Надея Ясминска
Запредельность
– Не занимайся ерундой! – строго сказала себе девушка. – В конце концов, всегда можно просто спросить…
Но Катерина за ужином была неразговорчива. Она мечтательно ковыряла вилкой в салате и чему-то улыбалась.
– Босоножки? Да, они, кажется, пришли в негодность, – сказала она с беспечностью, совсем ей не свойственной. Еще неделю назад Катя достала всю группу нытьем по поводу бракованной вещи за пять долларов. За обувь же она отдала девяносто.
– Ты, надеюсь, ночью не лазила по крыше? – в шутку спросила Адриана. – И не спускалась в подземелье к гоблинам?
– Вот еще. А что это за напиток? По вкусу похож на глинтвейн, м-м-м…
«Я просто сумасшедшая, – подумала Адриана, откидываясь на спинку стула. – Выдумала невесть что».
Мелькнула мысль рассказать все Дашеньке – та не была особо сообразительной, но иногда случались проблески гениальности. Но Дашеньки за ужином не было: она пошла наблюдать за вечерними птицами с группой местных орнитологов.
Что ж, завтра посмотрим. Утро вечера мудренее – ведь так говорилось в сказках? Ох уж эти сказки…
Этой ночью Адриана вновь спала так крепко, что едва не пропустила завтрак. А проснувшись, первым делом глянула на обувь Катерины.
Стоптанных босоножек уже не было. У кровати стояли туфли-лодочки, которые выглядели абсолютно нормально, без всяких дыр и потертостей.
«Что убедительно доказывает, какая ты дура, – сказала себе девушка. – Фантазерка похлеще Дашки».
Тут раздался стук в дверь, и почти сразу же показалось веснушчатое лицо легкой на помине Дашеньки.
– Адри-ишка, – захныкала она, – а у тебя нет случайно лишней пары кед? Я знаю, у нас один размер.
– Есть старые, а что такое?
– Да мои совсем разлезлись, а я запасные не взяла.
Глянув на Дашины ноги, Адриана обомлела: крепкие спортивные кеды совсем истерлись, а подошвы и вовсе держались «на соплях». Почти на автомате достав из шкафа пакет с кедами, она вдруг строго спросила:
– Где ты была ночью?
– Ночью? – на мгновение растерялась подруга. – Ночью я спала… Это я вечером в национальный парк ходила, там очень крутые склоны.
– Ясно, – вздохнула Адриана. – Держи.
Врать у Дашеньки получалось плохо. Вот в выдумке она была мастером, но выдумывать и врать – не одно и то же.
За завтраком все оказалось еще интереснее. Катерина была угрюма и раздражительна, а Дашенька, напротив, витала в облаках. Казалось, первой не досталось того, что получила вторая. Адриана налила себе уже третью чашку кофе. Она никак не могла понять взаимосвязь.
– Ты с ума сошла, – сидевшая рядом Илона отобрала у нее чашку. – Так ты всю ночь не заснешь и другим не дашь!
– Тут, похоже, ни у кого проблем со сном нет, – откликнулась Адриана. – Все спят даже слишком крепко… Илька, что общего может быть между Катей и Дашкой?
– Ничего, разве что у них обеих по два глаза и одному носу.
– Да нет, я имела в виду – что случилось с ними похожего за эти два дня. С тех пор, как мы в замке.
– Странная ты. Сегодня мы отправляемся в город. Поторопись, а то стартуем слишком поздно и не успеем к вечернему глинтвейну пани Натальи.
Адриана от неожиданности уронила булочку.
– Илька, ты гений! Конечно же, глинтвейн!
Мысль показалась безумной, но почему нет? Вчера Дашеньки не было за ужином, а Катерина в первый вечер приняла таблетки от головной боли и потому пила только воду. Как бы то ни было, сегодня Адриана не станет принимать это лекарство по бабушкиному рецепту. Если у нее и вправду больное воображение, то все, чем она рискует – это проснуться с насморком.
Как говорил один великий сыщик – проверим нашу теорию, господа.
Часть третья
Среди ночи тонко-тонко зазвонил колокольчик. Звук эхом раскатился по явным и тайным лазейкам замка – будто кто-то спустил с бесконечной лестницы серебряный шарик.
Это разбудило Адриану. И она сразу же поняла: что-то не так. Раньше ее не беспокоили ни гул ветра, ни скрип флюгера, ни Илона, которая утром напоминала слона в посудной лавке. А тут – едва уловимый звон, и она проснулась.
Нужно было спуститься вниз. Без всякой причины. Просто нужно. Адриана надела летнее платье, босоножки и вышла на лестницу.
Позже она пыталась вспомнить, почему не чувствовала страха. Но это сложно было объяснить. Человек в теплом пальто не ощущает холода – так вот, она тоже была укутана в одеяло надежности, безопасности и уверенности. Никакого страха, только любопытство и странная тяга. Девушка знала, что внизу нечто важное.
И в самом деле, напротив двери, ведущей во внутренний двор замка, обнаружился коридор, которого раньше не было. Он каким-то образом возник на месте пустой стены – впрочем, Адриану сейчас не интересовали такие мелочи. Она пошла по коридору, распахнула деревянную калитку и вышла прямо в аллею, залитую солнцем.
Деревья с серебристыми листьями шелестели под ветром. Их ветви сплетались над дорогой, ведущей к озеру. Там уже ждала лодка.
Адриана сразу поняла, что лодка именно «ждала». Разве не ей нужно сесть в лодку и отправиться на другой берег? Девушка налегла на весла, но долго плыть ей не пришлось. Земля возникла так быстро, словно Адриана ехала на моторном катере.
Кто-то ловко схватил лодку за нос и вытащил на берег.
Это был молодой человек весьма приятной наружности, в высоких сапогах и длинном плаще. Его шею обматывал шарф в мелкую клетку. Он деловито привязал лодку к дереву, а потом подал Адриане руку.
– Драгомир, – представился он. – Можно просто Драгу.
– Ты совсем не похож на заколдованного принца, – выпалила девушка. – То есть, я хотела сказать, меня зовут Адриана.
– Наверное, раньше был похож, – улыбнулся Драгу, убрав с лица длинные пряди волос. – Но принцы хотят стать королями, а короли стремятся править. А править тут некем. Даже собой сложно. Какой смысл походить на принца? Пойдем, Адриана, время танцевать.
– Я не умею.
– Тут не надо уметь, достаточно просто слушать. Я испытываю боль, когда не танцую – такое уж бремя у меня и моих братьев.
– А сколько у тебя братьев?
– Четверо.
– О. Я думала, одиннадцать.
– Это старик Гримм тебе сказал? Он всегда был склонен к преувеличениям. Слава Богу, ему мало кто верит. Как он сейчас?
Адриана запнулась, прежде чем ответить:
– Он давно умер. Очень давно.
Драгу помрачнел:
– Я все забываю, что у нас время идет по-разному. Какая жалость… – Он остановился на зеленой поляне. – Ну что же, здесь можно танцевать. Ты спросишь, где же мой замок? А он над нами. Самая красивая его часть, с башнями и витражами. А тут, можно сказать, подвал. Да, я уже много-много лет не выходил из подвала. А ты говоришь – принц…
И девушка обнаружила, что они уже какое-то время танцуют. Так просто и естественно. Лилась мягкая музыка, но вокруг никого не было.
– Где же музыканты? – спросила она.
– Они очень скромны и поэтому невидимы.
– Так удивительно! Танец не мешает разговорам, а разговоры – танцу.
– Я вообще не понимаю, как можно вести беседу и не танцевать, – отозвался Драгу.
Они танцевали павану и гальярду, а потом пассо-меццо, королевскую вольту… Адриане и в голову не могло прийти, что ее тело так быстро освоит эти движения. Драгу рассказывал ей забавные истории о дворцовой жизни, и девушка весело смеялась. Она не была уже той Адрианой, гимнасткой, которая любила выступления с лентой больше, чем с мячом. Она была такой же заколдованной принцессой, но… ненадолго.
– Тебе пора, – вдруг сказал Драгу.
– Я хочу остаться.
– Нельзя! Ты не понимаешь – здесь не все так просто. К тому же, твое место там. Не зли свой мир, Адриана. Я уже однажды разозлил свой.
– Но ты хотя бы проводишь меня?
– Конечно, и усажу в лодку. И оттолкну ее от берега. Ты придешь в следующий раз? Нет-нет, не обещай. Там, наверху, вечно кто-то решает за тебя.
Уже в лодке Адриана протянула Драгу стиснутый кулачок.
– Держи. – Она раскрыла ладонь. – Пусть у тебя будет что-то на память обо мне.
Это был кулон в виде вишни, с двумя круглыми камешками граната.
– В твоем понимании это, наверное, герб, – объяснила девушка. – Моя фамилия… мое родовое имя – Вишневская.
– Вишня означает невесту, – сказал Драгу. Он осторожно взял талисман и поцеловал ее раскрытую ладонь.
Оставалось время для последнего вопроса – Адриана чувствовала это. Она могла спросить, что это за мир и есть ли способ расколдовать его. Могла узнать, что таится по ту сторону жизни и насколько правдива каждая сказка. Но вместо этого она спросила:
– А где же твой нарядный камзол и шляпа?
– Ах, это, – рассмеялся Драгу. – Неужели ты думаешь, что у нас здесь такая же мода, как и семьсот лет назад?
Лодка отчалила от берега, и девушка стала впадать в приятное забытье. А на берегу медленно таяла одинокая фигура заколдованного принца.
* * *
Адриана с трудом разлепила глаза. В комнате никого не было, только на тумбочке лежала записка от Илоны: «Не смогла добудиться, встретимся в саду или у речки».
Этот удивительный сон… подземелье… лодка… и принц. Что за наваждение? И еще…
Девушка на секунду свесилась с кровати.
Стоптанные босоножки.
Босоножки, в которых она танцевала во сне. Не могут же они износиться только под действием грез! Рука Адрианы скользнула по шее – кулона не было.
«Осталось совершить последний безумный поступок», – подумала она.
Она оделась, спустилась вниз и постучала в комнату пани Натальи.
– Что вы хотели? – спросила администратор и, как обычно, поджала губы. – А, вы та девушка, которая проспала завтрак. Я могу попросить приготовить для вас бутерброды с чаем.
– А таблетки от головы не найдется? – спросила Адриана. Она хотела попасть в комнату.
– Ну, сейчас поищу. Проходите. – Пани Наталья впустила ее и стала рыться в маленькой белой сумочке. Девушка плотно закрыла за собой дверь и подошла ближе.
– Признайтесь, что вы добавляете в вечерний напиток? Не смотрите на меня так, я не пила его вчера. И была там. В подвале.
Адриана была почти уверена, что администратор назовет ее малолетней пьяницей и выгонит, а может, еще и пожалуется Геннадьпалычу. Потому что после таких слов сложно считать человека нормальным. Но пани Наталья села на краешек кровати и вместо таблетки вытащила из сумочки сигарету.
– А ты смелая, – с ноткой одобрения сказала она, закурив. – И сообразительная. Вот так прийти ко мне и спросить. С кем ты танцевала? С Лусианом?
– Он сказал, что его зовут Драгу.
– Драгу… один из младших братьев. Присядь. Только учти, если попробуешь кому-то рассказать, я заявлю, что сама видела, как кто-то из сомнительных парней продавал тебе травку.
– Мне не хочется никому рассказывать. Те, кто был, и так все знают, а те, кто не был, никогда не поймут.
– Тоже верно. Я была там двадцать шесть лет назад. Двадцать шесть лет и три месяца. Я думала, что я особенная, но потом поняла, что так происходит со всеми девушками не старше семнадцати, кто ночует в замке Ангальд. И еще со сказочниками, ведь у них какая-то непохожая на других душа.
Ты хочешь знать, как это происходит? Я тебе не ученый, чтобы давать такие ответы. Нас ведь не удивляет существование электромагнитного излучения, нет? Так почему существование другого измерения в подвале замка кажется чем-то более необычным? Я все прекрасно помню. Я танцевала с Лусианом, иногда мы гуляли по саду и срывали цветы. Уж сколько пар обуви я тогда износила, моя мать чуть голову мне не оторвала!
Там ты становишься частью их мира: ничему не удивляешься, не боишься, не задаешь лишние вопросы. Но я так долго там бывала, что наконец спросила. Спросила, почему Лусиан здесь и может ли он вернуться в замок.
Он мне ответил, что это сложно объяснить, и, наверное, самым понятным для меня будет такой ответ: на всех них наложены чары. Так и сказал: «Тебе проще будет называть это чарами». Когда к ним являются девушки и парни разговаривают с ними на языке, который мы называем танцем, чары уменьшаются. Каждая такая ночь – это ступенька к свободе. Я так хотела забрать с собой Лусиана. Но опоздала.
– Почему?
– Тик-так, детка. – Пани Наталья выпустила в потолок струю дыма. – Часы, которые неумолимо тикают. Мне исполнилось восемнадцать, и калитка, ведущая в аллею, оказалась для меня закрытой. Навсегда.
– А напиток? Зачем вы это делаете?
– Рецепт этого напитка упоминается еще в сказке старого Гримма. Конечно, в расширенной версии, которую мало кто знает. По своей сути это снотворное. Оно погружает в такой глубокий сон, что девушки не чувствуют зов подземелья. А уж зачем я это делаю… Как тебе сказать… Вначале я думала, что хочу уберечь юных девушек от разочарований. «Принцы», как назвал их Якоб Гримм, наверняка разбили не одно сердце. Я вот никак не могу забыть… Но потом мне надоело обманывать саму себя. Я ревновала. Видишь, детка, старая тетка вроде меня, угрюмая и неулыбчивая, ревнует молодых девчонок к сказочным принцам. Но я ничего не могу с собой поделать. Не хочу, чтобы с ним кто-то танцевал. Не хочу, чтобы он вдруг оказался здесь и увидел меня такой. Он-то не изменился… Но вряд ли Лусиан меня помнит. Прошло время, сменилось столько лиц…
– Вечером я уеду, – вдруг сказала Адриана.
– Знаю, – кивнула пани Наталья и бросила окурок на каменный пол. – Что я могу сказать? Постарайся забыть, если сможешь.
Вместо эпилога
Около семи вечера автобус с группой гимнасток двинулся от замка Ангальд в сторону дома.
Каникулы закончились. Впереди маячили новые выступления и, возможно, новые замки. Но для кого-то Ангальд был один. И эти три девушки сейчас молчали, прижавшись лбами к холодному стеклу.
Адриана думала о том, что даже если она накопит денег, чтобы приехать сюда вновь, ей все равно уже будет восемнадцать. Тик-так. А еще о том, с кем же танцевали Катерина и Дашенька. С Драгу или с кем-то из его братьев? Хотя какое это сейчас имело значение…
«Вот так и становишься взрослой, – внезапно поняла она. – Не тогда, когда тебе исполняется определенное количество лет, а тогда, когда где-то внутри появляется грустинка, и ты знаешь, что теперь она будет с тобой всегда. Или до смерти, или до старческого маразма. А пока нет грустинки, ты еще ребенок…»
Илона весело трещала, пытаясь показать ей свежие фотографии. Но Адриане просто хотелось смотреть в окно – наблюдать, как уменьшается Ангальд.
«Прощай, добрый великан».
«Прощай. И прости, если что».
«А я не жалею. Мне нравится то, что есть. Теперь я тоже часть тебя, слышишь? Как пани Наталья. Как некоторые из нас. И я не хочу забывать».
«Тогда возвращайся. Я буду жда…»
Ангальд, превратившись в серую точку, совсем скрылся за деревьями. Впереди опять были сутки пути, а там – целая жизнь, и каждый сам разберется, что с ней делать.
На первой же стоянке к Адриане подошел водитель, маленький старичок с лукавым взглядом из-под огромных роговых очков.
– Девушка… вы ведь Вишневская? Не хотел подходить к вам на глазах у тренера, вдруг он у вас строгий. Ваш поклонник попросил кое-что вам передать.
– Поклонник? Какой еще поклонник? – удивилась Адриана.
– Ну парень такой, темноволосый, в плаще. Расспрашивал меня, куда вы едете. А потом попросил передать, что будет ждать вас в вашем городе. Если захотите. И еще вот это.
Водитель протянул девушке какой-то сверток.
– Я пойду в автобус, – дрожащим голосом сказала Адриана.
Там, свернувшись калачиком на своем сиденье, она тихонько развернула шарф в мелкую клетку. Внутри лежал серебряный кулон с двумя вишнями из темно-красного граната.
КАЧЕЛИ
– Нет, спасибо, – сказала Дора Дейна. – Большое спасибо за заботу, но я чувствую себя прекрасно, и справлюсь со всем сама.
Она механически повторила это еще раз, когда уже повесила телефонную трубку. Все были так внимательны к ней. Покрывали ее толстым слоем глазурной, сахарной доброты, словно Дора была пирогом с подгорелым верхом. А ведь она почти не пострадала в той аварии. Ну, разве что голова – подумаешь, голова.
Не включая свет, почти на ощупь, женщина пошла на кухню варить кофе. Пальцы помнили почти все, но глаза многого не понимали. В первый же вечер после больницы она безошибочно определила, в каком ящичке лежит затертая джезва, где хранятся любимые пряности. Дора нашла чашку, из которой всегда пила, вновь завела остановившиеся часы. И при этом в молчаливых комнатах она никак не могла отыскать одного – себя. Себя прежнюю, ту мозаику из мыслей и чувств, к которой теперь следовало бы прикрепить табличку «до».
Жадными глотками выпив кофе, Дора поставила чашку на блюдце вверх дном (наверное, она делала так всегда) и принялась рассматривать свое отражение в настольном зеркале.
– Ну, что мы имеем? Там, под оболочкой?
Оболочка не давала подсказки. Сорок лет, вертикальная морщина на лбу, губы тонкие, довольно красивой формы. На скуле едва заметный шрам. Ладно, теперь перейдем к глазам. Они цвета бутылочного стекла, каково сквозь них смотреть на солнце? Пока не ясно, ведь с первого дня после выписки – непрерывные дожди.
Внезапно Дора придвинула зеркало к самому лицу. Она поняла кое-что, словно прочитала по буквам. В ее глазах не было одиночества. Не было клейма ничейного бродяги, которое кто-то носит обреченно, а кто-то – с гордостью. И тем не менее комнаты зияли пустотой.
Вновь доверившись памяти пальцев, Дора набрала номер старой школьной подруги.
– Снежана, скажи… до этого случая… кем я была, чем занималась?
На той стороне провода тактично воздержались от сочувствия вроде «Бедняжка, так ты не помнишь?».
– Ну, ты фотографировала и немного рисовала.
– Что?
– В смысле – что?
– Что я фотографировала? Я ведь уже не в том возрасте, чтобы без разбору снимать котят или цветы на лужайке. Наверняка у меня было какое-то видение, какая-то цель. Какая?
– Даже не знаю, – протянула подруга. – Ты не любила рассказывать. Говорила: вот будет выставка – сама поймешь. Ты готовила выставку к осени.
Дора немного помедлила, потом спросила:
– Послушай, у меня есть кто-нибудь?
– Мужчина? – уточнила Снежана.
– Да хоть собака.
– Я не могу сказать точно, но думаю, что нет. После смерти своего итальянца ты как-то не заводила отношения. Ты ведь помнишь его?
– Конечно, помню, – с раздражением ответила Дора. Да, прошло двенадцать лет, но Микеле – ее Мики – был вытатуирован с внутренней стороны кожи, она всегда носила его под своей бесстрастной, слишком удобной одеждой. Только собственные глаза нашептывали что-то, и этот шепот оседал на ресницах, давил. – Только ведь я могла и не распространяться о том, что…
– Дашенька, – мягко сказала подруга. Она привыкла обращаться к ней так: в школе Дора стеснялась своего редкого имени и называлась Дарьей. – Конечно, возможно всякое. Но врач сказал, что, пока ты лежала в больнице, на твой личный телефон никто не позвонил. Ни разу.
– Что ж, спасибо, – сказала Дора и повесила трубку.
Придется самой распутывать этот клубок. Превращаться в женщину, которая кого-то любила. Которая знала, почему одна из ее комнат увешана рисунками георгин и кто забыл на вешалке ярко-желтый плащ – полиэстровый крик в серой гамме вещей. Она встала, расправила рукава блузки, словно перед важной встречей, и вошла в комнату с фотографиями.
Хотя, пожалуй, «комната с фотографиями» – название слишком мелкое и обыденное. Это была настоящая мини-галерея. Снимки большого формата прожигали пестротой белые обои, они начинались на уровне лодыжек и заканчивались у самого потолка. Дора медленно прошла из угла в угол, заложив руки за спину, словно в музее. На фотографиях в основном была природа – простая, незамысловатая. Ни горных вершин, от которых перехватывает дыхание, ни щемящей лазури океанских волн. Просто тропинки среди примятой травы, мшистые валуны, отражения в лужах… «Где-то в них я», – подумала женщина. На мгновение она попробовала сыграть роль психиатра: удастся ли ей понять душу пациента, глядя на эти карточки?
Но фотограф вдруг вернулся.
«Я не могла снять это так, – сказал внутренний голос. – И уж тем более повесить брак на стену. Что за ерунда?»
Снимок с нарушенной композицией резал ей глаза. И он оказался не единственным. Вот здесь очень некстати встрял дорожный знак, а там полуразваленные ступеньки, живописные, но не в фокусе. К тому же, зачем было снимать эту скамейку? Дора снова окинула глазами свою галерею. Большинство фотографий были сделаны профессионально и грамотно, но с несколькими явно было что-то не так.
Встав на компактную стремянку, она принялась срывать непонятные и подозрительные снимки со стены. Таких оказалось чуть больше десятка. Дора аккуратно разложила фото на столе и нависла над ними, будто приготовилась к прыжку. Вскоре она поняла, что эти фотографии можно разделить на две стопки. В первую идут те, что с дефектами съемки, а во вторую – не представляющие особого художественного интереса. Скамейка, перевернутая лодка не в лучшем ракурсе, забор… С какой стати она это снимала? Особенно притягивало фото с пустыми качелями, которые застыли на ветру так естественно, словно на них кто-то сидел.
Да, конечно!
У Доры перехватило дыхание от догадки. Вот что значили эти странные фотографии! На них должен кто-то быть. Если сюда добавить человека, то композиция приходит в норму. Дорожный знак тогда прячется за его спиной. Размытые ступеньки – портретная съемка без самого портрета. И лодка, скамейка, качели, забор – к ним так и просится какая-то фигура. Фигура, которой здесь нет.
– И что все это значит? – прошептала она.
Пару минут Дора обдумывала версии, отвергая одну за другой, потом снова позвонила Снежане.
– Снежок! Быть может, я сейчас спрошу нечто очень странное. Скажи, я не увлекалась какого-то рода мистикой? Охота за привидениями и все такое?
– О, – заспанным голосом ответила подруга. – Охота – это точно не твое. Единственное, что…
Она помедлила, напряженно сопя в трубку. Потом с нарочитой беззаботностью произнесла:
– Дашка, может, съедим что-нибудь жутко неполезное в кафе на Третьем переулке? Скажем, в полдень?
– Идет, – сказала Дора. Она глянула на часы: четверть второго ночи. – Извини, что разбудила.
– Да что там, звони в любое время.
Снимок с качелями Дора забрала к себе в спальню и поставила на туалетный столик. Почему-то именно эта фотография тревожила ее больше всего. На обороте были выведены строчки:
«…В единой горсти – бесконечность,
И небо – в чашечке цветка».
«Изречения невинности» Вильяма Блейка. Почерк ее – наверное, она любила это стихотворение. Но на фотографии не было ни единого цветка.
Дора опустила голову на подушку. Почему-то она не ощущала больше щемящей внутренней пустоты и оцепенения. Прежде чем заснуть, женщина почувствовала легкое покалывание в пальцах.
Все верно. Она ухватилась за нить.
* * *
Еще не было двенадцати, а они уже сидели за столиком в старой кафешке – их извечной тихой гавани, где стены, подобно дневнику, хранили множество мыслей и секретов. Снежана сосредоточенно рассматривала лунную шапку капучино, потом проковыряла ложкой несколько кратеров и, наконец, произнесла:
– Все-таки забавно, что ты об этом вспомнила.
– О привидениях? – уточнила Дора, стараясь, чтобы ее голос не прозвучал слишком серьезно.
– Нет, о привидениях разговора не было. Я имею в виду всякие мистические штуки. Не могу сказать, что ты занималась чем-то подобным, это вообще не в твоей натуре…
– Не в натуре. Вот оно как.
– Понимаешь, люди, склонные к мистике, обычно одержимы какой-то идеей. А ты никогда не была одержима. Ты просто жила – тихо, неторопливо, размеренно. Даже собираясь за город на съемки, ты обычно говорила: «Я еду созерцать». Созерцать! Слово из арсенала безмятежной кошки. Ну и какая тут мистика, какая охота?
– И все-таки, ты пригласила меня сюда.
– Верно, – согласилась Снежана. – Потому что мне вспомнился один наш диалог. Пару месяцев назад мы с тобой болтали за чаем обо всем понемногу. Я говорила о том, что в истории человечества теперь вряд ли будут какие-то невероятные открытия – вроде «Земля не стоит на трех китах» или «до нас тут жили гигантские ящерицы». Все, что можно было узнать, уже узнали, и теперь вся наука уйдет в совершенствование моделей телефонов и пластическую хирургию. А ты вдруг улыбнулась и сказала: «Человечество может еще очень удивиться. Что, если у нас под носом существует целый мир с иными порядками?» Я спросила, как это, но ты лишь пожала плечами и перевела разговор на другую тему.
– И чем тебе так запомнились мои слова? – не поняла Дора. – Болтать можно о чем угодно. Уже и пошутить нельзя?
– Видишь ли, дорогая, – извиняющимся тоном сказала подруга, – я бы не отнесла тебя к людям, обладающим чувством юмора.
– Прекрати, ты же понимаешь, о чем я. Не пошутила – так выдумала. Ляпнула просто так, для красного словца.
– Видишь ли, – еще больше смутилась Снежана, – я бы сказала, что воображение тебе тоже не свойственно.
– О, Господи, – вздохнула Дора, сделав большой глоток кофе. – Ну и зануда я была, однако. Может, даже хорошо, что я стукнулась головой?
Какое-то время они молчали, вглядываясь в экран телевизора над барной стойкой. Плазма будто разрывалась от клубов огня и черных мелькающих теней. Бегущая строка венчалась надписью «Экстренный выпуск».
– Добро пожаловать в сегодняшний день, – с усмешкой объявила Снежана. – Ты-то, наверное, совсем не смотришь новости? Мир сходит с ума. Авиакатастрофы, крушение поезда, обвал моста… Списывают все на аномальную жару. Но все же всему виной человеческий фактор. Если кто-то верит в мистику, это его личное дело, да только в нашем мире нет ничего страшнее нас самих.
Дора почувствовала комок, поднимающийся к горлу – комок протеста и даже какого-то странного негодования, – но заставила себя успокоиться и сосредоточиться на креме в песочной корзинке.
* * *
Вернувшись домой, Дора открыла ящик с красками, достала кисти, холст и палитру, аккуратно разложила тюбики по цветам и оттенкам. «Я рисовала», – напомнила она себе. Очень часто бессознательное проявляется в рисунках. Сейчас она просто сделает пару мазков – не спеша, ни о чем особенном не думая. Женщина включила тихую музыку и приглушила свет. Спи, голова. Просыпайтесь, руки. Напевая себе под нос, Дора начала смешивать краски.
Она старалась отгонять от себя мысли, но те настойчиво стучались в голову, словно раздраженные соседи в стену. «Кто ты?» – «Я одинокая особа средних лет». – «Нет, кто ты?» – «Я фотограф». – «Нет, кто ты?» – «Я художник». – «Нет, кто ты?» – «Да, все верно, прежде всего я…»
Дора очнулась.
Прежде всего я…
Вот она, та самая ниточка, которая ведет ее в проклятом лабиринте беспамятства. Все норовит выскользнуть из пальцев, поэтому нужно держать ее крепко. Где хвостик этой мысли, где то самое слово? Прежде всего я…
Дора в раздражении швырнула палитру на стол и включила свет. Она даже не начала рисовать, а просто монотонными движениями смешивала и смешивала цвета. Серо-зеленое пятно на белом фоне, зелени чуть-чуть больше. Ну и что это может означать? И означает ли что-то?
Хотя… можно попробовать связать в узел сегодня и вчера. Прошлым вечером Дора предположила, что на некоторых ее фотографиях не хватает человека. Теперь добавим к этому мифическому человеку цвет. Что у него может быть серо-зеленым? Одежда? Нет, слишком непостоянная величина. Тогда, если исключить кожу инопланетян и другие происки воображения (которого у нее, между прочим, не было), напрашивается единственный логический вывод – глаза.
Серо-зеленые глаза. Не такие, как у нее. Тогда чьи же?
Дора медленно подошла к столу и вгляделась в старый снимок в рамке. Конечно же, Мики. Это цвет его глаз.
Выходит, она фотографировала привидение? Микеле являлся ей, она его видела? И мир, о котором она говорила Снежане, – это мир мертвых?
Дора схватилась за голову. Нет, что-то не так, не то… Организм ни малейшей ноткой не откликался на ее догадку. Возьми себя в руки. Подумай. Что-что, а думать ты всегда умела.
Давай вернемся к фотографиям.
Вновь разложив снимки на столе, женщина попробовала представить на каждом из них человека, которого любила. Ну хорошо, возле лодки – еще куда ни шло. Но Мики на этом хлипком заборе? На качелях? Плотный бородач с татуировками на могучих руках раскачивается и болтает ногами – такое можно снять шутки ради, но ведь и чувство юмора, как выяснилось, обошло ее стороной.
Нет, нет, к таким композициям просится ребенок, подросток, девушка.
И на такую догадку тело ответило. Дора ощутила озноб и слабость, словно толкала поезд или сдвигала мост. Поезд, мост – все это обрывки мыслей, реакция на новости. Будто внутри нее не органы, а сплошная разобранная мозаика, и что всплывет в следующий миг – непонятно…
Она едва нашла в себе силы, чтобы раздеться и лечь в постель. Но до того, как сон утащил ее в бесцветный водоворот, Дора остро и ясно кое-что поняла. Один пазл встал на свое место.
«Прежде всего я…»
Да, она вспомнила это слово.
* * *
Сложнее всего оказалось объяснить Снежане.
– Ты и вправду уезжаешь? – с нарастающим беспокойством переспрашивала она. – По-моему, это бзик. Да, в твоем состоянии это форменный бзик!
– Снеж, ты прости… но я уже все решила.
– Понятное дело, сейчас в городе неспокойно, но так совпало. Потом все утрясется.
– Не утрясется, – отрезала Дора, собирая вещи – немного, лишь самое необходимое. – Поверь, пока что будет только хуже.
Подруга присела на краешек ее кровати.
– И с чего, позволь спросить, ты это взяла?
– Снежок, ты мне просто поверь. Поверь, как старой зануде без чувства юмора и воображения. И береги себя – это самое большее, что ты можешь для меня сделать.
Снежана вздохнула, воздев очи горе.
– Я не могу мешать тебе жить так, как ты хочешь. Допустим, у тебя прорезался подростковый возраст, как запоздавший зуб мудрости, и ты решила сломя голову кинуться куда-то без объяснения причин. Но могу я хотя бы знать, куда ты направляешься?
– Нет, – Дора захлопнула крышку чемодана. – Извини, но я понятия не имею, где буду. Это чистая правда.
– Как мило. Тогда какого черта ты срываешься с места?
– Видишь ли, я не уверена, где мне нужно быть, но зато точно знаю – с кем.
– Хватит говорить загадками! – взорвалась подруга.
– Ты такая хорошая, – прошептала Дора. – Но ты не поймешь. Я сама еле вспомнила, потому что в мире есть вещи, которые нельзя убить. А теперь мне пора.
Снежана молча поднялась и ушла, хлопнув дверью, и этот звук больно отозвался в ушах. Но так лучше, да, лучше – не стоит никого в это впутывать. Память словно толкнула качели, и если падать, то одной. Дора распахнула шкаф и скинула всю одежду на пол, потом подняла ярко-желтый плащ, надела его и спустилась с чемоданом на улицу.
Ей не пришлось слишком долго ждать такси, которого она не вызывала.
– Вы уверены? – хмуро бросил водитель, гладко выбритый, но с чересчур кустистыми бровями. – Подумайте. Я могу сделать круг и высадить вас на том же месте.
– Ну нет, – твердо сказала Дора. – Везите.
