Никита Королёв
Я никогда не буду частью большой истории
Стараясь не прослыть занудой, я сказал, что все застои в голове, что, если они есть в одном месте, они будут возникать везде, но есть и мнимые желания, которым и нормально не воплощаться, и так далее. На слова же Прокофия о том, что не быть ему ни писателем, ни художником, я возразил, что зарекаться на этот счёт уж точно не стоит, потому что это далеко не только от него зависит. Монтэг подтвердил мои слова, процитировав Быкова: «Мимо жопы не сядешь». Отсмеявшись, мы наконец поняли, что по этой дороге мы придём не в Истру, а, скорее, в онкологический центр, поэтому развернулись и направились к той станции, на которой сошли.
После некоторого смятённого молчания Мистер Монтэг попросил меня рассказать одну историю о продвижении собственной музыки, которой я как-то заинтриговал его в личном разговоре. Ну, я рассказал: постучался однажды ко мне в личку мелкий рекламный бес, а я купился, впустил его, так сказать, в своё сердце, заплатил ему пятнадцать тысяч за полный апгрейд проекта… Ну, апгрейд-то какой-никакой был, а вот реклама… «Но да об этом в конце» – сказали во мне остатки стыда, и я заговорил про концерт, организованный этой шарашкой, тоже сплошь надувательский. Говорю, мол, всем музыкантам поучение: ну не думайте вы, что, если в интернете, где поддержать можно кликом мышки, вас никто не поддерживает, это сделают на концерте, куда ещё нужно переться на своих двоих.
И пока я поучал, Монтэг вдруг предупредил нас, чтобы мы ни в коем случае не смотрели направо. Я, разумеется, посмотрел и увидел тело бежевой дворняжки, уже поднадувшееся, как напитанная водой вата, лежавшее на обочине в навязчивом обществе мух. Кажется, именно они, мухи, больше всего и пугают меня в таких случаях; с каким-то неожиданным для себя испугом я отскочил на другую сторону дороги. Прокофий в этом плане оказался куда более послушным и, как и было велено, направо не посмотрел. На его вопросы что там мы отвечали что угодно, кроме правды.
Впереди показались уже знакомые кирпичные коробки, и вскоре мы снова очутились на станции. Чисто для проформы мы заглянули в кассу, но та не работала, поэтому мы решили, вернее, просто смирились с тем, что эти пару станций до Истры проедем зайцами.
Уже в поезде я достал телефон и показал, в чём же всё-таки обстояла реклама от «Black Star», как мы условно обозвали эту злосчастную контору: посты в различные «Подслушано» по типу: «У меня разбился градусник, не подскажете, чем собирать ртуть?», а ниже – наша песня. Вот и вся реклама. Все смеялись как-то стыдливо: ребята – переглядываясь, словно боясь меня обидеть; я – зная, что, конечно, больше всего и всех смеху подобен именно я.
Наконец объявили Истру, мы сошли с поезда, уткнулись в турникеты на выходе с платформы, вернулись, спрыгнули на пути (каждый прокричал что-то религиозное), прошли по тропинке вдоль забора, широко и бессовестно протоптанной, миновали автовокзал, вежливо помотав всем «такси-таксистам» головой, и вверили себя случайности. У цилиндра-афиши с анонсами местных театральных представлений мне позвонила мама, я объяснил где я, как и почему (когда я уезжал, она ещё спала), и мы двинулись дальше.
Я всегда удивлялся тому, что у таких маленьких городков словно бы нет смыслового центра: ты просто идёшь мимо высоких рыжих новостроек, магазинов, остановок, парков, ТЦ, пока не оказываешься на пустыре или границе леса, тогда как город, будто счастье, не успев показаться, остался где-то позади.
Монтэг рассказывал о своих намерениях походить летом по каким-нибудь квартирникам, чтобы понемногу привыкать к сцене и публике. Условились как-нибудь вместе выступить.
Мы пересекли перекрёсток и, продолжая идти прямо, стали спускаться по дороге, уходившей под небольшим уклоном вниз, мимо старых, ещё царских времён, одноэтажных домиков.
Разговор всё вился вокруг музыки: мы говорили о сценическом страхе, со светлой грустью вздыхали по прошедшим концертам, и я пытался нравственно оправдать свои полигамные отношения с барабанщиками, мол, пусть с нами играет кто хочет, главное, чтобы музыка звучала. Прокофий, тихонько вмешавшись в разговор, отпросился в магазин, мимо которого мы в тот момент проходили. Закупиться решили все, и из магазина каждый вышел с мороженым.
Вдали за деревьями засверкала куполами белая, окружённая белыми же крепостными стенами громада, и я сразу понял, что это Новоиерусалимский монастырь; мы были в нём примерно год назад с семьёй моего набожного дяди, когда жили у них на даче.
Мы перешли проезжую часть и зашагали по широкой, ведущей к крепостным воротам дороге. По бокам оставались попрошайки, церковные лавки и высоченные тополя. Мы меж тем сошлись во мнении, что нашим родителям очень повезло с нами, ходящими по воскресеньям в храм, причём так, что левая наша нога не знала, куда ведёт нас правая.
У ворот мы остановились, чтобы доесть мороженое. Хоть мы понимали, что никаких указаний на этот счёт в Библии нет, мы всё же решили не искушать местную охрану. На позеленевшей от времени створке ворот висел плакат, стилизованный под крёстное знамение и предупреждавший о террористической угрозе. Монтэга это очень позабавило; я же стал объяснять ребятам сакральный смысл христианского креста: вертикальная перекладина – любовь к богу, горизонтальная – к человеку.
С мороженым было покончено, я бегло перекрестился, ребята воздержались, и мы вошли на территорию храма.
Опрятный газон, плиточные дорожки, храм и крепостные стены, белоснежные, сияющие словно каким-то своим, внутренним светом, – всё это мне казалось фантастическим, а Монтэгу – фентезийным, игровым. Будто локация в MMORPG, как он сказал. Я долго искал в себе силы, чтобы наконец поделиться своими взглядами на веру, сильно изменившимися – вернее, просто появившимися – после прослушивания лекций отца Андрея Кураева, ныне расстриженного. Без лишних подводок я начал, мол, не могу больше верить во всё подряд, слизывать сливки самых умных духовных учений, хотя космополит на левом плече настоятельно рекомендует смотреть на всё шире, ведь религий – пруд пруди, и разве это уже само по себе не исключает истинность какой-то одной?
Я всё продолжал говорить в таком ироническом ключе, меж тем как поднявшийся ветер дул всё сильнее, унося мои слова, пока я наконец не замолчал, уставившись с полубезумной улыбкой на Мистера Монтэга и как бы спрашивая его взглядом, понимает ли он смысл происходящего. Монтэг с такой же точно улыбкой, как у меня, проскрежетал: «Заткнись». Уже сквозь смех мы стали предполагать, что же будет дальше: может быть, ветер зашвырнёт меня на колокольню или поднимет вверх и шваркнет об землю? Так мы обошли храм почти по кругу и встали у входа. У Прокофия не было чем покрыть голову, я был в шортах, но мы всё же решили попробовать войти; я только повязал вокруг талии, как юбку, чёрную кофту Монтэга.
В прошлый раз, в разгар чумы, несмотря даже на Пасхальную пору, храм пустовал. Сейчас в нём было почти так же людно, как в Иерусалимском подлиннике. Мы прошли мимо прилавка с «мерчём», как его окрестил Монтэг, мимо подсвечников, свернули в арку, с двух сторон расписанную библейскими сюжетами, и оказались перед Кувуклией – часовней Гроба Господня. К ней стояла очередь, а желанием попасть внутрь, кажется, никто из нас не горел, поэтому мы зашатались по храму, задирая голову к высоченному потолку и останавливаясь у грандиозных фресок. Возле одной из них Монтэг поделился своим духовным опытом: каждый раз бывая в храме, он что-то испытывает, только вот что именно, он не знает. Мои наводящие вопросы этого чувства не прояснили.
Мы ещё побродили по храму и, пройдя мимо большой гранитной плиты, неприметно лежавшей в углу, набрели на вход в какое-то подземелье. Сбоку висела табличка с надписью «Святой источник». Мы спустились по каменным ступеням и оказались в небольшом помещении с иконами, кандилами и небольшой угловой лавкой. Здесь мы купили пластиковые бутылки для святой воды, после чего спустились по ещё одной лестнице уже к источнику. Он располагался в маленькой комнатке, заставленной железными баками и сейчас заполонённой группой туристов. Экскурсовод рассказывала, что, когда в советские годы храм вместе с монастырём закрыли, источник почти пересох, на его месте долгое время была только грязная лужа, но, когда сюда вернулись монахи, он забил вновь, и сейчас воды хватает всем даже на Крещение.
Мы наполнили бутылки, пропустили выходивших от источника людей, а сами остались ещё ненадолго внизу. Я продолжил свою речь о том, что в христианстве нет понятия сансары, потому как христиане не верят в то, что мир – заколдованный круг, которого вдобавок ещё и нет и из которого можно спастись в нирване. Монтэг же с Прокофием обсудили читаемую последним антиутопию некоего Панчина, науч-попá, который, как мне рассказали, ходил по разным оккультным собраниям и прямо на них развенчивал всю эту грошовую мистику; в книге же (названия не помню) Прокофию был интересен эпизод, когда на судах прибегали к помощи астрологов, гадалок и хиромантов.
