Наталья Хабибулина
Смерть под вуалью
Глава 5.
В отделении майора перехватила Машенька. Сегодня на её плечах красовались новенькие погоны младшего сержанта. Калошин, взяв её за руки, повертел, любуясь видом девушки, и поздравил с присвоением звания.
– Ну, теперь может быть, на оперативную работу перейдёшь? – полушутливо, полусерьезно спросил он.
Та зарделась и отмахнулась от майора:
– Да ну вас! Только говорите. Стану проситься – откажете. Так что, я пока здесь продолжу свою службу, – она показала на дверь с табличкой «Канцелярия». – Вам звонил Доронин, сказал, что у него есть для вас какие-то новости.
Калошин быстро пошел к телефону, но дозвониться оказалось не так-то просто. Когда он, наконец, услыхал голос Доронина, за окном заметно стемнело.
– Товарищ майор, мы ещё раз с Полуниным побродили по пожарищу, и нашли интересный окурок. Похож на сигаретный. Я пошлю его с нарочным – председатель завтра в район едет. Пусть Гулько поработает с ним, правда, он довольно жалкий вид имеет. Ну, а самое главное: нашлись поджигатели! – заявил Доронин.
– Да ну! Давай рассказывай! – Калошин возбужденно соскочил со стула.
– В общем, это десятилетние пацаны: сын Петра Караваева, что к нам подходил, сын Серко, и ещё один парнишка. Оказывается, они частенько в плохую погоду прятались в этом сарае. Один у отца табак спер, другой обзавелся запасным ключом, который Серко уже давно потерял, третий карты у матери вытащил. Пошли ребятки «культурно отдыхать» подальше от родительских глаз. Зажгли керосинку, благо знали, где что находится. И в самый разгар игры кто-то кого-то уличил в жульничестве, всё, короче, по-взрослому. Ну, и как следствие, драка. Керосинку перевернули, попал окурок, и заполыхало!.. Испугались пацаны, конечно, страшно. Убежали, и решили молчать. А вот сегодня один из них случайно проболтался. Отец спросил, не видел ли он чего-нибудь, ну, а тот, возьми да скажи, что, дескать, никого в том сарае не было. Ну, его за шкирку, допрос с пристрастием, и всё раскрыто! – выдав всё это, Доронин облегченно выдохнул.
–Ну, что ж! Хоть одно происшествие раскрыто. А этими малолетними «преступниками» займутся родители.
Утром к Калошину заехал председатель «Красной Зари» – Федор Васильевич Клёнов, привез пакет от Доронина. Спросил о делах, и, между прочим, сказал, что с ним вместе приехала Клавдия Рыбалко. Он высадил её у дома Богданова.
– Решила помочь. Вот ведь какая женщина! Даже не знакома с ними, говорю ей, чтобы обождала, так нет: «Ничего, познакомлюсь!», и поехала!
– Не-ет, все правильно, нам бы побольше таких людей.
– Война уходит, все начинает забываться, народ черствеет. А как было раньше!.. – Клёнов сокрушенно покачал головой. – Я даже по своим деревенским вижу, но хотел бы высказать свое мнение – не могли наши на такое злодейство пойти. Подраться, побуянить – это у нас, как праздник. Все сбегаются, шумят, хулиганов растаскивают, а потом полдня обсуждают. И теперь в каждой избе только и вопросов: «Кто, что?». Мы с Полуниным и вашим парнем вчера вечером многих обошли, перебирали поименно родственников, приехавших на выходные. Даже с ребятишками побеседовали. Но, можно сказать, что каждого приезжего видел хоть кто-нибудь, а вот того, кто заходил к Евдокии и взял плащ с сапогами, получается, не встретил никто. Конечно, если человек воспользовался этой одеждой, то на него внимания никто не обратил. Дождь шел, на улице почти никого. В субботу все заняты, как обычно: птичник, свинарник, работницы полеводческой бригады заняты в цехе по производству овощных консервов – урожай хороший, работы много. Потому-то приглашаем шефов на переборку картофеля. Ребятишки все в школе. Но если кому-то даже и встретился этот человек, скорее всего, приняли за своего – плащей таких у полдеревни наберется.
– А ведь этот человек заходил в хранилище днем. Его видели шоферы, ну, и сама погибшая.
– Вечером мы продолжим, пройдем по деревне. Вы меня извините, я спешу, мне ещё одного человека проведать в больнице надо. Да в район успеть со всеми делами. Спросим, конечно, всех, обязательно. – Клёнов встал, собираясь уходить.
Калошин поблагодарил его, и они распрощались.
В отделе НТО у Гулько царило затишье. Сам он что-то лениво разглядывал под микроскопом. Услыхав от Калошина, что ему предстоит исследовать, воодушевился, и, взяв сверток, принялся за дело.
После обеда появился Моршанский, ездивший с докладом к прокурору.
– На обратном пути заезжал к Муравейчику в К***, у него новость есть. Нашелся свидетель, видевший, как Кривец садилась в какую-то машину.
– Марку машины назвал?
– Свидетель – женщина, в марках не разбирается, так ей принесли снимки автомобилей. Указала на «Победу», но с долей сомнения. Теперь он все машины в районе проверяет. Думаю, что сможем сдвинуть это дело с мертвой точки. Лишь бы эта машина не оказалась московской. А по району их не так много, – Моршанский полистал бумаги. – Кое-какие наработки у Муравейчика уже есть.
– Слушай, Герман Борисович, а ведь Мелюков тоже ездил на «Победе», мало того, он хоть и косвенно, но с делом Вагнера связан. Эту машину, думаю, надо в первую очередь проверять.
– Да? А ведь правда, – следователь снова уткнулся в бумаги. – Об этой машине пока никаких сведений.
– Так он же здешний. Мы проверим. Кстати, я всё думаю о словах Чижова… – задумчиво произнес Калошин.
– Чего это ты его вспомнил? – Моршанский удивленно посмотрел на майора.
– А то и вспомнил, что не все фигуранты того дела нами вычислены.
– Так ими теперь ГэБэ занимается. Нам и своих дел хватает, – пожал полными плечами Моршанский.
– Да бросьте вы, Герман Борисович! Преступники у нас общие. Чего же друг другу на плечи перекладывать? Уж сколько раз об этом говорим, так нет же, чуть что, сразу смежникам спихиваем, – уже заметно сердясь, выговаривал Калошин.
– Ладно, не сердись. Попадет какая ниточка – потянем. А сейчас главное – убийство Богдановой. Прокурор распорядился в кратчайшие сроки это дело распутать. Тебе хотел звонить, да я остановил. Нечего отвлекать нас. Что будет – доложим. Кстати, где Воронцов?
– Беседует с водителем автобуса, который ездит по маршруту «Город – «Красная Заря», он мог запомнить, кто ехал в субботу в деревню и обратно.
– А-а, ну правильно! – Моршанский расслабленно откинулся на спинку стула. – У тебя, Геннадий Евсеевич, нет ли случайно водочки? Устал я что-то сегодня. После визита к начальству всегда чувствую разбитость. Чёрт знает, что за жизнь!.. – и тут же повеселел, увидев, как Калошин вынул из сейфа початую бутылку водки. – Так что там у тебя с Чижовым?
– Он как-то вскользь сказал, как был удивлен тому, что тот, с кем он пил на вокзале, ехал в электричке. Почему это его так удивило? Тот человек что, был слеп, без рук, без ног? Навряд ли… Тогда что? Этот вопрос много дней не давал мне покоя. Мне приходила одна мысль в голову, и вот сейчас, когда ты заговорил о «Победе», я утвердился в своих догадках – тот человек передвигался постоянно на машине. И в Москву ездил таким же образом. Чижов его хорошо знал, потому и удивился.
В этот момент в кабинет заглянул Гулько:
– О-о! И Герман Борисович тут! Хорошо! – он помахал листком бумаги. – Я вам кое-что принес!
Усевшись поудобнее за стол напротив Калошина, эксперт начал излагать:
– Так. Первое: окурок, найденный на пожарище, – от сигареты «Winston», производство их начато только в этом году на московской табачной фабрике «Дукат», встретить в магазинах их пока затруднительно, но, имея, так сказать, блат, можно. Цена тоже не для простых. Второе: на мундштуке окурка сохранились следы губной помады. На наше счастье, помада жирная, пропитала фильтр. С этой сигареты было сделано две-три затяжки, не более.
– Есть! – Калошин возбужденно ударил кулаком о свою ладонь. – Значит, все-таки женщина! И пуговица занимает теперь свое положенное место – либо платье, либо блузка. Кроме того, женщина обеспеченная, судя по сигаретам и той же пуговице. Значит, её не могли не заметить в автобусе.
Но пришедший в скором времени Воронцов сказал, что в субботу утром шофер, ехавший в колхоз, мало обращал внимания на пассажиров, так как шел дождь, надо было следить за дорогой. Но одного пассажира он запомнил и даже назвал его. Это был бухгалтер из «Красной Зари». Зашел он в передние двери и с шофером поздоровался. Из тех, кто ехал назад, мужчина никого назвать не смог, сказал так: «Общая масса в серой мокрой одежде».
– Надо немедленно звонить Полунину и Доронину, чтобы они срочно поговорили с бухгалтером. Как его фамилия?
– Черных Антон Петрович, – глядя в свои записи, прочитал Воронцов, – но живет он здесь, в городе.
– Прекрасно, утром он может уехать на работу, значит, надо сходить сейчас. Давай, Костя! – Калошин развернул Воронцова за плечи и подтолкнул к двери. – Жду здесь! – крикнул вслед.
Но долго ждать не пришлось – Воронцов вернулся быстро. Взглянув на обескураженное лицо оперативника, Калошин с Моршанским испуганно спросили в голос:
– Что?!
– Черных в больнице – простуда.
– Тьфу ты, напугал! – махнул на него Моршанский. – А лицо чего такое?
– Да он, похоже, без сознания. Жена сказала, что их с дочкой не пускают к нему. У него какое-то скоротечное воспаление легких. Вроде бы, когда он ездил в субботу в колхоз, сильно промок, сразу не отогрелся. Приехал в воскресенье, выпивши, дома ещё добавил. Они сразу и не обратили внимания на его кашель. А в понедельник ему стало вдруг плохо, – Воронцов посмотрел на Калошина: – Может быть, сгонять в больницу?
– Знаешь, наверное, я сам, – задумчиво произнес майор, – что-то мне это не нравится, странность какая-то есть во всем этом…
Он поднялся. Моршанский, расслабившись под действием выпитой водки, с надеждой спросил:
– Я тебе не нужен?
Калошин досадливо махнул:
– Да отдыхай уже, мы с Воронцовым сами справимся.
В больнице дежурный врач – пожилая полная еврейка Циля Абрамовна, – увидев на пороге ординаторской посторонних и услыхав от них фамилию Черных, энергично замахала короткими руками:
– Никаких посещений! Никаких расспросов! У него тяжелейшее состояние – он без сознания. Скажите спасибо, если вообще выкарабкается.
– А что с ним? Чем он болен?
Врач внимательно посмотрела на оперативников:
– Ладно, пройдите, сядьте сюда, – она властно показала на старый, обитый кожей и покрытый белой простыней, диван.
Мужчины едва не на цыпочках дошли до него и уселись на краешек. Врач, увидев их робкие движения, довольно усмехнулась: чувствовалось, что везде и всегда она привыкла повелевать, и другой реакции на её поведение не ждала.
– Я привыкла уважать власть, понимаю, что с безделицей вы не придете, – она пожевала верхнюю губу, над которой пробивались черные усики, выдававшие, вместе с явным акцентом, ещё больше её национальную принадлежность, – поэтому отвечу на те ваши вопросы, на которые найду ответ.
– Когда и в каком состоянии поступил к вам Черных? – спросил Калошин.
– Вчера вечером, с высокой температурой – сорок и один. В легких явно прослушивались хрипы, и диагноз: двусторонняя пневмония – подтвердился на рентгене. А сегодня, при всех необходимых, проведенных ещё вчера, терапевтических мероприятиях, ему резко стало хуже.
– Это характерно для пневмонии?
– Конечно, если с начала заболевания проходит более восьми часов. В его случае это были целые сутки. Слишком большая задержка с началом антибактериальной терапии ухудшило прогноз заболевания. Кроме того, он ещё и крепко выпил. Вполне допускаю, что болезнь началась раньше, судя по рассказу его жены. Мы сейчас делаем всё возможное. Он вам нужен, как свидетель, или за ним что-то более серьёзное значится? – она строго посмотрела на мужчин.
– О нет-нет, что вы! – Калошин успокаивающе поднял ладони, – только, как свидетель, но… очень уж важный!
– Не смотрите так на меня! Я не Господь Бог! Дайте мне номер вашего телефона, – она взяла карандаш, собираясь писать, – я позвоню вам, как только появится возможность допросить его.
Выйдя на больничное крыльцо, мужчины шумно повдыхали свежий воздух.
– Товарищ майор, вы верите в такие случайности? – спросил Воронцов, когда они споро зашагали к машине.
– Ты мыслишь в правильном направлении, лейтенант! У меня из головы не выходит смерть Вагнера-старшего. Есть какая-то параллель между этими случаями. Или я теряю нюх…
– А если бухгалтер и был убийцей? Ведь на него точно никто не обратит особого внимания?
– Возникала у меня такая мысль. Вот поэтому Доронин должен будет поминутно разложить весь день Черных, проведенный им в колхозе. Хотя… Ну, «Winston» ещё можно к нему привязать, даже губную помаду объяснить можно – угостил знакомую даму по дороге, а вот пуговица?.. Она ведь прямо на пожарище лежала. Значит, можно предположить, что женщина там была. Не думаю, что простой колхозный бухгалтер наденет шелковую сорочку на работу, да ещё в такой холодный день. Надо узнать, есть ли у него вообще что-нибудь подобное, и, кстати, какого он телосложения. Мог бы он так ударить, что проломил череп женщине? – Калошин подвез Воронцова к дому. – Завтра надо будет в первую очередь к жене Черных сходить. А то у нас кроме предположений на данный момент вообще ничего нет, – с досадой закончил он.
Глава 6.
Утром Калошин сам поехал к жене Черных, так как считал необходимым очень подробно расспросить её обо всем, что связано с его внезапной болезнью. Нельзя было пропустить ни одной мелочи.
Двери открыла полная девочка лет пятнадцати, с толстой косой, переброшенной на грудь. Увидев чужого мужчину, она с волнением в голосе крикнула вглубь квартиры:
– Мама! Это к тебе! – отступив к стене, девочка кивком пригласила Калошина войти.
Вышедшая из комнаты женщина оказалась такой же полной и румяной, как дочь, только коса её была обернута вокруг головы на малоросский лад, что оказалось не простым подражанием украинкам – жена Черных была родом из Житомира, что подтверждал и её специфический говор. Начав, было, разговор на своем языке, она, перехватив укоризненный взгляд дочери, спохватилась, и в дальнейшем старалась говорить только по-русски. Представилась просто: «Ганна».
В комнате было тепло и чисто, но явно чувствовался запах валерьянки. Калошин внутренне содрогнулся, подумав о том, что никогда не сможет смириться с подобным. Присев к круглому столу, застеленному вязаной скатертью, он, дождавшись, когда хозяйка устроится напротив, спросил:
– Как самочувствие вашего мужа?
– Сказали, что пока без изменений. Но не пускают к нему. Может быть, вы посодействуете? – она просительно заглянула в лицо Калошина.
– Увы! Мои полномочия на больницу не распространяются, да и меня самого, честно сказать, погнали оттуда, – майор развел руками.
– А что он сделал? Почему вы интересуетесь им? – в голосе женщины уже ощущалась тревога.
– Он оказался очень ценным свидетелем. Понимаете, когда он ехал в субботу на автобусе на работу, – он ведь в «Красной Заре» служит бухгалтером? – женщина кивнула, – с ним в автобусе, возможно, ехал преступник. Он мог бы нам описать его. Это очень важно. – Успокоив немного её таким образом, Калошин продолжил: – Ваш муж каждый день ездил на работу и возвращался? Или оставался там ночевать?
– По-всякому было. Вот и в субботу он не вернулся, у его друга агронома Суслопарова был день рождения, так он сразу предупредил, что вернется только в воскресенье. Приехал пьяненький, в кармане – чекушка. Он её и допил дома. Сразу лег спать. Потом, ближе к ночи стал кашлять. Поднялась температура. Я ему горчичники делала, спиртом растирала. Хотела «скорую» вызвать, да он не разрешил, а к утру вроде полегчало, но кашель не прекращался. На работу, правда, не поехал. А вечером вдруг совсем стал падать, глаза закатывать… – женщина громко всхлипнула, но сумела взять себя в руки.
– Ганна, пусть мои вопросы не покажутся вам странными, просто поверьте, что мне надо это знать. Хорошо?
Она, опять внимательно посмотрела в глаза Калошину, и тихо произнесла:
– Да-а, видать не простой он свидетель. И вопросы ваши непростые, и слушаете слишком внимательно. Но скажу, что надо. Спрашивайте.
Калошин от её слов почувствовал некоторую неловкость и мысленно похвалил себя за то, что пошел сам, а не перепоручил это дело молодому Воронцову.
– Ваш муж воевал?
– Да нет, у него с детства близорукость – с дерева упал, головой ударился, зрение и повредилось.
– А где он был во время оккупации?
– Он вместе с колхозными пастухами скот угонял на восток. Почти все стадо сохранили, а когда немцы ушли, так же и вернулись, своим ходом. Его за это даже наградили именными часами.
– Что ж, это очень похвально. – Немного помолчав, продолжил: – Скажите, а сам он ничего вам не рассказывал, с кем ехал, о чем говорил? Мало ли…
– Он говорил только о колхозных делах. – Она сидела, опустив голову, и трепала пальцами носовой платок – чувствовались её переживания. – Знаете, он ведь много не пил, только вот так, если праздник или день рождения. Да и то, в основном вино. У меня свое, ягодное. Вас угостить? – Калошин отрицательно покачал головой. – Когда он приехал, я забрала у него плащ, чтобы просушить. Дождь хоть и закончился, но все было сырое. И увидела в кармане чекушку водки. Я удивилась. Он никогда так не носил бутылки. Спросила его, зачем купил, он удивился, сказал, что ничего не покупал, а это, видимо, Суслопаров положил. Но это для мужа было как-то не… – она запнулась, подбирая слово.
– …характерно? – помог ей Калошин.
– Да-да, так. Я хотела её убрать, но он настоял, сказал: «Раз друг угостил, надо выпить».
– А бутылка сохранилась? – с надеждой спросил майор.
– Да, конечно, – женщина пошла на кухню, говоря: – я её помыла, пригодится в хозяйстве. Но если она вам нужна…
– Можете не нести, – расстроено махнул рукой Калошин. – У вашего мужа есть шёлковые сорочки?
– Шёлковые? – она удивленно посмотрела на майора. – Есть. Одна. Показать?
– Да, если это вас не затруднит. – Только взглянув, он увидел, что на голубой рубашке в синюю полоску были пришиты простые пуговицы.
– Муж одевал её всего лишь раз, на Первое Мая, – женщина аккуратно повесила сорочку на место.
– Какие сигареты курит ваш муж?
Ганна с ироничной улыбкой покачала головой:
– Вы как думаете, какие сигареты может курить бухгалтер с грошовой зарплатой?
– Я понимаю, но вопрос остается.
– Самые дешевые папиросы, иногда и самокрутки делает, – она достала из комода пачку папирос «Дымок», – вот то, что он курит.
Посидев ещё немного для приличия, Калошин ушел, пообещав придти ещё раз.
Моршанский ждал Калошина в отделении. Нетерпеливо стал расспрашивать про Черных.
– Я, Геннадий Евсеевич, признаться всю ночь думал над твоими словами. Как думаешь, это вагнеровский след?
– Я думаю, что в первую очередь надо исследовать анализы Черных. Карнаухову я уже дал задание. Он сейчас отправился в больницу «добывать материал для исследования», – повторил Калошин слова эксперта. – Доронин проверит Суслопарова, и если тот никакой бутылки Черных в карман не клал, то… – майор развел руками. Посмотрел на Воронцова – у того на лице явно читалась озабоченность.
– Что, Костя, у тебя опять приключилось?
– Лапшина умерла – мать Олега, убитого Чижовым паренька. Не выдержала всё-таки гибели сына. Мать у меня сильно расстроилась. Всю ночь сегодня не спала – Лапшина была её подругой, – Воронцов отвернулся к окну.
– У неё что, сердце? – участливо спросил Моршанский.
– Да она давно болела туберкулезом. Ослабла совсем. Конечно, сердце и не выдержало. Девчонка пятнадцатилетняя без матери осталась.
– Ладно, Костя, жизнь продолжается. Нам работать надо. У нас вон у Богдановых двое сирот теперь. – Калошин похлопал Воронцова по плечу. – У меня мысли вокруг этой Риммы крутятся, вернее, её прошлой жизни. Если убийство совершила всё-таки женщина, то след, скорее всего, лагерный. – Он присел на краешек стола. – Значит так: лагерь захватили немцы, многих расстреляли, всем остальным предложили сотрудничать. Кто-то согласился, кто-то нет. И вот те, кто не согласился, явно знают, кто, все-таки, пошел на сотрудничество. Отказавшихся увозят в Германию. У предательниц руки развязаны – свидетелей нет, и вряд ли, когда вернутся. Проходит время, и вот одна из тех, что увезли в Германию, встречает ту, что работала на немцев, а, может быть, и продолжает работать. Так какими же будут действия обоих? – Калошин вопросительно посмотрел на своих собеседников. – Вам не кажется, что при таком раскладе, все детали преступления ложатся точно в лузу. Трудно допустить, что преступница могла специально приехать в колхоз вслед за Богдановой, чтобы убить её. Проще сделать это в городе: мест для совершения преступления значительно больше, тогда и шансов, что труп быстро обнаружат – меньше. А здесь она заходит, не таясь, в овощехранилище. Почему? Да именно потому, что даже не предполагает встретить там Римму: шла-то она по своим делам. А увидев, сразу выходит. И идет не в деревню, а за хранилище, поняв, что Богданова её узнала, значит, может пойти следом, в чем и не ошиблась. И, когда та её нагоняет, у преступницы спонтанно рождается замысел убийства. Возможно, что они успели даже переговорить, судя по окурку. Ведь не станет же она, убив человека, спокойно раскуривать сигарету? Как вам такая картина? Кстати, надо точно определить, какие именно дела, кроме покупки продуктов, могли привести преступницу в деревню. Зачем она шла в овощехранилище? Ну, что думаете?
– Ну, майор, ты как всегда на высоте! Но пока это только твои домыслы, ничем не подкрепленные, – Моршанский хлопнул ладонями по столу: – тем не менее, я согласен с тобой. Но… – он повертел указательным пальцем, – … другие версии не будем сбрасывать со счетов.
– А это какие? – простодушно спросил Воронцов, – мы ведь никаких других ещё и не выдвигали, – пожав плечами, он вопросительно посмотрел на Калошина: «Я чего-то не знаю?»
– Вот и давайте думать, что ещё могло быть причиной этого убийства, – ответил ему Моршанский и добавил, строго сдвинув брови: – это и будет твоим заданием!
– Есть, выполняю, – пряча улыбку, козырнул Воронцов.
– Распустились, – проворчал Моршанский, но заострять внимания на этом не стал. – Так что будем делать с твоими соображениями, товарищ майор?
– Архив нам лагерный нужен. А тут уж без Дубовика не обойтись. Буду звонить ему.
Дубовик откликнулся сразу и пообещал содействия.
– Кстати, на днях приеду к вам по своему делу. Но эта информация пока только для тебя, Геннадий Евсеевич! – закончил он разговор.
Доронин позвонил и доложил, что Суслопаров никакой бутылки Черных не передавал, тем более, что пили они самогон. Водку агроном не покупает «принципиально» – как он сам сказал.
– Так я и думал, – резюмировал Калошин, а в голове в очередной раз возник вопрос: «Кто и где ему подсунул эту злосчастную бутылку? Скорее всего, в автобусе на обратном пути». Но без самого Черных ответа не найти.
Близился вечер. Калошин сидел у себя в кабинете, когда ему позвонил Карнаухов. По учащенному дыханию и возбужденному: «Привет!», майор сразу понял, что эксперту есть, что сказать.
– Токсин тот же, что и в случае с Вагнером! Концентрация огромная. Боюсь, что Черных обречён.
– Как яд проник в организм, установил?
– Да у него масса игольных проколов, ему же уколы делали. Пока сказать трудно.
– А с водкой мог попасть?
– Теоретически – да. Этанол способствует проникновению токсина в кровь, а там уже гематогенным путем, то есть с кровотоком, попадает в легкие, сердце, и так далее. А если изначально была простуда, то она ужесточила действие стрептококков.
Калошин тотчас же вновь позвонил Дубовику:
– Андрей Ефимович, надо срочно вытрясти из Каретникова, где он брал токсин со стрептококками. У нас ещё один потерпевший!
– Хорошо, я понял тебя, майор! Сейчас же свяжусь с коллегами. Знаю, что до сего дня этот жук ничего об этом токсине не сказал. Завтра буду у вас! Жди!
Вечером позвонила Циля Абрамовна и сказала, что Черных пришел в себя, но следует поторопиться.
Калошин буквально сорвался с места, он понял, что может не успеть совсем: по тону врача было ясно – человек умирает.
Едва накинув в вестибюле халат, майор устремился к палате, на которую ему указала медсестра.
Черных оказался довольно тщедушным человеком, а болезнь ещё больше усугубила его и без того слабые физические данные. Дышал он очень трудно, с хрипами, впалая грудь тяжело вздымалась, горячечный взгляд блуждал по лицам, присутствующих в палате, врача и жены, перекидываясь на белые стены, и, как бы, обжигаясь об их искрящую белизну, возвращался вновь к людям.
Циля Абрамовна молча показала Калошину на свои часы и подняла два пальца. Он кивнул. Подойдя к кровати больного, низко наклонился к нему и спросил, стараясь четко произносить каждое слово:
– Кто ехал с вами в субботу и воскресенье в автобусе? Кто мог положить водку вам в карман?
Черных какое-то время непонимающе смотрел на майора, потом прошептал с хрипом:
– Капут… капут… – это были его последние слова, мужчина впал в кому.
Калошин был обескуражен. Эти слова привели его в замешательство. «Почему *капут*, а не *конец*? Или он имел в виду того человека? Значит, придется искать всех, у кого так начинается фамилия. Не думаю, что их много», – размышлял майор, возвращаясь из больницы, – «А если что-то другое? Как было в случае с Вагнером-каретником? Какая-нибудь измененная фамилия? Это тоже не сбросишь со счетов».
