Михаил Семенов
Петроградская ойкумена школяров 60-х. Письма самим себе
Мифологически Меркурий (Гермес) – посланник богов. Да, им он и был для нас, учеников средней школы, незабвенный «Арс». Тогда мы не знали, что именуется он так «всего-то» с 1930 года, а до того были «Элит», «Конкурент» и «Резец». Нам никто не рассказывал об архитекторе и первом владельце такого необычного для центра Питера дома российском фабриканте шведе Константине Розенштейне. Само название «Арс» обладало какой-то особой притягательной энергетикой из-за загадочности и упругой лаконичности. Что-то вроде Марс, барс… Кстати, и сегодня в Яндексе вы не найдёте вразумительного объяснения смысла этого слова. Согласиться, что от латинского «искусство», не могу, памятуя, что к 1930 году прошло всего пять лет спустя показательного «Дела лицеистов» – кровавой расправы над немногочисленными преподавателями и выпускниками Александровского лицея, потом, естественно, реабилитированными. Теми, что не захотели эмигрировать и понадеялись пригодиться там, где родились. Всё «латинское» было на долгие годы «зачищено» до «зеркального блеска». Тогда, в 1930-м, было бы логичней и «назидательней» оставить «Резец». Но, к счастью, название «Арс», словно зелёный росток, чудом пробилось к нам через плотно закатанный идеологический асфальт того времени.
Наш кинотеатр был наполнен какой-то тайной. Само здание – средневековый замок. Чтобы попасть в фойе, нужно было пройти метров семь по изогнутому полутёмному туннелю, освещаемому кованым стилизованным фонарём, подвешенным цепями к потолку. Кассы размещались отдельно в полуподвальном помещении со стороны улицы Л. Толстого. Фойе «Арса» было совсем камерным, не помню, был ли буфет, а если и был, то тоже небольшой. В таких обычно предлагались бутерброды с сыром и бужениной, творожные сочни, слоёные язычки и, конечно, натуральные соки или морс. В зал с едой не пускали, но любителей пошуршать конфетными обёртками во время сеанса хватало. Сердиться на них было невозможно из-за чудесного запаха шоколада и ванили неповторимых ленинградских конфет.
Зрительный зал «Арса» был с балконом и тускло освещался, но это позволяло сразу с порога погрузиться в атмосферу таинства уже до начала фильма. На потолке были видны остатки плафонной росписи с флористическими элементами. В воздухе витал едва уловимый сладковатый запах запылённости давно обжитого помещения. Сиденья – старинные, деревянные, покрытые тёмно-вишневым лаком. При рассаживании даже немногочисленных зрителей зал наполнялся приятным цокающим постукиванием отвердевшего с годами старого дерева опускаемых сидений. Зал имел принудительную вентиляцию, но и дополнительно проветривался между сеансами, входные двери приоткрывались, и мы, мальчишки, любили заранее заглядывать между плюшевых портьер в этот ожидающий нас пустой зал.
«Арс» был кинотеатром, как тогда говорили, «второго экрана». Думаю, потому, что третьего экрана просто не было. В нём без труда и недорого (25 копеек днём и 35—40 копеек на вечерние сеансы) можно было посмотреть фильмы, когда-то прошедшие на экранах кинотеатров города, на которые не смог сходить в своё время. А «утренники» – детские сеансы в «Арсе» в 9:00 утром каждое воскресенье – это было «святое». Конечно, вначале со взрослыми, но к весне первого класса, помню, уже выдавались 20 копеек: 10 на билет, остальное на «молочное» мороженое в вафельном стаканчике. И мы бегали туда со школьными друзьями, сговариваясь ещё накануне. Обсуждать, как сейчас говорят, контент того видеоряда сейчас не будем, это самостоятельная серьёзная тема. Уже подростками мы ходили на приключения, детективы и, конечно же, на всё с Жаном Маре. Не расставались мы с нашим «Арсом» и в юности. В дождливый день он запросто мог приютить нас с избранницей, и мы сидели, обнявшись, в его притенённом уютном зале, а в головах у нас крутился свой фильм, в романтическом тумане, манящий и пока непонятный.
Почему закрылись почти все кинотеатры города и, естественно, района (последний – муниципальный «Свет» на Большом) – это отдельный разговор. Причин много, и они убедительны. Конечно, у молодёжи сегодня предостаточно мест, где можно посидеть, «держась за руки». Но, оказывается, и нам было грех жаловаться, ведь рядом тогда был «Арс», а также несколько морожениц и, наконец, кафе «Ландыш» на углу Ординарной, где в ненастный вечер на двоих, уже как взрослым, приносили мельхиоровый кофейник и «изумрудные» рюмочки с темно-зелёным ликёром «Шартрез».
Хотелось бы сохранить в памяти ещё на какое-то время эти уже ушедшие островки тепла той Петроградской нашей молодости. Одним из этих островков был и наш любимый незабвенный кинотеатр «Арс».
6.2. БИБЛИОТЕКА ИМЕНИ А.С. ПУШКИНА НА БОЛЬШОЙ ПУШКАРСКОЙ
В библиотеку впервые, конечно, в школьную, мы приходили за каким-либо текстом из школьной программы. Он был нужен для последующего изложения, либо устно на уроке, либо письменно как сочинение. Помните «Грозу» Островского: «…луч света в тёмном царстве…». В каком доме подобное «чудо» могло тогда находиться на книжной полке? Конечно, только в школьной библиотеке, где этих без любви потрёпанных книжек на всех никогда не хватало. Одновременно у школяров возникал вопрос: а что от нас хотят вообще учителя-словесники на этих предметах и зачем этот предмет нужен, ведь читать уже научились? А требовалось, как оказалось, связно «трепаться», балагурить, вернее, резонировать на заданную текстом тему. Такими резонёрами нас воспитывали тогда и в общественных науках. Можно это назвать и навыком аналитической риторики, был когда-то и такой предмет. Неформальный алгоритм подобного окололитературного «трёпа» (нет, конечно, анализа) осваивали сами, списывая, например, о Лермонтове, абзацами из книг Ираклия Андроникова, обожателя и знатока творчества этого великого поэта. Не всегда удавалось в своих тетрадях «замаскировать» тот высший чужой авторский пилотаж. А предмет-то оказался логикой «размытых множеств», логикой неопределённостей. Есть такой раздел и в математике. С пониманием этого появился интерес и некоторая увлечённость литературой, а уже в студенческие годы «доросли» до Публички (тогда – Публичной библиотеки имени М.Е. Салтыкова-Щедрина). Шиком было там, дожёвывая обеденный слоёный пирожок из кафе «Метрополь», позвонить по телефону-автомату приятелю, а лучше – подружке, и на весь вестибюль громко сообщить, что ты в «публичном доме», увлечён …книгой.
Прошли мы этот путь, конечно, от наших петроградских библиотек: ДК Ленсовета и, главное, районной тоже (как и школа) имени А.С. Пушкина. О ней и пойдёт речь.
Через арку жилого дома с улицы Большая Пушкарская попадали в тихий двор. Там двухэтажный, стильный, чудом уцелевший в блокаду флигель. Гладкий глазурованный облицовочный кирпич стен, ещё идеальной дореволюционной кладки, был тогда покрыт напылённой безвременьем патиной запустения, со следами подтёков, спёкшегося многолетнего слоя грязи и, казалось, даже наметившихся лишайников цвета прокуренного поседевшего уса. Окна стрельчатые, красивого очертания, рамы старинные. Одним словом – питерский модерн. Входная дверь под навесом уже простецкая, вроде обитая утеплённым дерматином. Неширокая лестница на второй этаж с потёртыми ступенями, похоже, из пудожского доломита. На площадке перед входом в помещение абонемента стоял шкаф-блок ящичков каталога с карточками из плотного бежевого полукартона. С порога библиотеки нас встречал витающий в воздухе запах неспешно истлевающей типографской бумаги, книжного клея и ледериновых обложек. Это был запах скрытой тайны, словно спрятанной за холстом на стене у папы Карло.
В читальный зал на первом этаже мы ходили редко, только полистать свежий экземпляр журнала или редкую, невыдаваемую на дом, книгу.
Пришедших впервые, нас со школьным приятелем из группы посетителей выхватила цепким оценивающим взглядом одинокой молодой женщины библиотекарь. Её звали Лиля. На несколько лет нас постарше, немного полноватая, совсем без очков и «нарукавников», со вкусом современно одетая. Начитанная, наверное, поэтому грустно-ироничная, она, почувствовав, что мы тут задержимся надолго, взяла над нами почти товарищеское шефство. С этого момента вся зарубежная фантастика была нашей. Да и всё прочее, что душе угодно: от Хемингуэя и Ремарка до Фицджеральда, Олдингтона и Ивлина Во. Она «довела» нас и до Томаса Манна, научив удерживать смысловую логическую вязь абзаца размером с половину, а то и с целую страницу.
Свою добрую лепту в понимание нами соотношения текстов и реальной жизни позднее внесли зачем-то «на кочерге» прослушанные спецкурсы профессора В.М. Марковича по русской литературе 19 века и доктора филологических наук Леонида Долгополова по творчеству А. Белого и А. Блока. Тогда на эти лекции пускали всех желающих, и залы заполнялись. Было очень умно, даже с частичкой «за». Не хватало только немного того, что жаждал юноша: связи с «зеленеющими» ростками нашей жизни. Но это, к счастью, удавалось обнаружить в журналах «Юность» и нашей ленинградской «Авроре». Он и сейчас жив, подхвачен на излёте, его можно полистать и сегодня. А тогда, журнал, взятый домой на недельку из нашей библиотеки, открывал мир волнующих нас, ещё неизведанных тонких планов обыденности. Спасибо тем уже подзабытым ленинградским писателям, авторам журнала той поры: Владимиру Насущенко, Виктору Голявкину, Виктору Конецкому, Глебу Горышину, Борису Рощину, Анатолию Киму, Виктору Курочкину, Станиславу Родионову и др.
Книга, литература, как оказалось, несут не только информацию и чей-то жизненный опыт, опыт осмысления бытия. Художественные тексты, как и музыкальные образы, оказывают сильное эмоциональное воздействие и при этом способны быть как целительными, так и разрушительными. Известны случаи серьёзных психических проблем после прослушивания неподготовленным ухом некоторых произведений Шостаковича, Шнитке и некоторых других современных композиторов. Галина Уланова, разучивая партию Джульетты в балете на музыку С. Прокофьева, вынужденно затыкала уши и руководствовалась визуальными ритмическими жестами балетмейстера. Одноимённая увертюра-фантазия Чайковского притом была у неё одной из любимых. А самым универсально-целительным художественным сочинением оказался роман А. Дюма «Три мушкетёра». Почему? Кто знает. В любой библиотеке тогда, может, по этой причине книга была всегда на руках. Всё это на своих лекциях нам поведал сотрудник Института имени Бехтерева Николай Говоров, исследователь методов театрализованной психотерапии, или методов «психодрамы».
Ну а мы, школяры, тогда не зная этого, интуитивно, «на ощупь» пробирались сквозь бесчисленное множество художественных и прочих популярных, классических, модных и даже «запретных» текстов. Что-то отбрасывали сразу, что-то врезалось на всю жизнь. Многие школяры уже в школе и заканчивали общение с художественным печатным словом навсегда. Наверное, для них это было благом, слава Богу, все выросли и уже состарились приличными людьми. Редкие встречи показывают, что мы все одинаковы, никто не стал умней, удачливей или счастливей от многочисленных книжных «подсказок». Сегодня хотелось бы подольше быть вместе, пусть и на расстоянии. Но есть судьба, рок, и что изменишь?
Вспомню одну театральную постановку по мотивам рассказов Йордана Радичкова. На сцене подобие скромной сельской забегаловки. Несколько местных жителей, знающих друг друга с детства, может, и родственников, сидят за столами и, коротая денёчки недолгой южной зимы, балагурят, немного выпивают, смеются, рассказывая по очереди байки, «страшные» истории, анекдоты. Ругаются, обижаются, снова смеются, разыгрывая друг друга… Заслышав далёкий, будто бы волчий вой, один из них выходит с ружьём проведать овчарню. Байки и смех продолжаются, и никто не заметил, как ушедший вернулся, но уже безмолвно и без лица, в казённом распоротом со спины безразмерном ритуальном пиджаке. Немного спустя подобное происходит и с другим сельчанином. Он, как и первый, вернулся лишь в виде «памятного образа» к сузившемуся кругу друзей. Догадавшись, что происходит, оставшиеся от страха, в надежде отсрочить неизбежное, тянут жребий. Наконец остаётся последний. После радости от выигранной «финальной» жеребьёвки он с ужасом понимает, что его-то доля остаться наедине лишь с памятью о своих ушедших друзьях и есть самая страшная. Что можно ещё успеть, какие слова произнести тем, ушедшим в ледяную пустоту?
В завершение хотелось бы снова вспомнить с благодарностью ту нашу библиотеку юности. Ведь, уверен, благодаря и ей мы старались чувствовать и приближать мгновенья судьбы так, как описал их Куприн в своих «Юнкерах». С этими словами мы прожили большую часть жизни, надеюсь, они будут полезными и нашим внукам.
«…Александров обернулся к своей даме:
– Я – вот что… Я… Я давно уже полюбил вас… полюбил с первого взгляда там… там, ещё на вашем балу. И больше… больше любить никого не стану и не могу. Что я экзамен выдержу, в этом я ни на капельку не сомневаюсь, ибо путеводной звездою будете вы мне, Зиночка. Но нам потребуется время.
Он смутился нечаянно сказанным уменьшительным словом и замолк было.
– Продолжайте, Алёша, – тихо сказала Зиночка, и от её ласки буйно забилось сердце.
Маленькая нежная ручка Зиночки вдруг обвилась вокруг его шеи, и губы её коснулись его губ тёплым, быстрым поцелуем.
– Я подожду, я подожду, – шептала еле слышно Зиночка. – Я подожду. – Горячие слёзы закапали на подбородок Александрова, и он с умилённым удивлением впервые узнал, что слёзы возлюбленной женщины имеют солёный вкус…»
6.3. ЦПКиО НА ЕЛАГИНОМ ОСТРОВЕ
Большинство из нас впервые оказались в этом чудесном ландшафтном парке, наверняка, вместе со взрослыми. Но уже класса с пятого стали добираться и самостоятельно, небольшими группками по двое, четверо. Конечно, повезло с транспортом. Спасибо трамваям 17-го маршрута. Садились на улице Л. Толстого у 1-го Меда, билет стоил 3 копейки, 25 минут – и мы у входа со стороны 2-го Елагина моста.
На этом маршруте ходили трамваи самой старой, как будто ещё дореволюционной модели. Они были, казалось, очень «человечными», и их постепенную замену я воспринял с большим сожалением, будто не стало старого друга. Небольшой салон вагона был отделён тамбурами с откатными дверями, что позволяло сберегать тепло в зимнее время. Сиденья в виде продольных диванов из дубовых и буковых дощечек, покрытых лаком, располагались вдоль вагона, один ряд напротив другого. Под сиденьями – электропечки. На поворотах колёса издавали характерный скрежет, а звонок, похоже, ещё механический, при необходимости весело позвякивал. Для невысоких пассажиров, чтобы держаться, с верхней продольной штанги поручня свешивались на брезентовых ремнях эбонитовые ручки. Этот дизайн радовал глаз, к вагону было приятно прикасаться, разглядывать в разных ракурсах снаружи и изнутри. А простота и открытость взору конструкции рождали чувство доверия и безопасности. Кондукторы в ту пору работали с типовыми сумками для денег и держателями рулонов билетной ленты. Ленту прижимал упругий металлический лепесток, позволявший отрывать билет одной рукой. В кабине вагоновожатого, так называли тогда водителя трамвая, тоже было всё просто: эбонитовая ручка реостата – регулятора скорости да ручка тормоза. Токосъёмник при необходимости опускался простым льняным тросом. Маршрут проходил вдоль реки Карповки, через мост на Крестовский остров и, наконец, кольцо, прямо у входа в ЦПКиО.
В тёплое время года из окна трамвая можно было наблюдать, как на Невке, словно водомерки на поверхности пруда, рывками, пульсируя, скользили байдарки. Часто за одной из них тарахтел тренерский катер, и в мегафон, а то и в простой жестяной рупор отдавались какие-то команды, казалось: «Эй, дубинушка – ухнем! Ещё разик, еще раз!» В одной из таких лодок часто трудились и наш одноклассник Слава Высоцкий с братом.
Вход в ЦПКиО по будням был бесплатным. Зимой работал прокат коньков, лыж и финских саней. Сани даже детских размеров, выдавались только взрослым. Они легко скользили не только по льду, но и по укатанному на дорожках парка снегу. Школьниками мы обычно брали свои коньки из дома. Почти у всех были «хоккейки» старой модели с прямым лезвием, конечно, абсолютно тупые. Ведь их заточка в мастерской требовала денег, а «лишних» на это у нас не водилось. Состоянию коньков под стать была и нехитрая техника скольжения. Но это нас не «напрягало» на фоне переполняющей радости свободы движения, безграничного пространства и атмосферы праздника. В те годы заливались не только площадки катков, но и обширная связующая сеть дорожек, и, главное, целиком Масляный луг. Играла музыка, с наступлением сумерек загорались гирлянды разноцветных лампочек. Работали тёплые раздевалки с буфетами. В отдельно стоящие отапливаемые домишки-туалеты можно было закатиться прямо на коньках, полы специально устилались резиновыми дорожками.
Елагин дворец был тогда закрыт, позднее в нём организовали помещение для однодневного дома отдыха. Что это был за «отдых», можно понять из советских фильмов той поры.
Зимой сооружались из дерева и заливались «Американские горки», они казались безумно высокими, и с них решались скатиться на санках только смельчаки.
Несколько раз в те годы в выходные дни удалось наблюдать потрясающую техно-феерию – мотоциклетные гонки по льду озёр парка. Это потрясающее зрелище укрощённой управляемой мощи. Колёса мотоциклов были шипованными, взрывающими снежный и ледяной покров, выбрасывающими на поворотах веер ледяной пыли. Наверное, для откосов озёр парка это было слишком разрушительно. И с 64-го года гонки на льду переехали, получив прописку в Сосновке, на специально построенном там мототреке.
В тёплое время года на прудах парка открывалась навигация. Весельные лодки и катамараны выдавались в прокат. Сколько молодёжи успело прояснить свои взаимные чувства в таком романтичном плаванье «тет-а-тет»!
Особой порой в парке была, конечно, золотая осень. Грустный аромат опавшей листвы, последние блёстки крыльев стрекоз над тёмной водой прудов, трепет сдуваемых паутинок, шорох под ногами кленовых листьев. Мы и ездили в ту пору часто просто пошуршать листьями. Это было зачем-то важно само по себе. Работавший в те годы главный садовник парка Андрей Рихардович Метс, наверное, наперекор традиции и, возможно, действующему регламенту, ставил длительный экологический эксперимент – не убирал листья с газонов. И парк ожил, весной в тёмных зарослях проросла трава, запели птицы, появились белки. Правда, как оказалось, их он, как и редких рыб для прудов, покупал за свой счет и специально выпускал тут «на волю».
В любой будний октябрьский день парк был притихшим, задумчивым, ощущалась его молчаливая затаённость накануне зимы. Однажды на удалённой пустынной аллее в эти дни мы встретили несколько старых людей в спортивной одежде с нехитрым физкультурным инвентарём, конечно, и с тренером-инструктором. В основном это были женщины, наверняка давно одинокие. И такая вроде случайная, внезапная, нечаянная встреча юности и старости, вот так неотвратимо близко, тогда ещё не понятно для нас, разметила временнОй формат, дистанцию нашей человеческой жизни. Тогда мы об этом не думали, ведь впереди-то вечность. Но план и срок жизненной навигации каждому был уже предначертан. Наверное, поэтому, чтобы грядущая молодость случилась без ошибок, словно визуальный камертон, за поворотом перед нами будто выпорхнула бронзовая «Девушка на буме». И в этот уже прохладный тихий день она, совсем обнажённая, без тени смущения или испуга, грациозно балансируя на узкой опоре, делала безрассудно верный шаг навстречу будущему.
Обратно домой иногда возвращались на автобусе от 1-го Елагина моста. Поглядывали на рядом стоящий ветшающий особняк, в котором тогда, кроме привидений, никто, похоже, не обитал. Единственный в городе деревянный театр еще дореволюционной постройки. Сегодня отреставрировано и живо не только само здание, но и театр, вторая площадка БДТ. На пути следования автобуса по Крестовскому встречался одинокий гигант – дуб Петра I. Он был огорожен и занимал часть ширины улицы. Сегодня его уже нет, подозрительно быстро разрушился «от времени», но на его месте, по счастью, высажен юный дубок, и уже ему предстоит достойно выстоять свой жизненный срок.
Так и каждому из нас было всё дано, чтобы быть счастливым в этой жизни. А тот Центральный парк культуры и отдыха на Елагином острове, безусловно, был частью того дара.
6.4. «ДВОРЕЦ КУЛЬТУРЫ ЛЕНСОВЕТА НА ПЕТРОГРАДСКОЙ СТОРОНЕ…»
Этот закавыченный заголовок является обрывком фразы из вокального рефрена мюзикла, состоявшегося на сцене этого ДК несколько десятилетий назад. Тот музыкальный спектакль, уже растворившийся в вечности, почему-то запомнился своим задором и молодой пронзительной энергетикой. Тексты и музыку написали выпускники ЛЭТИ тех лет Ким Рыжов и Александр Колкер, пела Мария Пахоменко. Захотелось вспомнить наш ДК имени Ленсовета, этот «комбинат общественного питания» культурным продуктом, и проведения в нём досуга нашими школярами в разные периоды их жизни на Петроградской.
Начну с кинотеатра, там мы бывали чаще всего. Он величался когда-то Промкой (от «Промкооперации» – старого названия ДК), а в наше время уже «Приморским». Вначале ходили туда на детские утренники, а уж постарше и на вечерние сеансы. Вечер в солидном кинотеатре, а таким был тогда и кинотеатр ДК, являл собой культурную триаду: сам фильм, перед ним киножурнал, а ещё раньше небольшой концерт в фойе. Киножурнал, а мы называли его просто – журнал, длился минут 10, затем свет в зале включался снова, что позволяло опаздывающим занять свои места. Обычно это были документальные видео-альманахи «Новости дня» или «Ленинградская кинохроника» с сюжетами о жизни города и страны, конечно, позитивными, созидательными. Снято всё было высокопрофессионально, идеологически выверено, что делало их слишком правильными, почти стерильными, а потому дидактичными и просто скучными. Они уже не были способны на «духоподъёмность», несмотря на бравурные музыкальные отбивки и уверенные оптимистичные голоса закадровых дикторов. Герои этих сюжетов в кадре не совершали никаких ошибок, а каждый зритель знал, что в жизни так не бывает. Власти по традиции не доверяли гражданам страны и опасались разговаривать с ними на языке правды. А то, что работают заводы, множатся стройки и завтра будет лучше, чем вчера, мы знали и так. И это было здорово.
Но чего-то не хватало. Поэтому, наверное, и появился «для трудящихся» некий «вяленый перчик» – «Фитиль» Сергея Михалкова. Он состоял из 3—4 миниатюр с первоклассными профессиональными актёрами. Вспомните только Николая Парфёнова – бессменного исполнителя ролей ещё советских бюрократов и взяточников. О чём был этот псевдосатирический киноальманах? Оглядываясь назад, даже трудно сформулировать, чтобы никого не обидеть. Одно название чего стоит, вроде «Ежа», «Крокодила», «Шила» или «Вилы в бок». Душок потягивал из 30-х. Но было иногда и смешно, а нам, подросткам, нравилось и то, что он был цветным. Особо же «креативной» была стартовая рисованная заставка с динамично сгорающим фитилём тротиловой шашки, которая в конечном счете взрывалась и открывала видеоряд каждого выпуска. Но понять её «экстремистский» смысл мирный горожанин, уверен, так и не смог.
Для ожидающих сеанса в фойе кинотеатра предлагался небольшой концерт, обычно минут на 20—30. На невысоком подиуме-эстраде выступали, как они сами представлялись, артисты «Ленконцерта». Обычно вокалист, музыкант-исполнитель на аккордеоне, скрипке, а бывало на ксилофоне. Конечно, чтец, артист разговорного жанра, с назидательной басней или коротким рассказом, бывало, Зощенко или Хармса. Он же обычно исполнял обязанности и конферансье. Конечно, это были не звёзды городской эстрады. В основном немолодые, часто с явными физическими недостатками, они добросовестно делали своё дело, понимая, что вызывают у зрителей смешанные чувства – от насмешек и презрения до недоумения и жалости. Они были словно нарочито нелепыми, как цирковые клоуны, но без грима. Первый увиденный подобный концерт меня просто озадачил, я не мог понять – это шутка или всерьёз. Ведь эти «клоуны», несмотря на бабочки и бархатные платья, были скорее грустными арлекинами, получающими презрительные насмешки и пытающимися в этих немыслимых условиях сохранять человеческое и профессиональное достоинство. Зримая реальность стойкости этих живых артистов для меня была всегда сильней и глубже выдуманных сюжетов и героев самых «навороченных» фильмов, увиденных позже в кинозале. Они достойно и честно зарабатывали себе на хлеб. Вокал и инструментальное исполнение уж всяко не уступали исполнителям «у костра», которых мы часто и с удовольствием тогда слушали в компаниях. Где были бы эти артисты сегодня – в переходах метро, нарко-алкоголическом притоне заброшенной коммуналки или в психушке? А окажись на их месте кто-нибудь из нас? Что мог сделать подросток, почувствовавший суть происходящего? Думаю, одно – хотя бы постараться не обидеть, не уйти во время концерта. И эта необременительная «обязанность» зрителя любого представления сформировала стойкую привычку – не покидать зал раньше завершения любого действа, конечно, и любого кинофильма.
Так, однажды, проходя по Кировскому мимо рекламных стендов кинотеатра ДК, мы, школяры, увидели красочную многообещающую афишу – герои фильма в красивых старинных костюмах на фоне зАмков и гор. Название тоже было интригующим – «Иоланта». Все, дружно купив недорогие днём билеты, отправились в зал. Минут через 10 просмотра фильма в зале повисло зрительское недоумение, а ещё через 5 застучали первые сиденья уходящих. Из наших школяров остались мы со школьным товарищем. Это оказался редкий по жанру фильм-опера по одноимённому произведению Чайковского. Такого наш кинозритель, конечно, выдержать не мог. А мы, зато, досмотрев до конца, обогатились фразой из одной арии: «Кто может сравниться с Матильдой моей?» Она как нельзя лучше дополнила другую, уже ранее освоенную фразу: «…тот Нестор негодяев знатных…» из «Горе от ума» Грибоедова. И, придя к приятелю домой, мы, дураки, вместе громко поочерёдно декламировали эти две строки так, чтобы было слышно за стеной, где жила чета двух старых профессоров Толстихиных, патриархов отечественной геологической науки. Дело в том, что этих уважаемых стариков так и звали – Нестор и Матильда.
Школярами мы любили этот кинотеатр и часто посещали. А спустя более полувека вспомню лишь два фильма: отечественный политический детектив «Рокировка в длинную сторону» 70-го года с Александром Демьяненко и «Ромео и Джульетта» 68-го года Франко Дзеффирелли. Их, будучи уже постарше, смотрел, конечно, вдвоём. Первый оказался случайным, проходным и далеко не романтичным, зато было понятно, что спутница пришла не ради фильма. А за эти полтора часа она, побыв с тобой так близко, безошибочно почувствует, что ты за фрукт, а главное, свой ли. Ну а тот, «настоящий» «Ромео и Джульета» вдвоём, конечно, был тем знАком, что повторно не даётся и обязывает ко многому.
В 90-е годы фойе и зал кинотеатра были предоставлены для торговли «челночными» шмотками. Так что снимать камерой сцену «торговцы в храме» можно было тут одним планом, без декораций, репетиций и грима.
Наверное, нужно немного обсудить и необычный среди респектабельных домов Каменноостровского проспекта, запоминающийся диссонансом архитектурный облик нашего ДК, построенного на месте крытого катка для роликовых коньков и с частичным использованием железобетонных конструкций предшественника. Да, это «конструктивизм», сегодня поэтому даже памятник регионального значения. А что по существу напоминает это здание-«Титаник», предназначенное быть храмом культуры трудящихся? Мало говорящий обывателю термин «конструктивизм» применительно к данному объекту по смыслу, наверное, больше воплощает «коллективизм». Но не в тёплом, товарищеском смысле, а в колком холодном – обязательный коллективизм казённой фабрики-кухни или подневольного строя марширующих людей. Вроде «только попробуй не с той ноги». Эта простота линий неприветлива, кажется обманчивой и коварной, словно лучи сотканной паутины, что дополняет и безнадёжно-серый цвет стен, цвет тюремного бетона, да дизайн светильников концертного зала, подобных хищной росянке. В целом это скорей зловещая простота гулаговского барака или лагерного крематория. Недаром насельники знаменитого подобного «памятника» конструктивизму – «Дома политкаторжан» на Петровской набережной Невы, где жили уважаемые до поры ветераны большевизма, почти все принудительно и сгинули, бесславно закончив в 30-х свои мятежные дни. Уверен, для музея ГУЛАГа и политических репрессий здания с более выразительной архитектурой не подобрать.
Но всё это в наши школьные годы ощущалось лишь подспудно, не заслоняя радости активного пользования дэкашными «сокровищами» – многочисленными кружками, библиотекой, прекрасным аквариумным залом, зимним садом и, конечно, самым главным – концертным залом. Впервые мы побывали там ещё на новогодних «ёлках», куда приглашались дети работников предприятий Петроградского района. В один из будних весенних дней начала апреля мы, второклассники, организованно посетили и детский спектакль в нашем ДК. А уже возвращаясь после в школу, услышали из внезапно заработавших на Кировском громкоговорителей, что на орбите Земли пролетел первый человек, наш Юрий Гагарин. Это была среда 12 апреля 1961 года. К подобной новости мы, правда, были уже частично готовы, ведь ранее летал наш первый спутник, побывали на орбите и наши «меньшие братья», а вернее, «сёстры» – собаки Белка и Стрелка.
Все наши школяры, уверен, не раз посещали в этом концертном зале спектакли и прочие представления в разные годы жизни. Конечно, самое памятное для каждого очень индивидуально. Нет смысла перечислять весь репертуар. Вспомню лишь два концерта, состоявшихся в зале ДК в разные, уже и не школьные, годы. Первый был в 72—73-х годах, гастролировал «Джоффри балет» из США. Прекрасные танцоры с базовой академической школой русского балета. Хореография композиций, хоть и с элементами авангарда, но в целом похожа на балеты Леонида Якобсона. Для нас необычно было лишь участие и темнокожих атлетичных танцоров. Но об этом бы и не вспомнил. «Извержение вулкана» произошло во втором отделении. Уже в перерыве в оркестровой яме можно было заметить появление нескольких длинноволосых небритых «экзотов» в потёртых джинсах, линялых майках и вязаных шапочках. Ожерелья из волчьих клыков на кожаных шнурках выдавали людей «творческих» профессий. И мы не ошиблись: во втором отделении на полную мощь рванул настоящий живой рок. Что творилось на сцене и, естественно, в зале, нетрудно представить. Вживую на официальной сцене такое в Союзе лично я увидел впервые.
