монахиня Игнатия (Пузик)
Старчество в годы гонений. Преподобномученик Игнатий (Лебедев) и его духовная семья
По благословению Святейшего Патриарха Московского и всея Руси Алексия II
Издание подготовил А. Л. Беглов
Книга о времени и вечности
6 июля 1816 года Державин писал свое последнее стихотворение:
Река времен в своем стремлении
Уносит все дела людей
И топит в пропасти забвения
Народы, царства и царей.
А если что и остается
Чрез звуки лиры и трубы,
То вечности жерлом пожрется
И общей не уйдет судьбы!
…Человек брошен в реку времени. Он один на ее стремнине. Как он попал сюда? Где пристанет его утлая лодочка? То, что было предметом его забот и трудов, исчезает в одночасье. То, что утешало его, сметено и забыто. А то, что задержалось на миг в памяти людей благодаря поэтам и историкам, чрез звуки лиры и трубы, все равно исчезнет за первым поворотом реки. Всматриваясь в неумолимый поток, человек познает свое неизбывное сиротство.
«Стихи были только начаты, но их продолжение угадать нетрудно, – считает биограф поэта. – Отказываясь от исторического бессмертия, Державин должен был обратиться к мысли о личном бессмертии – в Боге»[1]. Но поэт не завершил начатого, и первое восьмистишье незаконченной оды навечно осталось не ответом на муки и стенания человека, а величественной констатацией его бренности.
…Шел 1953 год – середина века, бросившего человечество в пропасть невиданных страданий. В Париже крошечным тиражом только что была издана книга, открывавшаяся вопрошанием: «…Где же этот СВЕТ ЛЮБВИ ОТЧЕЙ… где же этот внимательный до последней мелочи Промысл? Все мы подавлены зрелищем неудержимого разгула зла в мире. Миллионы жизней, часто едва начавшихся, прежде даже, чем достигнуто само осознание жизни, с невероятной жестокостью вырываются… зачем же дана эта нелепая жизнь? И вот, жадно ищет душа встречи с Богом, чтобы сказать Ему: Зачем Ты дал мне жизнь?.. Я пресыщен страданиями; тьма вокруг меня; зачем Ты скрываешься от меня?.. Я знаю, что Ты благ, но почему Ты так безразличен к страданию моему?..»[2].
Еще более остро, чем в державинских предсмертных словах, без величия его слога, – обнаженное вопрошание Иова. Но далее шел и ответ: жизнь человека – «малого» для мира и одновременно – мужа «гигантской силы духа», свидетеля любви Бога к человеку.
В тот же год на маленькой подмосковной даче женщина, крупный ученый, заканчивала рукопись, которая не имела отношения к ее изысканиям и должна была лечь «в стол» лет на сорок. В самом ее конце возник державинский образ: река времен; ее течение непрерывно, она неумолима. Но под милующим Божиим оком она и животворит, выводит чудный узор человеческой жизни. Он уже не сотрется вечностью[3]. Этот узор автор пытался разглядеть в своей жизни, в жизни своих близких и в судьбе человека, который открыл ей бесконечный по богатству и красоте невидимый мир, своим взглядом и словом родил ее для Небесного Царства.
Это был ее ответ на вопрос, так полно и так остро сформулированный ее современником. Два человека – дети растерзанного народа, один – в изгнании, другая – в подполье, чада гонимой Церкви, ученики свидетелей и свидетели их жизни почти одновременно нашли слова, чтобы утешить обезумевший от боли мир, поддержать его, подать ему надежду.
Узор жизни ее Отца был очищен от пыли греха, стал осязаем и светел благодаря руководству опытных наставников. С первых дней своей монастырской жизни он погрузился в заботливо поддерживаемую атмосферу духовного подвига. Богослужение и совместный труд, личная молитва и чтение отеческих писаний, и ключевой момент – общение с духоносными мужами, вера и преданность им даже до смерти. Все это легким соделывало путь (Мф 11:30), расцвечивало его яркими бликами любви. И если афонский подвижник во многом был одинок и не понят, то герой ее книги, радуясь братскому единомыслию и поддержке, вместе с Давидом воспевал: се что добро, или что красно, но еже жиги братии вкупе! (Пс 132:1). Руководство отцов, ежедневное, ежечасное обращение к ним даже самое малое дело возводило на высоту христианского подвига, превращало монастырь в семью. Господь становился ближе, понятнее была Его милующая и воспитывающая любовь.
За 15 лет послушания он пришел в меру своих наставников. Руководство отцов раскрыло в нем его первообраз, его призвание, его судьбу. Господь поставил его самого руководителем и пастырем. Теперь он в самом себе являл милующую, очищающую, возводящую к совершенству любовь Отца (Ин 15:2–3) и учил ей многих и многих.
Но Промысл вел его дальше. Подобно верным Аврааму и Иову, он был испытан до конца: действительно ли единственной целью всех его исканий и жертв был Христос и
Его кроткая любовь? И он, свидетель о любви в своей жизни, свидетельствовал о ней и в своих страданиях, и в своей смерти.
Великие свидетели, он и неизвестный ему афонский инок, умерли в один год. Двенадцать дней разделяют дни их рождения в вечность. Остались свидетели о свидетелях и слово почивших мужей.
Время для слова пришло через семь лет. В 1945-м – в год знаменательный и рубежный – голос окреп для того, чтобы заговорить о тех, о ком молчали почти десять лет, но чьи судьбы незаживающей раной кровоточили в сердце. Так появилась первая ее книга – жизнеописание духовного отца. Еще через семь лет, осмысляя свой путь и опыт свидетельства, поощряемая духовными сестрами, она снова обратилась к началу пути.
Обе книги оказались схожи и в то же время различны. В них обеих – одни и те же лица, почти одни и те же годы и события. Но жизнеописание Отца — собранное и законченное – говорит только о нем, все остальное здесь – через него и для него, подчинено стройной и величественной поступи его судьбы. Вторая книга названа «Летопись». Она, как всякая летопись, и не могла быть закончена. Последняя глава написана, когда большинство героев книги были в середине жизненного пути, когда узор их жизни был еще далек от завершения. И главный герой повествования – не батюшка (отча, как говорили они), не кто-то из его детей в отдельности, а вся его духовная семья, его дело.
Она сама и те, о ком она писала, были верными гражданами своей страны, не за страх, а за совесть работали они для ее благополучия. Но страна смотрела на них с подозрением: было в них что-то чуждое ее тогдашним устремлениям. Поэтому законченная рукопись тщательно хранилась от посторонних. Некоторые имена в ней были зашифрованы, фамилии опущены, автор не указан. Читали ее в основном лишь те, о ком говорилось на ее страницах: читали не для того, чтобы узнать что-то новое, а чтобы воскресить в своей памяти первые трудные и светлые годы своего пути.
К счастью, река времен не скрыла безвозвратно написанное полвека назад; воды донесли до нас свидетельство о свидетеле и его деле. Прислушаемся к нему. Оно способно утолить «голод слышания Слова Божия».
* * *
В наше время судьба этих книг не была гладкой. Они родились после долгих раздумий; каждое слово, каждая запятая вышли из пережитого, осознанно легли на бумагу. Но первое издание жизнеописания было не вполне удачным[4]. Его текст, не согласованный с автором, далеко отошел от первоначального, был ужат, переписан, дополнен чуждыми фрагментами. В настоящем издании мы впервые помещаем авторский текст жизнеописания схиархимандрита Игнатия (1-я часть). «Летопись» (2-я часть) и письма отца Игнатия одной из духовных сестер автора, монахине Ксении (3-я часть) печатаются впервые. В книгах монахини Игнатии нами раскрыты некоторые инициалы и в ряде случаев добавлены адреса цитат из Священного Писания. В последнее время многие из упоминаемых в книге лиц были прославлены Церковью. В авторском тексте сохранены их прежние именования, исправленные в подписях под фотографиями. В Указателе приводится их именование, данное при канонизации.
Прославление преподобномученика Игнатия Московского в лике новомучеников и исповедников Российских
Из Журнала № 7
ЗАСЕДАНИЯ СВЯЩЕННОГО СИНОДА
РУССКОЙ ПРАВОСЛАВНОЙ ЦЕРКВИ
от 27 декабря 2000 года
В заседании Священного Синода под председательством ПАТРИАРХА
СЛУШАЛИ: Доклад Преосвященного митрополита Крутицкого и Коломенского Ювеналия, Председателя Синодальной Комиссии по канонизации святых, о результатах работы Комиссии за период, прошедший после проведения Архиерейского Юбилейного Собора 2000 года.
СПРАВКА: Архиерейский Собор определил «В после-соборное время поименное включение в состав уже прославленного Собора новомучеников и исповедников Российских совершать по благословению Святейшего Патриарха и Священного Синода, на основании предварительных исследований, проведенных Синодальной Комиссией по канонизации святых» (пункт 14 Деяния о Соборном прославлении новомучеников и исповедников Российских).
ПОСТАНОВИЛИ:
1. Одобрить доклад Преосвященного митрополита Ювеналия.
2. Включить в Собор новомучеников и исповедников Российских XX века имена подвижников, материалы о которых представлены <…>
Часть I
Схиархимандрит Игнатий (Лебедев), старец Зосимовой пустыни и Высоко-Петровского монастыря
Друзии же руганием и ранами искушение прияша, еще же и узами и темницею…
Их же не бе достоин весь мир, в пустынех скитающеся и в горах и в вертепах и в пропастех земных.
Евр 11:36,38
Различные пути спасения и приближения к Богу видим мы в различные периоды бытия Святой Христовой Церкви. В эти периоды Сам Подвигоположник и Глава Церкви указывал членам ее те или иные пути, давал те или иные возможности для соединения с Собою. Так возник и возрос в Церкви Христовой лик Апостолов и проповедников Вечной Истины, так принес лея от земли, как ее красное жертвоприношение, сонм мучеников – от всех племен, сословий и состояний, – запечатлевших кровью истину апостольской проповеди. Как светила, освещали жизнь христиан подвиги и труды святых пастырей и учителей Церкви – и во дни мира, и во дни гонений; как духовные трубы, гремели их голоса во утверждение истинных вселенских догматов, во обличение ересей. Явились в лоне Христианской Церкви и самопроизвольные мученики – преподобные отцы и матери, приносящие в жертву Богу жизнь свою презрением плоти и мира и последованием Евангелию. И в семейном быту восставлял Господь праведных и преподобных, – словом, всяк чин и возраст на всяком месте и во всякое время получил дар восходить ко Господу.
Новое время породило новые формы жизни. Ив этих новых формах Церковь Христова осталась тою же истинной и непоколебимой, тем же несокрушимым Телом Христовым, которое не одолели и сами врата ада (Мф 16:18). Но это же время породило и новое поколение исповедников и мучеников Христовых. И явились опять скитальцы и узники, их же не бе достоин весь мир (Евр 11:38). И многие из сих скончались в одиночестве и безвестности, исполняя непостижимую волю Божию, проводящую их из среды страданий в Царство Вечной Правды.
Покойный батюшка был ревнителем древнего пути монашеского, пути преподобных и богоносных Отец, возлюбив путь этот от юности своей, но его же привел Промысл Божий и к исповеданию Святаго имени Своего, восхитив его в последние годы жизни к перенесению уз и темницы. И совершилась здесь любовь Божия, ибо Господь предзревше лучшее о возлюбленном рабе Своем, совокупил для него венец монашеский с венцом исповедничества, да не без трудов и скорбей раба Его возложен будет на него сугубый венец совершенства (Евр 11:40).
I. Детство, отрочество и первые годы юности
В Тебе утвердихся от утробы, от чрева матере моея Ты еси мой Покровитель.
Пс 70:6
Небольшой уездный городок Чухлома Костромской губернии был местом рождения преподобномученика Игнатия. Чухлома расположена в 60 верстах от железной дороги, неподалеку от большого Чухломского озера, на берегу которого помещается мужской Авраамиев монастырь. Преподобный Авраамий Чухломской и Галичский чудотворец, ученик преподобного Сергия Радонежского, является духовным покровителем окрестных городов и селений и благоговейно чтится жителями как изгнавший змей из окружных лесов своими святыми и угодными Богу молитвами. Ежегодно в день блаженной кончины преподобного Авраамия, 20 июля совершался торжественный крестный ход из монастыря, привлекавший большое количество богомольцев. Многие и преславные чудеса совершались и совершаются у гроба Преподобного, и не оскудевает приток верующих сердец к его многоцелебной раке.
Родители батюшки происходили из жителей города Чухломы: отец – из звания потомственных почетных граждан, мать была дочерью секретаря Чухломского земского суда. Александр Константинович Лебедев, отец батюшки, начал свою трудовую жизнь еще будучи 15 лет от роду, тотчас по окончании уездного училища, в Чухломском уездном суде в должности канцелярского служащего. 27 лет он был утвержден в звании помощника секретаря съезда мировых судей, спустя же год – в звании секретаря съезда. В этой должности он работал до глубокой старости, честно и непорочно выполняя свои обязанности, за что и был произведен в надворные советники, а также награжден в разное время тремя наградами: орденами Святого Владимира 4-й степени, Святой Анны 3-й степени и серебряной медалью.
По свидетельству самого батюшки, вся большая и сложная работа съезда судей лежала фактически на Александре Константиновиче. С этим множеством дел Александр Константинович, однако, справлялся очень легко, так как имел большую способность разбираться в материале, обладая природным даром давать советы в различных сложных жизненных обстоятельствах.
Так, 30 августа 1913 года Александр Константинович писал сыну, находясь дома по случаю перелома ноги: «Дела по съезду за август прошли благополучно, ко мне носили все бумаги и дела на дом для просмотра и поправления, а также и М. Н. приходил за советом, после же съезда написал им более 30 решений в окончательной форме, да видно уж очень убедительно, потому что до сего ни одной жалобы не подано, а также и на будущий сентябрьский съезд на три заседания 75 дел готовы, я прочитал их и наметил резолюции – пусть проверяют».
Александр Константинович был глубоко верующим православным христианином, полагая течение своей жизни со всеми ее большими и малыми трудностями в совершенную преданность Промыслу Божьему, как в этом можно убедиться из многих писем его к сыну. В ноябре 1916 года, подробно описывая, как загорелись ночью от горячей лампадки бумажные иконки и деревянная полка, Александр
Константинович видит чудо в том, что огонь погас сам собою, ведь «если бы не погасло, то произошел бы пожар; но вот Богу угодно было проявить к нам окаянным грешникам Свою милость и избавить нас от такой беды». Наутро после пережитого чуда Александр Константинович служил молебен в храме, а позднее дома – всенощную и молебен с акафистом Пресвятой Богородице. «О. Николай смотрел обгорелые места, – пишет с благоговением Александр Константинович, – и пришел в полное недоумение, как погас огонь, а по всем признакам было пламя, и убедился, что совершилось чудо, которым мы спасены от явной смерти».
Мать батюшки, Мария Филосбфовна, была также благочестивой жизни, сподобившись в последние годы свои принять монашество, предложенное ей ее сыном и духовным руководителем. До замужества, по собственным ее словам, она занималась немного шитьем платья, причем ей приходилось выполнять как легкие, так и более трудные заказы. В замужество она вступила уже после 30-ти лет, когда Александру Константиновичу было около 40. «Согрешила я, – уже потом, в глубокой старости, говорила Мария Философовна, – поздно замуж вышла».
Такое смиренное рассуждение старицы было тем более трогательно, что она сподобилась быть матерью истинного служителя Божия, да и сама украсила жизнь свою монашеским чином, получив данное ей от сына имя преподобного Авраамия Чухломского, ее родного с детства покровителя и чудотворца.
Батюшка родился 28 мая 1884 года, в Духов день. «Только начали утром к обедне звонить, – рассказывала потом сама матушка Авраамия, – отец Агафон и родился. Часов 8 утра было, наверное». Не случаен был этот чудный день и час появления на свет отца нашего. Соделал его Господь и богато напитал дарами Святаго Духа, и самого сотворил живым сосудом благодати. Сам батюшка всю свою жизнь благоговейно чтил этот день и всегда считал Духов день днем своего рождения.
О детстве и отрочестве маленького Саши немного осталось свидетельств. Был он вдумчивым, очень деловитым мальчиком и, по словам своей матери, даже приезжая гостить на лето к родителям, успевал поделать для дома полочки, шкафчики и прочие хозяйственные вещи. Печать серьезности и какой-то особой тихости лежала на всем облике маленького Александра. Подлинно, думалось, глядя на него, что «от чрева матери Бог был его покровитель». Однако мальчик не лишен был и детской резвости, о чем свидетельствуют некоторые надписи на его школьных книгах. Так, однажды при переходе из класса в класс Саша с удовольствием пишет на своем дневнике: «Прощай, прощай, прощай до следующего года!» Осталось и еще в памяти знавших батюшку, как иногда он любил прибежать к своей мамаше, прося чего-нибудь сладкого, и быстро проговорить: «Закусить, кусить, кусить!»
Но вообще маленькому Александру мало пришлось жить со своими родителями, так как уже 10 лет он должен был уехать в Солигалич для поступления в Духовное училище. Сам батюшка говорил потом, что ему не пришлось привыкать к родителям и что, может быть, поэтому он всегда ровно, с почтением, но без особого пристрастия относился к ним. С любовью проводили родители своего единственного сына на учение в чужой город, благословив небольшой иконой Смоленской Божией Матери. «Дар и благословение родителей, – читаем мы на обратной стороне иконки, – перед началом учения в Солигаличском Духовном училище в 1894 году 23 сентября». Горько плакал Саша, уезжая на незнакомую ему жизнь из-под родительского крова в чужие люди.
По окончании училища Александр поступил в Костромскую Духовную семинарию. К этим годам относятся воспоминания батюшки о том, как он ходил в Костромской собор, где Успенским постом нараспев служился акафист Успению Божией Матери. Мотив заключительного стиха: «Радуйся, Обрадованная, во Успении Твоем нас не оставляющая», – батюшка любил напевать и потом, причем всегда говорил, что до последних дней помнит этот мотив, помнит и некоторые выражения из акафиста. «Трудный акафист этот», – говаривал он, и, стоя в уголке своей кельи, с глубоким чувством следил за чтением акафиста, подсказывая своим келейным отдельные стихи икосов: «Радуйся, обратившая в веру Афониево неверие… Радуйся, одре Царя Великого, вещанный Соломоном».
В бытность свою в Костроме батюшка очень чтил местную святыню – Феодоровскую икону Божией Матери, сохранив благоговейное почитание ее во все дни своей жизни. Позднее он просил даже изобразить эту икону на одном из приготовленных для него складней, где хотел почтить все дорогие его сердцу святыни. Среди старых тетрадей батюшки сохранился и тщательно переписанный тропарь в честь Феодоровской иконы Божией Матери, служащий выражением его глубокой веры к чтимому образу: «Пришествием честныя Твоея иконы, Богоотроковице, обрадованный днесь богохранимый град Кострома, якоже древний Израиль к кивоту Завета, притекает ко изображению лика Твоего…»
Так проходили годы костромской жизни; курс учения в Духовной семинарии подходил к концу. 18 лет Александр Александрович окончил семинарию и в начале 1903 года находился в Чух л оме с родителями, готовясь учиться дальше. В марте этого года он выправил формулярный список своего отца, необходимый для поступления в учебное заведение. У Александра Александровича не было желания оставаться с семинарским образованием, как он сам позднее о себе говорил, ему хотелось поступить в Казанский ветеринарный институт. Возможно, что провинция, в которой жил юноша, вместе с теми городами, в которых он учился, были тесны для его души. Хотелось повидать более широкий Божий мир, раскрыть ему навстречу свои молодые, еще неиспытанные силы, или – что то же, по Соломону, – поискать премудрости от юности своея (Прем 8:2).
Известно об этих годах Александра Александровича, что он любил музыку, сам учился и играл на скрипке. Любовь к музыке сохранилась у батюшки и в зрелые годы. Чутко вслушивался он в церковные песнопения, различая истинно художественные мелодии от того, что не имело ценности. Так, он высоко ценил музыку в стихирах апостолам Петру и Павлу, «Блажен муж» Зосимовского напева, кондак святителю Петру и многие другие.
Кроме того, в годы своей юности Александр Александрович очень любил заниматься и астрономией, много читал Фламмариона и потом знал многие созвездия; особенно же любил он поминать созвездие Ориона, упоминаемое в Паремиях Постной Триоди, и толковал, как его среди других звезд на небе разыскивать. «Орйон и все украшение небесное…», – скажет, бывало, батюшка и голосом покажет, как правильно по-славянски надо делать ударение на слове Орион.
К осени 1903 года, на 20-м году своей жизни Александр Александрович был зачислен в число студентов Казанского ветеринарного института.
