холодного до ломоты, ручья. На собаку воды набрал я, так что с избытком хватало.
Перекусили немного, я покормил Рекса, а ел он в лесу всё, даже сырой картофель, правда очищенный и помытый. Всё, что ел я, давал на пробу и ему, дома он бы и обнюхивать не стал, а в лесу проглатывал: хлеб, ягоду, огурец – ну а о мясе и колбасе не стоит и говорить.
–А на вершину не поднимемся? – спросил неугомонный Антон.
–Пойдём, – согласился я, – только как быть с рюкзаками?
–С собой!
При подъёме, теперь чаще и чаще проходили по каменным россыпям. Валуны увеличивались в размерах, чем выше поднимались. Рексу приходилось всё чаще помогать и идти таким путём, где бы пёсик мог пролезть. Часа через полтора, мы стояли на вершине. Ветер дул ровно, но сильно, так как на открытом автомобиле с хорошей скоростью.
–А кто сюда припёр этот треугольный конус? – спросил Антон, сбросив на вершине рюкзак и подойдя к сооружению из трёх труб приваренных к четвёртой в виде треноги.
–Этот конус – тренога, топографический или геодезический пикет. На многих высоких точках стоят, обрати внимание, в бетоне, навечно. Всё, я думаю, по уровню, и верхушка точно выверена и известна на какой высоте от уровня моря, и какие координаты, на карте, возможно с точностью до десятков сантиметров.
–Жаль краски не взяли. А давайте что-нибудь привяжем на верхушку!
Антон залез наверх, зацепился за верхнюю вертикальную трубу, возвышавшуюся три, четыре метра, и привязал, пожертвовав свой носовой платок.
–А тот пик, как называется?
–Зои Космодемьянской.
–Как вы думаете, долго идти? Может сходим?
–Ты серьёзно? Не обещаю, что дойдём, но попробовать можно.
И через полчаса мы уже пробирались по каменным россыпям из больших обломков скал, на некоторые было трудно забраться. Рекс не отставал, он был научен прежними походами. Но всё же, я старался облегчить ему дорогу, я выбирал маршрут так, чтобы собака могла пробраться. А пробиралась она, на каждый большой валун, влезала передними лапами, скользя порой когтями, и пытаясь подняться или подтянуться. Иногда я за загривок помогал втянуть на очередной валун. Эта каменная россыпь отняла много времени и сил, а у Рекса после лап стали оставаться влажные отпечатки. Присмотревшись, понял пёс стёр лапы до крови.
–Бука, Букса, – гладя, ласково называл его я, – устал, избился весь?
А он, зная, что такими словами его называют в моменты особой душевной теплоты, вилял хвостом не сводя с меня грустных глаз. Бедное животное готово было продолжать следовать за мною до полного изнеможения.
–Антон, у собаки лапы стёрлись, мы не сможем дальше идти. В следующий раз сходим.
–Давайте привяжем, пусть подождёт?
–Нет, об этом не может быть и речи. Это мой верный друг, а друзей я не предаю.
На сбитые передние лапы собаке я одел свои запасные носки, перевязав их чтобы не слетали, но один слетел и потерялся почти сразу, а другой когда спустились к подножью. Из этого похода, Рекс пришёл уставший как никогда, и захромавший на задние лапы. А через несколько дней ему исполнилось одиннадцать лет.
Через несколько недель пошли ещё в горы, теперь с Рексом вдвоём. Воздух был не по-осеннему горяч и сух, побродив по сосновому бору, пошли вверх. Поднялись на хребет, Рекс отставал как никогда. Лапы его зарубцевались, да и острых камней здесь пока не было.
–Рекс, ну, что же ты отстаёшь?
А он уже не только отставал, но теперь ложился и лежал. Я отходил на двадцать, тридцать метров и ждал его. Он отдыхал, поднимался и брёл до меня, добредя, ложился. Собаки не люди, они не умеют изображать усталость, не умеют изображать боль или что-то другое. Он следовал за мною сколько мог, а я по невнимательности, гнал и гнал его за собою. И только надумав отдохнуть подольше, я пригляделся и понял, у пса нет сил. Десны и язык побелели, с языка не капала слюна, как обыкновенно в жару. Я напоил собаку, мы просидели полчаса, состояние собаки не улучшалось. Пошли домой. Спускаясь, Рекс по-прежнему отставал, а последнюю часть пути, пришлось подсунув поводок под грудью, помогать ему. Придя домой, я понял, – Рекс больше не ходок со мной в горы.
8
На следующее лето в горы мы уже не ходили, ходили в сосновый бор, а в горы я уходил один. Теперь идя с собакой в бор, брал таблетку преднизолона, и перед обратной дорогой давал четвертинку. А в конце лета Рекс и из бора с трудом дошёл до дома. Так что в двенадцать лет, он уже ходил со мною у домов. В двенадцать же лет, весною, я в последний раз попытался сводить пёсика до реки. Было тепло, до реки дойти два километра по грунтовой дороге, но Рекс преодолел их с трудом. Обратный путь шли с передышками, и поводок под грудью уже мало помогал. Он ложился и не хотел идти, а я несмотря на то, что понимал – это происходит не от лени, а от старости и боли в суставах, всё же злился на него. Старость катастрофически быстро одолевала организм собаки. После этого похода, больше Рекс уже не ходил никуда со мною. Теперь его жизненное пространство ограничилось дорожкой за домом, до трансформаторной будки или магазина, где я привязывал его к берёзе, а сам шёл за покупками. Подниматься на четвёртый этаж без моей помощи он уже не мог. А когда Наташа выгуливала его, случилось несколько раз, что он упал на ступеньках и скатился вниз, негромко взвизгнув от боли. К осени у него открылся понос, и как я не принуждал его испражняться в ведро, он не желал, выл, скулил, перебирал лапами, и никакие уговоры не помогали. Мочиться по команде он умел, я говорил: «Гуляй», – и это значило и то, что можно мочиться. Он многое делал по команде, ел, пил, лежал на месте. Я с первых дней решил, что или пёс будет со мною, или я умерщвляю его, но не бросаю на произвол собачьей судьбе. А при переезде в квартиру и Наташа, и её подружки уговаривали, отдать знакомым. Рекс, конечно, был воспитан и стал бы любимцем в чужом доме, а жить на улице он не боялся. Хотя те, кто просили, говорили, что с вечера до утра он будет в доме. Я отказал категорично и твёрдо.
С поносом с конца лета и до начала зимы, как не боролся, успехов не было. Каких только лекарств мы не испробовали, стихало на день, два, а ночью опять начиналось скуление и просьба во двор на прогулку. Но когда мы шли, порой на четвёртом этаже, порой на втором, порой и два раза, он не сдерживал позывы, как не силился и всё загаживал. И ночь, полночь, я набирал в ведро воды, добавлял хлорного дезинфектора и мыл, прежде в резиновых перчатках в специальную ёмкость собрав то, что растекалось и не собиралось. Да, и как, проснувшись по второму разу, а то и по третьему, не разозлиться, а иногда трудно сдержаться, трудно укротить свой гнев. Бедный старичок, не сладкими были его последние месяца. За несколько недель я привык вставать в любое время и уже не пытался, как бешенный, добежать до выхода из подъезда. Теперь, не спеша одевал мочеприёмник, брал ёмкость для поноса, и, придерживая за хвост, выводил Рекса за двери. Так он перестал доставлять мне проблемы с мытьём лестничных маршей, а в октябре, понос прошёл сам по себе, и теперь наоборот наступило время запоров.
С первым выпавшим снегом, всего-то десять, пятнадцать сантиметров, Рекс не мог ровно ставить задние лапы, они не слушали его, и вставали на внешнюю покрытую шерстью сторону. Волоклись сзади, вместо того чтобы помогать идти. Вскоре от такой ходьбы когти и пальцы задних лап стерлись до крови, смазав их йодом, я следил, чтобы Рекс не ставил так лапы. Его организм умирал, старился, животное смирилось с этим. Всё что приходило со старостью, воспринимал и приспосабливался. Незаметно вся морда из чёрно-рыжей, стала седой, тело из крепкого и мускулистого, превратилось в худое. Собака смирилась с тем, что спускаясь по лестницам держу за хвост. Теперь у него всегда капельками выбегала моча и за ночь и днём, на дорожке темнело мокрое пятно в диаметре около тридцати сантиметров.
9
Пролежал до трёх часов ночи, закрывал и открывал глаза, неизвестно о чём думая. В три часа ночи поднялся и вышел к собаке. Он тоже не спал, положив морду на передние лапы, водил за мною глазами, наблюдая, что же я делаю. А я готовил «лекарства»: первое было, вероятно, наркотик, и наркотик сильного действия. Недавно судили ветеринаров, не то за хранение, не то за использование для животных этого наркотика. Вещество было в жидком состоянии, и было его около пятнадцати миллилитров, в тёмном флакончике. Второе вещество из двух компонентов, жидкого и порошкообразного, жидкое имело в содержании бром. Два флакончика сухого и два жидкого. А третий – пять ампул, по пять миллилитров. И, хотя те, кто помог нам приобрести «лекарства» сказали, что все три ставить в мышцу, я имел сведения, что последние нужно в вену. Пять минут четвёртого, не давая себе времени думать, присев возле своего верного друга, набрав в шприц первое вещество, взял мышцу задней лапы в пальцы, и, воткнув иглу, впрыснул содержимое.
Рекс доверял мне. Два месяца назад, также ставил уколы, и ветеринар заверяла, что пёсик поднимется на ноги. Увы. Теперь он не дёрнулся, ни одним движением не выказал сопротивления. Лишь немного поднял голову, взглянув на то место, куда произведён укол. Я вынул иглу и помассировал место укола, чтобы не было больно. Всё что я делал, я делал казалось не сам, а кто-то во мне или рядом. И этот же кто-то следил за правильностью процесса. А процесс шёл быстро. После укола, Рекс поднял голову, взглянув, опустил, хотел прилечь, почувствовал, что-то происходит не так. Опять поднял голову, силясь понять, но уже ничего не видел. Стал часто, часто моргать глазами. Я помахал у него перед мордой рукой, а он уже не видел и не реагировал. Тогда, поглаживая пёсика, помог ему лечь на бок, попытался прикрыть глаза. Но он, часто моргая, не хотел их закрывать, и, лёжа на боку, переднюю лапу поднял, как бы расставив для устойчивости. А может наркотик приводил мышцы в напряжение. Я опять прикрыл глаза, и он вздрогнул от прикосновения, как от неожиданности. А еще через две минуты, Рекс положил голову на бок, пасть приоткрылась, и у морды набежала лужица слюны. Глаза полузакрыты и совершенно отрешены.
Второе «лекарство» поставил с другой стороны, приподняв задние лапы, в такую же мышцу, и где-то про себя отметив то, как высохли мышцы, я ставил в них уколы и помнил, насколько они были объемистей. Пёсик обмяк. Я дунул ему в морду, проверяя глубину наркоза, потрогал, позвал, чуть кольнул подушечки лап иглой – наркоз глубокий. И набрав в шприц третье, последнее «лекарство», на передней лапе попытался попасть в вену. Вены спали, попав во что-то, думал вена, попробовал вобрать крови в шприц – нет, значит мышца или сухожилие. Попытался ещё, нет, не попадаю. Вколол в мышцу передней лапы, поближе к сердцу.
Рекс, казалось, не дышал, так слабо было его дыхание. Я прижал ухо к тёплой грудной клетке и услышал удары.
–Тук – тук. Тук – тук – тук, – небольшая пауза, и вновь, – тук – ук, тук – ук, тук – тук – тук – тук…
И всё. Я держал ухо на его груди, но сердце не слышал, оно остановилось и послышалось журчание. Это выбегала оставшаяся моча. Она бежала ровной струйкой, как давно уже не бежала у старой и измученной болезнями собаки. Я подоткнул коврик, чтобы моча впитывалась.
«Обмыть тело?» – пронеслась глупая мысль.
Пасть Рекса так и осталась приоткрытой и язык из бледно – розового, в одно мгновение посинел. Пёсик был ещё горячим, но жизни в нём уже не было. Припомнилось, как в прошлом году приехал зимой сын, Наташа Рексу дала несколько блинов, и он, не избалованный лакомствами, хотел проглотить всё сразу. И подавился. Упал, потеряв сознание, хорошо Олег не растерялся, а быстро и умело оказал первую помощь. Тогда тоже набежало много мочи, а Рекс, возвращённый к жизни, стоял в луже собственной мочи, ошалевший, ничего не понимающий, озирался вокруг.
В этот раз он умер навсегда. Боясь расслабиться и раскиснуть, оттого торопливо, и не отвлекаясь, продолжил начатое. Взвалил пёсика на плечо, из анального отверстия что-то выпало на коврик.
«Потом уберу», – решил я, взяв приготовленную лопату и мешок с ковриком.
Спускаясь по лестнице, почувствовал, какая-то жидкость бежит по спине, по курточке и просачивается сквозь одежду до кожи. Вышел из подъезда. Жидкость промочила куртку, рубашку, штаны. На востоке синело. Рассвет. Но улицы города ещё пустынны. Я шёл по тротуару, и слышал, как у тёплого собачьего тела с похрустыванием расходятся позвонки. Промокшая одежда леденила кожу. Сюда, через двухметровую трубу мы ходили гулять, а теперь шёл я, а пёс висел через моё плечо, и синий, выпавший язык свисал ниже морды, и с шагами задевал мне куртку. Дойдя до трубы и поднявшись на мостки, обнаружил за трубой мостки обрушились, не то сгнили, не то обходчики подрубили. Пришлось вернуться, идти мимо гостиницы, к бетонному мостику. По бетонному мостику через трубу, в поле, отойдя не больше ста метров, за бугорком, во влажной и мягкой земле, опустив друга на холодную сырую землю, стал рыть могилу.
