Обгоняя в тайге все сроки, Стал расти крепыш краснощекий: Богатырская грудь широка, И крепка и могуча рука. За ночь так мальчуган вырастал, Что ему становился мал Из овечьей шкуры тулупчик. За день так вырастал голубчик, Что ему становилась тесна Даже шуба из бычьей кожи, И просил он другой одёжи. А в тайге звенела весна, Мальчик прыгал среди разнотравья, Напевал, юной жизни рад, То гнусавя, то шепелявя, То впопад, а то невпопад. В это время вожак злотворных Бесов синих, желтых и черных Двадцати волшебствам дал приказ По ладони пуститься в пляс, А потом по перстам пустил Десять людям враждебных сил И постиг жестоким своим Постижением колдовским:
«Небесами земле заповеданный И земле неокрепшей преданный, Появился для блага людей Исполин, богатырь, чародей. Уничтожим его, покуда Этот мальчик не возмужал, А не то будет бесам худо!»
Злобных бесов собрал вожак, И они порешили так: «Уничтожим того чародея, Что, неслыханной силой владея, Ради радости бедного люда, Возмужав, дойдет и досюда. Уничтожим его, покуда Он не вырос еще, не окреп!»
Вот вожак, хитер и свиреп, Напрягает свой черный разум, Погубить замыслив дитя… В человека себя превратя, Стал он ламою косоглазым. Из безлюдной страны Хонин-Хото, Где кочкарники да болота, Где живое гибнет бесславно, Где земля бесплодна, бестравна, Будто вывернута наизнанку,— До таежной чащи густой Пробирался паломник святой И нашел Сэнгэлэна стоянку. Поклонился он, сладкоголос, И моление произнес.
Косоглазого старца святого Привечает Наран-Гохон. Всем, что в юрте было готово, Угощает Наран-Гохон. Вопрошает учтивый нойон Косоглазого старика: «Далеко ли, близко ль живете? Далеко ли, близко ль идете? Как, скажите, зовется река, Из которой вы воду пьете? Как название той страны, Где вы были на свет рождены?»
Источает из уст обман, Облачает слова в туман Косоглазый лама в ответ: «На востоке рожден я на свет, Возле устья Желтой реки. Я – искатель чистых путей, Воспитатель малых детей, Я их пестую в ранние дни, А когда подрастают они, Я учу их ёхору-пляске. Я теперь узнал, что у вас Появилось дитя в добрый час, Я пришел, исполненный ласки».
Старики тогда приосанились, От смущения зарумянились, На душе у них посветлело. А ребенок в люльке кричит, А ребенок плачет навзрыд,— Неужели дитя заболело? Старый лама забеспокоился: «Почему он все время плачет? Может быть, желудок расстроился? Я узнаю, что это значит!»
Лжепаломник с коварной целью Наклонился над колыбелью, Но разумный младенец постиг, Кто таков косоглазый старик. Прекратив свои сладкие речи И отринув лик человечий, Принял облик свой истинный бес, В колыбель с головою залез, Порешил: младенца убьет, Порешил: мальчугану в рот Он вонзит непомерный клюв. Но ребенок, дело смекнув, Ухватил ручонкою тонкой За огромный железный клюв, Он ударил детской ножонкой, Но со всею силой своею, Косоглазого ламу в шею.
Отскочила от плеч голова И за дверь покатилась, мертва. Был издохший бес изувечен,— Вместе с легкими вырвалась печень, Опрокинулась грудь пустая, И в чащобу она поползла, Где трава зеленела густая…
На нежданную гибель зла Старики с удивленьем смотрели. Мальчик выскочил из колыбели, Мать с отцом повел за собой. Увидали в чащобе густой, Средь кустов и веток бесчисленных, Бездыханного вожака Девяноста бесов зломысленных.
У отца из-за кушака Мальчик выхватил острый топор. Зашумел разбуженный бор. Сэнгэлэн и мальчик вдвоем Порубили в лесу густом И сырые стволы, и надежные, Вместе с ветками, вместе с корнями. Порубили деревья таежные, Развели высокое пламя. На костре сожгли среди леса Ламу ложного, злобного беса, Превратили его в золу,— Да не будет победы злу, И осиновою лопатой Этот пепел собрали проклятый, А березовою лопатой По тайге черный пепел развеяли,— Для людей это дело содеяли.
И сказал Бухэ-Бэлигтэ: «Как вступил я в земной предел — Трех противников одолел, И четвертый враг сломлен мной В день четвертый жизни земной!» Так сказав, он уснул в колыбели, А старик со старухой женой Улыбнулись, повеселели: «Прелесть девочке с детства дана, Сила мальчика с детства видна!»
Мальчик уничтожает бесов
Много ль, мало ли минуло времени, Мальчик в юрте рос без докуки. Достают его ноги до стремени, И до вьюков – округлые руки. А у Желтого моря далекого, У истока Желтой реки, Где желты и пустынны пески, Тридцать бесов нашли себе логово: Пляшут, скачут, визжат, желтоликие, Да заводят игрища дикие.
Загрязнили Желтое море, Развели в нем гадов-червей, Напустили они суховей, Иссушили, всем тварям на горе, Воду пресную Желтой реки, Заглушили ее жестоко, Задушили ее с истока, Загубили траву с корнями, Едкой пылью, большими камнями Завалили источник каждый, Чтоб народ погибал от жажды, Напустили язву и мор, Чтоб земной обезлюдел простор: Что ни день – гибнет сотня людей, Что ни день – гибнет сто лошадей.
Мальчуган Бухэ-Бэлигтэ Наилучшей дождался поры. Он сработал из желтой коры И коня, и огромный котел, А потом искрошил, измолол, Будто желтую шкурку беличью, Травку желтую с галечной мелочью. Он до Желтого моря дошел, До истока Желтой реки, Где без края желтели пески. Он присел на желтой земле, Стал готовить в желтом котле Измельченную желтую снедь, Стал на желтую воду глядеть.
Вдруг из желтой морской пучины, Из потока Желтой реки Разом вышли на берег пустынный, Побежали вперегонки Тридцать бесов желтого цвета, Закричали вместо привета: «Что за пищу ты варишь, малыш? Может, завтраком нас угостишь?»
Вьются бесы, тридцать числом, Перед желтым толпятся котлом, Все нечистые – с желтым хохлом. Им сказал Бухэ-Бэлигтэ: «Небожителями Востока Я направлен к вам издалёка. Вижу, вам живется несладко,— Ни избытка у вас, ни порядка. Я вам другом-помощником стану!»
Не поверили бесы обману И ответили мальчугану: «Нам взаправду ль на помощь пришел ты? Не такой ты, как мы, ты не желтый! Из древесной коры твое мясо, И, сдается, из масла – кости. Если к нам ты пришел без злости, Чтобы нашим стать сотоварищем, С нами, желтыми, не лукавящим, То на желтого сядь лончака, Да сожми ему крепко бока, И вкруг Желтого моря помчись, И, пока мы глазом моргнем, Ты на это же место вернись!»
Но не знали бесы о том, Что он хитрым был колдуном! Он на желтого сел лончака И назад, где желтела река, Желтым бесам глаза повернул. Каждый бес только глазом моргнул, А мальчишка на лончаке Сделал вид, что вернулся к реке, Что объехать успел неоглядное, Желтоцветное море громадное! Тридцать желтых бесов решили: «Ты отныне – в нашем числе!» Вшей собрали, подбросили гнили. Стали пищу варить в котле.
Вот наелись они до отвала,— Вся орава с урчанием встала. Говорит Бухэ-Бэлигтэ: «Тот, кто знает дороги вдоль моря, Пусть меня за собой поведет». С сотоварищем новым не споря, Тридцать бесов пошли вперед, Мальчугана ведя за собой. Ближе, ближе морской прибой,— И привстал на луке седла Мальчуган, чьи хитры дела, Сжал он плети своей рукоять — Восемнадцать застежек на ней,— Стал он Желтое море хлестать: Желтых бесов, громко смеясь, В пыль втоптал он, в желтую грязь!
Он сказал: «Ваши кончились козни! Срок наступит близкий иль поздний Вы не встанете больше со дна Желтоцветного моря великого: Это слово – на все времена!» И сандаловою, целебною, Тонкой палочкою волшебною Он погладил Желтое море, И оно очистилось вскоре, И, сверкая своей желтизной, Побежала волна за волной.
В путь пустился в тиши ночной, И дошел, с наступленьем рассвета, Он до моря синего цвета. Не знавал он места пустыннее, А шулмусы там жили синие. Чтоб живое спасти от хвори, Синих бесов загнал он в море, Придавил их синей скалой… Новый день взошел над землей, И до моря черного цвета Он дошел с наступленьем рассвета Черных бесов он истолок И втоптал их в гальку-песок.
Язва страшная, моровая, Праздник жизни уничтожая, Нависала желтым туманом, Трем грозя сопредельным странам. Но в сосульку из серебра Он вобрал туман ядовитый, Выдул весь в океан ледовитый Ради блага, ради добра!
Семьдесят телят
Старший брат Сэнгэлэна, Саргал, Тот, что в Белой Стране обитал, Где дороги белей облаков, Белолиц и белоголов, С книгой белых указов в руке, — Порешил навестить Сэнгэлэна, Что в изгнании жил вдалеке. Оказалось, в тайге забвенной Сын родился у старика! Радость дяди была велика: «Наступило благое время, Начинает людское племя Праздник жизни праздновать вновь, Торжествует теперь любовь! Ты, мой брат, со своей женой Возвращайтесь ко мне домой, Где пышна, многоцветна долина, И отдайте мне вашего сына».
Сэнгэлэн и Наран-Гохон, Столько лет проведя в глуши, Были рады от всей души Своему к домочадцам возврату. Сына отдали старшему брату.
Голова Саргала бела, А душа Саргала светла. Вот он скачет к Белой Стране На могучем белом коне, И покой на земле у него, И племянник в седле у него!
Но племянник неладно сидел; Он изгадил накидку-дэгэл, Измарала его пачкотня Белошерстое тело коня…
У Саргала, страны властелина, Было два сильноруких сына: Старший воин – Алтан-Шагай, Младший воин – Мунгэн-Шагай. Говорит старик белоглавый Сыновьям и всем домочадцам: «Я приехал к вам с младшим братцем, Он рожден для битвы и славы. Но без имени храбреца, Но без прозвища удальца Не бывает в доме отца».
Вот Саргал собирает в круг Стариков и важных старух, Собирает друзей и сверстников, Сотоварищей и наперсников. Он откормленных за девять лет Режет жирных коров и быков, Ибо пищи прекраснее нет Для пирующих стариков. Тридцать дней веселье идет, Длится пиршество целый год, А не могут люди достойные, — Сообразно его уму,— Выбрать имя сопливцу тому, Чьи глаза – словно раны гнойные.
Но Саргал восклицает с болью: «Нет без имени храбреца, Нет без прозвища удальца!» Он размером с шапку соболью Ставит мясо средь пира веселого, Ставит масло размером с голову, Да еще со словами такими: «Это мясо отдам тому, Это масло отдам тому, Кто племяннику моему Наилучшее выберет имя!»
Белоглавый поднялся гость, Опираясь на белую трость. Посерел от годов старик Дай ростом был невелик. Много видеть ему довелось! Головы его седина Малахай пробила насквозь, Ногти, чья непомерна длина, Проросли сквозь его рукавицы. Так сказал старик мудролицый: «Он соплив, твой малыш озорной, Некрасив, и в глазах его – гной, Так Сопливцем – Нюсата-Нюргаем — Мы отныне его называем».
«Верно! Верно! – кричат на пиру.— Это имя будет к добру!» Получил старичок седой Масло с голову величиной, Мясо величиной с малахай,— Да растет Нюсата-Нюргай.
У Саргала скота немало,— Охраняли три сына Саргала Ровно семьдесят красных телят. Старшим братьям сказал младший брат: «Мы за стадом идем да идем, Возвратимся ли скоро назад? Так попробуем, братья, втроем Мы съедим одного из телят». Возражает Алтан-Шагай: «Мы нарушим отцовский приказ». Упрекает Мунгэн-Шагай: «Будет мать сердиться на нас». Отвечает Нюсата-Нюргай: «Понапрасну волнуетесь вы! Мы нарвем прошлогодней травы Да набьем ею шкуру телячью. Обещаю вам, братья, удачу: Эту шкуру с истлевшей травой, Как живую, пригоним домой».
Захотелось и старшим убоины, По свежинке соскучились воины, Но теленка зарезать боялись, Мальчугану в ответ рассмеялись: «Как ты знаешь, так поступай». Побежал Нюсата-Нюргай И схватил теленка за хвост, Размахнулся до самых звезд,— Эх, была в нем, как видно, силенка И содрал он шкуру с теленка, И набил ее старой травой. Приказал: «Скачи да беги ты!» И теленок, травою набитый, Стал скакать, как будто живой.
Вот уселись они пред костром, Был огонь и высок и светел, И надели мясо на вертел, И, как волки, наелись втроем. От Сопливца двум старшим – почет: Отдает им куски пожирней, А себе похуже берет… Много ль, мало ли минуло дней, И сменялись ли быстро недели,— Братья счет вести не хотят, Не заметили сами, как съели Шестьдесят и девять телят. А вокруг пастухов этих сытых Скачут, старой травой набитых. Шестьдесят и девять телячьих Красных шкур, немых и незрячих!
Старшим братьям сказал младший брат: «Вы и сами, видать, не заметили, Как изжарили мясо на вертеле, Как вы, старшие, съели подряд Шестьдесят и девять телят. Нам остался семидесятый, Да боюсь наказанья-расплаты».
Но хотелось двум старшим убоины, И, не ведая удержу, воины Закололи семидесятого, Нежным мясом и жиром богатого. Шкуру старой набили травой, И теленок семидесятый По приказу Сопливца-Нюсаты Стал скакать, как будто живой. Возвращаются братья домой, Гонят семьдесят красных теней, Прошлогодней набитых трухой.
Пастухи стали телом плотней, А у мальчика вздулся живот: Воду пьет он, и пьет он, и пьет…
Рассердилась мать: «Что с тобой? От воды заболеешь сырой!» Он в ответ: «Мои губы горят, Все во мне сожжено до нутра, Из семидесяти телят Мы последнего съели вчера. Слишком жирным то мясо было, И от жажды я изнемог…»
«Говоришь ты неправду, сынок! Только что я коров доила, Все телята сосали вымя!» «Не вернулись они живыми: Мы наполнили шкуры травой И погнали их с криком домой».
Удивилась добрая мать, Ничего не могла понять, На телят поглядеть захотела. Поглядела и обомлела, Не поверив глазам сперва: Из телячьего каждого зада Выползала труха-трава,— Вот каким оказалось стадо! А как выдернула траву — Наземь семьдесят шкур повалилось! Рассердилась мать, разозлилась, Стала бить сыновей своих, Вместе с младшим – и старших двоих.
Но Саргал пожалел сыновей, И, едва отвернулась старуха, Стал старик покашливать глухо, Их из юрты увел поскорей. А в душе старика – отрада: «Сыновья растут у меня — От врагов завидущих ограда, От врагов загребущих броня!»
Часть 2
Саргал испытывает своих сыновей
Рано утром проснулся Саргал, Напоил он Алтан-Шагая Полной чашкой горячего чая, К пяткам шило и нож привязал, Посадил на четырехгодовалого Необученного быка: Испытать порешил он стрелка — Сына старшего, доброго малого.
Говорит он сыну: «Вдвоем На быках поедем верхом, На деревья-кусты утром ранним, На посевы китайские взглянем». Едут-едут. Со всех сторон К ним подходит тайга вековая. Вот Саргал, белоликий нойон, Вопрошает Алтан-Шагая: «Для чего нам нужна тайга, Чем для нас она дорога?» И Алтай ответствовал: «Тут Дерева для того и растут, Для того и пригодны весьма, Чтобы строить чертоги-дома».
Едут-едут. Со всех сторон Обступает их ширь степная. Вот Саргал, белоликий нойон, Вопрошает Алтан-Шагая: «Посмотри-ка на ровное поле. Чем земля его хороша?» Старший сын сказал не спеша: «Распахать бы это раздолье Да посеять бы добрую рожь: Право, лучшей земли не найдешь!»
Едут-едут безлюдной тропой И въезжают в ельник густой. Вот Саргал говорит Алтану: «Здесь на отдых с тобою стану. Деревянный сделай котел. Моего быка мы зарежем Да насытимся мясом свежим».
Старший сын на землю сошел, Деревянный сделал котел, — А котел вместе с мясом сгорел. Старец, мясо изжарив на вертеле, Хорошо и сытно поел… Старший сын на отца смотрел, Старший сын остался голодным… Так вдвоем на одном быке Устремились к полям плодородным. Вот хлеба встают вдалеке, Нет посевам края-предела! Вдруг Хитару-птица взлетела Из высоких спелых хлебов. Белолиц и белоголов, Вздрогнул старый как бы с перепугу, И на всю заорал он округу. То ли шилом, то ли ножом Он быка уколол под лопатку. Красный бык, в малолетстве своем, Был еще не приучен к порядку, Он взревел и пустился бегом, Сбросил сына вместе с отцом.
Вверх тормашками лег Саргал, Вкруг него в тоске зашагал Безутешный Алтан-Шагай. Умолял он: «Отец, вставай!» То в ногах его, то в изголовье Он рыдал, обливаясь кровью, То назад идет, то вперед, Как помочь отцу – не поймет. А Саргала дума тревожит: «Видно, старший сын не таков, Чтоб защитою стать от врагов, Он беду одолеть не может!»
Он со старшим вернулся домой. Снова утро взошло над землей,— Стал испытывать среднего сына, Но отца охватила кручина: «Не сумеет Мунгэн-Шагай Защитить отеческий край От могучих, злобных врагов!»
Белолиц и белоголов, Недовольный, вернулся домой. Третье утро взошло над землей, — Начал старец, гласит преданье, Сына третьего испытанье.
Добрались до высоких берез, До лесов, где листва густа. Задал сыну отец вопрос: «Что ты скажешь про эти места?»
«Всю березовую чащобу Надо выкорчевать без остатка. Коль обрушит враг свою злобу, Будет поле ровно и гладко, Пригодится для правой войны. Чтобы были враги сметены, Чтобы мы одержали победу… С этой мыслью, разумом слаб, По местам березовым еду».
Вот погнали дальше быка, Доскакали до сосняка, Где прекрасны багрец сосновый, Твердых лиственниц высота. И отец вопрошает снова: «Что ты скажешь про эти места?»
«Надо нам, чтобы жить в тиши, Нашу землю обезопасить. Эти лиственницы хороши, Чтоб врагов завидущих дубасить, Пригодится нам и сосна, Если с недругом будет война».
Едут-едут, заботы отбросив, Добрались до высоких колосьев: Нет посевам края-предела! И Хитару-птица взлетела Из хлебов, что поспели вокруг. Красный бык испугался вдруг, Побежал, четырехгодовалый, Стал топтать деревьев завалы, Сбросил двух седоков, и упал Вверх тормашками старый Саргал: Затвердели белки его глаз, Смерть нежданная, что ли, стряслась!
Встал Нюсата, глядит удивленно На недвижное тело нойона. Он кричит: «Поднимись, отец!» Но Саргал молчит, как мертвец. Трижды сын повторил свой крик,— Ничего не слышит старик. Стал тогда размышлять Нюсата: «Как затмилась отцова судьба? Если 6 здесь, где земля богата, Не взрастили соседи хлеба, Не вспорхнула б Хитару-птица. Если б здесь не могла гнездиться, То быка не повергла б в испуг. Если б бык нас не сбросил вдруг, Не скончался бы мой отец!»
К этой мысли придя наконец, Красной плетью взмахнул он умело, Из древесных она ремней, Восемнадцать застежек на ней! Препоясал могучее тело Он березою, рослою, белой, Вырвал лиственницу для опоры И подумал: «Время приспело, Чтоб свершить заповедное дело. Перед тем как в землю зарою, Я воздам почет властелину: Серебром его плечи покрою И покрою золотом спину».
Две полы завернул за кушак, До локтей засучил рукава И отправился юный смельчак, Чтоб свои защитить права, В государство китайского хана. Шел и шел – и пришел утром рано В государство китайского хана. Во дворец он вступил старинный, Молвил хану среди дворца: «Ваши подданные повинны В том, что я потерял отца. Я теперь его в землю зарою, Но сперва, как следует сыну, Серебром его плечи покрою И покрою золотом спину».
Согласился властитель державы С ясной речью: «Мы были неправы, Ведь на вашей земле мой народ Сеет злаки из года в год. Ты получишь в этот же день Серебро и червонное злато. Своего отца ты одень В серебро и червонное злато. Разукрась его тело богато Да в могилу зарой в горький час. А теперь я составлю указ, И с тобой, лишь его составлю, Наших поданных я отправлю».
Испугались люди Китая, Нагрузили они, не считая, На возы серебро и злато, С ними вместе поехал Нюсата. До китайских добравшись колосьев, Яму вырыл он острой лопатой, Рядом шапку дырявую бросив. Удивляются люди Китая, Серебро и злато кидая: «Не наполнится шапка никак!» Преподносят они кушак, Расстилают шелк-чесучу, Говорят с мольбой силачу: «Нас, что ради посевов пришли, Со своей не гоните земли!» В путь пустились – и скрылись вдали.
Исполняя сыновний долг, Дорогого отца Нюсата Облачил в чесучу и шелк, Облачил в серебро и злато, Порубил он деревья лесные Вместе с ветками, вместе с корнями И сухие стволы, и сырые,— И разжег высокое пламя. Заплясал огонь, засверкал, От огня отшатнулся Саргал, Закричал: «Ой, смерть горяча!» Побежал, и с его плеча Стали падать шелк, чесуча, Серебро и червонное злато. Младший сын старика поймал И воскликнул: «Я помню свято, Что беда для всего живого, Коль мертвец оживает снова».
Он отца поднимает опять,— Он сейчас в огонь его бросит,— Но отец умоляет-просит: «Ты не должен меня сжигать, Я не мертв, прости мне причуду, Притворяться больше не буду!»
Так старик просил Соплячка, Перетряхивая кисет. Сын кивнул головой в ответ. Нагрузили они быка Шелком, золотом, серебром, А потом уселись вдвоем И быка погнали домой. Так подумал Саргал седой:
«Младший сын у меня растет, Для народа – броня-оплот. Всех врагов одолеть он может, Все напасти он уничтожит».
Облава на зверя
Было радостным возвращенье: Младший сын испытанье прошел! Вот хозяйка свое угощенье На серебряный ставит стол, Накрывает стол золотой, Угощает питьем и едой. Вот уселись они впятером: Старики – за одним столом, За другим столом – сыновья. Вдоволь пищи, вдоволь питья! Как насытился старый Саргал, Погрузился он в размышленья. Он любимую трубку достал, Что казалась не меньше тюленя, Серебром в руке поиграв, Из огромного, как рукав, Темно-бархатного кисета Трубку красным набил табаком: Будто всыпал копну целиком! Он огнивом жемчужного цвета Высек яркие искры огня — Пламя вырвалось из кремня. Затянулся он куревом чистым, Начал с шумом, выдул со свистом, А как выдул дымок, был он цвета Загорающегося рассвета.
Солнце желтое скрылось во мгле. Серый сумрак настал на земле. Лег старик на высокое ложе, Чтобы нежиться в мягком тепле. Соболиное одеяло И бобровое одеяло Хорошо укрывали Саргала!
Вот и новое утро настало, Нежно-нежно лучи заблестели. Все, покинув свои постели, Вышли в лес – духовитый, густой. Родниковой умылись водой, Причесались и приоделись. Сели вместе за стол золотой, Вкусной, сытной пищей наелись, За серебряный сели в радости, Ели сахар и всякие сладости.
Вот Саргал, отраду вкушая, Посылает Алтан-Шагая К дяде, к черному Хара-Зутану: «Ты поведай дядюшке-хану: Опротивела мне бычатина, И я вспомнил, что замечательно Лишь таежного зверя мясо. Так начнем же с этого часа На таежного зверя облаву, Поохотимся вместе на славу!»
Старший воин был сыном послушным, Перед дядей своим криводушным Он предстал с отцовским наказом. Был доволен Хара-Зутан: То он щурился хитрым глазом, То причмокивал языком: Он мечтал об известье таком! Вверх посмотрит – громко смеется, Вниз посмотрит – в кашле трясется.
Наилучшего из коней, Что откормлен был для облавы, Сто и двадцать неспешных дней Поедавшего сочные травы,— Он поймал среди чащи густой Недоуздком из серебра. Обуздал вороного уздой, Сотворенной из серебра. На коня, что к походам привык, Он из шелка накинул потник, Оседлал вороного седлом, Что сверкало литым серебром. Для коня, чья скачка быстра, Есть нагрудник из серебра И подхвостник из серебра: За стремительных десять лет Не ослабнут они на нем. Подтянул он на вороном — Да за двадцать стремительных лет Не ослабнет она на нем — С двадцатью ремешками подпругу. Место поводу-полукругу За седельной нашел он лукой. Там и место для плетки тугой.
Он лицом становится к югу, Он в серебряный бубен бьет, Собирает южный народ, В золотой он бьет барабан — Население северных стран Собирает Хара-Зутан. Ловчих кличет он слева и справа, Говорит, красноречьем блистая, Что на зверя пойдет облава, Что поедут по склонам Алтая.
В этот самый миг прискакал, Позади усадив Нюсату, К черноликому младшему брату На коне белоснежном Саргал. Для привета-рукопожатья Заключил он брата в объятья, И решили радостно братья: «Пусть другие едят на здоровье Мясо бычье, мясо коровье, Мы желаем с этого часа Только зверя таежного мясо. На заре и в молчанье ночном Мы таежничать вместе начнем На алтайских тринадцати склонах, На высоких отрогах зеленых!»
Вот по северным склонам Алтая Поскакал по таежной земле Хан Саргал, зверей настигая, Младший сын – у него в седле. На охоте мальчику любо Драгоценных ловить соболей, Бить медведей-богатырей: Пригодится черная шуба! Удивлялась тайга вековая: Ребра-спину медведям ломая, Предлагал он спутникам мясо,— Так, оставшихся без припаса, Он кормил людей своих свежим — Прямо с вертела – мясом медвежьим, Отдавая встречным излишки.
Был Хара-Зутан огорчен: Даже из носу черной мышки Капли крови не пролил он. Где теперь его красноречье! Он Саргала спросил при встрече: «Старший брат, по какой причине Без добычи еду я ныне, А твоей добычи – не счесть, Так и хочется всю ее съесть!»
Был доволен добрый Саргал, Стал расхваливать младшего сына: «Не досталась и мне дичина, Я и сам ничего не поймал,— Ловок, зорок, удачлив Нюсата, И добыча его богата». Умоляет старшего брата Криводушный Хара-Зутан: «Пусть поможет мне сын твой младший, Без него мне не будет удачи!» Пожалел Зутана Саргал,— Сыну младшему приказал, Чтобы с дядей охотился вместе…
Только сел Соплячок в седло — Из-под мальчика потекло И по ребрам коня, и по шерсти. И, почуяв зловонье резкое, Сотоварищем смрадным брезгуя, Отшатнулся Хара-Зутан, И племянника к брату отправил, От зловонья себя избавил.
Посреди густолиственной тени Мальчугана к себе на колени Усадил белоглавый Саргал,— Мальчуган коня измарал. Но глядит Саргал: то не кал — Испускает щедро Нюсата Серебро и червонное злато!
Испугает ли всадника вонь, Если белый, сияющий конь Весь – от гривы до крепких копыт Серебром и златом покрыт! Так, довольный охотой-облавой, Ярким золотом-серебром, Мчался-ехал Саргал белоглавый С тем удачливым сыном вдвоем.
