полная версия

Наталья Николаевна Землянская
Сказки для недетей

– А куда мне было идти?.. Лёха сказал: надо разбежаться, – пояснила девчонка, размазывая по щекам кровь и сопли. – Если бы мы по уму всё сделали, а то кинулись с бухты-барахты!

Теперь она должна возместить убытки или отыскать своего подельника. А пока люди Азамата погостят в пригороде у её матери. Об этом Машка тоже не подумала заранее. Дурища…

Спросите, почему я не послал её к черту? Не потому только, что не сумел доказать налётчикам свою непричастность. Просто она ведь не бросила меня, беспамятного, замерзать на морозной декабрьской улице. А могла… Глядишь, и не попалась бы.

*****

Первые сутки Машка тратит на поиски дружка. Приятель, конечно, не отвечает на звонки. «Абонент временно недоступен…» В интонациях автомата – неприкрытая издёвка. Матери она не звонит, но не сомневается, что Азамат выполнил свою угрозу. Вечером девушка долго молча сидит в кресле, бессмысленным взглядом буравя стену. А потом начинает выть. Громко, надрывно, в голос.

Моего терпения хватает ненадолго. Сначала трясу её за плечи, бормоча какие-то нелепые слова, потом наотмашь бью её ладонью по щеке. И ещё… Она резко умолкает.

– Собирайся! – мой приказ так же груб, как и пощёчины.

Неведомый, новый ритм управляет моими поступками. Машка, я попробую тебя спасти. "…Я рыбий бог включаю и выключаю рыбье солнце… корм насущный подаю им днесь…не ввожу их во искушение… но избавляю от лукавого…"

Мы выходим на улицу. Ночь, мороз, слепые фонари… Машка не задаёт вопросов. Это – хорошо: ведь мой план ещё более сумасброден, чем её идея быстрого обогащения, приведшая к краху. Не уверен, что нам повезёт, но лежать на диване, ожидая нового визита бандитов, глупо.

Ловим тачку и едем за город. Пропетляв по просёлкам, машина оставляет нас перед группой приземистых зданий, огороженных высоким решётчатым забором. Мигнув габаритными огнями, такси торопливо исчезает в ночи. Холодно, ветрено, неуютно… Ощущение, будто мы совсем одни в этой непроглядной черноте, где умерло солнце. Тёмные строения за решёткой кажутся надгробиями великанов. Кое-где горят окна, их свет мертвенно-бледен и неприветлив. Взяв Машку за руку, – то ли для её спокойствия, то ли для собственного, – я иду вдоль забора в поисках ворот. Это место хорошо мне знакомо, но я чувствую себя так, будто кто-то нарочно путает меня. Глупо, конечно, но чтобы не сбиться, другой рукой веду по прутьям решётки. Бум-бум-бум… Проходит вечность, и я уже начинаю подозревать некое колдовство, когда вдруг вижу ворота. Нашариваю в кармане пропуск. В маленькой кирпичной будочке – сонный охранник.

– Ты чего это не в свою очередь? – интересуется он.

Надеваю на лицо скабрезную улыбку:

– Да вот нам с девушкой приткнуться негде…

Охранник пожимает плечами. Он знает, что я и раньше ночевал здесь, когда ссорился с квартирной хозяйкой или со своим разлюбезным.

Пройдя длинной замёрзшей аллеей, попадаем внутрь одного из зданий – пропуск открывает нам очередные двери. Там тепло и неуютно. Пахнет зверинцем и лекарствами. Когда мы оказываемся в плохо освещённом холле второго этажа, Машка наконец размыкает губы:

– Это больница?

– Почти.

Это – «дурка». Я работаю здесь санитаром и уборщиком. Двух курсов мединститута вполне достаточно для того. Можно было ещё пристроиться в морг, но я не смог там.

– Навестим тут одного товарища…

Я не вдаюсь в подробности. Иначе она и меня сочтёт сумасшедшим.

Оставляю Машку на скамеечке в коридоре, сам иду в дежурку. Там, перед маленьким телевизором сидит Михайловна, медсестра. Её тоже не удивляет мой визит.

– Чё, – лениво интересуется она вместо приветствия, – раскладушку дать?

– Не, ключи дай от третьей, хочу с Немым пообщаться.

Она отставляет в сторону чашку с чаем, и внимательно смотрит на меня:

– А помер он.

Смерть – нередкий гость здесь. Но Немой, нестарый ещё мужик, был вполне здоров. Если не считать головы.

– Докололи? – зло интересуюсь я.

Михайловна заговорщически оглядывается по сторонам:

– Повесился!.. Главный такой разгон всем устроил!

Михайловна рассказывает детали, и сетует, что теперь, видимо, главного попрут на пенсию. А жаль… Но это сейчас не важно, хотя я весьма уважаю старика.

– К нему парнишка накануне приходил, – мрачно продолжает медсестра. – Чернявенький такой, смазливый. На тебя, кстати, похож… Брат, что ли? Сигареты принёс, печенье. Я ещё удивилась: Немого ведь никто не навещал…

Зато я не удивлён. Я словно наяву слышу шерстяной, хриплый голос: «Ты понимаешь, что можно срубить на этом бабла?..» Нет, братишка, я-то всё теперь понимаю. Это ты не сечёшь, что деньгами не спасти того, кто проиграл собственную жизнь. Здесь нужно иное.

Михайловна наливает мне чаю и пододвигает вазочку с дешёвыми конфетами. Я отказываюсь от чая, но беру один леденец, – он такой же круглый и бледно-жёлтый, как солнце за окном в тот день, когда я разговорился с Немым…

*****

…Он стоял у окна, спиной к подоконнику, и мне было плохо видно его лицо. Я так и запомнил: тёмный силуэт на фоне белёсого неба и маленький диск зимнего солнца над его плечом. И ещё – морозные узоры на стекле.

–…я только понять хотел, куда она детей дела? Фотографии показывал… Там и свадьба наша, и мальчики… Мне даже мать не верила, говорила: ну, не может такого же быть! А я – что? Я и сам засомневался, особенно, когда стали меня проверять: вдруг и правда с ума сошёл? Но фотки-то – вот! Она на них была. Точно она! Я ещё спрашиваю: откуда же, мол, тогда имя твоё знаю, и адрес, и родителей? Про детство рассказывал – мы с малолетства знакомы были. Так она кое с чем соглашалась, да! Было такое! Только тебя, говорит, не было… Как же не было, когда – вот он я!..

Он говорил, а я слушал. Немой никогда ни с кем не разговаривал, за что и получил своё прозвище. Он находился в клинике уже несколько месяцев и за всё это время не произнёс на людях ни слова. Не знаю, что подвигло его на исповедь. Может, он и не со мной говорил, а с кем-то, видимым ему одному?

До этого я знал про него лишь, что он преследовал некую женщину, утверждая, что она – его жена, и что у них есть двое детей, которых она якобы «куда-то дела». А та даже не была знакома с ним, пока однажды он не возник на её пороге со странными претензиями. Бедняжка промучилась немало времени, пока его признали невменяемым и насильно определили в клинику.

И вот я стоял, в обнимку со шваброй, и слушал его шелестящий голос, отвыкший от слов:

–…этот тип говорит: всё можно, только за определённую плату. Если бы знал я, чем кончится, разве согласился?.. А так, думаю: фу ты, мелочь какая! Да и вообще, брешет, небось! Нельзя ведь такое взаправду!

Гипнотизирующий глаз солнца над его плечом затянули облака, тогда я очнулся и сдвинулся с места.

– Слушай, найди его, а?.. – видя, что лишается слушателя, Немой вдруг двинулся ко мне, и не успел я опомниться, как он встал передо мной на колени. – Пусть вернёт всё, как до нашего разговора было! Не могу я так больше!..

*****

Сунув леденец в рот, прощаюсь с медсестрой. Гибель Немого расстроила мои планы. Разве что попробовать отыскать того, о ком он говорил?

Машка ждёт меня там, где я оставил её. Взгляд у неё такой же, как у Немого во время его монолога – застывший и отрешённый. Машка не спрашивает меня, что я делаю и зачем. А я трачу целых два драгоценных дня, чтобы выяснить недостающие детали. Из карточки убитого узнаю его бывший адрес. От соседей – где живёт его мать. Не знаю, почему та стала со мной общаться: помятый, со следами побоев, я похож на бродягу, а не на следователя, коим нахально представляюсь. Очевидно, ей просто всё равно: в её глазах застарелая усталость. Совсем как у сына.

– Когда господь хочет наказать человека, он лишает его разума, – тихо говорит она. – За что он покарал его?

Я тоже не знаю ответа. Немой был обычным. Как все мы. В меру ленивым, в меру беспечным, в меру подлым. Ни больше, ни меньше. И однажды он попал в ловушку. А рядом оказался тот, кто предложил выход.

Мать показывает мне те самые фотографии: там он гораздо моложе и выглядит счастливым. Рядом с ним – женщина и двое пацанов. Я невольно вспоминаю свои снимки, найденные Машкой. «Там, за стеклом – небо рыб… они мечтают о нем…» Немой тоже был рыбой и тоже мечтал.

– Не знаю, кто это с ним… У него не было детей и он никогда не был женат. Не успел, – по щеке старой женщины сбегает слезинка. – А та, которую он преследовал, она и вправду очень на эту похожа…

В правдивости её слов я убеждаюсь воочию, когда нахожу женщину, что в своё время пострадала от притязаний погибшего. Она не сообщает ничего нового. А главное, она тоже ничего не знает о человеке, которого рассказывал Немой. О том, кто предложил ему странную сделку. Нет, он рассказывал ей об этой истории, но она не поверила: так не бывает. Проще поверить в безумие.

У меня остаётся последняя зацепка, чтобы найти того, кто мне нужен. Если, конечно, он не является порождением помрачённого сознания.

Машка одалживает у знакомой денег, и мы отправляемся в подпольное казино на окраине города. Именно там Немой повстречал человека, которого я теперь ищу. Возможно, отсюда и надо было начинать, не тратя времени на разговоры с очевидцами, но я хотел убедиться, что Немой говорил правду.

Охранников вертепа сильно напрягает наш с Машкой затрапезный вид, но пароли, что дал мне Немой, всё-таки открывают нам двери.

Проводим за игрой четвёртый день из отведённых семи, и пятый. Проигрываем, немного отыгрываемся, потом снова проигрываем. Проигрываем всё подчистую. Кто сказал, что дуракам везёт?..

День шестой. Утро… Мы в парке недалеко от проклятого места. Притащились сюда по инерции – денег больше нет. Я бездумно кидаю снежки в каменную чашу пустого фонтана. В голове – ни одной мысли.

– Я должна вернуться! – вдруг говорит Машка. У меня ощущение, что с этими словами она вытаскивает из тела огромную занозу. – Вернусь, отработаю… На трассу выйду или ещё чего, что прикажут. Отработаю я им эти чёртовы деньги! – кричит она в пространство, срываясь на визг.

– Девочка, – проникновенно говорю я. – Ты не понимаешь, что никакие деньги нам не помогут?

– А зачем мы тогда тут маемся?! – она враждебно смотрит на меня. В её глазах – ожидание подвоха.

– Подумай сама, – терпеливо объясняю ей: – вот сколько тебе нужно для счастья?

Она мгновенно называет цифру. У неё давно всё подсчитано. Я начинаю истерично хохотать:

– Тебе хватит? А почему не больше?

– А что? Мало?.. – огрызается Машка.

– Девочка, – снова говорю я и глажу пальцами её щёки, легонько касаясь губами их мрамора. – Глупая девочка! Но ведь ты не станешь другой. И вся грязь, что скопилась в тебе, вся твоя горечь, – они останутся с тобой. Ты будешь помнить обо всех, кто тебя предал, и снова будешь ждать обмана. Что с этим-то делать?.. – я охватываю ладонями её лицо, пытаясь согреть его дыханием.

Но она вдруг устремляет взгляд куда-то позади меня: в её расширившихся глазах – отражение тёмной фигуры.

Это – он!

Почему я так уверен в этом?

– Раз искал меня, значит, цену знаешь, – утвердительно говорит пришелец. Голос у него вполне обычный. Стариковский, дребезжащий.

Не поворачиваясь, спрашиваю, как можно равнодушнее:

– А эксклюзивные условия возможны? – а сам смотрю в её глаза. Мне и не нужно особо разыгрывать спокойствие: мороз и усталость потихоньку превращают меня в дерево.

В пространстве возникает пауза. Отражение в Машкиных глазах становится больше.

– Например?..

– Я бы продал вам свой день рождения, – говорю я.

– Ловко, молодой человек, ловко! – одобрительно причмокивает пришелец. – Новую жизнь хотите, стало быть?

– Хочу! – весело и дерзко соглашаюсь я и, набрав в грудь воздуха, поворачиваюсь к нему.

Вполне обычный старикан. Выдох-х-хх!.. Я даже чувствую некоторое разочарование.

Машка дёргает меня за рукав:

– Это к-кто?.. – у неё стучат зубы. От холода ли?

Незнакомец вежливо приподнимает шляпу и кивает ей. Но и только… Имя его мы вряд ли узнаем. Немой называл его Продавцом Вероятностей. У парня было мехматовское образование.

– Это – Айболит, – я обнимаю её за плечи. – Он помогает людям. Лечит их от глупости.

У меня – свои ассоциации.

– А-а… он откуда про нас знает? – шепчет девушка.

– Он знает. Потому что мы знаем про него. Сарафанное радио… – Я улыбаюсь. "Айболит" улыбается в ответ: мол, так оно и есть.

Жестом фокусника он извлекает из воздуха перо, чернильницу и стопку бумаги.

– Я по старинке, знаете ли, – извиняющимся тоном говорит он. – Значит, вы, юноша, готовы продать мне один день своей жизни?

– Готов! – подтверждаю я. Ветер усиливается, поднимая лёгкую позёмку.

– А именно …июля …года… – старик сопит и карябает пером бумагу.

Машка ошарашенно взирает на весь этот цирк: я, окоченевший от стужи, безумный старик, рисующий закорючки на листе, висящем в воздухе…

– Подожди, – беспокойно говорит она, – а он тебе – что?!

– Изменение реальности, – словно учитель в школе, разъясняю я. – Понимаешь, всё, что случается с нами, – это цепь вероятностей. Не случилось одно – случится что-нибудь другое. Возможно, более хорошее. Продавая один день, ты вычёркиваешь его из жизни, и тем самым меняешь свою судьбу.

Машка готова поверить. Но…

– Почём ты знаешь, что будет лучше?! – она почти кричит.

– Я не хочу лучше! – кричу в ответ. – Я хочу по-другому!

– Вот и всё, – удовлетворённо кряхтит старичок. Не обращая на нас внимания, он внимательно перечитывает свои записи. – И вам – развлеченьице, и мне – лишний денёк прожить. Осталась только ваша подпись, юноша, и…

Он не успевает договорить: из уголка его рта быстрой змейкой сбегает тёмно алая струйка. Чуть помедлив, он тяжело опускается на колени, покачивается, и падает лицом в снег. Я успеваю увидеть тёмное пятно на его спине. Ветер вырывает из ослабевшей руки лист и уносит, кружа, вдоль снежной аллеи.

Машка что-то кричит, но я не понимаю. Задыхаясь, я бегу вслед за серым клочком бумаги, танцующим между бешено кружащимися снежинками. Он то подпускает меня поближе, то снова улетает, влекомый ветром. Пот заливает глаза, в груди – резь…

Я почти догоняю добычу, но тут кто-то сзади больно бьет по ногам. Падаю, но продолжаю тянуться к свернувшемуся трубочкой листку: он лежит на снегу совсем близко… Человек, что навалился сверху, яростно молотит кулаками по моей голове. Вывернувшись, нечеловеческим усилием подминаю его под себя. Кровь из рассечённых бровей мешает видеть, перед моим взором вращаются и лопаются огненные круги, но я узнал бы нападающего даже с закрытыми глазами: по запаху, кожей, кончиками пальцев… Ослепнув, оглохнув, потеряв рассудок, – я всё равно бы узнал его!

– Зачем ты это… сделал? – я задыхаюсь, мне трудно говорить. – Зачем?!

Он дико скалится, пытаясь вырваться, на его губах пузырится слюна. И тогда я с размаху впечатываю локоть прямо в его лицо.

Теперь он не похож на себя, и мне легче. Связываю ему руки его же шарфом и волоку обратно. Туда, где лежит старик. Тот ещё жив. Видимо, нельзя вот так просто убить подобного ему. У него наверняка найдутся про запас чужие денёчки… Машка сидит возле на корточках и плачет. Я швыряю пленного на снег рядом с его жертвой.

– Быстрей подписывай! – шепчет раненый.

Мой пленник выгибается дугой и орёт:

– А про залог он тебе сказал?!

– Какой залог? – заветный лист в моих руках, и от того ко мне возвращается прежняя уверенность.

– Ты должен заложить двух самых близких тебе людей!

– И что с ними будет?

Но старик молчит и страдальчески прикрывает набрякшие веки. Пульсирующая жилка на виске выдает его притворство. Я злобно пинаю его ногой.

– Это тебе псих из дурки рассказал? – спрашиваю я связанного.

– Да!..

Пробегаю взглядом строки договора: "…покупатель не несёт ответственности за последствия залога…" Двое близких. Угу… Но у меня есть только Машка и этот… Так уж сложилось.

– Ты не сделаешь этого! – шипит связанный. Машка смотрит непонимающе. Я тоже гляжу на неё и в моём сознании вспыхивает стоп-кадр: чёрная улица, неподвижное тело на растоптанном в грязь снегу…

Медленно, точно палач, поднимающий топор, я беру перо… «…глупые рыбы мне нет дела до ваших сомнений и я не слышу ваших молитв в конце концов у меня – свой аквариум своё небо свой бог и те же проблемы…»¹

Монолог

«…Когда молодая женщина возвратилась из собора Св. Стефана с панихиды по Моцарту домой по Грюнангерштрассе, 10, то её муж Франц Хофдемель набросился на неё с ножом в руке. Крик их годовалого ребенка и призывы о помощи самой Магдалены спасли ей жизнь: соседи выломали дверь и нашли женщину в бессознательном состоянии, с многочисленными кровоточащими ранами. Лицо её было обезображено. Муж несчастной покончил с собой…»

«Die Wiener Zeitung» («Венская газета») 9 декабря 1791 г.

… Тихое утро над морем светло и прозрачно. Свежее и юное, оно кажется нарисованным. Нежные пастельные краски: неяркое низкое солнце в туманной дымке, бледно – зеленая гладь воды сливается с таким же небом, белый песок. Чистое прохладное безмолвие лишь изредка нарушают приглушенные крики чаек. Это – абсолютный покой. Всего лишь какие-то минуты, прежде чем растает туман и солнце наберет силу. Тогда водный простор покроется искрящейся рябью, ослепительные пески будут изнывать от зноя, голоса птиц станут насмешливыми и пронзительными, налетит, подгоняя волны, соленый ветер: но это уже – гимн полудню. А пока – утро. Легкое, беззаботное… Краткий миг вечности, когда я могу быть свободным. Могу быть ничем. Просто – быть.

Искупавшись в живительных водах, я возвращаюсь к себе. Тело ещё хранит ласку моря, но утро ушло: меня ждут.

Сегодняшний посетитель – мужчина. Судя по его одеянию, – Европа, семнадцатый век. Что же, это не хорошо и не плохо. Никогда не угадаешь заранее, с чем пожалует проситель, но обитатели разных столетий на деле мало чем отличны, ибо и те и другие – суть люди.

Я щёлкаю пальцами. Воздух наполняется музыкой. Тс-с-с!.. Это одно из моих любимых. Расплавленные в звуках свет и радость. Узнаете? Воистину – бессмертное творение!.. Нет, с его создателем знаком я не был и не принимал в нем участия. Напрасно, напрасно меня порой обвиняют в его злосчастной судьбе! Да и кто сказал, что он был – несчастлив?.. Прожил мало? Зато успел столько, сколь иному не успеть и за три века… Умер в нищете? Да полно повторять вздор! Он зарабатывал довольно. Вот, правда, тратить не умел… Интриги недругов и козни при дворе? Он просто предпочел свободу…. Тихо!.. К чему весь этот спор? – прислушайтесь: разве такие звуки могла родить печальная душа?..

Напряженная поза моего гостя выдает его трепет и благоговение. Но он преклоняется предо мною, а не этими божественными звуками.

Мой гость не знает этих нот: он жил раньше, чем тот, кто сочинил их. Моё время течет прихотливо. Что ж, я расскажу ему о нём. Быть может после гость передумает просить меня об услугах?

Его внимание займу я ненадолго. Ведь как уже упоминалось, сочинитель ко мне не обращался. У него был другой покровитель. И есть лишь краткий эпизод, что косвенно связал нас воедино…

*****

«Ты, Моцарт ², Бог, и сам того не знаешь…»³ Нет, он был – человек. Мне ли не знать, кто ангел, а кто демон? Или тем паче – простой смертный? Этот – был любимцем Неба. Одним из тех, в кого вдохнул Господь не только душу, но подарил искру божью.

Но что же дальше? Хранит ли Бог того, к кому он при рождении был столь благосклонен? Или подобно птице, судьба оперившихся птенцов Его уж не волнует? Хм… я не отвечу вам. Это будет нечестно.

Не стану утомлять прологом. Детали вам известны. Своему гостю я пересказываю вкратце.

В семье он был седьмым. Хорошее число!.. Столь ранний, удивительный талант! Заботливый отец и любящая мать … Долгие переезды из города в город – тряские дилижансы, пыль и грязь дорог, постоялые дворы, любопытная дворня, опасности, подстерегающие путешественников на каждом шагу, болезни… Праздное любопытство дворцов: маленький вундеркинд для них – забавная игрушка; когда он станет старше, ему укажут на дверь… Захолустный Зальцбург и сладкая отрава Вены. Несбывшаяся любовь. Женитьба, против которой так возражал прозорливый отец… Рождение и смерть детей… Предательство жены и ученика, зависть собратьев по цеху… И музыка, музыка, музыка!

Что?.. Да, вы правы: были загадки. Масонская ложа⁴. История Сальери⁵. Человек в черном, заказавший реквием за несколько дней до его кончины⁶. Странные похороны, утерянная могила; наконец, – череп, о принадлежности которого будут спорить столетия⁷…

Но и об этом я не хочу рассказывать. Пускай отгадки ищут книгочеи и буквожоры, обгладывая чужие кости, утоляя нездоровое любопытство и получая свои тридцать сребреников.

Я продолжу.

*****

Её звали Магдалена. Магдалена Хофдемель⁸. Подруга Моцарта… На мой взгляд, такое имя совсем не вяжется с немецкой фамилией. Произнесённое чуть иначе, оно напомнило мне другую женщину – дочь перекрестка миров. Кожа той была смугла, волосы – в цвет южной ночи, глаза… И глаза той, другой, – были совсем иными. Но все равно они были чем-то неуловимо схожи. Сердечной болью?

Магдалена пришла ко мне. Вот так же, как мой сегодняшний гость. Только его привели ко мне тщеславие и похоть, ею же двигало сострадание.

Она говорила, я слушал.

Её история была банальна. Для любого времени. Люди не могут придумать ничего нового. Любовь, Власть, Корысть, Зависть, Жажда, Жизнь, Смерть…. Всё. Причудливые узоры из одних и тех же фигур. Как в музыке: семь нот – и бесконечное число сочетаний.

В её взгляде – немая надежда и отчаянная решимость. Она обратилась ко мне по велению сердца, отчаявшись найти иную защиту. Ей – страшно. Я это вижу. Но как истинно любящая, она цепляется за любую возможность спасти любимого.

Она не знает, что я – не тот, кто ей нужен. Ошибаются те, кто наивно полагает, будто я вершу чужие судьбы. Нет, – на самом деле все идет своим чередом. Я лишь придаю событиям ту или иную окраску.

Визит ко мне стоил ей многого, и она не ведает, какую ещё цену придется заплатить.

Я этого тоже не знаю пока. Все сложится само.

– Итак, фрау Хофдемель, чего же вы хотите? – спрашиваю я после продолжительной паузы.

Тонкие пальцы женщины сминают кружевной платочек. Этот жест – единственное, что выдает её напряжение. Интересно, каким она видит меня?.. Вероятно, её воображение гораздо менее косно, чем у тех, что представляют меня эдаким козлоногим монстром с рогами. На долю секунды я смотрю её глазами: вместо светлого зала с множеством дверей – плохо освещённая комната. Камин еле тлеет, у окна – клавесин, кресло… В кресле – темноликий худощавый человек: у него нечеловечески усталый взор… Ну, с обстановкой понятно, – она проецирует жилище своего возлюбленного. Но неужели у меня и в самом деле такой взгляд?

– Измените же что-нибудь… Для него… – тихо говорит она.

– Что именно? – любезно спрашиваю я. На моём лице непроизвольно появляется саркастическая улыбка. – Любовь? Его сердце одарено способностью любить. Уже одно это делает его счастливцем. Деньги? – в этом месте я презрительно морщусь. – Ему достаточно того, что он имеет. Легкомысленный и честолюбивый, он не рачительный своим деньгам хозяин. Он не знает им цены. Если бы душевные порывы его зависели от их количества… Но вам ведь известно, в чём заключен для него смысл жизни, – и вот тут-то Господь наградил его с избытком!.. Так что же могу добавить я?

– Он скоро умрёт, – обреченно говорит она. – Я это чувствую. Едва он вернулся в Вену, как ему стало хуже: головокружение, обмороки, тошнота. Он жалуется, что сил становится все меньше… Проклятый Зюсмайр! – с неожиданной злобой произносит она. – Верный ученик! Притворяется его другом, а сам высасывает из него соки! Будто бы мало ему Констанции⁹!

– Не повторяйте чужих сплетен.¹⁰

– Я не осуждаю её!– слабо отмахивается просительница. – Да, когда-то Констанция любила его. Они во многом были похожи, – лёгкие, весёлые… Теперь же он просто неудачник. Что ей до его музыки?

– Хотите продлить его дни? – перебиваю я.

Она пытливо заглядывает мне в глаза.

Я усмехаюсь:

– А если это будут лишние года мучений? Ради чего?

– Но его гений…

– Возможно, он уже всё сказал, – ядовито замечаю я. – Вашу хорошенькую головку не посещала мысль о том, что Господь милосерднее, чем люди привыкли думать?

Она в волнении поднимается с места. В её взгляде загорается недоверие, смешанное с удивлением.

Я делаю рукой неопределенный жест:

– Менее всего хотел бы прослыть обманщиком.

«У Бога – людей много: умирает не старый, но поспелый!» – мог бы напомнить я. Но спорить с людьми – неблагодарное занятие.

*****

Магдалена ушла, не оглядываясь.

Она заплатит изувеченным лицом¹¹. Не я тому виной: ревнивая Констанция шепнёт словечко ее мужу. Я не назначал цены.

Они сами – как и все остальные! – избрали свой удел.

Но я устроил Моцарту красивую легенду. Последние дни мастера я наполнил работой, составлявшей суть его бытия, – и поверьте: сочинительство изрядно скрасило его муки. Свои угасающие силы он потратил на созидание. А люди – эти существа, чья память устроена так скверно, – запомнили не вспухший от болезни труп, но таинственную историю про Человека в чёрном.

*****

Вот и всё. Мои легенды всегда с плохим концом. Для того, кто просит.

Что далеко ходить? Вот, например, Сальери. Мало того, что прослыл отравителем, – замечу, совершенно незаслуженно! – так и дни свои окончил с помутившимся рассудком. А ведь всего-то и греха, что позавидовал … Я рассказал гостю и о нём, но мой сегодняшний проситель опять не уловил намёка, и начал торг.

Что ж, каждый сам вершит свою судьбу.

*****

… Над морем – вечер и буйство заката. Уходит ещё один день из бесчисленной череды. В тёмной гуще вод тает багровое солнце, окрашивая небеса немыслимой палитрой красок. В такие часы я порой ощущаю неясную тоску – уход светила тревожит меня и печалит. Не от того ли я так люблю утро?

На веранде накрыто к чаю, расставлены на мраморной доске фигурки. Кстати, историю происхождения благородного напитка тоже придумал я. Да, именно ту, про вырванные веки¹² По-моему, получилось занятно. Мой собеседник того же мнения:

– Ты всегда оригинален, Люцифер, – говорит он, и свечение над его головою пульсирует в такт бледным звездам. – Чем развлечёшь меня в следующий раз?

– Так, безделица… Замыслил веселую историйку для одного повесы. Для Дон Жуана¹⁴. Он приходил ко мне сегодня. Прославлю его как величайшего дамского угодника. Надоели трагедии.

– И в чем изюминка?

– Он бессилен – и не получит чувственного наслаждения. Только мнимую славу. Впрочем, я был добр к нему и даже предлагал уйти. Но он счёл, что душа – такой пустяк! А я устал напоминать, что раз её можно продать, значит, она чего-то стоит.

*****

Темнеет. Мы наблюдаем за игрой гаснущего неба. Молчим: Он знает мои мысли, мне же никогда не понять Его до конца.

Край солнца ещё горит – там, где сливаются две стихии. Я внезапно осознаю причину своей тоски: оно – смертно, а я – вечен. Кому из нас лучше?

Когда-то я сочинил Восстание ангелов и попытался занять пустующий трон. Ответом мне был этот остров, куда я сослан теперь. Иллюзия, придуманная мной.

Да-да! Мой остров, море вокруг, небо, солнце, – всё это игра моего воображения. Иначе я увижу Пустоту и она поглотит меня. Но Отец мой милосерден и оставил мне эту лазейку. На что он надеется?

Но завтра у меня будет утро. И ещё одно, и ещё… И когда-нибудь я снова придумаю Легенду для себя.

Лицедей

Длинные ряды кресел уходят в тёмную глубину       пустого зрительного зала. Неяркое пятно света выделяет несколько мест в середине пятого ряда. В этом освещённом круге – человек. Искусственный свет придает ему нереальность и безжалостно утрирует отдельные черты: заставляет матово блестеть абсолютно лысый череп, наполняет чернотой полукружия глазниц, подчеркивает массивную челюсть, покрытую коростой желтоватой щетины, поперёк костистого лица разрезом скальпеля рисует жёсткую полосу губ, сжимающих коротенькую трубку, – сизый дымок тянется вверх и тает в высоте.

На сцене кучка актёров: передвигаются, жестикулируют, проговаривают вслух заученные фразы из чужой жизни, и молятся про себя тому, кто сидит сейчас в зале. Ибо он для них – Бог, Творец и Вершитель судеб.

Спустя четверть часа зритель несколькими резкими хлопками прерывает действо. Люди на сцене замирают.

– Все свободны. До завтрашнего вечера…       – говорит он. Его низкий бархатный голос совсем не вяжется с внешностью.

Зал и сцену тотчас заливает яркий свет. Общая напряжённость исчезает вместе с темнотой. Выдох облегчения: исполнение приговора откладывается. У нас ещё сутки.

*****

Вагон «подземки» уносит меня на другой конец города. Там, в небольшой квартире одного из жилых небоскрёбов, иголками утыкавших приморский район, ждёт меня       моё чудо. Оно невысокого роста, пухленькое и кудрявое. У него глаза цвета неспелой сливы, нежные губы и очень ласковые руки.

Имя ему – Лина.

В окружающем пространстве – сухом и тщательно обезличенном – наши отношения напоминают зелёный росток, проломивший асфальт.

Мы встречаемся почти два месяца, что чудесно уже само по себе. В мире, где одиночке выжить легче и проще, а эмоции вызываются искусственными раздражителями, слово «любовь» загадочно более чем исхоженные вдоль и поперёк глубины Космоса. Для моих современников это архаичное понятие в лучшем случае означает просто соитие. Ничего иного. Партнёры при этом почти всегда остаются под псевдонимами и часто прячутся за личиной кибер маски. Абсолютное же большинство не утруждает себя даже этим – зачем, когда есть вирт?..

Мы тоже нашли друг друга в Сети. Как ещё можно познакомиться? Первая реальная встреча ошеломила неведомыми ощущениями: мягкое податливое тело, учащённое дыхание, капельки пота, жар и влага сокровенного, сладкие судороги… А ещё- нежная ласка тонких пальцев по коже, тепло волос, тихий шёпот на ушко, порхающие прикосновения губ, и поцелуи – томительно длинные, когда хочется выпить чужую плоть до последней капли…

Мне нравится слушать в ночной тишине её дыхание, ощущать ниточку пульса на шее… Она вдруг стала необходима мне. Кажется, что если она исчезнет из моей жизни – останется безвоздушная пустота. Смогу ли я тогда дышать?

*****

– Как дела?.. – Лина задает этот вопрос, когда обессиленные ласками мы раскидываемся на смятых простынях. – Римкус продлил твой контракт? – положив голову мне на плечо, она ерошит пальчиками мои волосы.

Йоахим Римкус, а именно так зовут обладателя       лысого черепа, – мой нынешний работодатель. Режиссёр, продюсер и владелец единственного на Побережье реалити-театра: настоящая сцена, актёры-люди, и никаких виртуальных заморочек! Реализм Римкуса-режиссёра доходит до крайностей: ничего, кроме правды. В его шоу всегда всё по-настоящему. По слухам, Римкус платит добровольцам-смертникам, дублирующим артистов, огромные деньги. Но и билеты на подобные представления дороги: место в партере стоит больше, чем вся труппа зарабатывает за год. Пресыщенная публика, объевшаяся компьютерной графики, валом валит на спектакли.