Николай Александрович Игнатов
Высокий огонь
Вельможи стояли смиренно, теперь ведя тихую почтенную беседу, в которой Великий царь двух Египтов почти не участвовал, только кивая или слегка улыбаясь на особо льстивые речи своих изнеженных подхалимов. Говорили всякий вздор. Глава сбора всех податей Насамон, к примеру, голосом Виктора Ибрагимовича констатировал, что скоро Нил уйдёт с полей, и рабочие снова разбредутся по домам возделывать земли.
Другие вельможи кивали, искоса глядя на реакцию фараона, который только щурился, глядя в сторону движения небесной ладьи. Туда, где Ра вновь предстоит сразиться со змеем, которого он побеждает каждую ночь, чтобы утром вновь вернуться на небосвод и дарить свет смертным. Менхеперр, впрочем, отметил про себя, что Великий фараон просто дремал после обильного обеда и лишней чаши вина.
Рахотеп, голос которого был один в один голосом Дмитрия Дмитриевича, меж тем, сказал, что темпы строительства хотя и высокие, но и сам конечный итог замысла Великого сына Ра, фараона Хуфу, ослепляющего тьму, столь необычайно громаден, что навряд ли пирамида поспеет, если каждый год распускать всех крестьян по домам, когда сходят воды реки. Не лучше ли – продолжал он – пока Великая пирамида не построится, отпускать только половину?!
Все пристально глядели – что царь двух царств скажет на эту мысль, похвалит ли за разум и сметливость Рахотепа. Но фараон только раскрыл глаза, зевнул и вопросительно поглядел на окружение. Все смутились и отвели взгляды. Тогда фараон засмеялся и сказал: «Почему же ты, мой умнейший из умнейших Насамон, не возразил Рахотепу?». Насамон побледнел и опустил глаза. «Не должен ли ты был сказать, что если мы не вернём всех крестьян на поля, то урожаи станут меньше и подати снизятся? А разве не ты поставлен следить за тем, чтобы подати всегда поступали в полной мере?». «Но, Великий фараон… светлый сын Ра… я… только хочу, чтобы Вас упокоили в самой лучше гробнице…». Насамон заплакал. Прочие укоризненно смотрели на него и ждали дальнейших слов фараона, который вновь задремал и опять казался всматривающимся в далекие тьмы, невидимые простым смертным.
Менхеперр глядел на своего царя и чувствовал, как впадает в благоговейное оцепенение. Он даже как-будто начинал различать очертания того мрака, куда был устремлён внутренний взор владыки; той мглы, куда плыл на ладье Ра; той древней тьмы, где обитает нескончаемый ужас – Великий змей Апоп. Верховного жреца храма будто пронзили тысячи ядовитых нубийских стрел, он вдруг осознал насколько действительно велик их фараон, которому, как истинному сыну бога, суждено кромешными ночами помогать отцу сражаться с бессмертным змеем. «Как же ничтожны все мы пред ним! – думал он. – О, они даже не представляют, какие они черви в сравнении с его божественностью… Но я… я все вижу! Да, мой Великий бог-фараон, я вижу, как ты держишь эту хрупкую нить жизни всех смертных, борясь с вечным злом каждую ночь плечом к плечу с богом Ра и его свитой. О, Великий, я помогу!».
Небесная ладья Манджет, в которой бог-солнце переплывал уже нижнюю половину неба, в этот момент как раз проходила над головой несчастного Менхеперра, и Ра своей безмерной дланью коснулся его головы. И Менхеперр узрел. Он узрел истинно древнего змея Апопа, что медленно полз прямо перед ним, полз, чтобы разрушить недостроенную пирамиду. Разве он, Верховный жрец, мог такое допустить?! Он выхватил у ближайшего стражника кинжал и бросился на чудовище, сам удивляясь своей храбрости. Он кромсал змея, он резал его, убивая во имя своего фараона.
По крайней мере, так ему казалось.
Сам фараон и его спутники наблюдали несколько иную картину. Солнце перегрело и без того хмельную голову бедного Менхеперра, он явно получил удар, и стало ему дурно. Он весь затрясся, выхватил у дремавшего стоя надзирателя кнут, и с диким воплем набросился сначала на тех рабочих, что несли в больших носилках мрамор для внутренних стен, затем – на тех, что несли огромное бревно. Менхеперр кричал что-то про тьму и большую змею, избивал несчастных кнутом, смеялся и плакал.
Охрана напряглась, а вся свита фараона в первые секунды пребывала в недоумении, молча наблюдая за выходкой своего вечно нетрезвого друга. Взглянуть на реакцию уже не дремавшего царя боялись. Вначале он смотрел на машущего плетью Менхеперра и на ускоряющихся под его ударами рабочих несколько растерянно. Он сомневался – проснулся ли уже или видит странный сон, навеянный ярким солнцем и остатками хмеля. Потом фараон засмеялся. Смех его был громкий и даже немного пугающий своей искренностью. «Смотри! – говорил Хуфу, брызгая слюной, подошедшему Хемиуну, архитектору пирамиды, – Смотри, как забегали! А ты говорил – быстрее работать не могут. Ай да Менхеперр, шакалий сын!».
Люди из свиты, повинуясь рефлексу, тоже разразились привычным ненастоящим хохотом.
«Да, Артурчика, видать, взяло сильнее нашего», – подумал Нумий, глядя на хохочущего Рахотепа.
«Ага, Серёга, не говори, – подумал Рахотеп, – его в Египте постоянно развозит. Видать действует исторический фактор: угнетённый народ, исход в землю обетованную, вся херня… В Турции он так себя не ведёт никогда».
«В Турции… почему он вспомнил про Турцию?! – пронеслось в голове у Сергея Петровича, который только что был причетником Нумием, а теперь очнулся и осознал себя Заганос Пашой, великим визирем султана Мехмеда второго, завоевателя Византии. «Дык в Турции бизнес у меня: отели, девочки, туризм короче. Баксов немерено сюда влил. Потому я и вспомнил…».
«Что?»
«Я говорю – чего ты виноград не ешь? Сладкий, как песня гурий!», – прозвучал голос Зенгира, пузатого богача знатного рода, который попал в окружение Султана благодаря огромным финансовым вливаниям в его военное дело.
Великий визирь пришёл в себя и посмотрел на огромный серебряный поднос, на котором лежала целая гора гроздей сладкого местного винограда. Все неясные мысли, явно насланные злым шайтаном, выветрились из его головы, и он снова окунулся в дружескую атмосферу победного пира.
Перед огромным персидским ковром с яствами и кувшинами сидели и лежали несколько человек. Во главе почтенно восседал, скрестив ноги, сам Великий султан в праздничном наряде из белого и синего шёлка, в белоснежном, украшенном рубинами и сапфирами тюрбане. По сторонам располагались его ближайшие соратники: вышеупомянутый Великий визирь полулежал прямо напротив султана, справа сидел Махмуд паша, полководец и глава стражи, слева – Юсуф, и, собственно, Зенгир.
Юсуф, имевший такую же слабость к гашишу, что и Дмитрий Дмитриевич, был, подобно Зенгиру, богатым толстяком, всегда находящимся при Султане, кроме тех случаев, когда оный отправлялся на поле брани. Битв оба богатея не любили по причине сильного страха перед оными, и предпочитали отправлять свою преданность большими платами на содержание янычар и войска.
Мехмед второй, как истинный могучий воин и блестящий полководец, веселился всегда сдержано, даже празднуя большие победы. О его соратниках этого сказать было нельзя. Поесть, выпить, отведать кальян и развлечься с женщинами (особенно – с пленными неверными) они были совсем не дураки. За окнами была ночь, слышались редкие крики о пощаде и душераздирающие вопли. Хрипы и стоны посаженных на кол последних защитников павшего Константинополя были, конечно же, не слышны. Подходил к концу третий, последний день, отпущенный султаном на разграбление города.
