Ствол у дерева серый, Свечи в желтой листве, А в стихах о Гэсэре — Битва в каждой главе. Нам за ястребом в тучах Почему б не погнаться, Родословной могучих Почему б не заняться? Так рассказывают старики: Происшедший из тела Атая — Из отрубленной левой руки, — Возмужал, годов не считая, Укрепился Шэрэм-Мината. Был таким убийца проклятый: Он таил в трехсаженном рту В целых пять четвертей язык. Непомерно остер и велик Был один-единственный клык. Черен был ненавистный лик, Красных глаз пылали круги — Страшно было на них смотреть! Жизнь и радость – его враги, А в руке – чугунная плеть. Обитал он в пределах ненастья — Ближе смерти и дальше счастья.
Это было время, когда Процветал человеческий род: Много видел от солнца щедрот, А болезней не знал никогда. Изумрудной лоснились травой Бесконечные поймы-луга И бессмертного моря прибой Гулом волн услаждал берега.
В это время чудовище злое, В чьей руке – чугунная плеть, Поражение помня былое — В прежней жизни – и дальше терпеть Не желая старой обиды, Порешило: настала пора Рассчитаться с силой добра! Гневом, ненавистью объятый, Завидущий Шэрэм-Мината Из огромного высунул рта Длинный, в пять четвертей, язык. Напоил свой единственный клык Смертоносным дьявольским зельем, Повернул ровно тридцать раз Он круги своих красных глаз, И, ударив рукой по ущельям, Своротил он громады гор И взглянул на земной простор С лютой злобой и черным весельем. Порешил он, что месть свою, Напоенную зельем обид, На Гэсэра обрушит в бою, Человеческий род истребит!
Сжал рукою плетку чугунную, Над землей наклонился юною. Ближе смерти и дальше счастья, На погибель цветущим странам, Захрипел он ветром-бураном, Залил землю влагой ненастья. Он печальным сделал удел Трех тубинских мудрых вождей. Истреблял он малых детей На земле, которой владел Справедливый Абай-Гэсэр, — Истреблял их, покуда малы, В сером царстве тумана и мглы. Жеребенка глотал он живьем, Чтобы стать не успел он конем. Ежедневно по сто детей, Еженощно по сто коней Истребляло чудовище злое. На земле погибало живое. Красной крови потоки текли, Дым клубился вблизи и вдали, Черной крови потоки текли, Мгла душила тело земли. Поднималась над миром гарь, Умирали среди смятенья Люди, звери, птицы растенья — Все живое, всякая тварь. В табунах, стадах и отарах Погибали самые жирные И сливались в реки всемирные Слезы юных и слезы старых.
Похвалялось злое отродье, Поднимая чугунную плеть: «Увядает земли плодородье, И на это мне любо смотреть! Я – безводье, и я – бесплодье, Я не дам ликовать добру, Всех детей на земле сожру! Что ты можешь сделать, Хурмас, Или ты, Гэсэр, мощный витязь? Как людей вы спасете сейчас? Ну-ка, храбрые, отзовитесь!»
Злобный дух, черный бес хохотал, Проклял небо и землю, бахвал: «Я всего живущего враг — Из людей никого не оставлю, Пусть последний погаснет очаг! От животных я землю избавлю — Никого я в живых не оставлю! Ни людей, ни зверей, ни дорог Пусть не знает мир необъятный!» Злобный дух, кровожадный, отвратный, Так бахвалясь, на землю прилег, Расстелив потник сыромятный.
Гэсэр отправляется на битву с чудовищем
В это время Абай-Гэсэр, Самых светлых исполненный дум, Обладая умом провидца, Волшебствам двадцати и двум На ладони велел появиться, А потом по перстам пустил Чародейных двенадцать сил И воскликнул: «Богатыри, Сильнорукие тридцать и три, Моему вы слову поверьте: То чудовище, что живет Дальше счастья и ближе смерти, Недруг тверди, суши и вод, У которого черный лик И один-единственный клык В глубине трехсаженного рта, Кровожадный Шэрэм-Мината,— Тот, кто, ненавистью объятый, Сжал в руке чугунную плеть, Чьи страшны круги красных глаз, Ополчился войной на нас, Чтобы жизни не было впредь!» Обратившись с речью такою К тридцати и трем главарям, К небожителям-богатырям, Он раскрыл могучей рукою Стародавнюю Книгу Судеб. И воитель духом окреп, Как прочел заповедное слово:
«Если должен ты одолеть Кровожадного беса злого, В чьей руке – чугунная плеть, То его ты один одолеешь. Если ж ты победить не сумеешь, То потерпишь один пораженье, Потому что в этом сраженье Не помогут богатыри — Сильнорукие тридцать и три».
Приказал Гэсэр, чтоб мгновенно Снарядили в поход Бэльгэна, Ветроногого скакуна, И, поскольку дорога трудна, Взял Эржен-Шумара с собою — Одного из богатырей: Поскакать походной тропою Приготовится пусть поскорей. Услыхали эти слова И отправились за Бэльгэном, За гнедым конем драгоценным, Остальные тридцать и два.
В это время скакун гнедой Утолял свою жажду водой Из прозрачного родника, Рядом с облачной синевой. Он питался нежной травой, Что была и тучна и сладка. У гнедого была красива, В три воза шириною, грива, Страх и трепет внушал он врагу, Изловили его на лугу, Там, где глазу вся даль открыта. Чтобы твердыми стали копыта, Повели его в поводу По камням, а потом по льду. Привязали его на вершине, Чтоб, как ястреб, летал отныне, Привязали среди долины, Чтоб познал полет соколиный. Чтоб к лишеньям его приучить, Прошлогоднюю дали травку, Дали ржавой воды в добавку.
У коня – пушистая холка, А потник – из мягкого шелка. Оседлали его седлом, Что сверкало литым серебром. Чтобы трудный брал он подъем, Серебрился нагрудник на нем, Чтобы спуск ему был нипочем, Серебрился надхвостник на нем. Вот накинули на коня С десятью ремешками подпругу, С двадцатью язычками подпругу, Место поводу – полукругу — Под переднею дали лукой, А под задней седельной лукой Дали место плетке тугой, Что из красного сделана дерева: Крепко била плетка Гэсэрова!
Снарядил и Эржен-Шумар Скакуна чудесного цвета Загорающегося рассвета, Взял с собою стрелу, что всегда Излучала свет, как звезда, И решил: «Конь готов к войне, Приготовиться надо и мне». И к Абай-Гэсэру пошел. Там, накрыв серебряный стол, И Гэсэр, и его жена — Та хозяйка Алма-Мэргэн, Что была для битв рождена,— Угостили его на славу, Дали мясо, к мясу – приправу. В путь пора собираться теперь. Стал Гэсэр одеваться, кружась Перед зеркалом, ростом с дверь. Стал Гэсэр одеваться, кружась Перед зеркалом, шириной В богатырский потник седельный. Он сориночки ни одной, Он пылиночки ни одной Не оставил на ткани нательной. Натянул шаровары-штаны, Что, как печень, были черны, А на ощупь, как замша, нежны: Из семидесяти – помнят воины — Шкур изюбров штаны были скроены! Нацепил он справа колчан, Что серебряным был издельем, Что сравнялся с узким ущельем, А налучник, что шириной Равен был равнине степной, Нацепил он на левый бок. Превосходный, меткий стрелок, Он в налучник серебряный вдел Лук, для славных сработанный дел: Было все у него, чтоб стрелять, А подставок – семьдесят пять. И число такое же стрел Он поставил торчком в колчане, Девяносто – расставил врозь, Чтоб зимою на снежной поляне Мерзнуть воину не пришлось, Чтобы летом, в горячий день, Эти стрелы давали тень. Он оделся в такие одежды, Чтоб никто не питал надежды Среди тех, чьи плечи сильны, Одолеть его в день войны; Чтоб ни острое, ни тупое Не пробили во время боя Облаченья твердую сталь, Чтобы сталь сверкала, как даль, Освещенная солнцем юга, Чтоб, как листья, шуршала кольчуга. На двенадцать весен вперед, Чтобы голодом не был мучим, Он запасся жиром паучьим, Этим жиром обмазал рот. Чтобы голодом не голодать, Двадцать лет без пищи страдать, Он уста, что крови красней, Впрок обмазал жиром червей. Взял с собой он четыре посоха, Чтобы с ними ходить, как посуху, По воде четырех морей, Взял с собою носимый на шее Красный камень богатырей, Что бессчетных преград сильнее, Взял с собою ветку сандала, Чтоб от боли она исцеляла, Взял аркан, чтоб на поле брани Оказались в белом аркане Многочисленные враги. Он потом натянул сапоги, Что из рыбьей сделаны кожи. Черной юфти она дороже. Богатырь на плечи надел Из парчи накидку-дэгэл: В дорогом облаченье этом Бились воины только летом. Вот он пальцем большим шевельнул — И застежки все застегнул, А потом свой стан затянул Кушаком извитым, прославленным, В серебро и злато оправленным. Он надел и панцирь и щит — Ничего их не устрашит: Ни равнин дожди многодневные, Ни дружин вожди многогневные. Он соболью шапку надел, Что казалась огромной копной. Кисть была словно холм травяной И дрожала от ветра дорог. Нацепил он на правый бок Закаленный булатный меч, Сотворенный для ратных сеч,— Он в крови не утрачивал злости, Не тупился о белые кости, Он на восемьдесят шагов Удлинялся при виде врагов, А сжимался на восемь шагов, И при этом он был таков: Острие – хитрей колдуна, На ребре видны письмена, Смертоносен его удар!
Вот Гэсэр и Эржен-Шумар Открывают хангайскую дверь Из чистейшего перламутра, Вот Гэсэр, величав и строг, Переходит через порог, А порог сверкает, как утро, А порог – белый мрамор Хангая. И по лестнице из серебра, Ни ступеньки не пропуская, Отправляются со двора. Попытались бы так спуститься Жеребенок и кобылица, Поскакали б за смельчаком Кобылица да с лончаком! Подошел он к серебряным кольям, Где, на привязи стоя, гнедой Многотравным дышал раздольем, Повод взял богатырь молодой, Быстро ноги вдел в стремена, На гнедого вскочил скакуна И уселся крепко в седле Из якутского серебра, Чтоб помчаться на помощь земле Ради жизни, во имя добра.
Наклонясь к седельной луке, Крепко в правой зажав руке Плеть из красного тальника, Он рукою левою вдруг Незаметно почти, слегка Дернул повода полукруг, И проделал круг, повторяя Светлый солнечный круговорот, И с Эржен-Шумаром вперед Поскакал – только пыль густая Поднялась, уперлась в небосвод, Только шапки высокая кисть Трепетала нитями алыми Над ущельями и над скалами.
Первая схватка с чудовищем
Если скачут всадники наши Не спеша, из-под гордых копыт Пыль до самого неба летит И комки этой пыли – как чаши, А помчатся они побыстрей — Будут пыли комки как котлы… Двое славных богатырей Там, где в зелень одеты стволы, Словно белки, мелькают в листве. Там, где с тучами горы в родстве, Словно соколы над вершинами, Машут крыльями соколиными.
То несутся по тропкам росистым, Словно камень, с обрыва пущенный, То летят со звоном и свистом, Будто стрелы, что в воздухе сплющены. Над пространствами в сто кругозоров Скачут всадники выше воздуха, Расстоянье в пятьсот просторов Покрывают, не зная роздыха.
Скачут громко ли, скачут ли тихо — Наступает ночевки пора. Вот стрела взметнулась, быстра,— Наземь падают лось и лосиха. Разожгли они пламя костра Там, где чистый бежал родник. Каждый снял седло и потник С двух коней, что скакали лихо, Напоили их свежей водой, По траве пустили густой. Как вкусны будут лось и лосиха, Что нанизаны на вертела!
А когда вечерняя мгла Листья в темный покрасила цвет, Погрузились всадники в сон. Не успел еще бледный рассвет Озарить, осветить небосклон — Оба спутника пробудились, Родниковой водой насладились, Подкрепились мясом лосиным.
Не успела еще заря Просиять лугам и долинам — Два могучих богатыря Огневых коней оседлали, Поскакали в дальние дали. «На чужбине сойдемся с врагом — Учиним на чужбине разгром. Встретим недруга в нашем краю — Сокрушим его в быстром бою!» Так решили твердо и строго И помчались во весь опор. Если в горы вела дорога, Пролетали над гребнями гор, Если море пред ними синело, То четыре волшебных посоха Помогали им быстро и смело Мчаться по морю, будто посуху Если снег выпадал глубокий И в пути стрекотали сороки — Возвестители зимних дней, Если ветки деревьев вздрагивали, То воители поплотней Лисьи шапки свои натягивали. Если в зеркале луж красовались Синецветные небеса, Если, звонкие, переливались Соловьиные голоса, Если в мире рождалось тепло, Возвещая, что лето пришло,— Мчались, вороты расстегнув, Два воителя, два смельчака.
Хоть земля была широка, А воители к месту поспели, Хоть была бесконечна река, А достигли все-таки цели.
В это время Шэрэм-Мината, Чье жилье – у горного ската, Ближе смерти и дальше счастья, Ненавистник тубинских владык, У которого в страшной пасти Был один-единственный клык, Был язык в целых пять четвертей — Страшный бес, пожиравший детей, Враг земли, враг жизни подлунной, Обладавший плетью чугунной, Черный дух, чья злоба зажглась В двух кругах ярко-красных глаз, Чья слюна истекала ядом — Понял мерзким умом колдуна, Что Абай-Гэсэр где-то рядом, И решил: «Да будет война. Я помчусь Гэсэру навстречу, Я начну смертельную сечу». Вот Гэсэр, на погибель злу, Из колчана достал стрелу, Зачинавшую ратное дело. Вот взвилась, взлетела стрела, Но врага пронзить не могла,— По броне скользнув, улетела.
А свирепый бес тридцать раз Повернул круги красных глаз, Обнажил единственный клык, Длинный высунул свой язык, Ядовитой забрызгал слюной. Ненавистник жизни земной Черной плетью – три ночи, три дня Стал направо бить и налево — Чуть Гэсэр не свалился с коня! И тогда, исполненный гнева, Размахнулся Гэсэр мечом,— О мече мы слово начнем!
Восхищая вселенную целую, Удивительным свойством он славился: Он о кость не тупился белую, В красной, жаркой крови не плавился! Но утратил он свойство свое, Он с чудовищем злобным не справился. Иступилось его острие, Изогнулся булатный меч, Не сумел он беса рассечь!
Становилось чудовище злее, А Гэсэр бился с гневом удвоенным: «Хоть и бычьими были шеи, Я сворачивал шеи воинам. Так неужто теперь врагу Бычью шею свернуть не могу?» Так подумав, с гнедого сошел он, Непреклонной решимости полон. Две полы заткнув за кушак, Засучив рукава, смельчак Супостата схватил за предплечья — Да не мог нанести увечья. Издевается бес кровавый: «Слишком слабы твои суставы, Слишком волосы редки и жидки, Слишком жалки твои попытки!»
Так сказав, из Гэсэровых рук Злобный бес вырывается вдруг, Бьет чугунной плетью с размаха. Но Гэсэр не ведает страха: «Если есть у шеи хрящи, Сверх шести хряща не ищи, Если ты человеком рожден, Выполняй человечий закон!» Так подумав, напряг сухожилья И в сраженье вступил рукопашное, Чтоб избавить мир от насилья. Он схватил чудовище страшное За предплечье правой руки — Стали биться они, как быки.
Сила с мощью великой столкнулась, Синецветная твердь содрогнулась, Мироздание пошатнулось, Море вздрогнуло и захлебнулось, Превратились горы в песок, Разъярился речной поток, Желтоцветная пыль взметнулась — И земля во мгле задохнулась! В черной мгле и желтой пыли Исчезали приметы земли, Все живое стало незримо В облаках тяжелого дыма…
Трое суток – и ночью и днем — Длится бой на просторе земном. Длится битва семь дней, семь ночей Кто сильнее из двух силачей? Здесь могучий бьется с могучим. Если их на верблюда навьючим, Одинаковым будет их вес, И такой же вес мы получим, Если их на лошадь навьючим. С человеком сражается бес От зари до полночного часа, Задевая края небес, От спины отрывая мясо, На груди разрывая мясо, Попирая полночные горы, Коль другой не видно опоры, Попирая вершины юга,— Уничтожить хотят друг друга!
Длится бой девяносто суток. Между гор найдя промежуток, Бой ведут на тропе ледяной. Девять месяцев длится бой. Храбрецы, как лошади, взмылены, Обескровлены, обессилены, От зари до позднего часа Попирают дно пропастей. Воздвигается горка из мяса, Воздвигается холм из костей,— Уничтожить не могут друг друга! Прилетают вороны с юга, Это мясо на ночь уносят, Разрешенья при этом не просят. Покидая север, сороки Прилетают на краткие сроки И на сутки мясо уносят И при этом слова произносят: «Своего нам давайте мяса, Пусть побольше будет запаса, Чтоб на тысячи тысяч лет Было мясо для птиц на обед!» Так сказав, сороки и вороны Разлетаются в разные стороны.
Целый год в борении прожит, А Гэсэр победить не может Ни военною мощью меча, Ни надменною силой плеча, Ни копьем, ни острой стрелой, Ни отвагою удалой. От зари до полночи лунной Злобный бес, не кончая сраженья, Бьет Гэсэра плетью чугунной До всемирного изнеможенья!
Так сражаются благо и злоба, Круглый год продолжается бой. Ослабели в сражении оба, Обескровлены долгой борьбой. Мощь иссякла, и сталь заржавела, И они, соблюдая правила, Порешили передохнуть: Каждый в свой отправился путь.
Обладая ценным сокровищем — Чистым сердцем, умом прозорливца, — Так подумал Гэсэр: «С чудовищем Слишком рано решил я сразиться. Не хватает мне силы-уменья, Не хватает и разуменья».
И с Эржен-Шумаром вдвоем На гнедом Бэльгэне своем Богатырь поскакал домой По тайге, что слывет глухой, По горам, что слывут высокими, По морям, что слывут широкими, По просторам, слывущим далекими, По озерам, слывущим глубокими.
Он добрался до моря Мунхэ, До своей долины Морэн, До реки Хатан многопенной. Как приехал к себе домой, Удалого коня Бэльгэна К кольям коновязи расписной Привязал он привязью красной, Сотворенной из ткани атласной, И к супруге своей молодой Он вошел в чертог золотой.
Тут Алма-Мэргэн, та жена, Что для грозных битв рождена, Увидав, что супруг пришел, Золотой накрывает стол, Накрывает серебряный стол, Угощает Абай-Гэсэра Вкусной пищей, крепким вином, Угощает арзой-хорзою И, сияя свежей красою, С милым мужем садится вдвоем.
Вот, отведав чуть-чуть вина, Вот, откушав чуть-чуть еды, Рассказать попросила жена, Чем его завершились труды. Рассказал Гэсэр полушепотом, Что свирепа чугунная плеть: Ни отвагой, ни силой, ни опытом Не сумел он врага одолеть. Ослабев, он вернулся обратно, Он решил отдохнуть немного, Но теперь ему непонятно: Где лежит к победе дорога? И жена ответила-строго: «Не тебе ли твои небожители — Пятьдесят и пять – помогли Вновь родиться в земной обители Ради жизни и правды земли? Не тебе ли была бурханами Пятикнижная мудрость дана, Чтоб твоими деяньями бранными Укрепилась твоя страна? Если ты не сразишь чудовище, Чье губительно самовластье, То чудовище, чье становище — Ближе смерти и дальше счастья, Чье оружье – чугунная плеть,— Кто ж сумеет его одолеть? Кто же землю наполнит цветением, Чтоб она перестала страдать, Чтобы к людям, животным, растениям Счастье жизни вернулось опять? Злобный бес, погибель готовящий Детям всех государств-племен, Должен, должен быть побежден,— Так иди, победи чудовище! Ты во имя людей потрудись, Поднимись на небесную высь, Ты спроси у Хурмаса-отца И у бабки Манзан-Гурмэ: Как борьбу довести до конца, Чтоб она завершилась победой? Эсэгэ-Малана проведай — Там и мудрости почерпнешь!»
Говорит ей Гэсэр в ответ: «Ты права, твой совет хорош, Ибо правилен твой совет!» И тогда на коне Жэгуртэ, Что к небесной взмывал высоте, Полетел Гэсэр удалой, Ввысь поднялся, расстался с землей, Вскоре скрылся в небе рассветном На своем коне синецветном.
Манзан-Гурмэ вручает Гэсэру шерстобитный смычок
Поднимаясь все выше и выше В беспредельном небе, Гэсэр До отцовской домчался крыши, Светом солнечным залитой. Он врата объезжает справа, Возле коновязи золотой Оставляет коня, величаво В белозвездный вступает чертог. Ни соринки не оставляя, Перешагивает порог — Светозарный мрамор Хангая, И здоровается по обычаям, С богатырским гордым величием. Хан-Хурмас и Гэрэ-Сэсэн Дорогого приветствуют сына, Многомощного исполина, Чью отвагу повсюду славят — И на небе, и на земле. Угощенье отменное ставят На серебряном щедром столе, Накрывают и стол золотой, А на нем, с курган высотой, Возвышаются масло и мясо И рекою льется питье. Средний сын пред лицом Хурмаса Рассказал про горе свое. Рассказал отцу про чудовище С трехсаженной свирепой пастью, Про чудовище, чье становище Ближе смерти и дальше счастья, Рассказал про то, как злодей Пожирает малых детей.
«Этот бес, – Гэсэр говорит,— Зло и мрак на земле творит, Истребляет он все живое, А оружье его боевое — Беспощадная черная плеть. Я врага не сумел одолеть. Как покончить с бедою этой? Помоги мне, отец, посоветуй».
Хан-Хурмас говорит в ответ: «Силы нет, чтобы дать совет. Только бабка Манзан-Гурмэ Может мудрое слово сказать, Чтобы с гнусным отродьем справиться, Надо к ней за советом отправиться». И отца, и добрую мать На прощанье обнял Гэсэр, Обласкал их речью учтивой, Пожелал им жизни счастливой И помчался к Манзан-Гурмэ. Во дворце своем восседая С чашей разума и добра, Сотворенной из серебра, Так разнежилась бабка седая, Увидав любимого внука, Удалого стрелка из лука, Что ему поднялась навстречу, Обласкала приветливой речью, Обнимая его и целуя, И любовь и милость даруя. Золотой накрывает стол, Накрывает серебряный стол, Ставит все, чем полон котел, Ставит пищу, приятную взору, Ставит мяса целую гору, Наливает море вина… Приступили они к разговору Про старинные времена. О счастливых годах и печальных, Начиная с дней изначальных, До тех пор говорили тогда, Выясняя земные дела, Что в пруду закипела вода, А на камне трава проросла. Покраснев от питья хмельного, Молвил воин такое слово Мудрой бабке Манзан-Гурмэ: «На земле я родился снова Ради жизни и блага людского. Было трудно мне в битве подчас, Но тогда вспоминал я вас… Так бывало – от вас не скрою,— Сила зла побеждала порою, Но скакал я навстречу бою, Славных предков призвав имена, И была мне по силам война.
А теперь моя битва – иная… Происшедший из тела Атая, Из руки его левой, отрубленной, Кровь людей на земле проливая, Черной смерти и жизни загубленной Стал причиной Шэрэм-Мината. В трехсаженном рту супостата В целых пять четвертей язык И один-единственный клык. Красных глаз пылают круги, Так что страшно на них смотреть… Жизнь и радость – его враги, в руке – чугунная плеть. Обитает этот злодей Ближе смерти и дальше счастья, Низвергает он на людей То кровавую влагу ненастья, То пургу – все лютей и лютей. Воздвигает холмы из костей, Воздвигает горы из мяса. Дожил я до тяжкого часа! Истребляет Шэрэм-Мината И людской и звериный род, И скота моего приплод, Самых жирных ягнят и телят — Овцы плачут, собаки скулят! Порешил я: пойду войной. Коль вблизи чудовище встречу — Уничтожу в стране родной, Если нет – я устрою сечу На чужой стороне далекой… И сошлись мы в битве жестокой, От зари до позднего часа От спины отрывая мясо, На груди разрывая мясо В буйном гневе кровопролитья,— Но врага не сумел победить я Ни военной мощью меча, Ни надменной силой плеча — Истощилась моя отвага… У небесных мужей, чье число — Пятьдесят и пять, что светло Даровали мне чистое благо, У бурханов, чей свет и тепло Благодарной душою приемлю, Ибо послан я ими на землю, Чтоб карать неправду и зло, У тебя, моя бабка седая, Дорогая Манзан-Гурмэ, У тебя, что глядит, восседая, В чашу разума и добра, Сотворенную из серебра, Я прошу: помогите спасти Человечество на земле, Укажите к победе пути, Чтобы жизнь не погасла во мгле, Дайте недруга одолеть, В чьей руке – чугунная плеть!»
Тут Гэсэру Манзан-Гурмэ Говорит слова укоризны: «Как мне жаль, что во имя жизни Ты в бою не сражался как воин! Видно, сын отца недостоин… Шерстобитный смычок возьми. Ты навек породнился с людьми, Так на землю спустись ты вновь, Защити добро и любовь, Защити человеческий род, Защити матерей и сирот!» Тут возрадовался Гэсэр: «Ты мне, бабушка, помогла,— На земле рассеется мгла, Будет сломлен свирепый бес!» Пожелал он ей благоденствия: Пусть не знает горя, главенствуя Над воителями небес, И помчался к себе домой, Взяв смычок шерстобитный с собой.
