Николай Александрович Игнатов
Высокий огонь
За дверьми большой комнаты дворца, где трапезничал сейчас Мехмед, то и дело слышались шаги: это воины носили тела убитых пленных женщин, не прошедших отбор в гарем.
Тучному Юсуфу было жарко. Он сидел, отдуваясь, и по толстым щекам его тёк пот. Вина и женского тела ему более не хотелось, а хотелось только спать, но он изо всех сил держался, стараясь не подавать вида. «Каков же он все-таки…, – думал Юсуф, глядя на Султана, который тихо что-то рассказывал о недавнем сражении, – он воистину превзошёл даже и отца своего в деяниях. Да мог бы я или мои предки себе представить, что когда-нибудь мы – кочевники – будем править здесь, на землях ромеев! Могли ли подумать, что Величайший из богатейших городов будет лежать у наших ног?! Кто знает, может это и правда не только закат ромеев, но восход нашего великого солнца?! А всё же надо в Стамбуле ещё отель прикупить, пока жаба не задушила, а то Диман весь город скоро скупит…»
Последняя мысль прозвучала в голове Юсуфа на неизвестном языке, и была столь странной, скомканной и чужой, точно сам шайтан, будь он проклят, нашептал ее своими нечестивыми устами. Юсуф вздрогнул и побледнел. Его начало мутить и он понял, что сейчас его вырвет. О, Всевышний! Вырвет прямо на праздничную трапезу султана…
Мехмед заметил происходящую с Юсуфом беду и тут же дал знак янычарам, что взялись ниоткуда, будто вышли из стен. Они с трудом подхватили толстяка под руки и едва успели подтащить его к окну, прежде чем того стошнило.
«Эх, друг Юсуф, да продлит Аллах тебе жизнь, зачем же так налегать на еду и кальян?!», – с улыбкой сказал султан, когда Юсуф, шатаясь, подошёл назад к своему месту. «Грешен, Великий султан. Все потому, верно, что радость большая от победы».
Мехмед тихонько засмеялся, остальные улыбнулись и добродушно глядели на Юсуфа. «Вижу, ты устал. Ступай спать, друг», – сказал султан, кивая на дверь.
Юсуф был несказанно рад своему спасению. Раскланявшись, он с огромным облегчением побрел в свои покои спать, вытирая на ходу бороду.
Оставшиеся продолжили раскуривать кальяны и слушать султана, который теперь говорил о том, в какой небывалой красоты город он превратит Константинополь. Он говорил, сколько он хочет построить в городе мечетей и медресе, и с каким глубоким почтением будут относиться к османам жители западных и восточных стран – и рыцари – посланники западных царств, и арабские купцы.
Заганос паша говорил, сверкая ястребиными глазами, что в силах Султана обратить западных и всех прочих неверных в трепет, стоит только его войску оказаться на их землях. Махмуд паша и Зенгир рассуждали, что надо теперь, когда есть золотая бухта и открыты все моря, строить огромный флот, дабы покорять прибрежные земли запада, склоняя их к службе османам. Мехмед второй легонько кивал и отвечал, что да будет все так, если только будет на то воля Всевышнего.
Юсуф долго шёл сквозь сумрак коридора мимо больших окон, мимо редких факелов на стенах и неподвижных стражников. Ему снова становилось плохо. В проём одного из окон его стошнило опять. Он понял, что заблудился и забрёл по ошибке в другую часть дворца, противоположную от отведенных ему покоев. Остановившись на повороте коридора, он оперся руками на мраморные перила, решив немного отдышаться и сориентироваться. Посмотрев вниз, Юсуф увидел средних размеров двор, по старому римскому обычаю расположенный в центре дворца. Факелы и луна светили кое-как, но Юсуфу все равно были видны ряды кольев, на которых были нанизаны люди. Многие были ещё живы и слабо хрипели, моля, видимо, о смерти.
«А, это неверные, что против воли Всевышнего и Великого султана защищали город. Так им собакам и надо!». Рядом с рядами казненных он увидел груду тел, которая появилась совсем недавно. Это были жены и дети византийских стражников. Юсуф улыбнулся, вспомнив утехи с некоторыми из этих женщин… их страх, их брезгливая покорность делали близость слаще. Он вновь испытал трепет перед султаном, вспомнив, как тот пообещал уцелевшим византийским войнам жизнь, если те выдадут своих жён на одну ночь для сладострастия. Многие из них отвели воинов Султана в свои дома и отдали женщин, но казни им это избежать не помогло.
Султан выбрал из этих византийских дев самых красивых и молодых, и отправил в свой гарем, иных, менее прелестных он отдал им, то есть Юсуфу и остальным из ближнего круга, остальных же, совсем не вышедших лицом, Мехмед подарил своим воинам. После двух дней пользования, уцелевших пленниц солдаты зарезали и бросили в кучу вместе с убитыми же детьми, рядом с казнёнными мужьями.
«Собакам – собачья смерть, – подумал Юсуф и пошёл по коридору в обратную сторону, – Они – не люди, а только пыль под нашими ногами!».
Проходя мимо одного из стражников, статуей замершего возле торчащего из стены факела, Юсуф вдруг остановился в изумлении. До того необычно для турецкого воина выглядел этот янычар. Он был в каком-то красном халате, со странным колпаком на голове. Лицо его было раскосым, как у дикарей с востока, а на подбородке росла жиденькая рыжеватая бородка. Взгляд у стражника был свирепый, хищный. Юсуф даже отступил на шаг, заметив его.
«Ты чё, в натуре, зыркаешь? – не выдержав наглости, рявкнул Юсуф голосом Виктора Ибрагимовича и нахмурился, – Хлебало проще сделай, бык помойный!».
Глаза Чингиз-хана округлились. Он ни слова не понял из сказанного его полководцем.
«Ты что, кумыса перебрал?» – спросил Чингиз-хан у Мухали, только что бывшего Юсуфом, но уже этого не помнящего.
Взгляд хана всех монголов прожигал насквозь, никто не смел выдержать эти каленые стрелы его хитрых лисьих, и в то же время – волчьих, глаз. Мухали смиренно опустил голову и пробормотал что-то, мол, забылся, злые духи попутали и тому подобное. Чингиз-хан несколько секунд молча смотрел на Мухали, как бы изучая форму его головы, затем продолжил свою речь.
«Я вижу, – говорил он, – вижу как все устали от этого похода. Не только воины, нукеры и сотники, но даже нойоны и темники, все устали. Вот, смотрите, что стало с моим верным могучим Мухали, он уже бредит наяву, не смотря даже на то, что присутствует на военном совете у Великого хана». Чингиз-хан оскалил свои желтые зубы после этих слов, и остальные, сидевшие в юрте, тоже осклабившись, уставились на «провинившегося».
Огромная юрта стояла совсем недалеко от стен Чжунду, столицы северного царства Цзинь, которую монголы уже во второй раз пришли осаждать. На военном совете присутствовало немало военачальников Великого хана, были там и китайские полководцы, перешедшие на сторону монголов вместе с остатками своих войск. Великий Хан не жаловал трусов, а наоборот, уважал отважных защитников своих земель, сражающихся до последнего вдоха. Перебежчиков и предателей он терпел редко, только по необходимости, повинуясь решениям своего дальновидного политического гения. Он принял в своё подданство некоторых китайских генералов только от того, что понимал, как трудно будет монголам совладать с такой многолюдной нацией как китайцы царства Цзинь, потому любая поддержка, даже временная не будет лишней. К тому же, перебежчики могли оказать большую помощь в психологическом давлении на население, убеждая прекратить сопротивление.
