Монтегю Родс Джеймс
Рассказы о Привидениях Антиквария – Собирателя Древних Книг. Бледный Призрак и Прочая Нежить

Полная версия

Меццо Тинто

Недавно мне представилась возможность рассказать историю о том, что произошло с одним из моих друзей, которого звали Деннисстоун, во время поисков произведений искусства для нашего музея в Кембридже.

Вплоть до своего возвращения в Англию он не оглашал результаты своей работы публично. Только от своих друзей, и, причем довольно большого их числа, он их скрыть не смог, а вместе с ними о них узнал один влиятельный господин в то время возглавлявший музей искусства в другом Университете^[44]. Как и следовало ожидать, этот материал произвел сильное впечатление на человека, чей род занятий и интересы находились в одной плоскости с интересами Деннисстоуна. Само собой разумеется, этот человек захотел узнать как можно больше об источниках, которые в одно мгновение ставили под сомнение тот факт, что ему когда-либо приходилось иметь дело с чем-нибудь настолько значимым. Несомненно, некоторым утешением для него являлось то, что в той организации, членом которой он являлся, ему не давали никаких распоряжений на приобретение древних манускриптов. Этим занималась Библиотека Графа Шелберна^[45]. Дирекция этой Библиотеки могла, если им это было необходимо, обшарить самые дальние уголки Европы. В настоящий момент, он был рад тому, что его обязывали ограничить свои стремления расширением и без того признанной непревзойденной коллекции английских тоновых рисунков и гравюр, которой их музей уже владел. При этом, как оказалось, даже такая знакомая вдоль и поперек область имела свои темные уголки, и с одним из таких уголков господин Вильямс неожиданно столкнулся.

Тот, кто хоть немного интересуется гравюрами и тоновым рисунком, знает, что в Лондоне есть человек, способный оказать значительную помощь в его поисках. Господин Дж. В. Бритнелл постоянно публикует превосходные каталоги, в которых представлен большой и постоянно меняющийся ассортимент гравюр, чертежей, старых набросков особняков, церквей, поселков и городков Англии и Уэльса. Эти каталоги для господина Вилльямса были, и это вне всякого сомнения, чем-то на подобии азбуки, той, которая должна быть всегда под рукой. Поскольку его музей уже являлся обладателем громадной коллекции гравюр, он был гораздо более заинтересован в системных и хорошо организованных закупках и не столь гнался за количеством. Поэтому он частенько заглядывал в каталоги господина Бритнелля в поисках недостающих сокровищ для того, чтобы заполнить пропуски в своей коллекции, а не охотился за раритетами.

Наконец, в Феврале прошлого года на столе господина Вилльямса появился каталог с описанием всех сокровищ из заведения господина Бритнелля с приложенным к нему письмом самого владельца. Письмо это содержало следующее:

Дорогой господин Вилльямс,

Мы берем на себя смелость рекомендовать Вам наш каталог № 978, который посылаем вместе с сопроводительным письмом. Мы рады представить его Вам для ознакомления.

Искренне Ваш, Дж. В. Бритнелл

В ту же секунду господин Вилльямс схватил в руки присланный ему каталог и на заложенной закладкой странице нашел следующую статью:

978 – Работа неизвестного мастера. Весьма любопытный образец, выполненный манерой «меццо-тинто^[46]»: начало столетия, высота 10 дюймов – ширина 15 дюймов, черная рамка, цена – 22 фунта стерлингов.

Особенно интересной эта гравюра ему не показалась, да и цена была слишком высокой. При этом, принимая во внимание тот факт, что господин Бритнелл, который прекрасно знал свое дело и хорошо знал своего постоянного клиента, о ней так лестно отзывался, – господин Вилльямс написал ему ответ на открытке, где просил прислать её для ознакомления вместе с другими гравюрами и рисунками, которые он решил выписать из этого каталога. Затем, даже не мечтая увидеть что-нибудь особенное в посылке после получения заказа, который он только что отправил, он приступил к выполнению своих ежедневных обязанностей.

Любая посылка всегда приходит хотя бы на день позже указанного срока, так же было и с посылкой господина Бритнелля. Ведь говорят – у правила нет исключений. Она пришла в музей с вечерней почтой в субботу. К тому времени господин Вилльямс уже ушел с работы, и посылку в его квартиру при колледже принес смотритель музея, посчитав, что господин Вилльямс вряд ли захочет ждать всё воскресенье, поэтому вернет посылку обратно тут же, если сочтет её содержимое не достойным внимания. Здесь он её и нашел, когда вернулся к себе, собираясь провести вечер в компании своего сослуживца.

Единственной вещью в этой посылке была именно та, довольно большая гравюра, краткое описание которой он прочитал в каталоге господина Бритнелля, выполненная в манере меццо-тинто и помещенная в черную рамку. Следует дать её более подробное описание, хотя я не могу надеяться на то, что вы представите её точно такой – какой увидел её я. В наше время копию этой гравюры вы можете встретить в фойе и холлах старых добрых гостиниц или в прихожих безмятежно дремлющих деревенских особняков. Надо сказать, гравюра эта была довольно посредственная, возможно даже одной из самых худших по сравнению с теми, что существуют в мире. На ней был представлен развернутый в анфас небольшой особняк, построенный в соответствии с традициями прошлого столетия. Прямо на вас смотрят три ряда окон со скользящими рамами в подъемном окне без каких-либо украшений, между ними выступает каменная кладка, к дому ведет дорожка, на углах вазы, а в центре маленький портик. На каждой стороне дорожки – деревья, а перед домом довольно широкий газон. На узком её поле была выгравирована надпись «A. W. F. sculpsit^[47]» и больше ничего. Создавалось впечатление, что это работа не профессионала, а любителя. Какой дьявол подсказал господину Бритнеллю оценить эту халтуру в 22 фунта стерлинга, да и вообще, на основании каких соображений он установил такую высокую цену, для господина Вилльямса было задачей, решить которую в настоящий момент он был не в состоянии. С презрительным выражением на лице он перевернул её. На обратной стороне была прикреплена бумажная этикетка, половина которой была оторвана. Остались только обрывки двух строчек, написанных от руки. В первой строчке были буквы – ngley Hall. А во второй – ssex.

Вполне вероятно, это поможет определить то место, где находится этот особняк, а сделать это при помощи справочника труда особого не составит. После чего отправить её обратно господину Бритнеллю, да еще пару строчек добавить, чтобы знал, кому всякую заваль посылать.

Уже стемнело, он зажег свечи, приготовил чай и пригласил к столу своего коллегу с которым они постоянно играли в гольф (насколько я осведомлен, начальство того Университета о котором я пишу, не отказывало себе в удовольствии приятно проводить часы досуга). Чай послужил прекрасным дополнением к беседе двух заядлых игроков, ведь такую беседу, какую вели они разбирающийся в различных тонкостях писатель никогда не припишет людям не играющим в эту игру.

Они пришли к выводу, что некоторые из их ударов могли бы быть лучше. Также они говорили о том, что в определенные критические моменты игры, единственно, на что приходится надеяться – это на удачу. Случилось так, что его коллега (я буду называть его профессор Бинкс) увидел гравюру в рамке и взял её в руки.

– Что это за место, Вилльямс?

– Вот, именно это я и пытаюсь выяснить, – ответил Вилльямс, подходя к полке на которой лежал справочник. – Переверни её. Не знаю, какой-то «…Холл», то ли Сассекс, то ли Ессекс. Половина надписи оторвана. Видишь? Ты случайно не знаешь, где бы это могло быть?

– А, вот, вижу! Это тебе господин Бритнелл прислал, да? – спросил Бинкс. – Это для нашего музея?

– Да, я хотел её в наш музей отправить. Я бы дал за неё шиллингов пять, не больше – ответил Вилльямс; – Бог его знает, из каких таких соображений он просит за неё две гинеи^[48]. Этого я не могу понять. Совсем она никудышная, никакой жизни в ней нет, ни единой нормально нарисованной человеческой фигуры, ни единой чёрточки, способной сделать её хоть немного интереснее.

– Такая работа, уж точно, двух гиней не стоит, – говорит Бинкс. – Хотя, на мой взгляд, не такая уж она и плохая. На ней, как мне кажется, очень хорошо передан лунный свет. И, по-моему, я все-таки вижу здесь какие-то фигурки. Или, по крайней мере, одну точно, впереди, на самом краю.

– Дай взгляну, – говорит Вилльямс. – Слушай, действительно, при правильном освещении, когда свет падает под определенным углом. – Так где, ты говоришь, находится эта фигура? – Всё, нашел! Вот она! На самом краю.

И действительно, на самом краю гравюры можно было разглядеть нечто большее чем просто кляксу, – это была голова не то мужчины, не то женщины, очень сильно закутанная во что-то, причем было видно, что человек стоит спиной к тому, кто смотрит на эту гравюру, и взгляд его устремлен на дом. Раньше Вилльямс этого не замечал.

– Ну, и, все равно, пусть даже она немного и лучше, чем мне показалось на первый взгляд, я не могу тратить казенные деньги на какую-то дрянь с изображением места, которое мне не знакомо.

Профессор Бинкс вспомнил, что у него есть еще кое-какие дела и вскоре ушел. Перед тем как идти в столовую Вилльямс предпринял очередную попытку определить место, изображенное на гравюре, которая в результате оказалась тщетной. Он думал: – Если в надписи потеряна только гласная перед сдвоенными согласными – ng, мне будет не трудно определить все слово. Нужно выбрать подходящее название из всего промежутка от Гастингли до Лэнгли. Но, кроме них еще очень много названий заканчивающихся точно таким же образом, о чем я даже и не подозревал. Только в этом дурацком справочнике нет списка окончаний.

Ужин в столовой колледжа был в семь часов. Поэтому лучше было не опаздывать. По крайней мере, там его ждали его сослуживцы, которые также как и они с Бинксом, играли в гольф в послеобеденное время, и те фразы, которыми они обменивались сидя за столом, имели отношение только к гольфу. Я постараюсь обо всем рассказать по порядку.

После ужина, я думаю час, а может быть и больше они провели там, что у них было принято называть комнатой отдыха. Позже, ближе к вечеру, Вилльямс и несколько его приятелей пошли к нему в его квартиру, там, а это я вам могу сказать с абсолютной точностью, они играли в вист^[49] и курили табак. Во время передышки Вилльямс, чтобы хоть как-то позабавить компанию, взял гравюру со стола и передал одному из своих приятелей, которого искусство не особенно и интересовало, при этом он сказал, откуда она у него, не забыв упомянуть и другие подробности, которые нам уже известны.

Этот джентльмен с беспечным видом взял её, посмотрел, а потом говорит, но уже совсем другим тоном, по-видимому, она его заинтересовала:

– А ведь, и на самом деле, очень хорошая гравюра, Вилльямс, – она абсолютно точно передает эмоции и чувства романтического периода. На мой взгляд, художнику удалось удивительно тонко подобрать световую гамму. К тому же, и сам рисунок, хотя стоит сказать он немного гротескный, если даже не нелепый, все равно, производит глубокое впечатление.

– Вы действительно так думаете? – спросил Вилльямс, который как раз в этот момент был занят. Он готовил виски с содовой для всей компании и был не в состоянии пойти на другой конец комнаты для того, чтобы снова посмотреть на гравюру.

Уже было довольно поздно, и гости начали расходиться по домам. После того, как они ушли, Вилльямсу нужно было написать пару писем, сделать некоторую работу и кое-что исправить. Время подошло к полуночи, он уже хотел ложиться спать, зажег ночную свечу и пошел тушить лампу. Гравюра лежала на столе лицевой стороной вверх, точно так, как её оставил последний из тех, кто её смотрел. Когда тушил лампу, он невольно посмотрел на неё. И, от того что он там увидел, он чуть не уронил свечу. Сейчас он говорит, что если бы в тот момент он оказался в абсолютной темноте, он точно свалился бы в обморок. Но, так как, этого не произошло, ему хватило сил дотянуться до стола, поставить на него свечу и опять взглянуть на картину. Несомненно, всё это было до невероятности тяжело, страх овладел его душой, но всё это происходило наяву. В самом центре картины на газоне перед особняком, стиль которого ему определить не удалось, появилось изображение человека, которого в 5 часов вечера там не было. Становилось ясно, что человек этот ползет на четвереньках к дому, он был закутан во что-то черное, в какой-то странный черный плащ, а на спине был виден белый крест.

Я не знаю, как нужно поступать в подобных случаях, я могу только рассказать о том, как себя повел господин Вилльямс. Он взял гравюру за края и через весь коридор пронес её в дальние комнаты своих апартаментов. Затем положил её в ящик письменного стола, плотно закрыл дверь, разделяющую его квартиру на две части, и лег в постель. Только перед тем, как лечь спать он сел за стол и записал все необычные перемены, которые произошли на этой гравюре с тех пор, как она попала в его руки.

Сон пришел к нему довольно поздно. Утешением для него служило то, что поведение гравюры не зависит от его собственного восприятия происходящих изменений. Вне всяких сомнений, если бы человек посмотрел на эту гравюру до наступления ночи, то он увидел бы на ней то же самое, что увидел на ней и он. В противном случае у него были все основания предполагать, что с его глазами или рассудком происходят странные вещи, даже и то, что с его психикой приключилось какое-то очень серьезное расстройство. К счастью, вероятность последнего исключалась. Две задачи, которые он поставил перед собой, ждали своего решения на следующий день. Он должен был очень внимательно рассмотреть все малейшие детали этой гравюры, а потом пригласить свидетеля для того, чтобы тот подтвердил его правоту. Кроме того, он должен был определить, какой именно особняк изображен на гравюре. Для этой цели он собирался пригласить своего соседа Нисбета на завтрак, а затем потратить целое утро на розыски особняка по справочнику.

Нисбет был свободен и пришел в 9.30. Неприятно об этом говорить, но хозяин квартиры еще не успел одеться, чтобы встретить гостя подобающим образом, даже к столь позднему часу. За завтраком господин Вилльямс ни словом не обмолвился о странной гравюре, помалкивал он и о том, что именно из-за неё он его и пригласил. Ему очень хотелось узнать то, что тот увидит на ней, а потом услышать об этом от него. Те, кто знаком с Университетской жизнью не понаслышке, могут представить широкий круг проблем, способный послужить темой для беседы двух приятелей-коллег из Колледжа Кентербери во время милого воскресного завтрака. Не было такого предмета, которого бы они не коснулись – начиная от гольфа до тенниса на траве. Я должен сказать, что господин Виллямс совсем к тому времени помешался. Он не мог ни о чем больше думать, кроме как о странной гравюре, которая сейчас лежала в комнате за стеной, в ящике его стола картинкой вниз.

Наконец они закурили свои трубки, как и положено по утрам. И вот, настал тот момент, которого Вилльямс так долго ждал. Не будучи способным побороть дрожь, появившуюся в его теле в результате нервного перенапряжения, он помчался в другую комнату, открыл там ящик, вынул гравюру, всё так же лицевой стороной вниз, и в великой спешке вернулся обратно для того, чтобы вручить её в руки Нисбета.

– Теперь, – говорит он. – Нисбет, я хочу, чтобы Вы мне сказали, что именно Вы видите на этой гравюре. Опишите мне буквально всё то, что Вы увидели, если конечно это Вас не затруднит, прямо сейчас. Я скажу потом зачем мне это надо.

– Ну, что ж, – говорит Нисбет, – Передо мной деревенский особняк. Причем особняк английский. Выглядит так, будто всё залито лунным светом.

– Лунный свет? Вы уверены, что это именно лунный свет?

– Абсолютно. Похоже, луна идет на убыль, если Вас, конечно, интересуют детали. А еще я вижу на небе облака.

– Хорошо. Продолжайте. Клянусь, когда я в первый раз смотрел на эту гравюру, никакой луны там и в помине не было.

– Так, что там еще. Больше мне нечего сказать, – продолжал Нисбет. – У дома имеются раз-два-три, три ряда окон, по пять в каждом ряду, за исключением первого этажа, где вместо окна посередине находится крыльцо, и…

– А видите ли Вы фигуры людей? – Спросил Вилльямс с нескрываемым интересом.

– Нет, здесь нет никого, – говорит Нисбет, – хотя…

– Что? Вы не видите фигуры человека на траве перед домом?

– Нет. Не вижу.

– Вы уверены в этом?

– Да, абсолютно, Но я вижу здесь нечто необычное.

– Что?

– Мне кажется, что одно из окон на первом этаже, то, которое слева от двери, открыто.

– Вы в этом уверены? О, Боже! Наверно он уже залез в окно, – с сильным волнением в голосе произнес Вилльямс, и поспешил к софе, на которой сидел Нисбет. Он выхватил гравюру из рук Нисбета для того, чтобы собственными глазами увидеть произошедшие на ней изменения.

Нисбет говорил правду. Ни каких фигур на рисунке не было, а окно действительно было открыто. Минуту Вилльямс простоял в растерянности, будучи не в состоянии произнести ни слова. После чего он пошел в свой кабинет, сел за рабочий стол и быстро записал произошедшие изменения. Затем обратно вернулся к Нисбету с двумя листами и попросил подписать один – тот, на котором были изложено его описание увиденного. Это описание вы уже слышали. Лишь только потом он прочитал свое описание, то которое записал вчерашним вечером.

– Что всё это значит? – спросил Нисбет.

– Всё верно, – сказал Вилльямс. – Я должен сделать одну вещь, – нет, я должен сделать три вещи, вот что я думаю. – Сначала я должен найти Гарвуда – он был последним из тех, кто видел эту картинку. Потом я должен её сфотографировать, пока на ней не начали происходить другие изменения. В завершении всего я должен найти то место, где находится этот особняк.

– Я могу её и сам сфотографировать, – сказал Нисбет, – кстати, я это и сделаю. Только, знаете, всё это выглядит так, будто мы с вами участвуем в какой-то драме. Вопрос в том, развязка уже была или она еще должна произойти? Вы должны найти это место. – Согласен, – сказал Вилльямс, посмотрев на гравюру еще раз. – Думаю, что Вы правы – он залез внутрь. И, если я не ошибаюсь, там, наверху, на самом верхнем этаже, у него будет очень много неприятностей.

– Знаете, я вот что Вам скажу, – сказал Вилльямс. – Я покажу эту гравюру старине Грину (так звали старшего преподавателя в их колледже, который много лет подряд был казначеем в их Университете). Вполне вероятно он знает это место. У нас есть филиалы в Эссексе и Сассексе, он много раз бывал и в том и в другом графстве.

– Очень может быть, он узнает это место, – сказал Нисбет. – Только для начала я её всё-таки сфотографирую. Мне почему-то кажется, что Грина сегодня не будет. Вчерашним вечером его не было в Холле, по-моему, он говорил, что собирается куда-то поехать в воскресенье.

– Да, да, припоминаю, – сказал Вилльямс. – Точно, он собирался в Брайтон. Ну, хорошо, пока Вы её фотографируйте – я схожу к Гарвуду и запишу то, что он скажет. А Вы не отрывайте от неё глаз, пока меня здесь не будет. Я уже начинаю думать, что две гинеи не так уж и дорого за такую гравюру.

Спустя некоторое время он вернулся и привел с собой Гарвуда. Гарвуд утверждал, что насколько он помнит, фигура человека, которую он видел, была на самом краю картинки, и она не двигалась дальше, то есть, не перелезала через газон. Он помнил, что на одежде этой фигуры было какое-то белое пятнышко, на спине. Правда, он не может с точностью утверждать, что это был крест. Они записали все, что увидели на листке бумаги и подписали документ, а Нисбет принялся фотографировать гравюру.

– А что теперь вы собираетесь делать? – спросил их Гарвуд. – Вы что собираетесь тут весь день сидеть, сложа руки, и смотреть на эту картинку?

– Нет, пожалуй, думаю, что нет, – сказал Вилльямс. – Я горю желанием увидеть всё, что будет на ней происходить. Вы сами свидетели того, что со вчерашнего вечера до сегодняшнего утра на этой картинке произошло многое, но этот человек только залез в дом. Он может также легко сделать там всё что пожелает, и вернуться обратно на свое место. Тот факт, что в настоящий момент окно открыто, я думаю, должен означать то, что он находится внутри. Поэтому я без труда оторвусь от своих наблюдений. Кроме того, пришла мне в голову такая мысль, что в дневные часы ничего особенного с картинкой не произойдет. После обеда мы можем свободно идти гулять, потом у нас чай или еще там что-нибудь, в общем, мы свободны до тех пор, пока не стемнеет. Я свободно могу оставить её здесь на столе и закрыть дверь. Сюда может зайти только мой слуга, и никто больше.

Все трое сошлись на том, что это хороший план. К тому же, если они проведут этот вечер вместе, то вряд ли кто-нибудь из них сможет рассказать об этой гравюре кому-нибудь еще. Поскольку любое, даже самое безобидное упоминание о необычном рисунке и происходящих на нем изменениях было способно перевернуть вверх тормашками всё Оксфордское Фасматологическое Общество^[50].

Мы дадим им передышку до пяти часов.

Около пяти часов все трое поднимались по лестнице. Они были немного удивлены, когда увидели, что дверь в квартиру Вилльямса открыта, но тут же вспомнили о том, что по воскресным дням слуги приходят убирать помещение где-то на час раньше, чем в обычные дни. Тем не менее, их все равно ждал сюрприз. Первое, что они увидели – это гравюру, стоящую на столе и подпертую кипой книг, точно так, как её оставил Вилльямс перед уходом, а второе, они увидели слугу Вилльямса, сидящего на стуле за столом и с нескрываемым ужасом, смотрящим на картинку не отводя от неё глаз. Как такое могло произойти? Господин Филчер (это имя ему придумал не я) был слугой с хорошей репутацией. Его поведение служило образцом не только для всего обслуживающего персонала в том колледже, в котором он работал, но и для всех колледжей, находящихся по соседству. Даже представить такое было невозможно, что он может сесть за стол своего хозяина или проявить какой-то интерес к его картинам или предметам обстановки. К тому же, тот и сам себя чувствовал как не в своей тарелке. Он дико перепугался и тут же вскочил со стула, когда все трое зашли в комнату. После чего произнес:

– Прошу прощения, сэр, за то, что я позволил себе такую неслыханную наглость – сесть за ваш стол.

– Ничего страшного, Роберт, – прервал его господин Вилльямс. – Я как раз собирался спросить Вас, что Вы думаете об этой гравюре.

– Вы знаете, сэр, может быть, вы со мной и не согласитесь, но я бы такую гравюру никогда бы не повесил в той комнате, где бывает моя маленькая дочь, сэр.

– Вы так думаете, Роберт? А почему?

Да, сэр, я так думаю, потому что помню, как однажды она взяла в руки Библию в гравюрах Гюстава Доре^[51], ведь даже и половины не посмотрела, а нам пришлось четыре ночи подряд её успокаивать. Уж поверьте мне, сэр, если ей, не дай Бог, ненароком случилось бы увидеть этого скелета, что на этой картинке, или как его там назвать, который тащит бедное дитя, она бы точно в обморок упала. Вы же знаете, сэр, что такое дети, как они впечатлительны, порой самой малости достаточно для того чтобы привести их в полное смятение. Что я скажу Вам об этой гравюре, сэр, на мой взгляд, это совсем не такая картинка, которую можно поставить на видное место, особенно там, куда могут нечаянно войти люди пугливые по своей природе. – Вы что-нибудь будете заказывать на вечер, сэр? – Спасибо, сэр.

С этими словами этот прекрасный слуга, порядочный во всех отношениях, отправился выполнять поручение своего хозяина, и вы можете быть уверены, джентльмены, которых он оставил, не теряя времени, тут же столпились вокруг гравюры и принялись её с интересом рассматривать. Как и раньше, на ней был виден всё тот же дом, а на небе была убывающая луна и по нему плыли облака. Но, если в прошлый раз они видели окно открытым, то сейчас оно было закрыто, при этом, опять перед домом можно было различить какое-то существо похожее на человека, но на этот раз оно не ползло на четвереньках, как прежде. Теперь оно поднялось во весь рост и быстро шагало, делая огромные шаги по направлению к передней части гравюры. Луна светила за его спиной и черная ткань укрывала лицо так, что о существовании его можно было только догадываться, и зрители должны были быть благодарны Богу за то, что они не видели его целиком, а могли разглядеть лишь только его небольшую часть: белый куполообразный лоб и редкие пряди волос. Это существо наклонило голову, в то время, как руки его плотно сжимали что-то, что было очень тяжело разглядеть, это что-то было похоже на ребенка, но нельзя было разобрать живой он или мертвый. Сквозь одежду можно было без труда различить ноги этого существа, а они были до невероятности худые.

За промежуток времени с пяти до семи вечера все трое друзей по очереди смотрели на эту гравюру. Но на ней ничего не происходило. В конце концов, они решили, что будет лучше оставить её на время, а потом, после ужина в Холле, прийти и наблюдать за дальнейшим развитием событий.

После ужина, как только выдалась минутка, они снова собрались вместе наблюдать за происходящим на гравюре. Гравюра то была на месте, но вот существо это странное куда-то пропало. Дом стоял залитый лунным светом, спокойный и угрюмый. Им ничего больше не оставалось, как весь оставшийся вечер копаться в справочниках и путеводителях. Вилльямс оказался удачливей всех и его труд был вознагражден. В 11. 30 вечера он прочел в «Путиводителе по Эссекссу» Мюррея^[52] следующее:

16 – 1/2 миль, Эннингли. Местная церковь архитектурный памятник эпохи Норманнов, но в прошлом столетии она была реконструирована в классическом стиле. На территории церкви расположен склеп семьи Фрэнсис, чей особняк Эннингли Холл, – превосходное здание эпохи Королевы Анны, находится сразу за церковным садом, в парке, чья площадь составляет около 80 акров. Этой семьи больше не существует, наследник династии исчез при таинственных обстоятельствах в 1802 году, будучи еще младенцем. Его отец – господин Артур Фрэнсис был известен в округе как талантливый гравер – любитель, работающий в стиле меццо-тинто. После исчезновения сына господин Артур жил в полном уединении в своем поместье и был найден мертвым в своей художественной студии на третьем году после того, как произошла трагедия с его сыном. К тому времени он, буквально, только закончил работу над гравюрой, на которой был изображен его особняк. На сегодняшний день эта гравюра признана величайшим произведением искусства и представляет высокую художественную ценность.

Похоже, что на этот раз он попал в самую точку, причем, действительно, после своего возвращения взглянув на эту гравюру, господин Грин узнал в том особняке Эннингли Холл.

– Господин Грин, а Вы можете нам сказать, что это за фигура? – был естественный вопрос, который сразу же задал Вилльямс.

– Понятия не имею, Вилльямс. – Но я много чего слышал о том особняке и об этой истории еще до того, как побывал там. Вот, что я знаю. Старик Фрэнсис был до ужаса зол на врагов пытающихся похитить его ребенка, и если вдруг случалось так, что он кого-нибудь начинал подозревать в том, что тот замыслил недоброе, ведь он прекрасно понимал, что его оставят без наследника, он при первой же удобной возможности старался избавиться от него. Таким образом, постепенно, он свел счеты со всеми кого подозревал, кроме одного. В те времена добропорядочные сквайеры могли себе позволить многое, о чем сегодня они даже и мечтать не смеют. Ну, так вот, тот человек, которого он не смог уничтожить был, как это у нас часто говорят, выходцем из очень древнего дворянского рода. Насколько я знаю, в свое время его предки были крупными феодалами. Те же самые сведения о нем я нашел в нашем церковном приходе.

– Это похоже на те события, которые описываются в романе Томаса Харди «Тэсс из рода д'Эрбервиллей^[53]», – вставил свое слово Вилльямс.

– Да, да, похоже, Вы правы, Виллямс, хотя я этой книги и не читал, тем не менее, этот парень мог похвастаться своей родословной. На церковном кладбище есть целая аллея из могил, принадлежащих его предкам, поэтому он так сильно и озлобился. Правда, Фрэнсис никак не мог найти на него управу, потому что тот всегда старался не выходить за рамки закона. Пока, однажды вечером егеря настигли его в роще, что находится на дальнем краю поместья Фрэнсиса, он пытался похитить ребенка. Я могу показать вам то место, оно граничит с землями, некогда принадлежащими моему дяди. Вы представляете, какая там была драка. Идем дальше. Этот парень, по-моему, его звали Гауди (да, да, вспомнил – Гауди) всё верно. Так вот, этот Гауди застрелил одного из егерей. Бедняга! Как мне его жаль! А Фрэнсису только этого и надо было. Потом был большой суд с присяжными, а вы знаете, какие в те времена были порядки и какие судьи! Приговор был очень строгим. Беднягу Гауди повесили в очень скором времени. Мне показывали то место, где он похоронен, это на северной стороне церкви. Вы же знаете, как у нас заведено: тех, кого повесили, или тех, кто сам наложил на себя руки, хоронят на северной стороне кладбища. Так вот, после того, как этого Гауди повесили, кому-то из его друзей (потому что у того не осталось ни единого родственника, – этакий spes ultima gentis^[54]), вздумалось пробраться в дом и выкрасть ребенка с целью убить его, чтобы свести с Фрэнсисом счеты, и к тому же, прервать его родовую линию. Не знаю…, может быть, кому-то покажется из ряда вон оскорбительным в этом деле «Эссекского похитителя» предположить, что было бы, если самому Гауди удалось совершить это преступление. Ну, всё! С меня хватит! Не хочу даже и думать об этом. Плесните-ка мне виски, Вилльямс!

Об этой гравюре Вилльямс рассказал Деннисстоуну, а тот, в свою очередь, большой компании в которой находился и я. Вместе со мной в той компании был один саддукей^[55] – он же, профессор офиологии^[56]. Мне очень горько признаться, но этот профессор, когда его спросили, что он думает по этому поводу, ответил: – «Ох, уж эти Бриджфордцы^[57]! Всё бы им болтать всякую чушь», – тем самым, показав свое отношение, и это было встречено точно так, как этого заслуживало.

Остается только добавить, что теперь эта гравюра находится в Эшмоловском музее искусства и археологии^[58]. Она подверглась экспертизе на предмет использования художником при выполнении рисунка симпатических чернил^[59], правда, безрезультатно. Кстати, господин Бритнелл ничего не знал о свойствах этой гравюры, хотя почему-то был просто уверен в том, что эта работа какая-то особенная. К сожалению, кто бы впоследствии на неё ни смотрел – ничего интересного более заметить так и не смог.