Наталья Хабибулина
Смерть под вуалью
– Это ты ему сказал, что я такие люблю?
– Я думал, что ты сама рассказала об этом, – Калошин внимательно посмотрел в глаза дочери: – Варька, он тебе нравится?
Девушка не отвела взгляда, а ответила прямо:
– Да. Так, как никто и никогда.
Калошин положил свою большую ладонь на тёплый затылок дочери и привлек её к себе:
– Значит, все правильно… Все правильно… Ты просто выросла… И сердечко твое тебе правильно подсказало…
Варя подняла на отца глаза, полные слез радости и умиления:
– Правда? – спросила тихо.
– Правда…
Глава 13.
Утром, после совещания у Сухарева, все разошлись по своим делам. Доронин с Ворониным опять отправились с участковыми по всем общественным местам. Пока никаких новостей никто не принёс.
В аптеке было тихо, только в углу за столиком какая-то старушка в большом платке звенела монетами, высыпав их из старенького кошелька. Марта, стоя за стеклянной перегородкой, шуршала рецептами, что-то записывая и подсчитывая. Увидев Калошина, попыталась приветливо улыбнуться, но накрашенные губы сложились лишь в подобие улыбки – смерть напарницы была причиной тягостного настроения женщины. Разговаривая с Калошиным, она тяжело вздыхала; иногда с длинных ресниц падала крупная слеза, тогда Марта, вынув, сложенный вчетверо, платочек из-под манжета белого халата, аккуратно её промокала.
– Вы, Марта Семеновна, в прошлый раз не ответили на наш вопрос: была ли Лидия на работе в субботу, или всё-таки, уходила куда-нибудь?
Марта потупила взгляд:
– Вы уж извините, не хотелось её подводить. Не было её, она попросилась уйти с утра.
Женщина встала и нервно прошлась по подсобке. Калошин вдруг обратил внимание на её ботинки: очень модные, на высоком тонком каблуке. «Какой же тогда рост у неё? Без каблуков-то ведь ниже. Тот, в плаще и сапогах был высоким. Значит, ростом она не подходит».
– А вам не трудно ходить на таких каблуках? – он кивнул на красивые стройные ноги женщины.
Она кокетливо повертела одной ступней, как бы любуясь изящным ботинком:
– Я привыкла, всегда на каблуках. Даже туфли домашние выбираю повыше. Так выглядишь стройнее. – Калошин вдруг подумал, что эта женщина может и в самом деле свести с ума. «Поухаживать, что ли?», но тут же вспомнил про её любовника, о котором говорила Самохина. «Дубовик отбил бы, а мне не потянуть. Да и ухаживать за такой – денег стоит! Интересно, кем этот Лапшин работает, что удостоился внимания этой женщины?» – вдруг одёрнул себя: «Ну и мысли…»
– Вы бывали когда-нибудь в гостях у Жуйко? – оторвав наконец взгляд от красивых ног женщины, спросил Калошин.
– Приходилось бывать. На день рождения она приглашала. В праздник была.
– Она встречалась с кем-нибудь? – и решил уточнить: – Мужчина у неё был?
– Когда я приходила, видела одного. Но с ним она недолго встречалась. Я, как вы, наверное, знаете, тоже одинокая, поэтому обсуждать Лидию за мужчин, которых она привечала, не в праве. У меня самой такие знакомства бывают, – и, заметив, что Калошин смутился, сказала: – вы не стесняйтесь, это дело житейское. Да, у меня есть мужчина. Мы с ним уже давно встречаемся. Жена у него недавно умерла. Да вам уже, наверное, доложили. Жду теперь, может, замуж позовет, – она нервно хохотнула.
– А фамилии тех, кто приходил к Лидии, назвать можете?
– Могу, только что это теперь даст? – она пожала плечами.
– Ну, как знать… Ведь почему-то она наложила на себя руки? Может быть, её кто-то обидел? – Калошин постарался уловить взгляд женщины, но та разглядывала свои руки.
– Лидию почти невозможно было чем-то вывести из себя. Слона иной раз напоминала, такая толстокожая… Может быть, просто умела так держаться, а потом срывалась, пила…
– Вы были в курсе, что она спекулировала лекарствами?
– Мне уже сказал инспектор ОБХСС, завтра проведут ревизию, только я уверена, что у нас все в порядке. Где она их брала – не знаю, – она развела руками.
– Ну, то, что у вас все хорошо, я рад. А откуда те лекарства, мы узнаем. А что ещё вы знаете о Лидии? Откуда она родом? Когда пришла на работу? Есть ли у неё какие-нибудь родственники?
– Когда я приехала сюда, она уже работала. Сама я родом из Осиповичей, из Белоруссии. Там всех евреев расстреляли или отправили в гетто. Меня укрыла соседка, русская женщина. В конце концов, мне удалось убежать, перейти линию фронта. Помогли белорусские партизаны. А вообще, вспоминать все это трудно. Тут живёт мамина сестра, она уже старенькая, мы с ней вдвоем остались из всей нашей семьи. Вот я и приехала сюда во время войны. Лидия уже работала. Про родственников она говорила скупо, вроде бы, были муж и сын… А о том, где родилась… Она говорила о Крыме. Вроде бы так…
– Скажите, а у Лидии был синий плащ?
– Это важно? – Калошин кивнул. – Я даже не могу вот так сразу вспомнить… В прошлом году, вроде бы, она что-то такое носила. А может быть, я путаю.
– Хорошо. Теперь я, возможно, несколько озадачу вас своим вопросом: предположим, что Лидия ждёт в гости мужчину, как она его примет, как оденется? Будет ли при нем курить? Если у неё запой, станет ли вообще кого-нибудь принимать?
– Да-а, вопросы не совсем корректные, но попытаюсь ответить… Думаю, что для встречи гостя она, всё-таки, постарается нарядиться. Об этом я сужу и по себе. Она неряхой тоже не была. Насчет сигарет… – Калошин при этих словах насторожился, женщина же ничего не заметила и продолжила: – … она умела закурить очень элегантно, мужчинам нравилось, по-моему. А вот насчет запоя… Тут уж я вам не помощник. В такие дни мы с ней не виделись. Она просто не выходила на работу, я ей звонила и по голосу понимала, что происходит. Она потом всегда извинялась. Да уж теперь что об этом говорить…
Из аптеки Калошин вышел в некотором смятении. Ему нравилась эта женщина, но он должен быть объективным и помнить о своем долге. Дело пока не закрыто, убийца не найден. Расслабляться рано, но майор решил всё-таки побольше узнать о Лапшине, чувствую какое-то ревностное томление в душе.
В отделении дежурный передал ему, что звонил Дубовик. Калошин поспешил в канцелярию и попросил Машу соединить его с районом. Майор был у себя в кабинете, ответил сразу. Поприветствовав Калошина, Дубовик огорошил его новостью:
– Мелюков застрелился.
Калошин некоторое время пытался переварить услышанное:
– Это не убийство? – осторожно спросил он.
– Нет, он сделал это при жене, дома. Изрядно выпил, закрылся в кабинете и пальнул из наградного оружия.
– Значит, он был не на Лубянке?
– Он же номенклатурщик – личность неприкосновенная, пока не будет стопроцентных доказательств. А он там так крутился – от всего открестился.
– Да, видно не совсем, если наказал себя.
– Ребята считают, что кто-то надавил на него. Но это уже не наше дело. Но если где-то выскочит его фамилия в нашем расследовании, будь начеку.
– Понял тебя.
– Теперь информация по нашим фигурантам: нашлась Изабелла Голышева, но тут опять незадача. С Урала она переехала к двоюродной сестре в Казахстан, а там пустилась во все тяжкие. Родила ещё двоих детей от разных мужчин, передала их на воспитание сестре, сама загуляла, бросила работу, стала пить. Превратилась в совершенно асоциальную личность. Но смогла вспомнить, что в тюрьме у них была надзирательницей некая Анна, по её выражению – «страшный человек», хотя прозвище она имела очень даже романтичное – «Анютины глазки». Но словесный портрет даже приблизительно составить не смогла. Зато назвала ещё кое-какие фамилии, лагерных знакомых, теперь с ними будут работать. Возможно, что скоро мы получим кое-что из Республиканского архива. Только вот лагерь тот охраняли бойцы ВОХР, а их личные дела были в областном архиве, что сохранилось, пока не знаю. – Выслушав Калошина, добавил: – Информации по Жуйко пока нет, а вот семья Гирш, действительно, жила в Белоруссии, и их всех расстреляли. А что есть от ребят?
– Пока роют. Как что-то будет, я тебя извещу.
– Буду ждать. Как Варя? Я много думаю о ней. – Дубовик помолчал. – Всё, до связи, – и отключился.
После обеда пришёл Лапшин. Мужчина вызывал симпатию: аккуратно побритый и подстриженный, в хорошо выглаженной рубашке, он вел себя спокойно, на вопросы отвечал обстоятельно. О своих отношениях с Гирш говорил по-доброму, даже предполагал дальнейшую жизнь с ней. Но в какой-то момент Калошин уловил в его голосе надрыв, как будто тот хотел всем доказать, что всё хорошо, но где-то в глубине души зияла рана, из которой внезапно выплеснулась боль. Это настораживало. Но майор тут же одёрнул себя, вспомнив, что этот большой и, как видно, добрый человек совсем недавно потерял двух близких ему людей. И только когда мужчины прощались, Калошин вновь уловил смятение во взгляде Лапшина, которое тот поспешил спрятать за опущенными ресницами.
«Что его так угнетает? Да, умерла жена, но, с другой стороны, он, наверняка, уже давно ждал такого исхода. И это не оказалось неожиданным. Если учесть тяжесть болезни его жены, то в некоторых случаях смерть приносит облегчение близким, несмотря на кощунство такого предположения. Тем более, что в женской ласке он уже давно не испытывал недостатка. Гибель пасынка, пожалуй, более тяжёлое испытание, он растил мальчика с четырёх лет, привязался к нему. Да и сама смерть юноши была чудовищной. Но что-то другое его тревожит… Что? Что?» – Калошин с такой силой чиркнул карандашом по листу бумаги, лежащему перед ним, что хрустнувший грифель отлетел в сторону.
«А что Лапшин сказал про Жуйко? Ничего интересного, разве только то, что курила женщина папиросы, по крайней мере, в его присутствии. Но это не причина подозревать Гирш – сегодня человек курит папиросы, завтра – сигареты. Нет, это не такая уж важная информация», – Калошин задумался и тут вспомнил, что, проводя беседу с Лапшиным, из-за своих симпатий к Гирш, торопился и совсем забыл показать фотографию Арефьева. Его охватила досада. Он решил немедленно пойти к Лапшину и исправить свои недочеты. Себе строго приказал выкинуть из головы все мысли о красивой женщине. По опыту работы он знал, что очень многие оперативники просто сгорали на этом.
На улице возле табачного киоска неподалёку от отделения Калошин увидел Лапшина, который купив папиросы, прикурил и на ходу запрыгнул в проходящий трамвай. Майор сел в машину и отправился вслед за Лапшиным по маршруту этого трамвая. Тот вышел возле аптеки. Калошин остановил машину неподалеку и решил подождать мужчину, когда тот выйдет.
Лапшин недолго задержался в аптеке, выйдя, медленно пошел по тротуару. Калошин нагнал его, открыл дверцу и предложил мужчине подвезти. Тот, хоть и удивился, но в машину сел. При этом Калошин успел перехватить его настороженный взгляд. Но когда посмотрел прямо в лицо Лапшина, тот резко отвернулся к окну. «Точно подметил Дубовик: все прячутся за «вуалью» – ты им глядишь в лицо, а они тут же опускают глаза или, как этот, отворачиваются». Проронив несколько, ничего незначащих, фраз, Калошин, как бы между прочим, достал снимок и, не глядя на Лапшина, протянул ему:
– Этого человека случайно не встречали у Жуйко?
Тот также, не поворачиваясь, протянул руку, взял фотографию и тут же выронил её.
– Извините, – наклонился, чтобы поднять, ударился головой о приборную доску и, потирая ушибленное место, нервно рассмеялся: – неловкий такой.
Лапшин, повертевшись на сиденье, устроился и только тогда посмотрел на снимок:
– Нет, не знаю я такого. У Лидии другой был, когда мы приходили с Мартой в гости. Я ведь вам его назвал.
Калошин, хоть и не смотрел на своего пассажира, но почувствовал, что тот просто тянул время, чтобы найти правильный тон, уронив снимок специально.
– А у Марты вы его не встречали? – Калошин по-прежнему не смотрел на Лапшина.
– Что? Кого? – Майор почувствовал, как напряглась спина мужчины.
– Мы говорим с вами всё о том же мужчине с фотографии, – спокойно продолжил Калошин.
– А, нет-нет, не встречал. – Он опять отвернулся к окну.
«Странно, – подумал Калошин, когда уже высадил Лапшина у его дома, – любит женщину, а не интересуется, почему какой-то посторонний мужчина может бывать у неё? Почему я о нем спрашиваю? Даже не возмутился». В этих размышлениях он отправился в отделение.
Там Калошина ждал отчет от Карнаухова – собака Самохиной была усыплена тем же препаратом, каким отравилась Жуйко. Прочитав это, майор направился к коллегам из ОБХСС.
В кабинете его встретил капитан Рысс, высокий худой мужчина с желтоватым лицом и блекло-голубыми глазами навыкате:
– Ну, товарищ майор, задал нам ваш Дубовик задачу. У нас столько своих дел, что до Нового года не расхлебать. Ещё и вашу колбасу разыскивать пришлось. В общем, как такового дефицита не было. Да, на прилавок попадала только часть от разнарядки ОРСа, остальную заведующие магазинов придерживали. В одном случае, до конца месяца, если план не выполнят, в другом – для нужных людей. Ещё в одном магазине скрыли кражу, боялись ревизии, думали, что покроют всё сами. Но колбаса, что попроще и подешевле, почти вся попадала в продажу. Так что, вычленить отдельного человека, кто мог воспользоваться связями, практически, невозможно. Вашу колбасу ел почти весь город, так и передай своему комитетчику.
– Я уже всё понял, – кивнул Калошин. – А что по аптеке?
– Там, похоже, в самой аптечной торговле все нормально. Но наши ребята обнаружили кое-что по рецептам. Завтра я тебе точно всё доложу. Доронину мы дали наводку, он как раз был в больнице, так что придет – расскажет.
– Ладно, работайте. Спасибо и за это.
Калошин почувствовал облегчение от того, что в аптеке не было обнаружено никаких нарушений, к которым могла быть причастна Марта. В глубине души, он надеялся на продолжение знакомства с этой женщиной. С каждым разом он все больше ощущал тоску по женской ласке, особенно теперь, когда понял, что дочь выросла и, видимо, скоро уйдет от отца.
В хорошем настроении он вернулся в свой кабинет. Тут его уже ждал Доронин:
– Товарищ майор, у меня есть новости.
– Ну-ка, давай, выкладывай, – усаживаясь за стол, потер руки Калошин.
– Во-первых, опера из ОБХСС рассказали, что рецепты на дефицитные лекарства выписывала врач Шапиро Роза Алексеевна. – Калошин кивнул головой. – Они, получается, были в сговоре с Жуйко. Эти рецепты вносились в истории болезни уже умерших людей. Медицинские карты сдавались в архив, а вместе с ними уплывала информация о лекарствах. Жуйко забирала эти рецепты и отоваривала их у себя в аптеке. – Доронин хитро посмотрел на майора: – Но… во-вторых! Я расспросил работников больницы о том, как выглядит Шапиро: сама она сегодня отсутствует, поэтому пришлось обращаться к её коллегам. Вот мы с вами не лечимся, и никого из врачей не знаем. А эта самая Роза Алексеевна – высокая, худощавая, довольно интересная женщина!
– Так,так… – Калошин черкнул на листке несколько слов, – а где она сама?
– Уехала в К*** кого-то хоронить. Сказали, что будет завтра. И кстати, она тоже ездила иногда в «Красную зарю» за продуктами. И ещё, когда мы составляли план обхода домов, как вы нам сказали, посмотрели по карте города, кто из фигурантов живет в районе универмага. Так вот. – Доронин стал загибать пальцы: – Черных – раз, Лапшин – два, Шапиро – три. Как вам такое?
Калошин вдруг заволновался:
– Она точно уехала? Кто тебе дал такую информацию?
– Главный врач, – удивленно вскинул брови Доронин. – Он и заявление её показал. Три дня отпуска без оплаты.
– Так, звоню Муравейчику, пусть узнает, кто там скончался, и найдёт срочно Шапиро. А мы с тобой едем домой к этой врачихе. Кстати, с кем она живет? Это ты, случайно, не узнал?
– У неё сын семилетний, мужа нет. А мальчик болен каким-то психическим заболеванием, он всё время проводит в районном интернате для недоразвитых детей, а на выходные она его забирает. Так что, дома никого.
– Ничего, мы побеседуем с соседями, – Калошин заметно нервничал, надевая куртку, даже не сразу попал в рукава. Доронин пришел ему на помощь, когда тот громко выругался.
В подъезде дома, где жила Шапиро, стоял резкий кошачий запах, хотя лестница и пролеты были вымыты. На подоконнике второго этажа сидели две кошки. Когда Калошин шикнул на них, они только презрительно посмотрели на него, а одна зашипела.
– Не трогайте вы их, товарищ майор, ещё поцарапают, – Доронин поспешил оттянуть от окна Калошина, схватив двумя пальцами за рукав.
– Да и правда, пусть себе сидят… – согласился тот.
Дверь квартиры Шапиро была обита новым дермантином, у порога лежал чистый резиновый коврик. По всему было видно, что это квартира вполне благополучного хозяина. На звонок никто не вышел, но распахнулась дверь напротив.
Мужчины увидели дородную женщину в бигуди: она ела большой пирожок, держа его двумя пальцами, оттопырив толстый мизинец с ярким маникюром. Полы атласного халата едва сходились на огромном животе, и, если бы не пояс, завязанный на бант, халат не выдержал бы натиска жировых складок.
– Вы кто? – прожевывая кусок, спросила она густым, почти мужским, голосом
Мужчины представились. Она кивнула и захлопнула дверь, оставив оперативников в замешательстве. Но через пару минут вдруг выросла вновь на пороге, вытирая губы и руки полотенцем. Пирог исчез.
– Вы к Розе Алексеевне? Так её нет, уехала на похороны какой-то своей товарки.
– Вы хорошо с ней знакомы?
– Неплохо. Но она не очень привечает кого-то. Сын у неё больной, людей чужих боится, вот она и старается никого к себе не звать. Но бывают у неё некие личности… Бывают… – она прищурила глаза.
– Посмотрите эти фотографии, может быть, узнаете кого-нибудь?
– Лидка, из аптеки, – женщина показала на Жуйко, – частенько захаживала, потом вот этот был, – красный ноготь ткнулся в фотографию Арефьева, – мужик красивый, что нашел в этой сухостоине Розке? Несколько раз приходил к ней.
– Когда он был в последний раз? – задержав дыхание, спросил Калошин.
– Неделю назад, может больше, не помню точно.
– А вот эту женщину вы не видели? – майор показал снимок Капустиной.
– Деревенщина! – женщина презрительно поджала губы. – Пришла и давай давить на звонок, думала, если сильнее надавит, так быстрее откроют. А потом, когда входила, так тараторила, что у меня в ушах зазвенело.
– И что же она говорила?
– Да что-то про платье или что-то такое, что так она рада, так рада!
– Кого-нибудь ещё видели?
– Была как-то ещё одна, поздно вечером. Я выглянула, она стояла спиной, даже не повернулась ко мне. Игнорировала… Мадам… – женщина опять скривила рот.
– Почему «мадам»?
– Ну, такая вся… – она показала руками округлости, – стройная… – в голосе явно сквозила злость. – Может, жена этого, красивого? Плащик синенький, модный…
– А может, Жуйко?
– Лидка-то? Да нет, не похоже, чтобы она. Та, поаккуратнее, что ли… Хотя темновато было на лестнице, да и через глазок не всё разглядишь…
– Но ростом-то такая же, как Жуйко была? – спросил Доронин.
– Ростом – да, а всё ж не Лидка! – женщина вопросительно посмотрела на мужчин: – У вас всё?
– Пожалуй, да, – Калошин запахнул куртку, – если понадобитесь, вызовем. Появится Шапиро, ей ничего о нас не говорите, лучше позвоните сразу нам. – Он назвал номер своего телефона.
– Ладно, запишу. – Женщина взялась за ручку двери и, уже переступив порог, спросила:
– А чего она натворила-то?
– Алименты не платит, – буркнул Калошин, сбегая по лестнице.
На улице глубоко вздохнул и сказал:
– Чёрт бы подрал эту бабищу с её пирогами!
– Я тоже чуть слюной не подавился, – хохотнул Доронин. – Давайте в закусочную зайдем, перекусим. Уже поздно возвращаться в отделение. Имеем право?
– Согласен. Пошли. – Они, подняв воротники, заспешили к уютным огням, стоящей через дорогу, небольшой закусочной под вычурной вывеской «Фиалка».
В помещении было тепло и чисто. Вкусно пахло печеным. На витрине были выставлены тарелки с нарезанными колбасой и селедкой, присыпанной тонкими колечками пахучего лука.
– О, смотри-ка, колбаса «деликатесная»! – Калошин ткнул пальцем в ценник, пришпиленный к витрине. – Надо взять. Дорого, но… хочется!
Доронин засмеялся, чем привлек к себе внимание симпатичной буфетчицы в белом фартучке, расшитом синими цветами, похожими на те, что красовались на вывеске закусочной.
Подхватив тарелки с едой, мужчины устроились в углу у окна с небольшими горшочками с синими цветами, повторяющими рисунок на фартуке девушки за стойкой.
– Это что, фиалки? – спросил Калошин, энергично жуя ароматную колбасу.
– Угу, – Доронин кивнул головой. – У моей Галки таких много, она их ещё «Анютиными глазками» называет.
– Как? – майор поперхнулся и закашлялся.
Доронин постучал его по спине и назидательно сказал:
– Вон плакат на стене, надо придерживаться этого правила: «Когда я ем…»
– А когда я ем!.. – Калошин поднял на вилке колечко лука, – я вообще никого не слышу, но ты мне сказал кое-что важное. Поедим – я тебя просвящу.
Уже на улице, закурив, Калошин объяснил Доронину, что Дубовик рассказал ему о некоей Анне, надзирательнице лагеря, где отбывала срок Богданова, с прозвищем «Анютины глазки».
– Ну, раз она Анна, значит Анюта. Вот и глазки синие, Анютины, – рассудил Доронин.
– Ты, Василий, расспроси-ка свою жену побольше об этих цветах. Мало ли, какая деталька появится… Как с Вагнером тогда, а?
– Конечно, спрошу. Только, когда произносишь это название, кажется, что речь идет о какой-нибудь девчушке, на крайний случай, девушке, ну уж никак не о надзирательнице. Там, мне представляется, такая… а, вот как та, с пирогом! – Доронин развел руки в стороны и потряс ими.
Калошин резонно заметил:
– Нас всегда подводит наше воображение. Порой девчушка с кудряшками может оказаться истинным чертом, а не ангелом.
