Николай Гейнце
Тайна высокого дома
XV
На возвратном пути
Егор Никифоров снова дал выплакаться несчастной матери, и некоторое время они шли молча.
– Иннокентий Антипович – единственный человек, оставшийся мне верным, спасен от смерти тобой и моим сыном, – сказала Марья Петровна, несколько успокоившись. – Я благодарю за это Бога! Сын заплатил долг своей матери… Но где он теперь? Где он?
– Он в К. Иннокентий Антипович сегодня отправился туда, чтобы рассказать ему правду и привезти в объятия горячо любящего его и с нетерпением ожидающего деда, который сделает его единственным наследником…
– Мой отец хочет это сделать, Егор? Это справедливо, это более чем справедливо! – воскликнула Марья Петровна.
– Но теперь, конечно, Петр Иннокентьевич передаст все вам, и оба Семена Толстых побесятся-таки, что состояние Толстых ускользнуло от их загребистых лап… Их бы следовало сильно проучить, а то они могут быть опасны…
– Конечно, они шляются, к тому же, каждую ночь около высокого дома, замышляя, наверное, какую-нибудь подлость… Егор, ты знаешь, что молодой Семен влюблен в твою дочь… Чтобы удовлетворить свою страсть, он способен на все… Егор, стереги свою дочь, пока Гладких в отсутствии…
Егор Никифоров сжал кулаки.
– Пусть только этот негодяй попробует дотронуться до Тани… Я задушу его как собаку… Но не будем говорить об этих негодяях… Хотите, Марья Петровна, чтобы я сейчас же проводил вас в высокий дом, к вашему отцу?
– К нему? Нет, нет! – воскликнула она, делая жест рукой, как бы что-то отстраняя от себя.
– Он раскаялся во всем… Не вас он теперь проклинает, а свою горячность, которая разбила всю и его, и вашу жизнь… Он довольно наказан за свое преступление… Мучимый день и ночь угрызениями совести, он уже десятки лет не знает покоя… Видели ли вы его когда-нибудь с тех пор, как ушли из дому?
– Один раз… издали…
– Как он переменился? Не правда ли?
– Да, он неузнаваем…
– От него осталась одна тень прежнего Петра Иннокентьевича.
– И ты думаешь, что он меня примет?
– Повторяю вам, что он с восторгом откроет вам свои объятия и благословит вас… и день, когда вы вернетесь… Он выгнал вас под влиянием вспышки своего необузданного характера… и столько лет страдает из-за этого… Простите ему. Он ведь молился на вас, он думал, что любовь к вам умерла, а она никогда не покидала его сердце. Разве может в сердце отца погаснуть любовь к его детищу? Никогда!
Марья Петровна тихо заплакала.
– Егор, я – это было давно – поклялась никогда не возвращаться под кровлю дома моего отца, убийцы отца моего ребенка, но несчастье сломило мою гордость, у меня теперь нет ни силы, ни воли… Мой сын жив, я увижу моего сына!.. Ты не можешь себе представить, что я чувствую при этой мысли… Из глаз льются слезы, но слезы радости… Душа моя тоже просветлела, я дышу свободно, я надеюсь, я живу… О, Боже, как хороша ночь… Я вижу опять над головой звезды неба моей родины. Мне кажется, что они мне улыбаются… Господи, чудны дела Твои, пути Твои неисповедимы…
– Аминь! – торжественно сказал старик.
– Но сегодня я еще не хочу войти в дом моего отца… Только в тот день, когда там меня встретит мой сын, я войду в этот дом: Борис и Иннокентий Антипович должны встретить меня на пороге дома моего отца… До тех же пор никто не должен знать, что я еще жива… Днем я буду по-прежнему скрываться в лесу, а ночью мы будем встречаться с тобой, Егор, и говорить о наших любимцах… Дня через три-четыре, Гладких уже может быть здесь с моим сыном!.. Время промчится незаметно…
– Нет, нет! – сказал он настойчиво. – Вы не можете, вы не должны долее оставаться без крова… Я это не могу допустить… Пойдемте, по крайней мере, со мной в сторожку, в ней две комнаты, вы можете устроиться в одной из них…
– Хорошо, я послушаюсь тебя, хотя в эти последние два года я привыкла летом скитаться по лесу.
– Несчастная!.. Чем же вы питались в лесу?
– Тем же, чем и ты… Я собирала милостыню по зимам и делала запасы… у меня и теперь есть много корок хлеба…
– Ужасно, ужасно! – бормотал Егор. – И это в двух шагах от родительского дома, который всегда – полная чаша! – громко воскликнул он.
Она глубоко вздохнула.
«Бедная, бедная!» – проговорил он про себя.
– Вернемся снова к моему сыну… – начала она. – Что из него вышло?.. Он служит?
– Он инженер, приехал сюда вместе с другими строить железную дорогу… Судьба привела его на родину его матери.
Он рассказал ей в подробности все, что слышал от Бориса Ивановича.
Один, рассказывая, а другая, внимательно слушая, не проронив слова, они не заметили, как дошли до сторожки. Егор Никифоров отворил дверь и они вошли.
Он высек огонь, зажег сальную свечу и провел Марью Петровну в следующую комнату, если этим именем можно назвать разделенную на две каморки ветхую избушку.
– Здесь вы в безопасности, – сказал он.
– Мне бы хотелось еще сегодня узнать, как и где провели вы эти долгие годы?.. Но вы утомлены, лучше завтра…
– Завтра ты все узнаешь, – сказала Марья Петровна.
Она вышла в переднюю комнату и, опустившись на колени, начала молиться от всей глубины исцелившегося сердца.
Сколько времени она молилась – она не могла дать себе отчета.
Когда она встала с колен, в соседней комнате было темно и оттуда слышался храп крепко спавшего Егора. Видимо, перенесенные им волнения утомили его, и он заснул богатырским сном.
На дворе стояла уже глубокая ночь.
Марья Петровна, однако, было не до сна. Ей захотелось подышать воздухом, к которому она так привыкла; она подняла подъемное окно сторожки и, высунувшись в него, отдалась сладостным мечтам о недалекой встрече с сыном, которого она считала потеряным для себя навсегда.
Кругом стояла невозмутимая тишина.
Вдруг вдали послышался какой-то шорох. Марье Петровне стала прислушиваться привычным чутким ухом. Послышался шум шагов.
«Кто мог идти теперь? В такой час? Уж не мой ли это дядюшка с братцем?» – мелькнуло в ее голове.
Две темные фигуры, действительно, зашли за угол сторожки и стали о чем-то шептаться, не подозревая, что в заброшенной нежилой сторожке кто-нибудь есть. Марья Петровна стала вслушиваться в их беседу.
«Наверное, они замышляют какое-нибудь преступление!» – решила она.
Ей послышался женский голос. Она недоумевала.
Стоявшие говорили так тихо, что она не могла разобрать слов. Осторожно опустив окно, она так же тихо отворила дверь, выскользнула из сторожки и ничком в густой траве, между росшими кустарниками, поползла к стоявшим за углом.
Она подползла к ним совсем близко. Она ошиблась только на половину. Один из говоривших был действительно Семен Семенович Толстых, другая же его наперсница, прачка Софья.
– Нечего болтать вздор, расскажи лучше, нет ли чего нового? – говорил Семен Семенович.
– Вчера Иннокентий Антипович был вместе с нищим Иваном в комнате барышни Татьяны Петровны, сидели там очень долго, и барышня к вечеру точно переродилась, веселая такая… – отвечала Софья.
– Черт возьми! Что бы это значило? Надо наблюдать за этим старым бродягою.
– А сегодня утром Иннокентий Антипович уехал в К. Петр Иннокентьевич провожали их, тоже такие веселые, и из окна им закричали: «Возвращайся скорей и привези ко мне моего сына!»
– Сына?.. – воскликнул Семен Семенович.
– Да… так и сказал… сына…
– А, теперь я все понимаю… – злобно прохрипел Семен Семенович… – Татьяна в счастьи… Гладких уехал в К. Это за этим инженеришкой… Для меня все ясно…
– Что?!! – спросила Софья, испуганная злобным тоном его голоса.
– Хорошо же, хорошо… – хрипел Семен Семенович, даже не слыхав ее вопроса. – Я поздравлю сам красавицу-невесту…
Софья глядела на него во все глаза, ничего не понимая.
XVI
Новый замысел
– Завтра ночью я должен попасть в дом… – тихо, но резко шепнул, наклонившись к Софье, после некоторого раздумья, Семен Семенович.
– Зачем? – испуганно спросила она.
Он схватил ее за руку так, что она вскрикнула:
– Мне больно!
– Ты чересчур любопытна… Ты не смеешь вмешиваться в мои дела… ты должна повиноваться… Если я говорю: надо, значит надо… Поняла!
– Да… – упавшим голосом произнесла она.
– Так завтра в полночь… Я приду в сад.
– Хорошо, я открою тебе дверь из кухни… Но только будь осторожен… мне все кажется, что нам угрожает опасность…
– Дура… – проворчал Семен Семенович.
Софья, видимо, привыкшая к такому обращению с ней ее возлюбленного, не обратила внимания на эту брань и продолжала:
– Видишь, я только боюсь за тебя… Ты так странно смотришь, как будто замышляешь что-то страшное.
– Глупости… Теперь иди домой и не забудь… завтра в полночь.
– Не забуду… Но ты меня даже и не поцеловал ни разу…
– Покойной ночи! – наклонился он к ней…
Она обвила его шею руками и страстно поцеловала. Он довольно грубо освободился из ее объятий и пошел по направлению к лесу.
Она побежала за ним.
– Сеня, Сеня! – робко окликнула она его.
Он остановился. Она снова ухватилась за его руку.
– Не сердись, но я так боюсь… Скажи мне только, что ты хочешь делать ночью в доме?
– Экая любопытнейшая тварь! – выдернул он руку. – Впрочем, если тебе уж так хочется знать, я тебе скажу… Я хочу узнать, за каким сыном Толстых уехал в К. Иннокентий? И это мне скажет Татьяна…
– Но она уже будет спать…
– Так я ее разбужу.
– А если она сама этого не знает или не захочет сказать?
– У меня есть средство заставить ее говорить…
– Сеня, ты на что-то решился…
– Отстанешь ли ты от меня?.. Покойной ночи…
– Еще одно слово!
– Говори скорей.
– Ты меня действительно любишь? Не обманываешь?
– Ты с ума сошла!
– Ты исполнишь свое обещание?.. Ты женишься на мне?..
– Как только мы с отцом получим богатство Петра Толстых… Сколько раз мне тебе повторять это… А теперь прощай… До завтра.
Он поспешно удалился. Софья сперва несколько минут постояла на одном месте, глядя ему вслед, а затем быстро побежала через сад в дом.
Марья Петровна как тень последовала за Семеном Семеновичем.
На опушке леса его поджидал Семен Порфирьевич.
– Ну, что, как дела? – встретил он сына вопросом. Сын рассказал все слышанное от Софьи и свои догадки.
– Ты говоришь, что Петр хочет выдать Татьяну за Сабирова?
– Это так же верно, как то, что я стою перед тобой… Она в него втюрилась… а у навозника, конечно, кроме инженерского мундира, нет за душой ни гроша, и он рассчитывает на хорошее приданое… Иначе быть не может, так как Татьяна вчера вдруг повеселела, а то все ходила, повеся нос и распустив нюни, а ее крестный папенька поехал сегодня за женихом… Это ясно, как день.
– У тебя дьявольская башка, Семен! – воскликнул довольный отец. – Но…
– Что но?..
– Если у навозника нет ни гроша, то как же старик решается за него отдать Татьяну?
– Я же говорю тебе, что она в него с год как втюрилась… И кроме того, есть еще причина… Гладких до сих пор отказывал всем женихам, потому что они считали ее дочерью золотопромышленника Толстых… Если принять чье-нибудь предложение, надо было рассказать ему всю правду, а ведь не всякий возьмет себе в жены дочь каторжника… Навозник же не будет так взыскателен… Знаем мы их достаточно… Им были бы денежки, с ними они готовы жениться даже на самих каторжниках… Вот Гладких и поехал в К., и в высоком доме скоро будет свадьба…
– Ах, ты, хитрая голова!
– Уж поверь, что это так…
Разговаривая, они шли вдоль опушки леса. Марья Петровна ползла за ними. Наконец, они уселись на свалившееся дерево.
– Однако, надо действовать… Так, пожалуй, и впрямь все состояние Петра перейдет к этой девчонке… Но этого допустить нельзя… Я раньше задушу ее, чем это состоится… Когда я подумаю, что в железном сундуке Петра, который стоит в кабинете, лежит бумаг и золота тысяч на двести… я дрожу от злобы… Семен, я говорю тебе, если бы я добыл только этот капитал, то плюнул бы на все остальное…
– Капиталец не дурен… – усмехнулся Семен Семенович. – К несчастью и он попадает в руки навозника…
– Ну, это-то му еще посмотрим… Ты знаешь, когда вернется Гладких?..
– Дня через два, не ранее…
– Значит, Петр теперь один и спит как убитый…
– Да, с тех пор, как принимает опиум…
– Можно войти в его комнату так, что он и не проснется…
– Конечно…
– Ключи у него всегда под подушкой?..
– Да.
– Можно тихо вынуть их, открыть сундук и…
– Ты бы решился?
– Отчего же?
– А если он проснется?
Старик хрипло захихикал.
– Если он проснется… тем хуже для него…
– Ты прав, овчинка стоит выделки… двести или триста тысяч – хороший капитал… с ним нигде не пропадешь…
– Еще бы!
– Но мы поделимся? – спросил сын.
– Конечно! Но ты должен сказать рыжей Соньке, чтобы она нас ночью впустила в дом…
– Это уже сказано. Завтра в полночь дом будет для меня открыт…
Семен Порфирьевич удивленно посмотрел на сына. Последний засмеялся гадким смехом.
– Так ты уже раньше меня об этом думал? – спросил отец.
– Нет… Я думал совсем о другом…
– О чем же?
– Слушай! Мы войдем вместе.
– Конечно… Пока я буду отпирать сундук, ты останешься у кровати, и если старик пошевелится, ты легонько прикроешь его голову подушкой.
– Нет! – коротко отвечал сын.
Семен Порфирьевич удивленно вскинул на него глаза.
– Ты должен один оборудовать это дело, – продолжал Семен Семенович, – а я в это время буду делать свое…
– Что ты хочешь этим сказать… какое… свое?
– Я… я сделаю визит невесте… Она будет меня помнить… Я поклялся, что она будет моя, и завтра ночью…
– Семен, Семен! – перебил его отец… Твоя безумная страсть к этой девчонке уже раз нам помешала в нашем деле, берегись, ты опять все испортишь…
– А что мне до этого?!. Во мне вся кровь кипит… кружится голова при одной мысли… Я любил ее безумно, страстно, теперь я ее ненавижу так же страстно, как любил… но я хочу, чтобы она была моей…
– Она поднимет крик…
– Тогда я задушу ее! – злобно прохрипел он. – Мне все равно… Я жажду мщения… Если она не досталась мне, то пусть никому не достанется, никому… Я отомщу, хотя бы на другой день меня повесили.
Даже достойный отец содрогнулся при этих словах своего достойного сына.
– Уж и сделаю ей я свадебный подарок, – злобно захихикал Семен Семенович. – Пойдем! – обратился он к отцу.
Тот молча последовал за сыном.
Когда шум их шагов утих в отдалении, Марья Петровна приподнялась с земли и встала вся бледная и дрожащая.
– И они называются людьми? – с отвращением пробормотала она. – Люди? Нет, они хуже диких зверей!.. Бедная Таня могла сделаться жертвой палачей, этих выродков человеческого рода… Господь милосердный не дал мне сна, чтобы я могла спасти дочь Егора… И я спасу ее… Этот негодяй встретит меня на своей позорной дороге…
Задумчивая, она вернулась в сторожку. Она решила не говорить ничего Егору Никифорову, чтобы не испугать его. Она сама надеялась на свои силы, чтобы уберечь молодую девушку от гнусных поползновений негодяя.
Позорный замысел против ни в чем неповинной девушки до того взволновал ее, что она совершенно забыла о второй части заговора этих двух негодяев, замысливших ограбить ее отца.
Спасти во что бы то ни стало Таню – вот единственная мысль, которая была в голове Марьи Петровны.
Она прилегла на скамью, но сон бежал от ее глаз. Всю ночь напролет она продумала, каким образом помешать совершиться гнусному преступлению.
Она не знала еще, что она этим спасет честь невесты своего сына.
«Что делать? Что делать?» – спрашивала она себя мысленно.
К утру в ее голове созрел план.
XVII
Переодевание
Наступило утро.
Солнце радостно играло на небе. В тайге слышалось щебетание птиц и отдаленные голоса рабочих.
Марья Петровна сидела на скамье в заброшенной сторожке и думала о своем прошлом, о светлых днях своей давно минувшей молодости.
Воспоминания расстроили ее, она заплакала. Крупные слезы текли по исхудалым щекам.
Скоро увидит она своего сына, скоро упадет она к ногам своего отца! Чего ей желать более?
Взгляд ее случайно скользнул по ее разорванному платью, грубым, исцарапанным рукам и рваной обуви. Она смутилась и покраснела.
Как может она в таком виде показаться своему сыну – петербургскому инженеру.
Она удивилась сама, как могла она прожить так долго в таких лохмотьях? Как низко опустилась она – гордая девушка!
Но теперь… теперь нашла она своего сына… Проклятие снято с нее… теперь опять все будет хорошо.
Егор Никифоров, между тем, думая, что Марья Петровна спит, вылез в окно из своей каморки и пошел к саду, полукругом окаймлявшему высокий дом.
Таня из своего окна увидела его и выбежала к нему навстречу…
– Отец, милый отец, с добрым утром…
С непривычки Егор отшатнулся и осторожно произнес:
– Тссс…
– Здесь нас никто не услышит, поцелуй свою дочь… – продолжала молодая девушка, бросаясь к нему на шею.
Он покрыл ее лицо горячими поцелуями.
– Я тебя так люблю, так люблю… – шептала она. Егор Никифоров утопал в счастьи.
– Сегодня ночью я не сомкнула глаз и все думала, как благородно, как великодушно поступил ты… Как я горжусь таким отцом… О, ты увидишь, как я заставлю тебя забыть все твои страдания одной своею любовью…
– Дорогое дитя, уже в тот день, когда я узнал, что ты моя дочь, я забыл все прошлое, уже с того дня я живу дивным настоящим…
Она не дала ему договорить, снова повиснув на его шее. Он взял ее за талию, как малого ребенка, два раза приподнял на воздух и снова поставил на место.
– У меня есть до тебя дело, стрекоза! – сказал он серьезным тоном. – Я хочу попросить у тебя…
– Все, что хочешь…
– Нет ли у тебя каких-либо вещей, оставшихся от Марьи Петровны?
– Конечно, есть; все, что принадлежало ей, уложено в отдельных сундуках…
– И эти сундуки?
– В комнате крестного…
– В них есть платья и белье?..
– Все, что принадлежало бедной Марии… Там такие чудные кружева, но их и мне крестный не позволил взять, а купил новые…
– Они заперты?
– Да, но ключи у меня…
– Мне надо было бы иметь одно из платьев Марьи Петровны, самое простое, а также и остальное, чтобы одеться с головы до ног… чулки, башмаки…
Татьяна Петровна удивленно-вопросительно смотрела на своего отца.
– Я вчера встретил одну очень бедную женщину и хотел бы дать ей возможность переменить ее рубище на более приличное платье.
Молодая девушка смутилась.
– Я… я бы лучше ей дала денег из своих… – нерешительно сказала она.
– Нет, нет, денег ей не надо…
– Но, может быть, это не понравится крестному… Он так дорожит всем, что принадлежало Марии…
– Успокойся, Таня! Иннокентий Антипович не рассердится, а, напротив, будет очень доволен… Положись на меня…
– В таком случае, я отберу все необходимое и вынесу тебе сейчас же сюда в узле…
– Да, поторопись, дитя мое, я подожду тебя здесь.
– Знаю я эту бедную женщину?
– Нет, ты ее не знаешь.
– Откуда же она, не из поселка и не из половинки, из Завидова?
– Я не могу этого сказать тебе…
– Это тайна?
– Да, тайна…
– Тогда я не буду больше спрашивать… – засмеялась она.
– Не лишнее будет, если ты положишь в узел гребенку, шпильки и булавки… – сказал Егор.
– Ты возбуждаешь во мне любопытство… но если это тайна… Жди меня, я сейчас все сделаю…
Она убежала с легкостью горной козочки и через полчаса прибежала обратно с вещами, завернутыми в скатерть.
– Ты доволен? – спросила она.
– Да…
– Ты придешь полдничать?
– Нет, пока Иннокентий Антипович в отъезде, я буду есть в сторожке… Прикажи на кухне мне дать чего-нибудь…
– Я прикажу и при себе отложу тебе самых вкусных приедок…
– Ты меня избалуешь…
– Это мое право… – сказала она, смеясь, и, поцеловав его последний раз, отправилась через сад в кухню.
Егор Никифоров вернулся в сторожку и, увидев Марью Петровну, стоявшую у окна, вошел в нее.
– Вы уже встали? С добрым утром…
– С добрым утром…
– Я тут кое-что принес для вас, Марья Петровна…
– Что это такое?
– Посмотрите…
Она развязала скатерть и узнала свои вещи… Глаза ее наполнились слезами, она опустилась на скамью рядом с узлом и зарыдала.
– И об этом ты даже подумал… – воскликнула она, удерживая рыдания. – Но как ты добыл эти вещи?
– Через Таню… Я сказал ей, что они нужны для одной бедной женщины.
Она протянула ему руку и сказала сквозь слезы:
– Спасибо, большое спасибо!
– Теперь вы можете переодеться…
– О, да, да, я так рада… Это платье купил мне отец в К., незадолго до моего бегства. Я один раз только и одевала его… но мне оно так нравилось… Я была в нем на свидании с Борисом.
Она перебирала вещь за вещью и радовалась, как дитя. Егор Никифоров смотрел не нее и блаженно улыбался.
– О, теперь я могу прихорошиться для свидания с моим сыном! – воскликнула она.
– А я тем временем пойду хлопотать о нашем полднике, – сказал Егор и вышел из сторожки.
Через час Марья Петровна причесалась и оделась.
Егор Никифоров вернулся из высокого дома с полной корзиной провизии.
Когда он увидел Марью Петровну, которая выглядела моложе лет на пятнадцать, он не мог подавить крика удивления.
– Теперь я тебе более нравлюсь? – сказала она, смеясь.
– О, еще бы…
Он постелил скатерть, в которую были завернуты вещи, на стол и начал вынимать из корзины данные ему Таней «лучшие приедки».
Марья Петровна усадила его полдничать вместе с собой. Он согласился, после нескольких отказов, на ее упорные настояния.
После полдника она рассказала ему в общих чертах свою жизнь с тех пор, как она очнулась на почтовой станции и узнала, что ее ребенок увезен «навозниками» в Россию.
Почтосодержатель и его жена не могли даже толком сказать, куда именно…
– Оставил тут господин билетик со своей фамилией, да Николка озорник подхватил его и сжевал, чуть не подавился, насилу заставила выплюнуть, – сказала ей жена почтосодержателя.
Николка-озорник был ее младший сынишка четырех лет.
След ее сына Бориса был потерян навсегда.
Далее она рассказала, как в течении двух десятков лет она бродила по Сибири, живя в услужении в городах и селах… Многое она пропускала, но Егор Никифоров понимал, на что она подчас решалась от безысходной нужды… Два последних года она по летам приходила на заимку Толстых и жила в тайге, посещая могилу отца своего ребенка.
– Среди горя и нужды, среди этой страшной жизни, Господь дал мне силы дожить до желанного дня, до свидания с потерянным сыном, до возвращения в родительский дом, – закончила она свой рассказ.
Слезы неудержимо текли из ее глаз. Егор Никифоров тоже плакал. Целый день провели они вместе и не могли наговориться о своих детях.
Марья Петровна, однако, не забывала об ужасной опасности, которая предстоит сегодня ночью Татьяне Петровне.
«Не рассказать ли все Егору? – мелькнула у нее в голове мысль. – Но он убьет этого негодяя! Это будет большим несчастьем для Егора и для Тани…»
Марья Петровна остановилась на своем первоначальном плане.
