Николай Фохт
Соблазненные одиночеством
Соблазненная одиночеством
Драматическое событие
Вообразите: будни, вечер, женщина одна в квартире. Представить это легко. Одинокие люди будними вечерами ведут себя совершенно одинаково. Кроме понятных вещей – беспорядочное чтение книжек, бессмысленное листание телепрограмм, бесчисленные подходы к холодильнику – есть дно коварное свойство одинокой, заброшенной души.
Особенность эта у людей, решивших, что отдельное проживание и есть лучшая, совершенная модель жизни, появляется не сразу. Обычно, признаки обнаруживаются через полгода, а у наиболее темпераментных еще раньше, может быть, через неделю.
Это заметно по вечерам. Начинает казаться, что каждый час, каждую минуту может произойти то, ради чего ты и принял роль отшельника. Каждое мгновение ждешь судьбоносного происшествия: телефонного звонка, даже письма, сообщения по радио. Есть ощущение, что образ жизни должен быть вознагражден. Потом и эта странная причина забывается – главное событие ожидается без видимых причин, как должное, как то, что произойдет обязательно.
Вот и наша героиня. Ей, мне кажется, еще нет пятидесяти – сорок пять -сокрок восемь. Она привлекательна даже на кухне, в прихожей, в совершенно запущенной, одним словом, своей двухкомнатной квартире. Трудно сказать, откуда эта привлекательность.
Вообще, женщина, когда она знает, что за ней не наблюдают необычайно соблазнительна. Может быть она, как-то особенно садится на хорошую, большую, но не заправленную даже кровать. Может быть она очень откровенно нагибается к бару, чтобы достать бутылку "Кампари", налить себе фужер и сделать два хороших глотка. Она по-особенному курит: вкусно и очень глубоко затягиваясь, застенчиво, как приходилось в восьмом классе выпуская дым вниз и немного в сторону. Не знаю, плохо подглядывать, но если бы мы решились, то заметили, как она, не отрываясь от чтения журнала, берет с тумбочки крем и втирает его естественными, очень женскими движениями сначала в шею, потом, сбрасывая халат до пояса, в плечи и грудь. Ей показалось, что именно там кожа требует ухода в это время суток. Если бы мы подглядывали, то увидели, что она сухой уже ладонью провела бессознательно по колену, и дальше, вверх по бедру (что это за журнал у нее в руках?). Рука скользит по животу и замирает, забравшись в полу халата.
И все-таки, думаю, что соблазнительной нашу героиню делает вовсе не перечисленные важные, конечно, детали. В ее глазах то самое ожидание. Она ждет, она согласна принять за него что угодно – лишь бы только началось. Нужно, очень нужно, чтобы произошло хоть что-нибудь.
В это месте – звонок. В дверь. Теперь мы уже можем не подглядывать, теперь все будет происходить на наших глазах – так, как это было на самом деле.
Конечно, она не спешит открывать. Она совершенно нормальная: времена смутные, за дверью может оказаться кто угодно. Но не особенно она и беспокоится – из сумочки, которая валяется рядом с кроватью достала что-то (я-то уверен, что газовый баллончик), поправила у зеркала волосы, запахнула халат, стряхнула с него крошки печенья, которым заедала "Кампари" и направилась к входной двери.
Ее нет минут пять. Мы спокойно присматриваемся к тому, как она живет. Сразу видно – одинокая. Любая, у кого муж или тем более просто мужчина никогда не держит спальню в таком беспорядке. Три пустые чашки – на тумбочке, на полу, на очень изящном секретере красного дерева. Секретер раскрыт. Столешница завалена фотографиями, сероватыми стопками – то ли рукописи, то ли просто неиспользованная писчая бумага. На полу у кровати кипа журналов. Почти уверен – это каталоги мод, глянцевые журналы для женщин, глянцевые журналы для мужчин, любые, в общем, иллюстрированные. Нет, и книги тоже есть, книги читающего человека. Потому что по корешкам видно – приобретено не в последнее время, когда купить можно любую книжку – а тогда. Вон вижу Набоков на английском. Конечно, Лимонов – французское издание. И Виктор Некрасов, и тамошнее, Нью-Йоркское издание Мандельштама… На отдельной полке неожиданно аккуратно – подшивка журнала "Театр" и "Киносценарии" за несколько лет. Вся этажерка – только эти издания. Ладно, пять минут прошло.
– Вы, молодой человек, проходите лучше на кухню. В спальне вам пока делать нечего. – По ее горящему глазу видно, что завязалось там, в прихожей какое-то дело, какой-то разговор произошел, который подтвердил (о чудо!) надежды.
Вот и "молодой человек". Ему лет двадцать. Откуда-то в середине весны неяркий загар. Внешность удивительно романтическая, таких нельзя пускать к одиноким женщинам в двухкомнатные квартиры. Но даже не это главное. Не могу понять: юноша держится так уверенно, так уместна улыбка, что кажется – это наша героиня пожаловала в столь поздний час в пристанище одинокого охотника. Да, кстати, он очень похож на индейца, на Оцеолу. Хотя, Оцеола тоже на любителя. У него на плече сумка, которую он старается не выпускать из рук.
А наша нервничает, выдает себя.
– Ну и что вы, Гера, стоите? Вы что же это – стесняетесь? Ой, смотрите, покраснел!
Гера, кстати, и не думал краснеть.
– Елена Степановна, я не стесняюсь. Просто вижу, что на кухне нет ни одной табуретки. Стол ваш еле стоит – на него присесть не выйдет. Чай пить неудобно.
– Гера, милый, какой чай?! Кто вам чай предлагал? В такой час, у незнакомой, порядочной женщины! Белены объелись?
– Чай не чай, но говорить удобней сидя. А насчет незнакомой…Я вас с детства знаю. И люблю.
– Ой, что он говорит! И любит.
– Да. Вы, наверное, скромная, но помнить и любить вас не запрещено. Вас полстраны знает и любит.
– Ну считай, заработал чай. И табуретку. Сейчас.
Елена Степановна вдруг стала очень нормальной. Получать комплименты – самое естественное дело в ее жизни. Я так думаю.
– Садись, и можешь продолжать.
– Да чего продолжать. Актриса вы мало того что популярная – гениальная.
– Была.
– Вот. А вы что себе не принесли стульчик? Я про вас долго могу говорить.
Елена послушно принесла стул. Села и серьезно, не фальшиво приготовилась слушать Геру.
– В общем, как только я узнал, что вы живете в нашем районе, предложил ребятам заказать вам … вот это дело.
– Погоди, погоди. Гера – это Герман?
– К сожалению, нет. Гера – это Герасим. В данном случае.
– Прекрасное имя… Герасим, еще раз расскажи, зачем ты пришел. Я уже забыла.
– А чай?
Елена посмотрела на чайник. Нужно встать, зажечь конфорку (спички где?), налить воды. Лень. Но она встает.
– Я слушаю, слушаю.
– Мы – это студия кабельного телевидения. Района. Сначала было три идиота, которые купили лицензию. Наворовали где-то аппаратуры и гоняли фильмы из проката. Не прогорали. Но все равно – оставалась мелочевка. А теперь, два месяца назад, пришел нормальный человек и выкупил дело. Вложил в него деньги. Теперь все становится серьезно…
– Ты один из трех идиотов или ты нормальной, но богатый?
– К сожалению, ни то ни другое. Я теперь работаю в этой студии. На этого человека.
– К сожалению. Три раза уже повторил. Чего все жалеешь, молоденький такой?
– Не три, а два. Ну и, короче, этот человек купил три картины – этого года. Понимаете? Не заваль, а новьё. Фильмы надо дублировать… Ну, просто текст русский читать. Перевод готов. Я предложил вас.
– Просто читать… Я дорогая. Хоть и подзабыли меня, но я дорогая. Ты бы лучше во ВГИК подъехал, снял там мочалочку, заплатил ей полтинник – и все дела. А то три фильма… Разоритесь на мне.
Такое впечатление, что Гера действительно не волнуется. Очень профессионально, в таком случае, ведет переговоры. Дождался, когда Елена закончит возиться с чайником и сядет напротив. Поставил сумку под стол и положил на стол руки. Елена сразу на них и стала смотреть. Небольшие, вроде и несильные, не такие, которые обычно называют мужскими – широкие ладони, мясистые пальцы. А… цепкие, уверенные, тонкие, нежные – наверное.
– Елена Степановна, ваш голос узнаваем, поэтому коммерчески выгоден. И потом, он очень эротический.
– Что? Эротический, мой голос? Ну ты даешь. Сколько тебе лет?
– Девятнадцать.
– Ты девочек трахаешь?
– Предположим.
– Когда у тебя первая была?
И опять Гера даже бровью не ведет. Отвечает иронично, но без гусарства. Чего он так уверен?
– Летом. После второго класса.
– Сколько же тебе было.
– Если после второго, а день рожденья у меня в октябре…Ну девять, наверное.
– Девять лет. Ни фига себе. Ты, значит, десять лет в сексе. Черт.
– Ну вы тоже первый раз замуж вышли в восемнадцать.
– Откуда знаешь?
– Читал в газете… В журнале "Экран". Давно.
– Ну и как ты со своим продюсером собираешься использовать мой эротический голос?
– По назначению.
– Давай говори, я не понимаю.
– По прямому назначению – в эротических фильмах.
– Ага. И насколько эротических?
– Чайник со свистком? Не выкипит?
– Со свистком, со свистком. Значит, порнуха. Докатилась, Елена Степановна. Ты точно хочешь чаю? Мне чего-то скучно с тобой разговаривать.
Лена встает, закуривает.
– Елена Степановна, а с чего вы взяли, что порнуха? Если бы это была порнуха, я бы, как вы и предлагали, поехал во ВГИК, а лучше, в их общагу. Вечерком. Тем более, я там бывал неоднократно. Там есть такая Люся Спиридонова. Я Люсе бы дал задание. И к вечеру у меня дома сидели бы две артистки – с четвертого курса, например. И мы очень хорошо бы потрудились, и даже успели бы к утру озвучить все что надо. Это во-первых. Во-вторых, из ваших уст не очень органично звучит фраза "докатилась, Елена Степановна". Вы даже не видели кино. Это не профессионально. У вас есть, конечно, уважительная причина – вы, насколько я знаю, не работали около пяти лет. Но я не верю, что вы перестали быть профессионалом. В-третьих, что вы имеете против эротики? Нормальный элемент современного кино. Разменная монета нынешней эстетики, ее пароль. Просто в нашей стране сексуальная революция прошла по "бархатному варианту", без жертв. Но никто не освобождает нас от знания основных законов современного искусства. В любом фильме, где вы снимались, у героев на уме было то, что сегодня режиссер имеет возможность честно снять на пленку. Искусство упрощается, возвращается к первородной форме – примитивной, но тем не менее завораживающей, даже космической. И порно, кстати, тоже эксперименты нового искусства. Бессознательные, иногда грязные – но полезные… нет – неизбежные. Поэтому не стоит ругаться – даже на порнуху.
Нет, он нам решительно нравится, этот Гера-Герасим. Отчитал заслуженную артистку как маститый режиссер. Она ни разу затянуться не успела. Ей сейчас и возразить нечего – надо еще понять, что за складную херню произнес этот юноша, этот плейбой с десятилетним стажем. Лена даже побледнела. На этой паузе очень хорошо прозвучать свистку чайника – и он засвистел.
– Лекция закончена? Вам крепкого? С сахаром, мастер? Или может винца – после вашей тирады можно и напиться.
– Мне крепкого с сахаром. Вина не хочу, а себе можете и налить.
– Спасибо. Есть печенье. Колбаса. Творог, кстати. Хлеб.
– А руки где помыть – перед едой.
– Первая дверь налево. Сумку-то может оставишь?
– Ничего, не мешает.
Лена заваривает чай. Открывает холодильник, достает "Кампари" – другую бутылку. Наливает в чашку, выпивает залпом. С удовольствием и умело собирает на стол. Наливает еще вина – выпивает. Прикуривает новую сигарету. Лена не волнуется – она не очень понимает, что ей делать. Ей не хочется слушать чепуху про искусство и эротику, но ей нравится мальчик. Его нежные руки, его тембр – кстати, тоже эротичный. Она никак не может уловить его запах – как он пахнет? Почему-то вопрос о запахе беспокоит ее больше других.
Надо его понюхать.
– Что, Елена Степановна? Чай готов?
– Угу, готов. Ну и что дальше?
– Не знаю. Я вам предлагаю интересную и высокооплачиваемую работу. Теперь говорите, согласны вы или нет. Может, какие-нибудь предложения?
– Да какие у нас предложения. У нас голос эротический, да работа высокооплачиваемая. И насколько же высокооплачиваемая, батюшка Герасим?
– Хронометраж фильмов примерно час тридцать – час сорок. Для такого профессионала как вы мне кажется достаточно одной смены на фильм. Мой босс предлагает вам по тысяче долларов за смену.
– М-м, да вы точно разоритесь, ребята. Ты это серьезно? Вам деньги некуда девать?
– Есть куда – мы их вкладываем в местное телевидение. Вы нам нужны, мы вам и платим.
– И будем оформлять контракт?
– А как же. Если вы соглашаетесь – сорок процентов аванса. Остальная часть сразу по окончании работы.
– А принимать работу…
– Босс доверил мне.
– Гера, а другое слово, кроме "босс" ты не можешь говорить? Ты же не шестерка, Гера. Ты красивый мальчик, наверное, хочешь стать режиссером. У тебя есть связи во ВГИКовском общежитии. Будущее за тобой, потому что ты все понимаешь про современное искусство и эротику. Опомнись, Гера, какой он тебе босс – он твой партнер.
– Ладно, пусть партнер, хотя это немного не так. Я не вкладываю деньги в дело – только идеи.
– Твои идеи дорого стоят. Гера, а каким одеколоном ты поливаешься, когда идешь на важные переговоры с заслуженной артисткой?
– Да я не помню, дезодорант какой-то. Так вы согласны?
– Надо материал посмотреть, ознакомиться с монтажными листами – я поняла, они есть. Кто переводил?
– Я. И монтажные листы тоже. Ну, не важно. Посмотреть можно хоть сейчас – если есть магнитофон. У меня копии на ВХСке с собой. Посмотрим?
– Чай допил? Ничего больше не хочешь? Руки чистые? Тогда переезжай в комнату – там магнитофон.
– Чашку можно с собой взять?
– Беспорядок здесь творческий – ты оценишь. Так, магнитофон хороший, можно даже монтировать. Любительское, естественно, видео. Телевизор большой – надеюсь видно будет хорошо. И главное – стереозвук. Любая мелочь, каждый обертон слышно. Сюда садись, на диван – я на ковре, так сказать, у ног мастера, как наложница. Ничего, что я свою чашечку прихватила с бутылочкой? Вроде все готово… Что?
– Елена Степановна…
– Можно просто Лена – как коллеги.
– Елена, а вы работаете где-нибудь?
– Что, не по средствам живу?
– Да нет, у вас же муж был…
– Что?! Что муж?..
– У вас муж был генерал КГБ… ФСБ. Очень богатый человек. Это то, что я знаю точно. Вот. Говорят, что он два года назад застрелился – что-то там нашли против него. Торговля оружием или еще что-то.
– А какое ты право имеешь мне это говорить? Ты, сопля. Кто бы тебя сюда пустил, если бы Валера жив был. Духу бы твоего не было, вместе с твоими засратыми рассуждениями. У тебя совесть-то есть?
– Елена Степановна, извините, но я говорю то, что все знают.
– А кто что знает? Что ты ересь какую-то несешь. Ты постыдился бы при мне хотя бы о муже покойном говорить. Не говоря уже об искусстве. Эротика. Профнепригодные твою эротику снимают. Потому что не знают, как сделать кино хорошее. Голую жопу снять легко. Ее, жопу, как ни снимай – всё смотреть будут. Эротика. Космос. Я тебе лекций читать не буду. Я цену этому знаю. И ты узнаешь – когда перетрахаешь всех девочек и женщин, которых захочешь. Когда успокоишься – тогда приходи разговаривать о кино и искусстве. А пока у тебя еще поллюции не закончились, ты помалкивай. Работай, монтажные листы вот пиши – дело хорошее, хлеб. Переводи. Совершенствуйся. Ты, я вижу ничего… Приёмистый. А муж мой не застрелился – он умер в больнице, после операции.
– Извините.
– Нечего извиняться. Тебе это будет интересно. Он умер после операции на геморое. Заражение крови. Вот что эротично. В общем, ты прав – Валерий Иванович сложным человеком был. И, действительно, богатым. Ничего не делать могу еще лет двадцать. И работа мне, догадываешься, не из-за денег нужна. У меня другие цели.
– Какие?
– Творческие в основном.
– А налейте мне "Кампари". Что-то выпить захотелось. Разговор больно… откровенный.
– Ты сам наливай. Я переоденусь пойду по случаю просмотра. И руки тоже помою. А ты давай, квась.
Лена нырнула в спальню, вытащила тряпки из шкафа и пошла в ванную переодеваться. Гера занят обычным делом – разглядывает комнату. Быстро посмотрев фотографии на стене, книжки, посуду в серванте, гость приступил к ознакомлению с видеомагнитофоном и телевизором. Нет, он точно не выглядит на девятнадцать. Может, старшие друзья или влияние отца? Какого черта Лена сама ничего не спросит. Он уже выведал про нее все, даже расколол про мужа-гебиста. Просто сплошной Голливуд, а не Герасим.
– Ты чего же это: то ее из рук не выпускаешь, то оставляешь где ни попадя. Я ее чуть не облила. Чего она тяжелая-то?
Лена притащила из ванной сумку Герасима.
– Там кассеты. Монтажные листы. Бланки договоров.
– Понятно. Давай, показывай работу.
Так, теперь ясно, что после "Кампари" Лена настроилась серьезно. Как интересно наблюдать за женщиной, которая приняла решение. Как точны ее взгляды, как тверды слова – как она вдохновенна и неотразима! Самые удачливые женщины удачливы исключительно потому, что всегда принимали решение, всегда не боялись знать, чего они хотят. Никаких импровизаций – и это придает блеск, и это помогает, заставляет творить шедевры. Те, что потом назовут или порывом страсти, или счастливым стечением романтических обстоятельств. А может еще какой-нибудь чепухой. Женщина, принявшая решение страшна – и, естественно, прекрасна. Лена из ванной вышла собранной – подкрашенное лицо будто светится. В глазах жизнь, желание жить. Поглядим, поглядим.
– Чье кино?
– Италия.
– Ты итальянский знаешь?
– Нет. Я по интернету нашел эти сценарии на английском.
– Значит, хорошо знаешь английский.
– Неплохо. Так, по-моему, включается здесь.
– Да ты и в технике разбираешься. Какой у тебя рост?
– Метр восемьдесят пять. Вес семьдесят восемь.
– Та еще и взвешиваешься каждый день?
– Я в хоккей играю. Перед каждой тренировкой – взвешивание. Если на два килограмма больше, чем надо, выгоняют с катка.
– А, ты поэтому вина не пьешь… А что, девочки лучше дают трезвым?
– Откуда я знаю.
– От друзей. От старших, например. Насколько я помню, в наших компаниях без бутылки как-то не принято было.
– И что в этом хорошего?
– Да дело не в хорошем… Стыдно. Выпьешь – и вроде ничего. А просто так чужого человека к себе подпустить, даже если он нравится… Я об этом думала: два абсолютно чужих вдруг начинают вместе спать – дичь. Как без бутылки?
– Наркотики.
– Ты-то откуда знаешь? Ты же спортсмен, тебе нельзя. Или можно?
– И пробовал, и знаю. У меня друг, сосед, в прошлом году от передоза умер. Вернее, он вообще первый раз попробовал – и сразу скрючился. Там, где он ширнулся, все обдолбанные были – только утром увидели, что он мертвый. Васька, кстати, из-за девочки кольнулся – она так хотела.
– И что же?
– Ничего. Похоронили.
– А она?
– Нормально. Она как-то чувствует дозу. Третий год не увеличивает. А то что Васька из-за нее помер – ей авторитета добавилось. Ее вообще, уважают. Феномен.
– Так, давай кино смотреть. Жуть какую-то рассказываешь.
– Поехали.
Гера нажимает play. Они смотрят на экран. Там, видимо, или ракорд, или титры. У Геры, особенно сейчас, какое-то действительно красивое лицо. Он безмятежен и трогательно серьезен. Лена это чувствует и смотрит на него. Тоже серьезно.
– Ты мне не боишься кино-то показывать?
– А что?
– Ну как: одинокая женщина, пол-бутылки вина. А тут – эротика.
– Так мне-то чего бояться? Я не пил. А эротику уже видел. Вас не боюсь.
– Старая?
– Вы актриса. Я к вам пришел по делу. Потом, я вообще ничего не боюсь. Вы же не убьете меня?
– Не убью.
– Ну, это самое главное. Кино началось.
– Вижу. Подожди, выключи. Мне интересно – ты правда думаешь, что смотреть порнуху вместе с незнакомой женщиной, даже такой старой, как я – нормально?
– Да, я так думаю.
– А вот как ты в хоккей играешь с такими руками? Я думала, ты играешь на пианино или на гитаре.
– Нормально играю. Тренер говорит, руки у меня хорошие, умные.
– Тренере что, голубой?
– Вроде нет.
– А ты сильный?
– Сильный.
– Докажи.
– Зачем?
– Просто так. Может ты все врешь. Вообще все: про босса, про телевидение, про искусство, про Васю. Может ты пришел грабануть меня. Может ты и не хоккеист – слабак?
– Ну и как доказать?
– Что?
– Ну, что-нибудь. Могу, что сильный.
– Как?
– Отжаться могу.
– Сколько?
– Вообще, раз шестьдесят. Сейчас могу раз сорок. Думаю, ваш муж и двадцати не мог.
– Не мог, это правда.
– Что, пробовали?
– Что?
– Чтобы он отжимался.
– Нет, это не пробовали. Все остальное – было. Ладно, муж, царство ему небесное, тут ни причем. Ты, значит, собрался отжиматься?
– Да.
– Решим так: если ты отжимаешься сорок – не врун. Если нет, значит и контракта нет.
– Жёстко.
– А ты как думал. Это шоу-бизнес.
– А я думал, искусство.
– Ты бы еще принес ролики про женскую борьбу в говне. Искусство. Ты кончай про искусство рассуждать – отшлепаю. Отжимайся.
– Можно я рубашку сниму? Порвется.
– А что под рубашкой?
– Ничего. Стесняетесь?
– Обалдел? Отлично. Считать буду я.
– И я – так надежнее.
– М-м, да ты и вправду хоккеист… наверное. А где шрамы?
– Рано еще. Первые будут после двадцати. Сейчас покалеченные в команде только вратари. У полевых еще и зубы все целы.
– Может ты и джинсы снимешь?
– Не мешают. Я сумку на стол поставлю?
– Куда хочешь. Готов? Начали.
Оценили? Как женщина виртуозно, практически за полчаса почти раздела мальчика, который ей нравится! Вы там ставки делаете? Сколько еще продержится Гера? "Это" будет до или после кино? А вы на что ставите? Отожмется он сорок или нет? Скучные вы люди. Тут высший пилотаж перед глазами – это в блокнотики записывать надо: все словечки, общую стратегию, смену тем в диалоге. Учитесь! А вы все про отжимания.
– Раз, два …Ты с родителями живешь?
– Да. Шесть, …
– Кто они?
– Доктор. И доктор. Восемь …
– Ты один в семье?
– Да. Десять, одиннадцать…
– Мама красивая?
– Нет. Четырнадцать, пятнадцать…
– Как это?..
– Шутка. Семнадцать, восемнадцать…Красивая.
– А отец?
– Супер. Двадцать один, двадцать два.
– А у меня мама страшненькая была. Отец – красавец. А я на мать, говорят, похожа. Чем-то. Я сейчас думаю, она в постели хорошая была – чего он с ней жил? Сто раз уходил, сто раз возвращался. Не мог, хотел ее. Оба уже умерли.
– …двадцать шесть, двадцать семь…
– Ты знаешь, как я в училище поступила? Я в Москве жила. И тетка, художница, сказала, что москвичек хуже берут – любят из провинции: материал, мол, интереснее. Что делать? Решила стать приезжей. Придумала себе говорок небольшой. Я в под Свердловском летом несколько лет отдыхала – у отца брат там работал, дядя Ипполит. Мне нравилось, как они говорили, в Свердловске.
– …Тридцать один…
– Ну вот. Пришла. Почитала. Спела частушки, естественно. Сказала, что из поселка Заречный. Мол. Только с поезда – прямо на экзамены. Там один ассистент был. Линацер Миша. Он после вышел ко мне. Вы говорит, понравились – это он как бы по секрету…
– … тридцать три…
– … а где думаете остановиться?.. В общем, поступила – не без Мишиной помощи. Он потом, на первом курсе, мне замуж предлагал выйти за него. Еще не знал, что я москвичка. Я до третьего курса скрывала.
– …тридцать пять… Ну?
– А зачем он мне.
– Вам – генерал?.. тридцать шесть…
– Чего тебе мой муж дался? Может ревнуешь?
– Нет. Тридцать семь…
– Ну и отжимайся. Сколько там?
– Тридцать восемь…
– Тридцать девять…
– Сорок.
– Давай еще один. Сорок один. Гигант. Верю. Устал, бедненький. Загоняла тетка. Заставила мальчика черте-чем заниматься. Смотри, вспотел. Вот капелька. И вот. И голова мокрая…
– Вы еще кино даже не смотрели.
– А зачем мне кино, я все видела. Я много чего видела. Вон, вены вздулись. Мышцы какие…Мощные. И руки. Умные… нежные....
– Елена Степановна, я правда мокрый. Можно у вас душ принять.
– Конечно "прими душ". Как без душа. Я тебе халат дам. И полотенце. Халат мой – просто очень большой. Там мыло есть и шампунь, если хочешь. Иди, моя радость, иди.
Ну и что, дело сделано? Нет еще не сделано. Еще не было события. Лена понимает: оно очень близко, но оно еще не произошло. И нельзя расслабляться. Она подходит к тумбочке с телевизором, приподнимает его и что-то достает. Пакетик? Коробочку? Из кармана вытаскивает маленькую ложечку, такие для соли. Зачерпывает что-то из пакетика – и раз, в одну ноздрю, зачерпывает – и в другую. А что – волнуется. Она же рассказывала, что стыдливая. Алкоголь не всякий стыд лечит. Сегодня случай особый – можно и покрепче.
Нет, Лена не часто нюхает. В особых случаях. Во-первых, дорого. Во-вторых, вредно для здоровья. Да если честно, всего-то два раза и было. Однажды – когда год назад приезжал в гости ее первый муж. Другой – просто тоскливо было. Она и напилась, и нанюхалась. Утром проснулась голая, в ванне без воды. Вся в кетчупе, а в ушах почему-то мякиш черного хлеба. Вот и весь стаж.
Лена включила телевизор на перемотке. Останавливала в интересных местах – и дальше мотать. Прокрутила пол кассеты. Пошла в спальню за кремом. Намазала ноги, руки. Потом опять пошла – за духами. Промокнула пальчиком где надо. Села смотреть – а Герасима все нет.
– Ты там что, бреешься что ли?
И засмеялась, как будто шутка.
– Да нет, я вроде быстро.
– А почему ты не в халате? Я же говорю он мой. Не генерала.
– Я понял.
– Так в чем дело?
– Я хотел бы сначала кино посмотреть.
– Ишь ты какой. Труженик кабельного телевидения. А без кино никак нельзя?
– Нельзя.
– Ну и хорошо. Надень халат и пойдем в спальню – там есть еще видак, для особых случаев.
– В спальню так в спальню.
– А халат?
– Без халата никак нельзя?
– Без халата как раз очень хорошо.
– Нут так пошли, в спальне разберемся.
– У тебя в сумке что, всякие мужские мелочи?
– Там еще кассеты. Нам же все надо просмотреть.
– А тебя красивые родители не хватятся?
– Они в командировке. В Тунисе.
– Красный крест?
– Да нет, типа круиза – работают в медточке туристического лайнера.
– Ну вот, я тебя и пожалею – как мама. Ну чего ждешь. Ты обещал без халата.
– Сейчас, сумку поставлю…
– Ну.
– Сейчас.
– Ты стесняешься. Не стесняйся. Хочешь, я первая?
– Хочу.
– На. Может хоть рубашку снимешь. Или лучше джинсы – без рубашки я тебя уже видела. Ты куда.
– Я кассету поставлю. Это не помешает. Садитесь на кровать. Я сейчас.
– Легла.
– Вам видно?
– Слушай, девушка перед тобой голая лежит, готовая, можно сказать, на любые свершения, а ты мало того, что халат не надеваешь, еще и "выкаешь".
– Лена, тебе видно экран.
– Гера, мне видно экран.
– Ну, поехали.
– Это тебя возбудит?
– Несомненно. Тебя тоже.
Они смотрят телевизор. Гера рассеянно. Лена все внимательнее и внимательнее. Она убирает руку с его бедра, присаживается на кровати.
– Что это?
– Кино.
– Какое к черту кино. На той кассете другое было. Что это за тетки.
– Разные.
– Постой, а это – ты?
– Ну да.
– Ты ее ебёшь?
– Угу. Вот такое кино. Эротическое.
– Что это?
– Это мой бизнес. Это мое искусство. Пока такое.
– Я не понимаю.
– Очень просто. Наснимал несколько кассет. На них – известные женщины из нашего, сами знаете, престижного района. Или жены очень известных людей. Сняты, как ты заметила, в очень интересных ситуациях. Все, без исключения.
– Ты это хочешь показать по телевидению?
– Могу.
– А как ты их снимал? Ты больной, Герасим?
– Я их снимал очень просто. Вот этой специальной бесшумной камерой с широкоугольным объективом – в сумке. Это называется, скрытой камерой. Самое трудное, подгадать момент, когда они одни. Когда им одиноко, вернее. Дальше – дело техники. У каждой есть пунктик. Большинство – на сексе. Жена одного нашего очень известного телеведущего скрытая лесбиянка. Хочет, а никак не получается – боится. Вот ей я сказал, что голубой. А голубой, как женщина. Если перепихнуться с педиком – почти с женщиной. Она согласилась. У другой, нашей депутатши, давно сын умер. Он сейчас был бы как я. Короче, Эдипов комплекс – дальше точно по Еврипиду. И так далее.
– И что дальше, сука?
– Дальше разное. Деньги, услуги. Власть. Власть искусства, так сказать.
– Мудак ты. Ты меня тоже снимал?
– Конечно. Кроме того, что у вас голос узнаваемый, вас можно узнать, по лицу. И телу.
– Не хами.
– Не хамлю, констатирую. Я вас почему трахать не стал?
– Потому что ты пидарас.
– Нет. Потому, что мне вас вдруг очень захотелось. А это было бы не честно, не по правилам.
– Какие у подонка правила.
– Почему подонка? Я занимаюсь своим делом. Чем моя работа хуже, чем была ваша?
– Заткнись.
– Заткнусь. Ты сама рассказала, как поступила в училище. Догадываюсь, как ты получала и отрабатывала свои роли. Ты своей блядской натуре не изменила, даже когда прославилась. Выбрала гэбэшника геморойного. Ты в театре, на экране играла принцессу, девушку с трудной, но честной любовью, а в жизни была шлюхой. Как насчет гения и злодейства?
– Что дальше?
– Два варианта. Или ты мне платишь деньги за эту кассету, или я продаю ее. На телевидение. Наше. Туда ведь действительно пришел богатый… Настоящий отморозок – он этой кассете цену знает. Он действительно закупил вагон порнухи. Порнуху будут смотреть, нам на ночное время будут давать рекламу такую, что первой программе не снилась. А нас в деле только двое – сверхприбыль. И его никто не остановит – он будет показывать, что захочет. И помогать ему будут мои любительские фильмы – там, я говорил, много занятных и очень влиятельных лиц. Мы действительно затеяли большой бизнес, большое телевидение.
– Сколько?
– Три тысячи долларов.
– У меня нету.
– Есть. Сама сказала, что двадцать лет можешь не работать.
– Ты мне отдашь кассету.
– Копию, если захочешь. Оригинал как я тебе отдам? Я их берегу. Даже дома не оставляю – таскаю всюду в этой сумке.
– А если нет?
– Смотри телевизор. Ты много чего интересного тут продемонстрировала и наговорила.
– А если я в милицию заявлю?
– Ничего не будет. Ты даже не знаешь, как меня зовут. По правде.
– Понятно. А если все-таки будет: у меня от мужа ого-го какие мужики крутые в друзьях остались.
– Тогда покажут не только твое кино. Или пообещают показать. Не всем захочется увидеть некоторые пленочки на экране. В нашем района не только все друг друга знают – все друг на друга влияют. Эффект стопроцентный. Уже проверено.
– Сейчас тоже снимает?
– Конечно.
– Дай хоть халат надену.
– Давай решим финансовый вопрос.
– Гера, ты больной ведь. Насквозь. Ты что, наркоман? Ты посмотри, весь перекошенный. Зачем тебе это?
– Это очень интересно. Ты не представляешь себе, какой опыт. Он пригодится. Я режиссирую пока фрагменты – но почти всегда успешно. В конце – овация. И отличные гонорары. Скоро выйду на большой экран, на полный метр. Я сниму такой фильм, что кончит вся страна. Я тебе обещаю.
– Я верю… Ладно. Отвернись, я деньги достану.
– А чего стесняться. Больше я не возьму, у меня ставка.
– Ну камеру выключи.
– Зачем? Уйду – перепрячешь. Давай. Ты ведь за ними нагнешься? Или полезешь куда-нибудь? Это красиво получится.
