Николай Борисович Чистяков
Шершавые этюды
Каждый держал по пятерке карт.
Каждый оглядывался на другого, пытаясь угадать его комбинацию.
Наконец первый нехотя вытащил свою карту и медленно положил на столик.
– Неправильно ты, Дядя Федор, бутерброд ешь! – прикрикнул второй и смачно шлепнул ответной.
– Ха! – вскочил первый, и еще одна карта со свистом описала дугу.
– Что?.. – недоуменно вопросил второй.
Воцарилось тяжелое молчание. Где-то на стойке новостными сводками шипел телевизор.
В его взгляде читалось разочарование. А потом ожидаемо вой первобытной злобы разорвал тишину:
– Твою мать!
Мощное окончание обрел их поединок по моему приходе. Под потоком брани второго вперемешку с рассуждениями о несправедливости победоносная ухмылка горделиво украшала морду первого. И тот не без наигранного благородства уселся обратно, чинно выпрямив спину.
Этого молодого человека сорока восьми лет, морщинистого, с большими мешками под глазами и залысиной по всей области, делающими высунутому лицу его вид более интеллигентный, зовут Игорь.
– Здорово, Игорь, – поздоровался я.
– Здорово, Костя, – поздоровался Игорь.
Мы обменялись рукопожатием.
– Какой счет? – спрашиваю.
– Никакой.
– Как это?
– Вот так.
– Деньги?
– Ага.
– Сколько?
– Три.
«Неплохо», – подумал я. И добавил:
– Маловато.
– Чего?! «Маловато»?! Да пошли вы оба на–…
Нахмурив лоб в одну морщинистую складку, плотный мужичок с крепкими руками и ровной щетиной стал зачитывать громадную тираду о сложностях регулирования финансовых дыр при бюджетном дефиците и несоответствии расходов по изначально предполагаемым прогнозам с ныне составляющей отрицательное значение прибылью.
Короче говоря, данное юридическое лицо оказалось по уши в финансовой яме.
И высказалось оно в своей, конечно же, манере.
Должен заметить, что это лицо, как подобает людям творческих профессий, имело одну особенность артистического характера – в деятельности своей ярко вспыхивать и так же быстро гаснуть.
Конечно же, в своей манере.
Поэтому на публичных собраниях ему, как правило, не давали слова.
– …змеи, разрушившие устои социалистического гуманизма и осквернившие саму душу человеческую! У меня таких денег нет и подавно!..
Мужичок лаконично окончил представление.
Потом вдруг, как ни в чем не бывало, спросил меня:
– Есть закурить?
Легкости и непосредственности вопроса позавидовал бы любой уличный попрошайка. Настоящий хулиган не вымаливает сигаретку. Настоящий хулиган усаживается на скамейке, и, закинув руки за голову, обращается к тебе как к старому знакомому, хоть вы видитесь в первый и последний раз.
– Держи.
Я протянул пачку. Он достал сигаретку, задумчиво покрутил в пальцах, уткнул ее за ухо и, напялив шевретку, с завидным спокойствием ретировался в сторону выхода.
Этого молодого человека с отметкой «тридцать девять» по паспорту зовут Антон. Мужик сильный, коренастый, веселый. Редкой породы человек из тех, чей ум не сопоставим с манерой изложения оного. Зато отличный инженер, отучившийся на скульптора.
Когда Антон окончательно покинул хрупкие стенки гостиницы, сдерживавшие силу его многоступенчатого вокала, я расположился на кресле рядом с Игорем. Его осанка теперь приобрела дугообразную форму.
– А где Жора с Настей? – спросил я и указал на карты. Мол, «убери».
– Черт их знает, – ответил Игорь, сунув пачку в карман.
– Скоро пресс-конференция.
– Знаю.
– Готов?
– Честно? Нет. Какие вопросы они будут задавать? Помимо насущного, ясное дело. Что я ел с утра? На ком женился и с кем недавно спал? Одна ли это и та же барышня? К черту их.
– Брось, это официальная встреча. Будут крутить по телевизорам. Такое не спросят.
– Ха. Напомнить, какой век? Рубеж двадцать первого. Мир за последние лет пятьдесят сошел с ума около восьмисот двадцати одного раза. Теперь каждая сошка мыслит, будто имеет право знать все про твою личную жизнь. Особенно если ты выступаешь в открытый микрофон. Вопросы по типу «Какие запрещенные вещества употребляете?» стали в порядке вещей, понимаешь? И уже давным-давно.
– Мы не «селебрити», Игорь. Нас интересуют другие звезды.
– А им плевать, что интересует тебя. Даже перед лицом потенциальной опасности они в одном абзаце распишут про дыру в вакууме, а в оставшейся статье – про космонавта и его любимую «дырку».
– Понял. Значит, ты будешь молчать. Опять мне отдуваться за всех.
– Есть Настя. И американцы любят языком потрясти.
– Посмотрим, – сказал я.
Раздался мощный грохот. Это было похоже на взрыв с хриплым завыванием. Я невольно вздрогнул. Оказывается, человеческое горло может издавать даже резкие и пугающие звуки, похожие на смесь скрипа и тарахтения выхлопной трубы.
Именно так заржал откуда ни возьми появившийся Жорик. По его левую руку игриво смеялась Настя. Они шли вместе, и шутили, и звонкоголосили с собственных же шуток.
– Здорово, Жорик!
– Zdorovo, Kostya!
– All good?
– Never better!
– Glad to hear.
Уровень моего английского не выше уровня русского нашего старого-доброго Жорика.
Джорджи Браун, второй инженер нашей команды. Приехал в Россию по программе «Гостеприимство по-русски». Конечно, космические главы назвали очередную интернациональную встречу совсем иначе, но мы приняли Джорджи как своего сразу, в первые часы знакомства. Потом мы уже обнимались как побратимы, и впоследствии он был крещен новым благородным именем.
Жорик оказался человеком на удивление русским по ментальности. Или же очень общительным и мгновенно мимикрирующим под чужую культуру… Американцы, что с них взять.
Жорик с Настей подошли к нам и уселись вместе на соседнем диване. В воздухе приятно пощипывало электрохимическим разрядом.
– Настюш, поможешь мне не утонуть в болоте информационного пространства? – спросил я, дабы отвлечь от моложавого попутчика симпатичную женщину со светлым каре, придающим ее лицу лоск тигриной привлекательности.
– Постараюсь. Посмотрим, насколько серьезно журналисты будут настроены. Сейчас они несильно акцентируют внимание на дыре и отзываются о ней довольно умеренно.
– Умеренно? – я почесал затылок. – Ты читала, что пишут в инете? «Всепоглощающее око», «Впадина Солнечной системы», «Воронка смерти»…
Жорик удивленно мотал головой то в мою сторону, то в настину. Он не совсем понимал, как ему пристроиться в диалог, поэтому смиренно молчал, будто воды в рот набрав.
– Фантазируешь, Костя, – вклинился Игорь. – Журналистам хватает ума изъяснятся не так напыщенно. Но, признаюсь, твоя правда: сейчас что ни сводка, то «Космическая брешь»… «Космическая брешь пожирает Луну», «Космическая брешь замедляет время»…
– А еще она, предположительно, увеличивается в размерах… – дополнил я.
– Предположительно, – уточнила Настя. – Не строй догадок раньше времени. Все равно многим кажется, будто ничего толком не изменилось, а ученые, как обычно, разрулят возникшую проблему. Словно пробку в трубку вставить – и вуаля!
– Да, проблема. И всякие блогеры могут подстегнуть нежелательный интерес, – заметил Игорь. – Привнесут излишнюю панику, а нам разгребать потом. Интернет, черт бы его побрал. Это же рупор свободного слова. Пусть даже и слово это будет пустым и вредным.
«Тяготение к правде есмь и спасение наше, и наша погибель», – подумалось мне. Но излишне умная мысль так и не покинула закромов черепной коробки. Вместо этого я сказал только:
– Будет вам. Разнервничались. Спокойненько отстреляемся перед народом и полетим изучать звезды. Уверен, с нами ничего не произойдет ни на конференции, ни, собственно, на корабле.
Настя заметно насупилась:
– А ты знаешь кто так обычно говорит?
– Гм?
– Герои дешевых романов перед тем, как попасть в неприятности.
– Но они же выпутываются из оных! – подстегнул я хмурую героиню.
– Ну вас к черту, – опять вступился Игорь, – только и умеете что портить настроение. Аппетит из-за вас пропал…
– Oh, I would like to eat something! – наконец Жорик поймал нужную нить и вошел в разговор. Как он выглядел в этот момент… Намного лучше Игоря после победы над Антоном.
До этого я никогда не видел Игоря настолько счастливым.
На самом деле, Настя права. Хотел бы я выразить сомнения по поводу предстоящих мероприятий, но моя неуверенность может подорвать и без того шатающийся дух команды. Рыба, как говорится, гниет с головы. А страх – самый опасный вид внутреннего разложения. Особенно страх неизвестного. Поэтому, придав голосу большей уверенности, я продолжил:
– Окей, с журналюгами разобрались: главное говорить уверенно, умеренно, панику не поднимать, каверзные вопросы отшучивать. Готовьтесь к тому, что разок-другой поспрашивают про зонды. Если же сомневаетесь – молчите. Я буду отвечать. Эх. Впрочем, все как обычно…
– О! Не успел я вернуться, как командир включил режим командования! Сто процентов! Готов! Полный ход!
Отстукивая каблуками тяжелых ботинок, Антон неожиданно вырос из-за спины и незамедлительно вросся в полилог:
– Как здорово, что все мы… с-собралис! – последнее словцо вырвалось из певучего голоса его как-то по-дворянски. Он стоял рядом со мной, держа руки в карманах застегнутой куртки.
– Знаете, пока я курил, размышляя о постоянной изменчивости бытия, то поймал себя на мысли, что совершенно не буду скучать по землянам.
– Врешь, – Игорь достал желтенькие таблеточки и быстренько проглотил две штучки. – Кто-кто, а ты – то еще существо. Притом, существо социальное.
– Заткни варежку! – совершенно безобидно, но невероятно артистично обозлился Антон:
– Я человек Земли, но дух мой вне-земной!
На первых трех буквах он сделал значительный акцент.
– Именно поэтому я пришел в обитель Высших Орбитальных! Душа моя, уставшая от тяготеющих к второсортным посредственностям, требовала свободы необъятных масштабов, запредельных! Неподвластных приземленным мечтаниям всех живущих!
Так, фыркнув с благородным видом, он, наконец, вальяжно расположился рядом с Игорем и по-хозяйски расставил ноги, все еще держа руки в карманах.
Теперь вся команда в сборе. Осталось дождаться председателя пресс-службы. А то кто же нас оставит один-на-один с представителями хищнических рыбьих класса «Инфоакулы»?
Тем временем Антон продолжил выступление одного актера:
– Вы думаете, почему человек искусства вписался в космонавтику? Тем более, если он некогда был уважаемым скульптором? А потому все, чтобы познать новый эмпирический опыт. Камень, друзья мои, в правильных руках изменяется в облик, а облик в глазах зрителя перевоплощается в композицию. Чем сложнее, чем невероятнее мастер пересоберет бездушную оболочку, придаст ей тонкий, пространный облик, тем живее покажется сама композиция. Но сам по себе, в контексте собственного наполнения, наш облик не имеет никакой художественной ценности, потому что, как бы это прискорбно ни звучало, он зависит от взгляда извне. Возьмите, например, течения дадаизма, абстракционизма с кубизмом-супрематизмом! Дадаизм! «Дада», – восклицают полые дадалки! Пустое, бессмысленное, бесформенное ничто, воспрещающее сущность искусства как высшую форму человеческого «я»! Все их «я» воздвигнуто на пепелище форм и транслируемых в этих формах идей и смыслов! Противоречащая самой природе дадаизма безыдейность создала идейный, сформировавшийся вид. Не иначе как абсурд бреда белой горячки! А что до абстракционистов? «Нет смысла! Есть форма!» – кричат кубики и кружки. «Нет формы! Есть смысл!» – вопят перемазанные акционисты! А где правда? А правда за пределами земного опыта и одновременно – внутри нее. Знаете ли вы, что любая мысль приносит самой идее искусства опыт нерелевантный, незначимый в контексте самого высшего искусства? А высшее искусство – это то, что невозможно понять. Высшее искусство не существует, пока человек ходит по поверхности Земли! Вот почему я лечу! Чтобы впоследствии создать свой магнум опус! Скульптуру хаотичной структуры! Бесструктурно-последовательное первоначало жизни и не-жизни в целом! Я выстругаю из камня само космическое пространство.
Закончился, наконец, увлекательный монолог. Все мы ощутили нестерпимую физическую усталость подобно той, когда ты, будучи ребенком, страдал на самом скучном уроке в своей жизни. Жорик, понятное дело, заметно клевал носом. Он мало понимал выплескиваемый поток русских слов. Игорь сидел в позе мыслителя. Только рука подбирала щеку, а не лоб. Я был похож, как мне казалось, на брутального героя Аль Пачино из «Лица со шрамом». Та самая сцена, где он вальяжно распластался в кресле. Одна Настя внимательно слушала нашего великого художника. Полоски ее бровей давно обрели V-образную форму и не отпускали ее красивого V-образного лица даже по окончании антоновой лекции.
– Как ты сделаешь это, Горацио, мой друг? – устало произнес Игорь.
– Я найду способ. Квироло как-то обернул холодный камень в облегающую сеть, а Бернини как-то сумел «продавить» кусок гранита в человеческое тело, придать ему мягкость. Я найду способ соединить разнородные формы в один многозначительный и невозможный облик.
Настя вперилась в столик. Жорик почти уснул. Я посадил размякшее тело поудобнее. Но Игорь многозначительно вздохнул. И не менее уважительно вымолвил:
– Я поражен.
Он поднялся и вдруг серьезно уставился на великолепного собеседника. Великолепный собеседник ответил взглядом еще более серьезным.
Воцарилась полная тишина. Вдалеке что-то подвывал телевизор.
Два охотника.
Два друга.
Два монумента.
«Они сошлись. Волна и камень…»
В общем, картина маслом.
– Я поражен, – велеречиво произнес Игорь, – как тебя только взяли в космонавты. Да еще и инженером. Пойду пообедаю; аппетит разыгрался.
Такой наглости наш ранимый герой не выдержал:
– Поражайся, Клавдий, поражайся! Ибо наступит тот день, когда ты перешагнешь порог моей выставки и покинешь ее с отвисшей челюстью!
– От ужаса, мой друг, от ужаса.
– А-а-а-а, пошел ты в ж–…
Жорик вскочил с дивана, преобразившись в лице. Он был полностью сосредоточен, сонливость как рукой сняло.
– Что здесь происходит?
Вдруг рядом с нами появился статный Виктор Павлович. Вид у него был строгий и прекрасный: двубортный пиджак, штаны со стрелкой, лакированные туфли и лакированный лоб. Пару предложений о Викторе Павловиче.
Виктор Павлович – регулировщик информационного потока. Виктор Павлович сегодня проследит за нашими языками.
Мы последовали примеру Жорика и тоже поднялись. Все резко посерьезничали. Виктор Павлович не стал вдаваться в подробности только что услышанного, ограничившись мужскими рукопожатиями и поцелуем женской ладошки. По окончании пригласил нас за столик. Мы уселись обратно.
– Ну что ж, – начал Виктор Павлович, поправив полы пиджака, – через несколько часов состоится пресс-конференция с представителями различных газет, журналов, телевизионных каналов и каналов социальных сетей…
–…блогеры… – что-то прошептал Игорь. Какой окрас он придал последнему слову, я не услышал.
Виктор Павлович не заметил или сделал вид, что не заметил. Так или иначе, продолжил:
– …поэтому я должен провести некоторый инструктаж. Подготовить вас к тому, что будут заданы вопросы скользкие и неприятные. Вы панику не поднимайте, при любом раскладе я возьму инициативу на себя. Касаемо паники. Космическая брешь – дело очень и очень серьезное, но помните: сейчас она не приносит никакого вреда. Пока что она слишком мала, чтобы хоть как-то воздействовать на Луну. Используйте этот факт, чтобы не вызвать лишнюю тревогу в общественном ряду. На психологическом уровне постарайтесь избегать фразы «Черная дыра» – все-таки это не совсем так. «Космическая брешь» – красивое название, научпоповское. Романтичное имя никогда не повредит. Также могут быть вопросы личного характера, дабы дискредитировать ваш профессионализм. Поддаваться не стоит. Наиболее оптимальный способ оставить начатую тему – отшутиться, перевести шутку на оппонента, пристыдить немного. Но держитесь как можно более дружелюбно. И снисходительно. Пассивную агрессию даже камеры чувствуют, поэтому не принимайте некоторые вопросы слишком уж близко. Особенно это касается тебя, Антон!
Антон встрепенулся, но рук из карманов не вытащил:
– А что я?
– Ничего, сапожник ты треклятый! Итак, что еще должен сказать… В принципе, все. Держитесь такими же молодцами, какими вы являетесь, не волнуйтесь, не сомневайтесь. Это не первая ваша встреча и далеко не последняя. Помните: они у нас в гостях, а не наоборот.
С этими словами Виктор Павлович приподнялся. Мы встали вслед за ним. Виктор Павлович продолжил:
– Ну, если не обедали, то сейчас самое время. Как закончите, переоденьтесь: все-таки пресс-конференция проводится с космонавтами, а не… – Виктор Павлович обвел взглядом наши одеяния, – а не с бродягами…
Последние фразы были сказаны. С ними ребята и направились в столовую. Настя, вспомнившая выступление Антона, заспорила с ним, тщетно пытаясь убедить соперника, что его новые формы совсем не новы и что он, по сути, также оправдывает обычную попытку соригинальничать:
– Кружка – это кружка. Хоть кружкой назови ее, хоть нет.
Антон, как ему полагалось, отстаивал свою позицию не менее рьяно:
– Отнюдь! Моя работа будет квинтэссенцией искусства в принципе. Я сочиню новую главу, не какую-то «мета-» или «пост-», но искреннюю, совершенно новую правду…
И так далее. Я уж хотел было двинуться за командой, но Виктор Павлович меня остановил:
– Костя, – произнес Виктор Павлович серьезно, положив руку на плечо. Мне стало немного не по себе. – Костя. Давай начистоту: ты легкомысленный. Серьезности в тебе совсем мало. Сколько раз ты летал туда? – Виктор Павлович указал пальцем на потолок.
– Гм… Около пяти раз.
– Пять раз, – повторил Виктор Павлович. – Опыт немаленький. И ты, несмотря на характер, хорошо справлялся с работой. Именно за свои лучшие качества тебя назначили командиром. В критические ситуации ты, Костя, умеешь сохранять хладнокровие и решать поставленные задачи. Понимаешь, к чему я клоню?
– Не совсем, Виктор Павлович.
Я действительно не понимал Виктора Павловича.
Виктор Павлович не обратил внимания на мой ответ:
– Костя, это серьезная конференция. Может быть, ты пока не осознаешь, но в скором времени обязательно поймешь, что сейчас вы летите в космос не для спокойного изучения. Вы летите, чтобы проанализировать возникшую аномалию, изучить маленькую черную дыру. А это сопряжено со многими опасностями, которые банально невозможно учесть. Люди боятся. Люди беспокоятся, Костя, потому что не знают ни причин возникновения, ни степени опасности, ни решения проблемы. Поэтому они могут утрировать, обобщать неизвестное, гнуть свою палку и поднимать каверзные вопросы. Не проявляй легкомыслие и отвечай по существу, а лучше отвечай обобщенно. Впрочем…
Виктор Павлович наклонился ближе и теперь был похож на шпиона, который хочет донести ужасный секрет:
– Я прошу тебя об одном, Костя; по-русски прошу, как человек человека. Не обосрись.
Похлопав по плечу, Виктор Павлович незамедлительно удалился, оставив меня наедине с моими мыслями. Мысли обрели оттенок неприятного серого цвета.
Благодарю, Виктор Павлович, за предоставленное доверие в отношении такого серьезного полета. Теперича желания лететь как-то немного поубавилось…
– What happened, Kostya?
Знакомый голос с ярко выраженным акцентом вырвал меня из объятий удушающего самоанализа. Оказывается, все это время Жорик стоял в проеме и издалека наблюдал за беседой.
– It’s all good, Жорик. All good, – сказал я ему, пытаясь успокоить американца. Или успокоиться самому. Я не разобрался.
– Listen, – Жорик подошел ближе, – Ya ne znal, o kotorom vy razgovarivat’, no morda parshiviy.
Как мною упоминалось, с русским у него беды бедные. Но он старается, надо отдать должное.
– Значит, ты увидел мое настоящее лицо. Или, точнее, «морду». Не волнуйся, старик, мы со всем справимся.
Глаза его округлились до размера примерно пяти центов.
– Oldman? – вопросил он удивленно.
– Старый друг. Дружище, – уточнил я. Надо же его учить новым словечкам.
– Ah, yeah. Dr… Druj…
– Не пытайся… Скажи лучше вот что: когда улетим, будешь скучать по Земле?
– Well, of course!..
«…Курс юаней за последнюю неделю повысился на ноль и три десятых процента…» – вещала строгая женщина, пристально разглядывая мой голый торс. Признаться, мне было совсем не интересно, насколько повышались курсы, поэтому я предложил ей сменить вещание. Теперь барби-девочка с фальшивыми губками также фальшиво пела и фальшиво улыбалась. На заднем плане гоняли пластмассовые феррари и возвышалась гора зеленых бумажек. Вот бумажки были вполне себе настоящие.