Николай Рерих
Твердыня пламенная (сборник)

Полная версия

Экспедиция Ситроена

Возвратилась вторая экспедиция, устроенная Ситроеном. Получили мы газеты с первыми сведениями о результатах. Видели первые снимки второй выставки привезенных экспонатов. Сердечно мы пожалели потерю экспедиции в лице ее безвременно погибшего начальника Харда. Но и порадовались, что остальные участники этой экспедиции в лице Луи Одуэн-Дюбрейль, Ж. Хакен, О. Тейяр де Шарден и другие вернулись невредимыми и привезли новые поучительные отчеты. Мы радовались, слыша о прекрасных новых рисунках Яковлева. По себе знаем, насколько трудны такие пути и как нужно ценить каждую удачу в этих отважных достижениях.

После этой второй экспедиции, устроенной Ситроеном, нельзя не подвести некоторый итог и отметить своеобразие этих предприятий. Мы не видели первой выставки, результатов Африканской экспедиции, но зато знаем и отчеты о ней, и превосходное издание путевых работ Яковлева, выразившего неповторяемый характер пройденных стран.

Обе экспедиции, как Африканская, так и Азиатская, вызывают определенные соображения, так нужные при современных движениях культуры. Рассматривая состав экспедиции, можно радоваться необыкновенно удачному и разнообразному подбору сотрудников по всем специальностям. Каждая отрасль была представлена одним из самых живых и характерных в ней деятелей. А ведь это случается не часто, и каждый знает, что подобрать такое многообразное созвучие нелегко.

Мы знаем о многих экспедициях, которые не только не доходили до цели, но разваливались по пути, вследствие непростительного человеческого взаимного антагонизма. Но в случае экспедиции Ситроена мы видим не только преоборение трудностей, но и живой, убедительный, многообразный результат.

Автомобиль, как одно из самых могучих средств сообщений, в этом случае напомнил, что он явился объединяющим предметом для изысканий научно-художественно-культурных. В этом смысле привхождение индустриального фактора, как объединительного и соединительного звена, является прямо драгоценно.

Задачи Культуры, о которых сейчас так много говорится, требуют и своих современных выражений. Культура, как таковая, исключает всякую завистливую антагонистическую сепарацию. Если верхи цивилизации и высшие области Культуры, прежде всего, являются синтезом всех завоеваний человеческого гения, то ведь и средства к выполнению этих расширенных задач должны быть поистине современны. Именно широкие горизонты Культуры, как поднятие общего уровня мышления, зовут нас ко всем современным открытиям и усовершенствованиям.

Мотор, радио, телевидение, все подводные и надземные сообщения должны вести к взаимопониманию и объединению. Именно коллективные экспедиционные задания так особенно ярко выразились в экспедициях Ситроена и могут напоминать нам о задачах сотрудничества, основанного не на туманных отвлеченностях, но на открытиях сегодняшнего дня. Посетители выставок Ситроена, читатели отчетов об этих экспедициях будут благодарны за то коллективное целое, что живо переносит их не только в другие страны, но и действительно расширяет их сознание своим многообразием.

Когда-то, как замечательно было отмечено у Анатоля Франса, люди боялись всякого синтеза, всякого обобщения и тем упирались в неминуемое ничтожное, ожесточенное разобщение. Вся культура последних дней, как в ее индустриальных проявлениях, так и в духовных поисках, стремится к выражению истинной кооперации. Человечество усиленно ищет формулы, на которых можно бы сойтись для мирной, созидательной работы. Все новые Конференции, новые Общества, Учреждения в той или иной мере имеют в себе эту задачу культурного объединения и взаимопонимания.

Если раньше могло казаться, что культурное объединение может выражаться преимущественно в каких-то областях, научных или художественных, то сейчас особенно делается ясным, что эти объединения гораздо шире отдельных областей. Они выражаются в общем подъеме уровня мышления в смысле общенародного творчества во всех областях жизни.

Вот во имя Культуры, от лица Лиги Культуры и хочется благодарить все предприятия, подобные просвещенным заданиям экспедиции Ситроена. Именно хочется благодарить и самих вдохновителей, строителей и сотрудников всех подобных предприятий, которые своими самоотверженными трудами шевелят человеческое мышление и, конечно, возводят его на новую ступень. Без этих отважных нахождений человечество опять погрязало бы в рутине каждодневной вульгарности. Мы знаем все трудности передвижений и по горным тропам, и по пескам Такла-Макана, и по льдистым нагорьям.

Мы встречали на путях много доброжелательных местных рассказов о замечательном исследователе Свен Гедине и воспоминания о Пржевальском, и о миссии Пельо, и о многих, приносивших из глубин пустынных новые соображения, новые толчки человеческой мысли.

Не будем жалеть, что поэтический верблюжий караван уступает свое место мотору, аэроплану, железным путям. Не будем огорчаться, что «длинное ухо» Азии передает свои возможности телеграфу и радио. Но будем думать, что все эти усовершенствования уживутся не только с цивилизацией, но и войдут благостно в Культуру, не обесценивая никаких духовных ценностей.

Ревниво оберегаемая наука, чем скорее она распространится, тем она принесет больше блага. Правильно истолкованные народные предания и тысячелетняя традиция в новом свете исследований дадут лишь новые блестящие возможности, и, при истинном сотрудничестве, не может возникать ничего враждебного, ничего мешающего или умаляющего. Все разрушительное и разлагающее останется в пределах невежественности. Но каждый шаг кооперации и объединения будет означать движение к истинному просвещению.

Эти соображения являются, когда мы видим перед собою коллективные труды последних экспедиций. Хочется поблагодарить устроителей и участников их за ту бодрость мышления, которую несомненно вносят они в человеческое сознание, сейчас так смятенное и так утесненное. Ведь поистине новым шагом к прогрессу будет то обстоятельство, что самые последние усовершенствования подали руку науке и искусству. Это коллективное творчество дает ту бодрость духа, в которой так нуждается молодое поколение. Искренний привет!

1932.

Кейланг.

СЛАВНОЙ ЕРМАКА ГОДОВЩИНЕ!

ВСЕМ СИБИРСКИМ ДРУЗЬЯМ!

ВСЕМ СЫНАМ СИБИРИ СЕРДЕЧНЫЙ ПРИВЕТ!

Когда в последний раз плыли мы по быстринам Иртыша, сказал нам рабочий гранильщик: «Вот здесь потонул наш Ермак Тимофеевич. То есть не он утонул, но тяжел был доспех и унес вниз нашего богатыря». В глазах сибиряка не потонул Ермак. Не мог утонуть богатырь.

И не только слава Ермака жива, но жив и он сам в сознании Сибири. В Кырлыке, на пути к Уймону, шаман толковал о добром Ойроте, вестнике Белого Бурхана. Появляется Ойрот на белом коне и возвещает: «Саин Галабынь судур!» – знак доброй эры! Но старик старовер улыбнулся: «И вовсе это не Ойрот, а Ермак Тимофеевич ободряет край наш. Это он Камень бережет».

Камень! И вся страна – камень великий, адамант драгоценный! Будет ли он Тигерец? Или Котанда? Или Ак-кем? Или Карагай? Или Студенец? Все-таки камень.

И древняя мудрость перенесла в Сибирь – драгоценные горы Сумир, Субур, Сумбир, Сумеру. Там «кузнец кует судьбу человеческую на серебряных горах». Белы снега и бело серебро самой Белухи-матери. И разноцветны травы превыше всадника. И звучит все Беловодьем. Истинно Звенигород. Да будет!

«Между Иртышом и Аргунью. Через Гобь, через озера соленые. Через Кокуши. Через Богогорше, по самому Ергору едет всадник».

Не малы пути сибирские. Велика их мечта. Велико им сужденное. Страна Белого Бурхана, страна доброго Ойрота. Страна Шамбатиона. Страна Чуди подземной. Страна кузнецов Курумчинских, ковавших коней всех великих путников от восхода и на закат.

Можно ли помянуть Ермака Тимофеевича, не вспомнив о Сибири самой? Размахом путей сибирских измеряется и путь Ермака, претворившего сказание в жизнь.

И знамя Ермака в Омском соборе, конечно, несет на себе лик Св. Георгия. На том же белом коне, в бессменном доспехе ратном Святый воитель провел Ермака по многим стремнинам, сделав не чаянное возможным.

Странно бы говорить о всемирном значении Сибири. Оно известно всем школьникам. Иноземцы, разглядывая карту Сибири, лишь спрашивают, а верны ли промеры? Так озадачивает сибирская беспредельность! Говорить еще о камнях-самоцветах, о рудах и открытых, и еще неизведанных, писанных и не писанных? Сказать ли о лесах, о скотоводстве, о промыслах, о земле? Называть ли великие числа и меры, которые все же не ответят действительности?

Сегодня позволительно не вычислять, не умствовать, не расчленять земными мерами, но повелительно праздновать годовщину Ермака. Повелительно отставить все разделения и сойтись в память великого духа, не убоявшегося, не размельчившего, не давшего нам зов великий и созидательно призывающий.

Как колокола Звенигорода, как святыни Китежские зовут, и очищают, и велят идти к преуспению, так же пусть и этот день свидетельствует о клятве строительства доброго. Не можем сегодня же не помянуть и Святого Хранителя всех твердынь Китежских, всех Лавр Духа преподобного Св. Сергия. Сама необъятность сибирская приближает сегодня всех борцов подвига, просвещения и мужества несломимого.

Будем праздновать день Ермака. Радостно вспомним, что во всех просторах сибирских это имя, как стяг, звучит неутомимою бодростью. Радость суждена не часто. Многое пытается затемнить сужденные просторы. Не всякий доспех годился и могучим плечам Ермака. Но он нашел по себе и меч, и куяк, и бахтерец, ибо хотел найти. Сердце указало Ермаку путь, ибо сердце знает пути начертанные.

Разве случайно сроки напоминают нам имя Ермака? Разве этим именем не дается еще мера строительству и всем подвигам-поискам Блага? Ведь для укрепления духовного посылаются знаки, лишь слепым невидимые.

Если бы сегодня мы прозрели во благе сотрудничества, разве это не был бы истинный праздник? И разве среди потоков слез нельзя было бы возрадоваться подвигу?!

Не открывать Ермака, не открывать Сибирь, нельзя открыть открытое, но для праздника сошлись мы сегодня. Пусть этот мощный праздник наполнит все молодые сердца трепетом подвига, горением строительства и клятвою сотрудничества. Хотя бы в праздничные памятные дни будем вспоминать о дружелюбии, о труде совместном.

Сейчас, когда мировые трудности прежде всего обрушиваются на культуру, на все просветительные возможности, найдем же в сердце своем силы побыть вместе, побыть дружно и помыслить о великом, о славном. Переполнилась мера разделений; просторы сибирские напоминают о непочатости труда. Когда же и вспомнить о труде непочатом, как не в праздник, дающий нам советы строительства.

Мой покойный дядя профессор Томского университета Коркунов еще в детстве моем звал меня постоянно на Алтай. «Лучше приезжай скорей, – писал он, – все равно на Алтае побывать придется». Действительно так!

Затем в 1919 году молва похоронила меня в Сибири, и служба в Иркутском соборе была отслужена. Даже так необычно влечет к себе Сибирь Великая.

Хотелось бы быть с Вами сегодня. Хотелось бы говорить о стяге Ермака, о Беловодии, о Белухе, о самом Ергоре. Но из Азии шлю Вам, все друзьям, мои лучшие приветы. О снеговых вершинах Белухи свидетельствуют снега Гималаев. Кукушка отсчитывает сроки. Дятел твердит о неустанности. А Сафет – белый конь – напоминает о конях Ойрота, и Ермака, и самого Св. Егория. Празднуем сегодня со всеми Вами и бьем челом на сотрудничестве. Велик был поклон Ермака всею Сибирью. Велик был заклад, велик и подвиг. Праздник, славный праздник сегодня.

1932.

Гималаи.

Спиноза

«Сторож! сколько ночи? сторож! сколько ночи? Сторож отвечает: приближается утро, но еще ночь» (Исаия XXI, 11).

Среди этой ночи сознания человеческого, до зари задолго, бодрствует на плотинах Голландии неусыпное мыслетворчество Спинозы.

В темноту вопрошает оно: «Почему материя не достойна природы божественной?».

Единый разрыв вещества материи, оградившей Голландию, грозит гибелью всей страны, ибо «хаос» океана поднимется выше уровня, законно проявленного. Как же умалим материю, проявленную великим мыслетворчеством? Где закон умаляющий, отвергающий? «Камень, который отвергали строители, сделается главою угла».

Не собираемся открывать Спинозу. Как же открывать давно открытое, проникшее в лучшие умы? Но к знаменательному сроку радостно напомнить о мудреце, о носителе сокровища мысли, открывшей еще один канал прекрасного синтеза.

Случайно ли само время напоминает о славных достижениях мысли? Среди дрожаний, блужданий, разочарований слабых духом вдруг, как метеор дальних миров, поражает своею очевидностью реальность крупнейшей, самоотверженной личности, которая дает уроки понимания жизни, выношенные и очувствованные.

Суровый лик Испании, родины семьи Спинозы, тяжкая судьба соотчичей Марранов, легенда Сабаттая Цеви, вспышка Уриэля да Косты, трагическая кончина первого учителя, знакомство с Бэконом, Декартом, Гоббсом, Джордано Бруно, де Виттом, этими искателями истины, понесшими на себе тяготу окружающего невежества, все это складывает основной ключ жизни мыслителя.

Не раз зреют злоумышления против жизни его; в Гааге, где теперь высится статуя Спинозы, мыслителя принимали за французского шпиона. Возмущенный убийством друга своего де Витта, Спиноза хочет прикрепить к месту убийства надпись: «ultimi barbarorum»;^[3] в этом крике души рыдает глубокая боль сердца.

Трагичность является несомненным спутником искателей, находчиков кладов, прикоснувшихся к тайне. Но она-то и несет в себе ту магнетическую убедительность, которая складывает ведущую и зовущую легенду истины. Имя Спинозы овеяно тою героическою легендою, которая еще прочнее утверждает глубину и насущность выводов его мышления. Необычность самой жизни мыслителя, преоборение им человеческих слабостей и условностей, все эти вехи и светочи или факелы скорбно-торжественного шествования, – делают облик Спинозы озаренным тем светом, который создается лишь мощью мысли и звучанием сердца. Мудрец знает, что утро наступит нескоро, но не страшится выйти в путь ночью, может быть даже беззвездною ночью, и слышать во мраке угрожающий рокот океана.

«Думайте еще шире! Думайте еще лучше! Не упустите из мышления вашего ценное вещество. Не смейте умалять то, что вызвано из хаоса непроявленного великою мыслью».

Когда человечество теряется в тупиках им же самим вызванных кризисов и материальных, и духовных, часы судьбы выстукивают сроки и напоминают о великих ликах, действенным примером запечатлевших утверждения свои. Именно тогда, когда человечество так боится потрясения своего эфемерного, призрачного стандарта, тогда является напоминание о тех, которые не могли быть удержаны никакими плотинами и по светлым мостам взошли от Амстеля на Вальгаллу Высшей Материи. Когда осколки землепотрясений как бы заграждают пути, тогда являются вестники трансмутации мысли в материю и материи в мысль, узнавая даже мыслевесомость.

Возражатели Спинозы говорят о частностях, толкуя слова, не хотят видеть ценности основного направления мысли. Нет хуже, когда из множества последовательных знаков вырываются отдельные фигуры, и, потрясая ими, кто-то старается что-то опровергнуть, в рвении нарушая течение мысли. Из самых ценных скрижалей можно сложить очень странные фигуры.

Тот, кто утверждал еще одну великую ценность, тем самым уже обогащал возможность эволюции; тем самым он уже делался светлым почетным гостем за трапезой культуры.

Увядание, разложение или укрепление и цветение. Нет середины. Цветение суждено мыслям Спинозы. Не случайно тянется к ним столько молодых сердец. Не к отвлеченному, но к действительному идут сердца молодые. Они чуют, где жизнь.

Спиноза утверждает, что «наука имеет одно назначение, к чему стремятся все отрасли ее, а именно высшее совершенствование человечества». «Те, кто отрицают, что человек может достичь добродетели и истины, тем самым отрицанием они уже лишают того сами себя».

«Истинное познание возникает лишь через сущность вещей или через знание их „proximate causa“.^[4]

Не забудем, что Спиноза стремился к «такому нахождению и овладению, которое доставит радость постоянную и высшую в вечности», к тем «чистым и ясным мыслям, при которых страсть перестает быть страстью». Этим самым Этика перестает быть отвлеченностью и делается путеводною звездою радости, в истинно жизненном приложении.

Эти напоминания объясняют, почему имя Спинозы притягательно для молодежи. Не только седина сочувствует и содействует, но и молодое сердце сотруднически трепещет, слыша о радости вечной.

В орбите тех же счастливых нахождений вращаются многие славные имена, почти современные Спинозе: Кеплер, Галилей, Лейбниц зовут в миры дальние. По тем же берегам Амстеля в те же часы проходит и другой волшебник света, Рембрандт, по-своему решая «радость высшую в вечности».

Говоря о цветении мысли Спинозы, нельзя не вспомнить о нашем Центре Спинозы в Нью-Йорке, о радующей молодой группе, собравшейся во имя великого мыслителя. Вспоминая эту сотню молодежи, устремленную ко Благу, к очищению жизни мыслью, всегда почувствуете сердечное трепетанье и пожелаете послать им привет к успеху их общений. Им ведь тоже нелегко, как нелегко было и самому мыслителю, как нелегко всем светлым. Но ведь для трансмутации мысли требуется большой огонь и мощное напряжение. Трудноплавок графит, отмечающий мысль, но зато он, при мощном огне, даст алмаз.

Спиноза радовался, следя за кольцами Сатурна, следуя к дальним мирам, но он изучал и законы земные, как равновесие основ.

Говорит рабби Гамалиель: «Изучение закона есть благородное дело, если оно соединяется с каким-либо искусством. Занятие ими отвлекает нас от греха. Всякое же занятие, не сопровожденное художеством, ни к чему не приводит». А рабби Иегуда добавляет: «Не учащий сына своего художеству, готовит из него грабителя на большой дороге». Спиноза, зная искусство тонких линз телескопных и достигнув значительного совершенства в рисовании, поистине отвечал завету гармонизации и облагораживания духа.

Не однажды Спиноза получал денежные предложения взамен хотя бы немногих уступок в суждениях, но стоически он отвергал их.

Не раз он был под угрозою убийства или разгрома всего имущества. Но могла ли невежественность злобы остановить поток мышления? Чтобы не причинить опасности домовладельцу, он обещает выйти добровольно к убийцам, если придут убивать его. Не тем же ли благородством духа звучит и отказ Сократа бежать из тюрьмы? Или история темницы Оригена-Адаманта? И не напоминает ли это и другие Великие примеры? Спиноза просит друга своего не переводить его трактат на голландский язык, чтобы избежать запрещения. А это разве не вызывает разные великие античные и современные сопоставления, когда так же слова Блага возвещались невежеством как «опасный яд».

Путеводно для духа человеческого высятся вехи мужества познавания, неподкупного благородства, и в сужденный час, среди зарослей бурьяна невежества, духовные очи людские, встрепенувшись неземными огнями, узревают и восклицают:

«Еще одна колонна указов царя Ашоки найдена», «Открыта еще одна стела законов Хаммурапи!».

Цари-Первосвященники-Первомудрые-Первоумудренные! Князья духа, ваши стелы, радужные слезами соли и радости, хранятся нерушимо для новых познаний.

В час трехвековой, люди с новым благостным вниманием обратятся к обновленно-продуманному облику Спинозы, и еще раз возрадуется расширенное сознание, ибо чары мысли не увядают. Конечно, истинные ценности с трудом находят себе место; вместилища стандартные невместны для них. Засоренному глазу болезненно приоткрыться; а может быть, и не соринка, а бревно целое мешает!

Вспоминается следующий поистине «исторический» эпизод.

Когда нашли мумию фараона Рамзеса Великого, то завернули ее в газетный лист «Temps» и привезли в Каир в извозчичьей карете. Таможенный чиновник взвесил ее на весах и, «не найдя соответственной пошлины в списке тарифов, применил к ней правило о ввозе соленой трески».

Священные останки для древних – соленая треска для нас.

Уже не средневековье, но наше недавнее прошлое сопоставило священно почитавшиеся останки с соленою трескою. И разве мы можем приписать это невежество лишь прошлому? Ведь и посейчас скелет ввозится по тарифу поношенных вещей! Разве и сейчас не разрушаются устои культуры? Разве сейчас мы не пытаемся опять лишить материю, великую Материю Матрикс, ее божественного начала? Разве не стараются невежды уложить все научные восхищения в гроб мертвых знаков?

Истинно, не случайно открылись теперь так многие книги мудрости, предостерегая, предупреждая возможность новых плачевных заблуждений. Истинно, не случайно само время сроками своими напоминает нам о героях, подвижниках мысли, принявших, подобно героям древности, яд мира!

Чем же праздновать трехсотлетие Спинозы? Чем же торжествовать друзьям его мысли? Лучше всего тем, что было бы близко самому мыслителю, а именно: творя радости вечные. Так и будем стремиться и найдем в этом творчестве света и доброжелательство, и обновленное сотрудничество. «Радость есть особая мудрость!»

О мудром не подобает кончать восклицаниями. Может быть, ближе всего будут запечатленные Платоном эпически ясные, жизнью подтвержденные слова Сократа, когда он испил яд, как искупительную чашу мира сего:

«Тот, кто в течение всей жизни отказывался от удовольствий и украшений тела как от вещей посторонних и могущих повести ко злу, тот, кто, стремясь к наслаждениям знания, украшал свою душу только свойственными ей украшениями: умеренностью, справедливостью, силой, свободой и истиной, тот может быть уверен в счастливой судьбе своей души; он может спокойно ждать часа своего ухода в другой мир, так как он готов отойти, когда ни позовет его судьба».

1931.

Урусвати.