Никас Славич
Путь одиночки
– Это близняшки с псевдонимами Чакра и Мана, соседи по выставке.
В зале Мирослав убедился, что творения двух сестёр под стать их внешнему виду: аляповатые, бьющие в глаза яркими красками, непонятные. На всех картинах – неясные контуры разноцветных пятен. Даже с развитой фантазией Мирослав не понял, что у них на первом рисунке: пьяный дракон или сломанное фортепьяно?
Картины на противоположной стене резко контрастировали с работами двух юных художниц. В творчестве Корнева чувствовалась жизнь, она пробивалась горным чистым источником на одном полотне и прорастала подснежником сквозь сугробы на другом; пламенела красками заката и рассвета; тянулась к солнцу ветвями деревьев. Мирослав знал, что частичка души осталась в каждом мазке.
Но посетители больше интересовались работами Чакры и Маны. Они пытались понять, что кроется за неясными образами, но не желали вглядываться в картины Мирослава, искать в них чистые порывы души. Люди не задерживали взгляд на произведениях, считали их незамысловатыми. Всё, что нарисовал Мирослав, не напирало на зрителей яркими красками или вычурными образами. Его картины взбудоражили бы душу ценителя живого, естественного, но в суетливой столице России подобных людей осталось мало. Здесь все привыкли к другим художествам, вроде тех, что висели напротив.
– Ой, ну мы так рисовали только в юношестве, – резким голосом заметила Чакра (у неё, как пояснил Андрей, цветная точка смещена влево, а у сестры вправо. Мирослав еле сдержал назойливую шутку про снайперскую винтовку).
– Да, вроде взрослый мужчина, а рисуете с детской наивностью, – добавила Мана. – Поглядите на другую стену – поймёте, как рисовать надо.
Мирослав не стал им ничего отвечать. Горький комок засел в горле. Его грызла обида, что творения не оценили по достоинству, да ещё и взялись поучать, «как надо» – и кто! Две девчонки, обе моложе лет на десять!
Конечно, он мог обмануть себя мыслью: «Да у них ещё ветер в голове, что понимают в искусстве?», – но реакция остальных посетителей обеспокоила Мирослава. Они не смотрели и не желали вглядываться в его картины, зато наперебой хвалили двух девиц. Близняшки высокомерно глядели на конкурента с невысказанной мыслью: «Да как он посмел разделить с нами выставочный зал?»
Андрей снова пытался доказать кузену несовременность картин, говорил про новые течения в живописи. Мирослав не прислушался. Сердце, как и в день вручения премии, разбилось на тысячи осколков. Несостоявшийся писатель и художник почувствовал себя раздавленным и растоптанным; накатила утренняя усталость. Не удержался, чихнул. Мгновенно по всему залу чёрной змеёй осуждения пополз шёпот. Его унизили не за художества, а за болезнь.
– Нет, ладно нарисовал простецкое, деревенское, но простить, что пришёл нас всех заражать, невозможно!
Мирослав не знал, услышал он слова наяву или в воспалённом от болезни воображении. В голове помутилось. Яркие краски картин близняшек больно ударили по глазам, вызвали тошноту. Он почувствовал, что проваливается в пропасть, и без сил упал на пол.
– «Скорую»! – крикнул мужчина слева. Слово едва не потонуло в поднявшемся ропоте. Посетители не стесняясь возмущались. Пожилая супружеская пара заторопилась прочь из музея, другие люди отошли подальше от упавшего художника. Андрей попятился с опаской – боялся заразиться. Но всё-таки достал смартфон и вызвал бригаду санитаров.
***
Яркий свет мешал ему заснуть, раствориться во мраке. Тьма обещала забытьё, избавление от страданий измученной души. Свет бил изнутри, накатывал волнами. Мирослав благодаря ему не срывался в пучину небытия. Он понимал: если свет исчезнет, жизнь оборвётся. Но пауками лезли в голову тёмные мысли, свивали мрачные паутины: «А стоит ли жить в жестоком мире, не принимающем талантливых одиночек?». Вспышки придавали сил Мирославу, позволяли разрубить ловчие сети смерти.
Внутренняя борьба не затихала ни на мгновение. Воспоминания о Веронике и крохотная надежда на певческую карьеру позволили не сдаться. Мирослав не дал тьме подступиться, сражался с болезнью, преодолевал её, словно легкоатлет-барьерист.
Тьма вынужденно отступила, яркий свет наполнил всё тело. Корнев открыл глаза, увидел обычную больничную палату.
– Пациент очнулся, – произнёс мужской голос. Мирослав осторожно повернул голову – опасался, что боль вернётся, но движение далось легко. Перед ним предстало лицо санитара – обычное, овальное, частично скрытое под белой маской.
В голове роем завихрились мысли, внутренний голос зашептал Мирославу: «Маски, сорви маски, увидишь истинную суть, прозреешь, поймёшь».
Рука против воли потянулась к санитару, чтобы заглянуть под маску. Мужчина опасливо попятился и произнёс:
– Лежите, больной, вам ещё нельзя вставать.
Мирослав опустил руку обратно. «Что на меня нашло?» – озадаченно подумал он.
В палату вошли два врача, тоже в масках, и снова в голове Мирослава возник шёпот: «Увидишь, что под маской, истинную суть». Корнев застонал и замотал головой, чтобы прогнать наваждение.
– Больной, что с вами? Плохо? – участливо спросил один из врачей.
– Голова, – промолвил Мирослав. Он едва узнал собственный голос, охрипший и слабый.
Апатия и тьма снова попытались завладеть разумом. Внутренний шёпот отличался от предыдущего, но тоже давил на сознание: «Не бывать тебе певцом, теперь нет голоса». Корнев застонал в отчаянной борьбе с собственным бессилием. Затем вернулся иной шёпот, более навязчивый: «Сорви маски, сорви, сорви! Узнай то, что скрыто». Мирославу померещилось: безумие овладевает им. В отчаянии закрыл глаза с надеждой снова увидеть внутренний свет. Но не ощутил ничего, кроме тьмы – и безликих голосов в ней, шепчущих, зовущих, не дающих покоя.
– Вам лучше отдохнуть, – раздался голос рядом и одновременно – словно из отдалённых галактик. Мирослав почувствовал укол.
Мрачные шепотки не отпускали его, не давали возможности пошевелиться. Но один голос – разума – произнёс и успокоил: «Лежи, всего лишь снотворное. Тебе полегчает».
Спустя минуту Мирослав погрузился в спасительный сон.
***
С каждым следующим пробуждением он чувствовал себя всё лучше. Понемногу отступили головная боль, вялость, тошнота. Мирослав больше не чихал и вскоре свободно ходил по палате. Не тревожили навязчивые голоса в голове, хотя Корнев не раз возвращался мыслями к услышанному, не в силах понять, что всё это значило. Но разгадка не приходила, и Мирослав перестал гадать. Главное – выздороветь.
Постепенно крепчал голос. Через пару дней нормально разговаривал, а в день выписки запел, чем немало удивил врачей и пациентов. Мирослав гнал прочь от себя болезнь и мрачные мысли, старался не вспоминать неудачи. Пение оценили все, сказали, что у него прекрасный голос.
– Раз пациент поёт, он точно выздоровел, – шутливо заметил доктор.
То, что никто не стал критиковать его вокальные данные, обнадёжило Мирослава. Когда вернулся к Андрею, он заверил кузена, что полностью поправился и готов принять участие в концерте. Пока двоюродный брат с кем-то созванивался, договаривался насчёт выступления, Мирослав взял бумагу и ручку. Он размашисто набросал текст песни, исполненной в больнице. Затем, когда кузен сообщил, что выступление через две недели, написал на другом листке тот же текст и отдал, чтобы композитор написал музыку. Этот вид творчества не давался Мирославу, но скорей от недостаточности знаний, чем из-за отсутствия вдохновения. Андрей читать стихи не стал, заявил, что не хочет «сглазить».
– Да ты причём? – удивился Мирослав. – Мои прошлые неудачи – вина тех, кто не желает воспринимать настоящую культуру, кто привык к помпезному и выпячивающему себя искусству.
Андрей покачал головой, но спорить не стал.
Дальнейшие дни слились в один. Мирослав постоянно тренировал голос – не разбираясь в нотной грамоте, он инстинктивно чувствовал фальшь. Брал то высокие, то низкие ноты, тянул гласные звуки как можно дольше, самостоятельно разучивал правильное дыхание. Занимался Мирослав обычно днём, когда Андрей и соседи по дому находились на работе.
Во время подготовки он берёг себя, гулял только по примыкающей к дому улице. Первый снег ещё не выпал, хотя ноябрь подходил к печальному концу. Мирослав, конечно, хотел погулять на природе, посетить Серебряный бор. Опасался, что не удержится от искушения попробовать ещё раз окунуться в ледяную воду. Внутри жила твёрдая уверенность: заболел не столько от неумеренности в «моржевании», сколько из-за расстройства и разочарования, что не удалось стать ни писателем, ни художником. На краю сознания промелькнула утешительная мысль, что написанные картины и роман с рассказами делают его и тем, и другим.
Мирослав дал себе твёрдое слово поберечься перед выступлением. «Певцом я точно стану, все положительно отозвались», – с этими мыслями и надеждами на будущие свершения он тщательно готовился к выступлению.
В один из дней Андрей принёс на флэшке музыку, написанную одним из начинающих композиторов на стихи Мирослава.
– Только он просил тебе передать, что музыку на стихи писать сложнее, чем наоборот, – заметил Андрей. – Поэтому в следующий раз послушаешь записи композитора, попробуешь сочинить сам.
Если говорить честно, Мирослав не любил себя ограничивать в творчестве, а потому не понимал, как это – писать стихи, идеально подходящие к музыкальной записи. «Хотя, наверно, композитору тоже пришлось непросто, когда подбирал мотив», – подумал он и дал себе слово в случае успешного выступления записаться на музыкальные курсы, освоить нотную грамоту и попробовать силы в новом направлении.
Благодаря урокам Андрея и Ларисы он освоился с планшетным компьютером. Сбросил запись, прослушал её. Композиция понравилась, хотя местами не совпадала с ритмом стихотворения. Мирослав заменил пару слов, чтобы мелодия идеально подходила к написанным строчкам.
На следующий день, когда все ушли на работу, Мирослав включил на планшете запись и поставил её на повторное воспроизведение. Затем долго и без перерыва репетировал, старался добиться идеального звучания. Через час пот валил с Мирослава градом.
После репетиции он остался доволен получившимся результатом. Мирослав почувствовал непередаваемое парение души. Творческое начало осталось его уделом и призванием в жизни. «Нипочём все трудности, если занимаюсь любимым делом!» – подумал Мирослав и с воодушевлением повторил припев.
С каждой репетицией песня и собственный голос звучали намного лучше и приятнее. Предстоящее выступление не страшило. Мирослав запретил себе думать о возможной неудаче.
Накануне концерта почти не волновался, хотя смущала мысль, что зрителей будет не десять-двадцать человек, а больше тысячи. Вдобавок, на одной сцене с ним выступят именитые артисты. Но благодаря репетициям посчитал себя полностью готовым к предстоящему событию. Огорчило отсутствие Вероники – по слухам, навсегда уехала из столицы. Но Корнев не терял надежды найти любимую – глядишь, отправится на гастроли.
Вечером двадцать девятого ноября Андрей повёз кузена в концертный зал. Конечно, без помощи двоюродного брата Мирослав никогда не выступил бы на подобном мероприятии. Большинство исполнителей не нуждались в представлении для московской публики, хотя Мирослав не разбирался в современной музыке и не знал многих артистов.
Публика разоделась по странной моде добавлять перья в костюм. Люди ожидали начала концерта в холле. Мирослав с Андреем прошли за сцену, где сновали переодевшиеся исполнители. Кузен специально для выступления одолжил светло-серый костюм-тройку. Он почти подходил по размеру. Мирослав гордился тем, как элегантно на нём смотрится новый наряд, подчёркивает культурность и внутреннюю творческую силу.
Но не все певцы решили предстать перед зрителями в строгих костюмах. Многие выбрали молодёжную, крикливую одежду. Девушки нарядились в платья с глубоким вырезом на груди, демонстрировали всем напоказ женские прелести. У Мирослава подобный эпатаж вызвал отвращение: считал, что в каждой женщине ценна загадка, скрытая тайна, это касается и душевных качеств, и внешней красоты.
Он решил не обращать внимания на крикливо разодетых девиц. Вскоре концерт объявили открытым, и музыка ударила по ушам – Мирослав решил, что звукорежиссёр не отрегулировал громкость. Но никто не обратил внимания, все, похоже, привыкли к подобному шуму.
Первыми выступали разодетые девицы. Мирослав еле выслушал песню, полную пошлых намёков и глупых фраз. «Странно, что им доверили открывать концерт», – удивился он и отметил, что девушки не всегда попадают в ноты. Он и представить себе не мог, что новая молодёжная группа вдобавок пела под фонограмму.
С каждым последующим номером в душе Мирослава прибавлялась щемящая тревога. Не верил, что эстрада, высокое искусство вокала опустились так низко. Аритмичная музыка била по ушам. Вдобавок, упал уровень культуры в смысле и словах песен – «Мулатка-шоколадка», «Чумачечая весна» или просто бессмысленный набор звуков.
Непосредственно перед выступлением его посетили мрачные мысли: «И зачем только согласился прийти на концерт? Кому я нужен с обычными песнями? Здесь все привыкли к другим текстам – бездушным, написанным под заказ, к однодневкам, что не останутся в вечности, а сотрутся из памяти через пару лет».
Думы оборвались, когда он услышал слова конферансье: «А сейчас выступает талантливый певец из села Лазо Приморского края Мирослав Корнев». Волнение вернулось, сердце затрепетало, но не в сладостном предвкушении, а в страхе повторения прошлых неудач. Немыслимым усилием воли Мирослав справился с собой и вышел на сцену. Полный зрителей зал встретил молчанием – никто не знал нового исполнителя. Зазвучала музыка, и Мирослав запел чистым, звонким голосом:
Светлая земелюшка ручейком поила,
Ласково говорила: «Где же твоя сила?»,
Ясное солнышко лучами омывало,
А с рассветом встало с колен и не пропало.
Кланялась берёзонька, совет подавая,
Зная, нет ничего лучше родного края,
Ветер тяжким вздохом пронёсся над водою:
«Я каплями умою, от всех бед укрою».
Мирослав набрал воздуха в грудь, чтобы затянуть величественно-нежный припев, но бессильно выдохнул. Гул и свист в зале оглушили. Музыка прервалась, на первом ряду мужчина выкрикнул с места: «Уходи прочь, деревенщина!», а разукрашенная девица швырнула мелкую шпильку – благо, не попала.
Рядом возник высокий парень, один из тех, кто выступал раньше. Несмотря на обманчивую внешность, он кулаком нанёс мощный удар по нижней челюсти Мирослава. У певца на мгновение померкло в глазах. Он зашатался, едва устоял. Зрительный зал неистовствовал; мужчина кричал: «Врежь ему! Ещё! Давай!». Мирослав увернулся от очередного удара. Парень рявкнул:
– Убирайся прочь! Тебе не место на этой сцене!
И Мирослав окончательно сдался, опустил плечи и голову. Под улюлюканье толпы, жаждущей зрелища, ушёл прочь. Его провожали ухмылки других исполнителей. Корнев чувствовал себя униженным и раздавленным. Только сейчас осознал, что изначально не имел шанса на успех. Разукрашенная, разодетая, расфуфыренная публика не понимала и не ценила настоящего искусства, отвергала истинную культуру и подменяла её массовой пошлостью и бездарностью.
