Монтегю Родс Джеймс
Рассказы о Привидениях Антиквария – Собирателя Древних Книг. Бледный Призрак и Прочая Нежить

Полная версия

Рассказы о привидениях антиквария – собирателя древних книг. Часть первая

Предисловие

Я писал эти рассказы через большие промежутки времени, причем большинство из них были затем прочитаны моим великодушным друзьям и, как правило, эти чтения происходили в канун Рождества. Один из моих друзей предложил снабдить эти рассказы иллюстрациями, на это я согласился, в свою очередь предложив, что если он создаст подходящие иллюстрации, то я уже буду всерьез рассматривать вопрос их возможной публикации. Четыре рисунка он успел закончить, а после этого, совершенно неожиданно он нас покинул. Это и является причиной того, почему почти все мои рассказы осталась без иллюстраций. Те из моих друзей, кто знал этого художника, прекрасно понимают, почему я придаю такое огромное значение той незыблемой форме, которую способны составить вместе с моими рассказами даже два отдельных его эскиза. Другие примут их как великую возможность вспомнить о том, кого многие из них всегда считали своим самым лучшим другом.

Рассказы мои сами по себе не претендуют на очень высокие оценки критиков. В том случае, если какие-нибудь из них все-таки смогут вызвать у читателя приятное чувство присутствия чего-то сверхъестественного во время прогулки в полном одиночестве по безлюдной дороге или во время бдения в предраветный час возле угасающего костра, тогда можно считать, что цель, которую я ставил перед собой перед написанием этих рассказов, была достигнута.

Два из них, – я имею в виду те, которые идут по порядку первые в этом томе, – были изданы в журнале “Naitional Rewiew”, а затем и “Pall Mall Magazine”. При этом я хотел бы поблагодарить главных редакторов этих издательств за то, что они решили пойти мне навстречу и разрешили их опубликовать в этой книге.

Монтегю Родс Джеймс

King’s College, Cambridge,

Allhallows, Even, 1904.

Альбом Каноника Альберика

Сен-Бертран-де-Комменж^[1]1 – вымирающее селение, затерявшееся высоко у вершин Пиреней^[2]2, оно находится недалеко от Тулузы^[3]3, а до Баньер-де-Люшона^[4]4 от него вообще рукой подать. Там до Революции располагалась епархия, а сейчас известно это местечко своим собором, посетить который всегда найдется немало желающих. Однажды весной 1883 года в этот далекий уголок Старого Света (при всем желании я не могу назвать его городом, так как в нем проживает менее тысячи человек) приехал один англичанин. Он был сотрудником Кембриджского Университета, который специально хотел проехать из Тулузы в Сен-Бертран, чтобы посетить Собор Богоматери^[5]5, прославивший этот горный край, а своих друзей, в отличие от него не проявлявших особого интереса к археологии, он оставил в гостинице в Тулузе. Те, в свою очередь, пообещали на следующее утро заехать за ним. Они решили, что тому хватит и полчаса на то, чтобы осмотреть собор, а затем они все вместе направятся по дороге в Ош^[6]6. Правда, случилось так, что приехал он туда ранним утром и поэтому решил времени зря не терять, а как можно быстрее взяться за работу. Он хотел, как можно больше узнать об этом великом памятнике истории и записать всё в свой блокнот, к тому же он решил запечатлеть на фотопластины каждую часть замечательного собора, стоявшего на вершине холма. Для этой цели несколько десятков таких пластин он прихватил с собой.

Чтобы осуществить задуманное, пусть даже не полностью, но вполне подобающим образом, необходимо было на весь день получить себе в помощники церковного служителя. За дьячком или выражаясь точнее ризничим (я предпочитаю последний термин, хотя возможно он и не совсем точен) послали незамедлительно. В этом ему помогла бестактная и властная дама – хозяйка местной гостиницы Шапо Руж. Причем, когда тот явился, наш англичанин, вопреки своим ожиданиям, нашел, что это довольно интересный субъект, за поведением которого стоит понаблюдать. Интерес, который тот вызывал, возник отнюдь не из-за его внешности, а выглядел он точно таким, как и десятки других церковных служителей во Франции, – маленький, щупленький, иссохший старичок. Внимание он привлек тем, что поглядывал как-то исподтишка или, может быть, тем, что вид у него был какой-то затравленный. Тот постоянно озирался, от нервного перенапряжения мышцы его спины и плечи воспалились и превратились в горб, казалось, он боится, что вдруг появится демон и его куда-нибудь утащит. Наш англичанин не мог понять кто перед ним: то ли душевнобольной, страдающий манией преследования; то ли человек терзаемый угрызениями совести за содеянное ранее преступление или, что тоже вполне вероятно, затравленный муж, находящийся под каблуком у жены. Хорошенько всё взвесив, он решил – здесь, скорее всего, будет последнее. Тем не менее, хотя такое впечатление у него и появилось, боялся наш ризничий гораздо более страшного преследователя, чем сварливую жену.

Как бы там ни было, наш англичанин (в дальнейшем я его буду звать Деннисстоун) в скором времени настолько погрузился в свои записи, стремясь при этом как можно больше снимать на камеру, что лишь только иногда бросал случайный взгляд на ризничего. Правда, когда бы тот на него не посмотрел, тот всегда находился по близости, либо старался прижаться к стене, либо свернуться калачиком на одном из ярко окрашенных сидений в церкви. Наблюдая за этими причудами Денисстоун начал выходить из себя. Ему всё это уже начинало действовать на нервы, и он уже начал подумывать, а не отпустить ли старика на обед. Ведь, того и гляди, свалится на него жезл Святого Бертрана^[7]7(кстати сказать, тот был из настоящей слоновой кости) или упадет свисающий из купели крокодил, покрытый толстенным слоем пыли, и стукнет, не дай Бог, так, что старичок хлипенький дух испустит.

– Вы, наверное, хотите домой? – спросил он спустя некоторое время; – Я и сам смог бы закончить свои записи. Кстати, если хотите, вы можете закрыть меня здесь. Вы совсем замерзли, смотрю, вон как дрожите. Мне нужно еще часа два. Не возражаете, если я останусь?

– О, Боже! – произнес плюгавый старикашка, которого это предложение повергло в неописуемый ужас, – Да я себе такое даже на мгновение представить не могу. Оставить Вас одного в этой церкви? Конечно нет, что Вы, в самом деле; какие там два часа, три часа. Я уже позавтракал и совсем я не замерз, благодарю за беспокойство, месье.

– Ну, что ж, дружище, – подумал про себя Денистоун: – Я тебе предложил – твое право отказаться, так что пеняй на себя, если что не так.

Церковные хоры, до невероятной степени ветхий орган, алтарная преграда, находящаяся здесь со времен Епископа Джона де Маллона^[8]8, осколки витражей и отдельные клочки гобелена, также как и отдельные антикварные предметы из сокровищницы были осмотрены им с особой тщательностью и изучены менее чем за два часа. Всё это время ризничий путался у него под ногами то и дело озираясь по сторонам, будто его какая-то шальная муха укусила, особенно странно он себя вел в тот момент, когда до его слуха доносились непонятные звуки, нарушающие тишину в огромном пустом здании. И действительно, временами слышались весьма странные звуки.

– Вдруг, – рассказывал мне Деннисстоун. – Я могу в этом поклясться, до моего слуха донесся слабый металлический голос. Какой-то дьявольский смех, он всё нарастал и нарастал, наполняя собой всю церковь. В этот момент я с подозрением покосился на ризничего. А тот от ужаса стоял белый, как простыня, от макушки до пяток. – Это он…то есть…там нет никого… дверь закрыта на замок, – было всё, что тот пролепетал. И мы в недоумении целую минуту таращились друг на друга, будучи не в состоянии вымолвить ни слова.

Произошел еще один случай, который поразил Деннисстоуна гораздо сильней. Он рассматривал большую темную картину, висевшую за алтарем. Эта была одна из серии о чудесах Святого Бертрана. Её композицию можно было разобрать с трудом, но под ней была надпись на латыни:

Qualiter S. Bertrandus liberavit hominem quem diabolus diu volebat strangulare.

(Святой Бертран спасает человека, которого Дьявол долгое время пытается задушить).

Деннисстоун с улыбкой повернулся к ризничему, и веселая шутка уже была готова сорваться с его губ, но тут он увидел, как старик встал на колени и молится, до смерти перепуганные глаза устремлены на картину, руки сложены лодочкой, а по щекам ручьями текут слезы, и опешил. Он притворился, что не заметил ничего, но ему так и хотелось спросить, – Неужели подобная мазня производит на старика такое сильное впечатление? И тут ему показалось, что сумел найти ключ к разгадке того, в чем причина этого странного поведения, которое весь этот день настолько сильно его обескураживало. Вдруг он понял, что перед ним явно какой-то мономаньяк, но что являлось объектом его мономании^[9]9?

Уже было около пяти. Короткий световой день близился к концу и в церкви стали появляться тени. При этом странные звуки – приглушенные шаги, отдаленные голоса, доносившиеся до них весь день, из-за сумерек и обострившегося к вечернему часу слуха, стали казаться еще более отчетливыми и стали слышаться чаще.

Впервые за весь день ризничий начал проявлять признаки нетерпения. После того, как камера и записная книжка были наконец уложены, он издал вздох облегчения и торопливо подозвал рукой Деннисстоуна, указывая на дверь, расположенную в западной части церкви, под башней. Настал час звонить к молитве Богородице^[10]10. Несколько раз звонарь дернул за упругую веревку, и Великий Колокол Святого Бертрана, который висел выше всех на колокольне, грянул свою песню. Голос его разливался по всей округе, обволакивая сосны и устремляясь вниз по долинам, сливаясь с мелодией горных потоков, призывая всех живущих в окрестности присоединиться к ликованию ангелов воспевающих ту, которую считают самою святой среди женщин. А потом всё стихло, и маленькое горное селение опять погрузилось в абсолютную тишину, а Деннисстоун с ризничим покинули церковь.

На пороге они разговорились.

– Кажется, месье говорили, что интересуются древними церковными книгами.

– Да, было такое дело, я уже собирался вас спросить, если в вашем селении библиотека.

– Нет, месье, таковой у нас нет. Наверное, какая-то библиотека раньше при капитуле^[11]11 и была, но наше селение уже порядком обезлюдело…, – затем, в нерешительности, он замолчал, после чего, набравшись смелости, продолжил: – Но, если месье действительно – amateur des vieux livres, то есть, настоящий ценитель антикварных книг, у меня дома есть то, что могло бы его заинтересовать. Я живу тут неподалеку, всего в каких-нибудь ста ярдах.

И снова Денниссттоуна охватила радость, и вновь проснулось в нем заветное желание найти в забытом и заброшенном уголке Франции какой-нибудь бесценный манускрипт. Только воодушевление и пыл как-то сразу угасли. – Наверняка, этот безмозглый старикашка хочет мне предложить какой-нибудь глупейший католический служебник, что-нибудь из печати Кристофора Плантена^[12]12, где-то, так, 1580 года издания. Чтобы о местечке, находящемся в такой близости от Тулузы, ничего не знали охотники за книжным антиквариатом? Такого просто не может быть. Но, в любом случае, пойти туда надо, иначе я буду чувствовать себя последним идиотом, если этого не сделаю, и буду упрекать себя в этом всю оставшуюся жизнь за то, что упустил такой шанс. Впрочем, вполне может быть, та книга, которую он хочет мне показать, действительно стоящая. – думал Деннисстоун. Поэтому они и пошли. По дороге Деннисстоун, опять обратил внимание, теперь уже на меняющееся поведение своего попутчика. Потому что довольно быстро страх и подавленность стали переходить в решительность, тем самым, весьма озадачив Деннисстоуна, который шел и думал про себя, при этом, стараясь не показывать виду: – «Уж, не решил ли этот дьячок заманить его куда-нибудь на окраину с целью ограбить и прикончить там, сочтя за богача, приехавшего к ним из Англии»? – И тут он понял, как надо поступить; он начал беседу со своим гидом и вдруг, как бы между прочим, говорит, дескать, завтра утром он ждет своих друзей, которые должны заехать за ним сюда. К его удивлению, ризничий, услышав эти слова, в мгновение ока освободился от всех своих страхов и тревоги.

– Это очень хорошо, – ответил тот, и на его измученном лице промелькнула улыбка. – Это очень хорошо. Месье путешествует в компании своих друзей: друзья всегда должны быть рядом. Как здорово путешествовать вместе с друзьями…, порой…

Выглядело так, словно последнее слово его собеседник произнес в запоздалом раздумье, которое с новой силой окунуло несчастного во тьму уныния и страха.

Вскоре они подошли к дому, который заметно выделялся среди находящихся по соседству. Это был каменный дом, он был гораздо больше других по размеру, на двери его был прикреплен щит Альберика де Малона. Потом Деннисстоун рассказывал мне, что Альберик де Малон был потомком по боковой линии Джона де Малона, епископа Собора Святого Бертрана. Альберик де Малон был каноником^[13]13 в Комминдже с 1680 по 1701 года. Все верхние окна этого огромного особняка были заколочены, поэтому он и казался пустым, обветшалым и скучным, точно таким же пустым и скучным выглядел весь Комминдж, и это явно было следствием упадка и разложения.

Встав на пороге, ризничий замешкался.

– Может быть, – произнес он, – может быть, месье, у Вас нету времени?

– Вот и не угадали, любезнейший. Уйма, уйма времени – вплоть до завтрашнего утра мне абсолютно нечего делать. Ну, давайте, показывайте, что там у Вас.

В этот момент открылась дверь, и выглянуло женское лицо, которое было гораздо моложе, чем лицо ризничего. Правда, вся та же угнетенная подавленность омрачала его, и глаза говорили не о страхе за свою собственную жизнь, а о страхе за жизнь близкого человека. Совершенно несложно было понять, что дверь открыла дочь ризничего. Несмотря на ту тревогу, которая отражалась в каждой черте её лица, Деннистоун сумел разглядеть, что перед ним милая и приятная девушка. Когда она увидела своего отца в компании крепкого и хорошо сложенного незнакомца, в её глазах вспыхнули искорки. Она обменялась с ним всего несколькими фразами, из которых Деннисстоун, единственно, что смог разобрать, так это слова ризничего: – «Он опять смеялся в церкви», – услышав эти слова, девушка ничего не ответила, а лишь внимательно и со страхом посмотрела на отца.

Всего через минуту они оказались в гостиной. Это была небольшая комната с каменным полом и высокими потолками, полная причудливых теней, отбрасываемых большим очагом в котором горели дрова. Огромное распятие, которое висело на одной из стен, упираясь чуть ли не в потолок, делало эту комнату чем-то похожей на часовню. Тело Христа на Распятии было окрашено краской в естественные тона, а сам крест был черным. Под распятием стоял старинного вида массивный сундук. После того, как принесли лампу и расставили стулья, ризничий подошел к сундуку и с нарастающим волнением, как показалось в тот момент Деннисстоуну, достал оттуда большую книгу, обернутую в белую материю. Поверх ткани, в которую была завернута книга, грубой рукой красной нитью был вышит крест. Еще до того, как ризничий развернул книгу и убрал кусок материи, Деннисстоуна поразил её объем и формат. – Уж слишком она большая для простого молитвенника, – подумал он, – причем, она далеко не такая как антифонарий^[14]14; похоже, на этот раз, я нашел действительно стоящую вещь. – В следующий момент, после того как книга была открыта, Денниссстоун понял, – да, действительно, наконец-то, ему посчастливилось наткнуться на то, о чем он даже и мечтать не смел. Перед ним был крупный фолиант^[15]15, созданный, приблизительно в конце семнадцатого столетия, с золотым гербом каноника Альберика де Малона отштампованным на корешке. Объем его был, примерно, сто пятьдесят книжных листов и почти на каждом из них была прикреплена страница из заставочной рукописи, украшенной миниатюрами и орнаментом. О таком ценном приобретении Деннисстоуну не могло присниться даже в самых волшебных снах. Первыми шли 10 рукописных листов из Книги Исхода с рисунками и орнаментом, датируемыми не позднее 700 года после Рождества Христова. Далее следовала полная коллекция иллюстраций из Псалтиря, созданного в Англии. Великолепнейшее издание, которое можно было отнести, где-то, к 13 столетию, наверное, это был один из самых лучших Псалтирей. Затем шли двадцать листов, исписанных латинским унциальным шрифтом^[16]16, благодаря тем нескольким словам, которые он смог разобрать, ткнувшись то в одном месте, то в другом, он решил, что, по всей вероятности, перед ним не что иное, как один из ранее неизвестных трактатов, принадлежащих одному из Отцов Церкви. – А не может ли это быть фрагментом из рукописи Папия^[17]17 «Изложение Изречений Господних», о существовании которой в Ниме^[18]18 уже было известно в Двенадцатом столетии? – подумал Денисстоун.

В любом случае, он твердо решил, что эта книга будет принадлежать ему и поедет с ним в Кембридж, даже если придется потратить на неё все имеющиеся денежные средства, имевшиеся на его счету в банке, и остаться в Сент-Бертране до того, как ему снова переведут деньги. Он взглянул на ризничего, желая увидеть на лице старика хотя бы ничтожный намек на то, что тот поддастся на уговоры и продаст ему эту книгу. Ризничий был бледен, лишь только губы шевелились.

– Если, месье соблаговолят заглянуть в конец книги, – сказал он.

Денисстоун так и сделал, а там его ждали новые сокровища, на каждом новом листе. К тому же, в самом конце книги он наткнулся на два листа бумаги, по сравнению со всем увиденным им ранее эта вставка была более поздней, что его серьезно озадачило. – Скорее всего, – решил он, – эти листы, современники алчного и бессовестного каноника Альберика, который, а это вне всяких сомнений, ограбил библиотеку капитула Сент-Бертрана и скомпоновал этот альбом. На первом из этих листов был тщательно выполненный чертеж, на котором человек, побывавший в Соборе Сент-Бертрана, без труда бы узнал план южного крыла и галерею Сент-Бертрана. Также, на нем были изображены интересные знаки, похожие на символы планет. По углам страниц были слова, написанные на иврите, а северо-западная часть галереи была отмечена крестом, нанесенным золотой краской. Внизу, под чертежом, были написаны несколько строк на латыни:

Responsa 12(mi) Dec. 1694. Interrogatum est: Inveniamne? Responsum est: Invenies. Fiamne dives? Fies. Vivamne invidendus? Vives. Moriarne in lecto meo? Ita.

Ответы от 12 декабря 1694 года. И было спрошено: – Смогу найти я то, что так искал? Ответ: – Найдешь.

– Так что же, стану я богатым? – На все Божья Воля.

– А суждено ль мне стать тем, кому все завидуют? – На все Божья Воля.

– Умру ли я своей смертью и в своей постели? – На все Божья Воля.

– Прекрасный образец творчества охотников за сокровищами. Эти строки очень сильно напоминают мне записку каноника Квотермейна из Старого Собора Святого Павла^[19]19, – произнес Деннисстоун и перевернул лист.

То, что он увидел на следующей странице, как потом он мне об этом частенько рассказывал, поразило его настолько сильно, что вряд ли существует такая картина в этом подлунном мире или рисунок, которым удастся произвести на него такое же сильное впечатление. Впрочем, хотя рисунка этого больше не существует, а сохранилась лишь только его фотография (которая хранится у меня), то, что он говорит, – действительно верно. Рисунок, о котором я рассказываю, был сепией^[20]20 конца 17 столетия, с первого взгляда могло показаться, что на нем изображена одна из Библейских сцен. К этому выводу можно прийти посмотрев на архитектуру, изображенную на рисунке (представлена внутренняя часть дворца), фигуры людей изображены в квазиклассическом стиле, который художники, два столетия назад считали наиболее подходящим для изображения Библейских сюжетов.

Справа, на троне восседал царь, его трон стоял высоко, и чтобы добраться до него, нужно было подняться на 12 ступеней. Над царем нависал балдахин, с каждой стороны от трона сидели львы. Скорее всего, это был Царь Соломон. Царь подался вперед, вытянув руку со скипетром, как бы повелевая. Его лицо выражает ужас и отвращение, к тому же, на нем видна печать властности и уверенности в собственной силе. Левая часть рисунка выглядит чрезвычайно странной, стоит сказать, что чего-либо более странного найти сложно. Но внимание и интерес привлекает именно она.

На тропинке перед троном мы видим четырех солдат окруживших припавшую к земле съежившуюся фигуру, которую я опишу позднее. Пятый солдат лежит мертвым на земле, у него шея свернута набок, а глаза выкатились из орбит. Все четверо солдат, стоявшие вокруг этого существа, смотрят на царя. Чувство страха, которое мы видим на их лицах, наполняет их всё сильнее. Кажется, лишь только безраздельная преданность своему повелителю удерживает их от того, чтобы не сорваться с места и убежать без оглядки. Причиной невероятного ужаса, который просто-таки начинает их охватывать всё сильней и сильней, является то самое корчащееся и съёжившееся чудовище, которое они окружили. Я не в силах найти слов, для того чтобы передать впечатление, которое производит на любого кто бы ни посмотрел, изображение этой фигуры. Помню, как однажды я показал фотографию этого рисунка преподавателю морфологии. Я должен сказать, что это был человек трезвого рассудка, начисто лишенный всякого воображения. Весь следующий вечер он не мог оставаться один, впоследствии он мне рассказывал, что после того, как он увидел это, много ночей подряд он боялся темноты и не мог заснуть, когда свет гасили в комнате. Тем не менее я попробую описать главные черты этого существа, по крайней мере те, которые мне удалось заметить. Первое, что бросалось в глаза, это копна грубых спутанных черных волос. А немного присмотревшись, начинаешь различать то, что грубая черная шерсть покрывает все до безжизненности худое тело, почти скелет, но, несмотря на жуткую худобу, на костлявом теле заметно выделяются напряженные жилы и мускулы, похожие на тугую скрученную проволоку. Руки темные и бледные, покрытые так же как и тело, грубой длинной шерстью с отвратительными костлявыми пальцами, точь-в-точь такими же как когти. Глубоко в центре глаз, горящих желтым огнем, сидят иссиня-черные зрачки, они пристально смотрят на царя, находящегося на троне, а в глазах этих пылает лютая ненависть, свойственная только демонам Ада. Представьте себе паука – птицееда, обитающего в Южной Америке, но только в человеческом обличии, наделенного почти человеческим разумом, и вы получите хотя бы некоторое представление о том ужасе, который внушало это омерзительное создание. Кому бы я не показывал эту фотографию – все говорили одно: «Этот рисунок выглядит как живой, будто его рисовали с натуры».

Когда оцепенение, вызванное сильным потрясением после просмотра этого рисунка, понемногу прошло, Деннисстоун украдкой посмотрел на хозяев, у которых он находился в гостях. Как раз в этот момент ризничий закрыл глаза руками, а его дочь судорожно перебирала четки, уставившись на распятие, висевшее на стене.

Воцарилась тишина, которую внезапно нарушил сам Денисстоун: – Эта книга продается?

Среди хозяев дома была всё та же нерешительность, всё те же колебания не оставляли их. Всё это он уже видел раньше, всё это было ему хорошо знакомо, но тут последовал ответ: – Пожалуйста, если, месье желает.

– Сколько Вы за неё просите?

– Я бы за неё хотел получить двести пятьдесят франков.

Деннисстоун опешил. Даже у самых отъявленных мерзавцев среди охотников за антиквариатом иногда есть совесть, но Деннисстоун не был таким, и его совесть была гораздо чище, чем у тех, кто гоняется за сокровищами давно минувших эпох.

– Дорогой мой человек! – повторял он снова и снова, – Ваша книга стоит гораздо дороже, куда больше чем 250 франков. Уверяю Вас – она гораздо ценнее.

Но ответ был неизменным: – Мне нужно только 250 франков – не более.

Действительно, упустить такой шанс – было просто преступлением. Чек был выписан, деньги уплачены, а удачную сделку, как в таких случаях и положено, скрепили бокалом вина. После чего ризничий сразу начал преображаться. Он перестал подозрительно озираться по сторонам, выпрямился, и как-то даже повеселел, начал смеяться или, лучше сказать, попытался рассмеяться. Да, только вот Деннисстоуну уже пора было уходить.

– Разрешите мне, месье, проводить Вас до Вашей гостиницы? – спросил ризничий.

– Ой, да что Вы, не стоит беспокоиться, здесь всего каких-то сто ярдов. Эту дорогу я хорошо запомнил. Ночь, луна, скажите, кто откажется от такой чудесной прогулки?

Ризничий три или четыре раза повторил свое предложение, но неизменно получал всё тот же отказ.

– В любом случае, месье, Вы можете в любой момент позвать меня, если, не дай Бог, что-нибудь случится, и советую Вам держаться посередине, уж очень плохая обочина у нашей дороги, да и сама она ухабистая.

– Да, да, конечно, – ответил Деннисстоун, которому натерпелось остаться наедине со своей, только что приобретенной, книгой и внимательно её рассмотреть. Вслед за этим он вышел в переднюю, держа альбом под мышкой. Здесь его ждала дочь ризничего. Со стороны могло показаться, что она подобно Гиезию^[21]21, боится упустить свой шанс и хочет получить какую-нибудь мзду от гостя, с которым её отец заключил такую выгодную для него сделку.

– Месье, посмотрите, у меня для Вас серебряное распятие на цепочке. Не соблаговолите принять её?

– Надо же, какая чудесная вещь! – ответил Деннисстоун, – Он не носил крестика на шее. И сколько мадемуазель за него просит?

– Ничего, монсеньор, мне не нужно ничего. Это мой подарок, от чистого сердца.

Безусловно, тон которым были произнесены эти и все последующие слова, был искренним, Деннисстоун попытался было отказаться от подарка, но был вынужден уступить под натиском уговоров и позволил девушке одеть ему цепочку на шею. Выглядело так, словно он оказал ризничему и его дочери какую-то неоценимую услугу, за которую они и не знают, как отблагодарить. Он покидал их дом с книгой под мышкой, а они стояли на пороге и долго махали ему вслед, провожая его, пока тот не добрался до дверей своей гостиницы Шапо Руж.

Ужин закончился, Деннисстоун ушел в свою комнату, закрыл замок и остался наедине со своим драгоценным сокровищем. Хозяйка гостиницы проявила к нему особый интерес после того как узнала, что он побывал в гостях у ризничего и купил у того антикварную книгу. К тому же ему послышалось, будто ризничий пришел в гостиницу и они с хозяйкой о чем-то шептались в проходе, за дверями парадного холла. Из их разговора он сумел разобрать всего лишь одну фразу: «Лучше бы Пьер и Бертран заночевали в гостинице», – которая и завершила этот разговор.

Всё это время он не мог побороть в себе нарастающее чувство тревоги, которое волной подкатывалось к нему. – Вероятно, это своего рода ответная реакция нервной системы на такую удачную сделку, – подумал он. В любом случае, чем бы это ни было, он вдруг почувствовал присутствие в комнате кого-то постороннего, и поэтому ему стало гораздо спокойней на душе, когда он сел спиной к стене. Конечно, всё это мелочи, по сравнению с действительной ценностью такого приобретения, ведь, сейчас он был один в своей комнате, перед ним лежал альбом каноника Альберика, который теперь принадлежал ему и только ему, и в него он мог в любой момент заглянуть, если только пожелает взглянуть на чудесную работу древних мастеров.

– Благослови Господь каноника Альберика! – воскликнул Деннисстоун, который имел привычку разговаривать с самим собой и от которой он никак не мог избавиться. – Где он там сейчас? В раю наверно. О, Боже! Хозяйка то, могла бы смеяться и повеселей; а то у меня возникло такое чувство, будто здесь где-то покойник лежит в её гостинице. Ну, так что? Посмотрим еще разок? Я думаю, ты прав. Кстати, что там за распятие мне эта девчонка на шею нацепила? Пристала как – не отделаешься! Прошлый век, похоже, неплохая работа, к тому же. Ну да, конечно. Вот, нужен мне этот хомут на шее! Какое тяжелое! Скорее всего, это распятие её отца, он его раньше носил, да еще к тому же много лет подряд. Я его хорошенько почищу, а потом спрячу куда-нибудь подальше.

Он снял распятие и положил его перед собой на стол. Вдруг, его внимание привлек какой-то предмет, который лежал на красной скатерти совсем рядом с его локтем. Два или три возможных предположения о том чтобы это могло быть, в мгновение ока промелькнули в его голове.

– Что это? Перочистка? Да, нет. Откуда быть перочистке в гостинице? Может крыса? Да, нет… Что-то, уж, слишком оно черное для крысы. А… вот это что, это огромный паук? Не дай Бог! О, Боже, Великий и Всемогущий! Да это же рука, точно такая же, как и на той картинке в альбоме!

Через какое-то мгновение всё его внимание было сосредоточено на том, что лежало на столе. Он видел перед собой невероятно высохшую костлявую руку, покрытую бледной смуглой кожей на которой проступали до предела напряженные сухожилия. Грубая черная шерсть, длиннее волос растущих на человеческой руке, покрывала её. Серые, ороговевшие, сморщенные ногти росли из самого основания, загнутые подобно когтям.

Он тут же вскочил со стула, от невероятного ужаса его сердце чуть не остановилось. Очертания того, кто левой рукой опирался на стол, нависали над ним за его стулом. Согнутая крюком рука была поднята над его головой. Тело этого существа в истлевших и изорванных лохмотьях, как и на рисунке, было покрыто грубой шерстью. Видна была костлявая, как у скелета, челюсть. Близкорасположенные клыки, подобные звериным, виднелись за черными губами. Носа не было, глаза горели диким желтым огнем, тем самым создавая сильный контраст с угольно-черными зрачками. Клокочущая ненависть и жажда истреблять жизнь были наиболее сильными эманациями, которые исходили от этого призрака. Чувствовалось, что это существо было наделено разумом, но разумом особого рода. Он был выше рассудка животного, хотя человеческому уступал.

Нависший над ним призрак демона сразу пробудил в душе Денисстоуна сильнейшую неприязнь и невероятно глубокое отвращение. Что ему делать? Как быть? Он что-то бормотал, а что сейчас не может вспомнить. Тем не менее, он прекрасно помнит, как судорожно схватился за серебряное распятие, так как чудовище сделало попытку приблизиться к нему. В этот момент он пронзительно завизжал, как визжит раненное животное от жуткой боли.

Пьер и Бертран, двое коренастых парней, работающих при гостинице, вломились в его комнату, в которой они не заметили ничего. Тем не менее, какой-то неведомой силой, которая словно мощный порыв ветра прошла между ними, они были отброшены в сторону. Деннисстоуна они нашли лежащим без сознания на полу. Эту ночь им пришлось провести с ним, а на следующее утро, в 9 часов, двое его друзей приехали в Сент Бертран. Невероятно потрясенный произошедшим этой ночью, он понемногу начал приходить в себя, при этом, его друзья не хотели верить ни единому его слову до тех пор, пока не увидели тот зловещий рисунок и не поговорили с ризничим.