монахиня Игнатия (Пузик)
Старчество в годы гонений. Преподобномученик Игнатий (Лебедев) и его духовная семья
Особой любовью незабвенного отца нашего пользовались творения отечественного писателя-подвижника епископа Игнатия Брянчанинова. Все тома его произведений были приобретены отцом Александром, и изучен был отдельно каждый том с его особенностями. В этих книгах больше чем где-либо находим отметки, примечания, сравнение страниц, ссылки на те или иные места текста. И не удивительно. В писаниях святителя Игнатия отец Александр находил ответ на волнующие его вопросы современного ему подвижничества, в них он имел и опытные указания, как спасаться в условиях современной жизни; в душе епископа-аскета отец Александр находил много родственного своим чувствам, взглядам и переживаниям. Вместе с епископом Игнатием восклицало все его существо: «Блажен муж, иже не иде на совет нечестивых (Пс 1:1), блажен человек, укрывшийся в обители от волн житейского моря, блаженно сердце, сладостно и нестерпимо страждущее любовию к Богу».
Отдавая весь свой досуг чтению, изредка и выпискам из духовных книг, отец Александр не мог особенно много заботиться о порядке в своей келлии. Все, что нужно было для обихода, тщательно не прибиралось, все стояло на виду – так, чтоб было под руками, когда понадобится. Угли для самовара были насыпаны прямо на полу келлии, посуда всегда стояла на столе, никуда не уносилась; здесь же, на столе, помещался и маленький самоварчик. В деревянных простых ящиках был распределен необходимый домашний инвентарь. Единственным украшением келлии служили иконы и книги.
Выписки из книг, которые делал в это время отец Александр, касались главным образом старческих наставлений, уставов монастырей, чинов общежительных и подобного. «По слову царя и пророка Давида, – читаем мы в этих рукописях, – нет лучшего на земле жития, как общежительное: се что добро, или что красно, но еже жити братии вкупе (Пс 132:1). И преподобный Феодор Студит говорит: когда пришел на землю Господь наш Иисус Христос, то избрал не пустынное или столпническое житие, но образ повиновения… Господь избрал предпочтительно наше житие, житие в повиновении, а не иное какое из всех прочих. Как же нам не радоваться? Как не веселиться?..» И действительно веселился юный инок и запечатлевал в душе слова богодухновенных Отцов, вписывая их в свои рукописи: «Мы, иноки, устами и сердцем обещаемся вести монашескую жизнь с первого дня пострижения». «Прежде же знай, брате, что похвала и украшение жизни твоей должно быть то, чтоб тебе не заботиться о суете мира сего, ни о живых, ни о мертвых».
Такими и подобными назиданиями возгревал в душе своей ревность о Господе отец Александр, тщась подражать во всем красоте и цельности монашества первых веков…
К этим годам относились поездки отца Александра в Москву по делам сельскохозяйственных нужд обители. Батюшка Герман посылал его туда главным образом для приобретения сельскохозяйственных машин, полагаясь на духовного сына как опытного и хорошего хозяина. И действительно, отец Александр и в это дело вкладывал душу, любя все, что было от святого послушания. С терпением разбирался он в сложном устройстве жнеек, косилок, сеялок… Даже уже позднее остался у батюшки этот навык знать все колесики и гайки. С терпением, бывало, займется он разбором какой-нибудь сломанной вещи и все пригадывает – какой винтик подойдет.
Приобретая машины для обители, отец Александр и сам много работал в поле. Занимался он пахотой, причем часто пахал на двух лошадях. Однажды, работая на жнейке, в которую была впряжена сильная лошадь, отец Александр чуть было не пострадал. Сильное животное, чего-то испугавшись, понесло в сторону, отец Александр удерживал что было силы, но ничего уже нельзя было сделать: животное несло через поля и дороги. По счастью, лошадь свернула к речке и тут остановилась, взмыленная, дрожащая.
Остался документом этих полевых работ отца Александра «Календарь сельского хозяина на 1913 год». Здесь начиная с мая месяца идут наблюдения отца Александра за погодой. Так, 14 июня отмечено: «температура утром – 10°, в полдень – 18°, вечером – 12°; направление ветра – западное; утром погода ясная, в полдень облачно, ветер». В самую жаркую рабочую пору, с конца июня, записи прекращались до сентября, когда опять идут отметки. Так, под 11 сентября: «утром температура —1°, ясно и тихо». Дальше в календаре идут различные рабочие пометки и в том числе подсчет пахотной земли, урожаев ярового, ржи, картофеля… «Начали пар пахать 1/V, окончили 26/V; занавозили 1/5 десятины и запахали 10/VI».
А вот и духовный документ «сельского хозяина». На маленьком клочке исписанной со всех сторон бумажки читаем: «27 за литургией принял помысл о поездке в Москву и посему был рассеян, а потом к вечерне и совсем потерял прежнее мирное устроение по нерадению».
Так шли годы за годами в стенах обители. Подходил к концу 7-й год иноческой жизни отца Александра. Наступил 1915 год; отец игумен Герман в числе других братий представил и отца Александра на пострижение в мантию. В начале 1915 года бумаги были посланы на утверждение Митрополиту.
О том, что переживал отец Александр, ожидая долгожданного умертвил своего для мира, лучше всего судить по тем его письмам, которые сохранились от этого времени. Батюшка пишет в это время письма в Казань к оставшимся своим руководителям и духовно близким людям.
«…Приближается день вступления в тот подвиг, – пишет отец Александр к схиархимандриту Гавриилу, – на который Вы меня благословили еще 10 лет тому назад… Поэтому у Вас я прошу Вашего отеческого благословения и святых молитв, да укрепит Господь меня многонемощного и многострастного начать новую жизнь в обновленном духе с неугасающей ревностью о Господе».
Для отца Александра, уже не нового на пути послушания и отсечения своей воли, постриг в мантию являлся, таким образом, еще одним обновлением, новым подвигом с возбуждением новой неугасаемой ревности и обновленного духа. Поистине, он был, по совету святых Отец, каждый день в монастыре как новоначальный, отчего и имел великий страх и трепет ко всему духовному. Так и совершал он стопы свои к этому вожделенному моменту своей жизни, по любимому изречению своему, «между надеждою и страхом».
Более пространно пишет о том же отец Александр к игумении женского Казанского монастыря матери Варваре, прилагая к письму и некоторые свои прошения. «По-видимому, наступает важный для меня момент моей жизни – пострижение в мантию, – пишет отец Александр, – извещая о сем, сообщу Вам и желание сердца моего». Говоря далее о том, какое значение в жизни имела для него Казань, отец Александр просит матушку Варвару «не отказать прислать параман, освященный у святой иконы Казанской Божией Матери и на мощах святителей Варсонофия и Гурия, каковой параман будет видимым выражением благословения Царицы Небесной и святителей Варсонофия и Гурия».
«Нет у меня, – продолжает он, – и святых икон сих казанских моих покровителей. Еще приснопамятный батюшка отец Варсонофий хотел нам прислать эти иконы, но не поспел, а теперь Вы, матушка, после него одна остаетесь на духовном поприще в Казани, к кому я могу еще обратиться со своей покорнейшей просьбой». Письмо свое отец Александр заключает словами: «пока писал – всплакнул не один раз; так жизнь в Казани была утешительна для моей души».
Глубоки были корни, которые оставила Казань в жизни зосимовского инока. Даже теперь имя, которое он хотел получить в постриге, было имя святителя Варсонофия Казанского, от юности возлюбленного им угодника. В ответ на письмо к матери Варваре отец Александр получил от нее письмо вместе с параманом и образом Казанской Божией Матери, которые матушка с любовию посылала ко вступающему на новый путь «обручения с Господом и смерти для мира», по слову ее.
Наконец 18 марта 1915 года в Великую Среду состоялся постриг отца Александра в мантию. Лучше всего привести здесь его подлинные слова, оставшиеся нам от этого дня:
«18-го марта 1915-го года. День пострига. Родители! и есть сын у вас и нет его, и умер он и жив он! (Господи! всегда бы таким себя чувствовать]). Охватит сердце твое злоба, хватайся рукою за сердце… а там на кресте Сама Любовь – Христос Распятый. Все хороши, все добры зело».
«Евангельский старец, поручившийся за меня, – продолжает далее батюшка, – может быть похвалой для меня на страшном суде Христовом, если представит меня таковым, яковым приял от св<ятого> Евангелия, и я явлюсь для него похвалой, если соблюду все заветы его (2 Кор 11:14) – связь между старцем и учеником.
В сей день рядовое мое Евангелие Мф XIX гл. Из него обрати особое внимание <на> ст<и>х<и> 17-30[6]. Апостол рядовой – 2 Кор 7 гл.».
19 марта новопостриженный пишет на том же листочке: «Батюшка о<тец> игумен постригал вместе с о<тцом> Митрофаном. Один постригал и одевал, а другой читал. Когда батюшка начал постригать и уже отстриг первую прядь, но имени все не говорил, а что-то усиленно шептал, потом еще отстриг и тогда уже сказал: Агафон. Потом он говорил мне, что хотел назвать меня Агапитом (Печерский), но при самом постриге забыл это имя и никак не мог припомнить и только твердил А… А… А…, ав это время в уме все вертится и на язык просится Агафон, Агафон… Ждал батюшка, так и не припомнил и сказал: брат наш Агафон. Такова воля Божия. Мне это имя тотчас по наречении не понравилось, как и все в постриге (были замешательства, пропуски в отдельных словах и пр.), но потом, когда встал перед святой иконою Спасителя, все переменилось и имя не только понравилось, но как-то прямо сердцем почувствовал особое расположение к сему имени и угоднику Божию».
«Перед исповедию батюшка сказал: если хочешь, чтоб я тебя принял от Евангелия, так вот тебе мои заповеди, если согласишься их выполнять, то я приму тебя. Я, конечно, согласился. Заповеди: 1) не ездить на станцию, 2) не выходить без дела за вороты, 3) не читать газеты, 4) не празднословить».
«Батюшка сказал: когда будешь лежать ниц пред постригом – молись, чтобы Господь сподобил беспреткновенно и неосужденно совершить монашеский подвиг». «Когда полз я, все время отставал: очень быстро ползли собратия и мне мешал “хитон”…»
На третий день пострига, в Великую Пятницу 20 марта, батюшка пишет на той же бумажке: «Это особая неизреченная милость Божия, не по делам ниспосланная, что пришлось постригаться в такие великие дни Страстной седмицы, служба которой воистину богодохновенна и несказанно величественна и трогательна! Здесь все велико, и велико безмерно: самые воспоминаемые события, заключающие в себе дела неизмеримой Божественной любви к падшему человечеству, состав служб, песнопения, обряды и пр. Все это было дорого для моего сердца и прежде, а теперь стало еще дороже».
«Господи! Ты преизобильно излиял Свою милость на недостойном рабе Твоем, в прежней жизни постоянно только прогневлявшем Тебя, да не в суд или осуждение мне будет сие!»
Этими словами кончаются строки новопостриженного…
Светлое Христово Воскресение было впервые встречено им в долгожданном умертвии миру… Когда отец игумен Герман спросил новопостриженного отца Агафона, имя какого святого он желал бы носить: преподобного Агафона папы Римского или преподобного Агафона подвижника Египетского, батюшка выразил свое желание иметь имя последнего угодника Божия, память коего святой Церковью празднуется 2 марта.
Что можно сказать о том, что испытывал незабвенный отец наш, восприявши пострижение в мантию? Благодать Божия утешала его сердце, «всегцедрый и многомилостивый Бог», по слову последования пострига, был «возлегая и востая с ним, услаждая и веселя его сердце утешением Святаго Своего Духа… Он был ему стена тверда от лица вражия, камень терпения, утешения вина, крепости податель, благодушия снискание, мужеству подвижник». Это опытно узнавало сердце смиренного раба Божия, так как, по слову того же чина, умножались и скорби, «имиже начертавался сущий по Бозе живот». Вскоре после пострига батюшке пришлось перенести тяжелую болезнь – инфлуэнцу, осложнившуюся энцефалитом. Последствия этой болезни остались у него на всю жизнь. Так печатлелея путь его, так созидался храм нового человека, так злострадал воин Христов! Но и Господь, по слову Своему, не оставлял раба Своего, потому что аще и жена забудет исчадие свое – Господь же не забудет (Ис 49:15).
Послушание и труды по монастырю оставались теми же и после пострига. Свободное от послушаний время отец Агафон употреблял по-прежнему на чтение святых Отцов и выписки из них. В эти годы им переписаны слова святого Иоанна Дамаскина о усопших в вере, наставления преподобного Досифея преподобному Серафиму Саровскому, слова святителя Иоанна Златоуста и проч. Хорошо знакомый со святоотеческой литературой отец Агафон показывал своим старцам, отцу игумену и отцу Алексию, выписку из творений блаженного Симеона, архиепископа Солу некого, где было указано, что «не имеющий схимы – еще не монах». Это изречение блаженного Симеона не осталось без влияния на постриг в схиму отца Германа и отца Алексия. Позднее батюшка сам говорил об этом событии, что он был как бы виновником пострига в схиму своих старцев, так как они не знали раньше этих слов о значении великого пострига в очах Божиих.
Употреблял свой досуг отец Агафон и для дел любви: зубоврачевания братии. Пломбировку больных зубов приходилось делать без бормашины. Если пломба скоро выпадала, батюшка не унывал и опять трудился над новой. В его календаре сохранились тщательные записи больных с диагнозом зубной болезни и проводимым лечением. Производилось им и удаление зубов.
В эти же годы отцу Агафону приходилось исполнять обязанности письмоводителя при игумене. В бумагах батюшки сохранилось много черновиков, писанных карандашом, к различным благодетелям Зосимовой пустыни. «Многоуважаемый благодетель, – читаем мы в этих черновиках, – Христос Воскресе! Святая обитель, приветствуя Вас сим всерадостным приветствием, сердечно желает встретить и провести Светлый Праздник Воскресения Христова в мире, радости и утешении духовном». Далее следовала подпись отца игумена. Образцы таких же приветствий имелись и на Рождество Христово и на Новый год. Среди этих записок было письмо старца Германа к схиархимандриту Гавриилу в Казань. Приходилось батюшке составлять и списки братии или при представлении их для пострига в мантию, или для других вопросов, посылаемых на утверждение Митрополита.
Отец Герман часто призывал отца Агафона в свою игуменскую келлию для чтения вслух Библии, несмотря на то, что он был молод, тогда как остальным молодым монахам строго запрещалось чтение Библии. Иногда отец игумен звал своего духовного сына к себе в келлию и тогда, когда там собирались одни старшие и разбирался какой-нибудь серьезный вопрос внутренней монастырской жизни. «Я тогда недоумевал, – говорил позднее батюшка, – зачем меня призывали, а впоследствии мне это очень пригодилось».
Наступившая война и последующие события мало отразились и на внутренней, и на материальной жизни обители. Хорошо налаженное хозяйство по-прежнему давало простор духовному деланию братства; жизнь под зорким оком отца игумена и старца Алексия по-прежнему текла ровным, широким потоком, питая алчущие скорбные души горожан и поселян, простецов и ученых, мужей и жен…
В конце 1918 года, 2 декабря, отец Агафон был рукоположен во иеродиакона. Это произошло в Москве. В следованной Псалтири батюшки об этом помечено под 2 декабря: «В сей день в 1918 году грешный чернец Агафон рукоположен во диакона в Троицком соборе Данилова монастыря в Москве епископом Феодором (Поздеевским)». Замечательно, между прочим, что рукополагавший епископ был из числа ближайших учеников старца схиархимандрита Гавриила, проходивших обучение и искус в Казани.
Вожделенен был всегда образ иноческого жития для отца нашего, но с особым благоговением приняло его сердце, когда на пути этого жития был он удостоен начальной степени церковного священнического чина. В служении Церкви и Господу как Главе ее сердце инока могло найти большую по сравнению с прежним состоянием радость, большее утешение по мере возрастающих внешних скорбей. В эти годы впервые начал он чувствовать последствия перенесенного энцефалита: изредка немение ног, неудобство при хождении.
В середине 1920 года был поднят вопрос о рукоположении отца Агафона во пресвитера. Намечался конец сентября. Трепеща перед таинством священства, принимая его как незаслуженный дар от Господа, смиренный иеродиакон молил Бога в тайне своей душевной клети о том, чтоб посвящение совершилось или в день преподобного Сергия, 25 сентября, или на другой день, 26-го, когда празднуется память великого апостола любви Иоанна Богослова. Оба эти святых угодника были очень дороги батюшке и любимы им, с их молитвенной памятью желало его сердце соединить день своего священства. И Господь услышал его смиренную молитву: 26 сентября, в день преставления святого апостола и евангелиста Иоанна Богослова, «грешный чернец Агафон», как свидетельствует об этом запись на полях следованной Псалтири, «рукоположен во пресвитера в храме Троицкого Патриаршего подворья – Святейшим Патриархом Тихоном».
Итак, на 37-м году жизни благодать Божия избрала отца нашего в служители святого алтаря и престола, в совершители Божественной Евхаристии, облекла его правом духовного пастырства и руководства душ. Об этом последнем качестве, получаемом в таинстве священства, очень ярко говорит в своей книге владыка Антоний (Храповицкий): «Пастырское служение состоит в служении возрождению душ, совершаемому Божественною благодатию. Для совершения этого служения пастырь получает дар, внутренне его перерождающий… Облагодатствованный в таинстве священства – является вполне равнодушным к себе и уже не себя любит, но паству… Вступив в духовный брак с Церковью, пастырь приобретает свойства любви и мудрости».
Так определяются новые качества, получаемые в святом таинстве, качества, служащие выражением отношений между пастырем и духовными детьми. Но смиренный священноинок не на эту сторону обращал теперь свое внимание. Труды для людей ждали его в будущем, сейчас же и в сане иеромонаха он по-прежнему искал только одного служения Господу, с прежней ревностью и тщательностью следил за жизнью своего внутреннего человека, утешался тем, что теперь еще преискренней, еще полнее и непосредственней мог он оплакивать свои неправды перед Престолом Божиим.
Старец отец Герман за эти годы стал заметно слабеть, иногда не мог уже достаточно точно разбираться в течении внутренней жизни своих духовных детей. Отец Агафон открывался поэтому старцу Алексию и обращался к нему за советами. Те же труды по полю и сельскому хозяйству лежали на отце иеромонахе; снова он тщательно записывает в своем сельскохозяйственном календаре в 1921 году, что «боронили поле за прудом дисковой бороной… посеяли овса и яровой пшеницы, вспахали песок, садили картофель…».
Об этом труде нашего батюшки любовно вспоминает старец Митрофан в одном из своих писем к нему: «…Вот и дорожка в обитель, которую ты вскопал и потом своим облил… Вот прекрасные долины и поляны, окутанные цветами, где братии имели покой во время трудов своих. И ты старался облегчить братские труды своим искусством, ездя на лошадке из конца в конец, истребляя злачную траву, да будет она в пользу твоим коням…»
Служение в храме, послушание по сельскому хозяйству сменяли друг друга; там и здесь – внутреннее самовоззрение, работа над сердцем. Очевидцы говорили, что в это время отец Агафон, уже иеромонах, сторонился людей, посетителей монастыря, даже бегал от них. Самое большее, если кратко ответит на необходимые предложенные ему вопросы. Очевидно, что внимательный ученик строгого старца по-прежнему воспитывал себя в невмененные, по-прежнему находя удовлетворение душе своей в строгом иноческом делании. Монашество как путь, как жизнь составляло по-прежнему единую его цель. Поэтому и обращался он к своим старцам в эти годы, прося пострига в схиму, горя желанием «быть монахом», по блаженному Симеону.
Может быть, здесь уместно будет привести слова старца Митрофана из упомянутого выше письма его к батюшке: «Я постоянно вспоминаю юность твою и то озарение Божественное, которым ты озарен был от юного возраста, стремление и тяготение к той святой обители, где водворились наши блаженнейшие отцы. Ты, как младенец, ссал духовное млеко из бьющего духовного источника. Оно смягчало и согревало твое юное сердце… к тому Божественному желанию ты всегда стремился, откуда исходил свет невечерний… В храме Божием вспоминаю тебя: ты становился направо около иконы Умиления; я стоял сзади, радовался твоему восходу к жизни».
И эта внутренняя жизнь под руководством старца не могла не проявить себя; плоды долголетней внимательной работы над своим сердцем не могли не сказаться: в том же сельскохозяйственном календаре выписки из читаемых духовных книг говорят, какой внутренней зрелости, сам того не зная, достигал смиренный ученик смиренных богодухновенных старцев. Уже почти 15 лет трудился отец Агафон под началом старца схиигумена Германа; жизнь иноческая, святое послушание, невидимая брань со врагом спасения стали плотью его и кровью, проникли все существо его. Результатом этого не могла не явиться так высоко почитаемая у святых Отцов добродетель рассуждения.
В выписках из жития архимандрита Моисея на страницах сельскохозяйственного календаря читаем следующие строки: «Архимандрит Моисей усмотрел в мысли своей никогда не начинать говорить брату о пользе души и о всяком исправлении без обращения прежде ко Господу ума своего с требованием вразумления себе». И еще: «Во время трапезы блеснуло в уме архимандрита Моисея разумение, чтоб погрешности братьев, видимые им и исповедуемые ему, принимать на себя и каяться, как за свои собственные». Все это были слова и мысли высокой меры духовного мужа, которые новопосвященный иеромонах складывал в свою сокровищницу духовную, может быть, уже испытывая нужду в подобных указаниях при общении с братиями.
А время шло своей мерною поступью; события развертывались, обгоняя время… На грани наступающих событий, 17 января 1923 года, отец игумен Герман почил о Господе блаженною и тихою кончиною. Недолго пришлось оставаться в обители опечаленному братству без своего благодетеля и отца: осенью, в конце сентября того же года, обитель была закрыта и смиренные насельники ее должны были искать приюта – кому где придется.
Все они, покидая святые стены, могли выразить свои чувства словами вышеприведенного письма отца Митрофана: «О, родная обитель, где наши блаженные отцы ходили, и кладбище, где покой отцов и братий, и собор, и храм Всех Святых, смотрительно устроенный отцом Павлом, чтоб всякий радовался своему Ангелу… вот и окошечки наших блаженных отцов…» Замолчал и колокол, который «оглашал весь поднебесный свод. Святая Матерь Церковь своих чад во храм звала…». И служба церковная, которой уже не будет больше: «вот вышел блаженный отец игумен на литию, тихо, смиренно… величественно и благообразно… вот отверзаются Царские Врата, и из божественного Святилища торжественно выплывают два белых лебедя со своими птенцами, и вдруг раздается громкий голос от божественного Алтаря – Хвалите Имя Господне, хвалите раби Господа!». «Сколько пережито славных и светлых дней, можно ли это все забыть?»
И, конечно, не забыли питомцы обители своего земного рая, своего почти небесного жития; все они унесли в душе своей и до могилы сохранили преданность и верность заветам своей родной матери – пустыни.
Захватив с собою часть наиболее дорогих книг, икон и кое-что из бедного монастырского имущества, отец Агафон по благословению старца иеросхимонаха Алексия переехал на жительство в Москву, в семью его духовных детей, поселившись в маленькой комнатке на Троицкой улице, неподалеку от Патриаршего подворья.
