Михаил Семенов
Петроградская ойкумена школяров 60-х. Письма самим себе
Долго не мог «определиться» одноклассник Алик Васильков. Он жил с матерью в отдельной небольшой квартирке в доме № 22 по улице Скороходова. Вход в парадную во дворе-колодце, скрипучий лифт на предпоследний этаж. После академии он стал хорошо зарабатывать, молодым инженерам такое и не снилось. Алик любил перед друзьями «шикануть», приглашал к себе на дорогой коньяк и на заоблачно прекрасной японской технике «Пионер» ставил нам фирменные (тогда весьма недешёвые) пластинки своей любимицы Мирей Матье. Думаю, так он мысленно, подобно Пигмалиону, ваял мыслеобраз своей искомой будущей избранницы, своей Галатеи, и она чудесным образом нашлась. Близкие друзья говорят, что он до последних дней называл её «моя девочка»!
Вспоминая то время, понимаю, что звукоряд эстрады тех лет тоже повлиял на наши души и судьбы. Даже сегодня что-то сладко замирает в груди от мелодий песен Демиса Руссоса, Энди Вильямса, Джанни Моранди.
Недалеко от его дома на Скороходова открыли парикмахерскую с двумя залами, туда мы часто забегали недорого подровняться «под канадку». А в парикмахерской на улице Куйбышева долго работала наша одноклассница Танечка, однофамилица известного русского композитора, теоретика цветомузыки. Пока мы, студенты, радовались остаткам скромной стипендии, она частенько возвращалась домой после работы на такси, с пакетами, полными первоклассной провизии. Своими навыками укладки и покраски женских причёсок была принята в неформальную ремесленную элиту улицы, где её клиентами были все «завы»: магазинами, сберкассой и юридической консультацией. К ней захаживали и сотрудницы районной администрации – носители подобных «статусных» причёсок, словно подобие широких лампасов генеральских брюк.
Не отставала и главный врач детской поликлиники, что располагается напротив, в чудо-особняке некогда Белозерского. С этой поликлиникой я познакомился при рождении ребенка. В её дворовом флигеле находилась молочная кухня. И так получилось, что последняя бюджетная бутылочка с детской смесью здесь досталась именно мне. Рухнула страна, обнулив все «социальные завоевания». Работница с белоснежной марлевой косынкой на голове при её выдаче, желая утешить, поделилась рецептом самостоятельного приготовления этого детского кефирчика. Но требовалось молоко, а его тоже было не достать. В поисках приходилось обегать все магазины района. Иногда выручал молочный на Кировском, между собой именуемый «Ленфильмовским», рядом с нынешней Австрийско-Собчаковской площадью. Однажды зимой, зайдя, услышал с порога громкую ругань старого посетителя. Он был одет в потёртую «аляску», в руках видавшая виды хозяйственная сумка. Седые длинные неопрятные волосы, сизый с прожилками необычно крупный нос, сиплый голос. Узнал в нём народного артиста Сергея Филиппова. Помните – «…есть ли жизнь на Марсе?» из «Карнавальной ночи»? Может, он заезжал на «Ленфильм» за пенсией. Оказалось – прямо перед ним закончился творог, и полка холодильника-витрины опустела. Вышла заведующая, но он уже отошёл к окну и, по-стариковски опустившись на низкий подоконник, заплакал.
Почти напротив молочного располагался неплохой гастроном, почему-то «Комсомольский», видимо, был площадкой производственной практики молодых продавцов. В доперестроечное время заходили туда выпить по стакану томатного сока. Его можно было по вкусу и подсолить, рядом стояла солонка с чайной ложечкой. В другом отделе покупали и немного всегда свежей, со «слезой» нарезки «Докторской».
Ближе к Скороходова, в доме, где проживала семья Аркадия Райкина, был солидный магазин тканей. Солидными были его покупатели, ведь что-то готовое обычно стоило дешевле, чем заказать в ателье из приобретённой ткани. Студентами мы всего лишь покупали здесь иногда недорогой отрез на брюки, а рядом неспешные дамы, придирчиво ощупывая рулоны тканей, веско, как на врачебном консилиуме, оглашали диковинные для нас редкие названия: габардин, бостон, креп-жоржет или шифон.
В угловом доме, почти напротив мороженицы, находилось фотоателье. В его витрине были выставлены лучшие фотоработы. Кто их отбирал и по каким критериям – не узнаем, но почему-то лет пять висела и моя детская фотография. Улыбающийся мальчик в чулках, валенках, коротких вельветовых штанишках с лямкой через плечо держит плюшевого мишку (наверное, казённого). Да, вот и она, в моём альбоме. Вроде и было-то недавно… Наверняка кто-то из наших школяров тоже взирал на прохожих Кировского со своей фотографии, висящей в этой витрине.
Нельзя не вспомнить так повлиявшие на судьбы наших школяров объекты Петроградской – станции метро «Петроградская» и «Горьковская». Сколько встреч с друзьями и знакомыми состоялось в их вестибюлях! Многие здесь ожидали своих подружек, с кем, казалось, будет хорошо вместе. Для кого-то это были свидания, для других нежданный шанс. Помните, как стояли, с расфокусом глядя краем глаза на эскалатор, пытаясь в потоке людей не пропустить свою долгожданную? С каждой порцией прибывших, бывало, нарастала и тревога от сомнения, что желанная встреча состоится. И вдруг… сердце замирало. Потом можно вместе пройтись по любимым проспектам: Кировскому или Большому ПС. Бывало, не наговориться. Если дождь – в кино. Всё равно на что, ведь смотришь не на экран. А кинотеатров рядом семь, выбирай любой.
Фотографии этого счастливого времени тоже заняли своё место в альбоме вместе со снимками старыми, что сохранились просто чудом. Нужны ли будут они кому-то в будущем? Сомневаюсь. Сколько брошенных фотографий близких осталось в осиротевших избах опустевших деревень. Сколько фотографий оказывается в городских мусорных контейнерах и сегодня.
Судьбы наших школяров, конечно, сложились по-разному. Кто-то тихо, неожиданно преждевременно уходил, когда всё ещё было впереди. Кто-то эмигрировал, в основном в США, Германию, Израиль. Там их судьбы невидимым нам образом продолжили своё кружение. Мы благодарны им за те наши школьные годы. С кем-то и сегодня поддерживаются связи. Нынче каждый вправе задать вопрос и самому себе: а мы почему здесь, не уехали в поисках лучшей жизни на чужбину? Язык – не проблема, с профессией, правда, посложней. Раньше «конвертируемыми» считались стоматологи, гинекологи и музыканты. Но их там оказалось, на удивление, в избытке. Быстрей адаптировались бухгалтеры да способные организовать, к примеру, мастерскую по пошиву форменных рубашек для разных служб. Почему каждый из наших школяров прожил всё же так или иначе – тайна, а выбор места жизни, его притяжение – это вообще настоящее таинство. Бывало, тосковали в довольстве и комфорте в зарубежье, а сколько были счастливы даже в нужде и нелёгком труде на родине.
Наши судьбы – это траектории обретения какого-то необходимого нам земного опыта, того, что требуется душе. Спасибо всем школярам за тот опыт совместного бытия!
10.2. ДНИ РОЖДЕНИЯ ШКОЛЯРОВ
«Сердцу нужно убеганье от сухой тоски земной
к отдаленной детской тайне, позабытой, но родной, -
где не нужно знать о муке настигающих расплат,
где родительские руки и любви цветущий сад, -
где, легко дыша во мраке, вечно молятся в тиши
птицы, звезды и собаки о продлении души…
Не мудрей, не спи, не старься, не устань хранить его, -
это царство-благодарство возвращенья своего…»
Евг. Курдаков
Какие праздники нашего детства 60-х были наиболее яркими и запоминающимися? Какие дни года мы с нетерпением ждали, когда без каких-либо усилий и видимых причин становились вдруг как будто интересней, любимей и дороже для близких и друзей? Разумеется, Новый год и свой день рождения, ДР. Новый год – это тоже день рождения, некий всеобщий, среднеарифметический. Ну а свой ДР, плавно приближаясь, ощущался уже за неделю. Засыпая накануне, мы знали, что проснёмся «героями», нами будут восторгаться, нахваливать, поздравлять, разрешать почти всё. Последуют и подарки, но это не главное. Повзрослев, понимаем, что твой ДР – это «заслуга» и праздник скорее родителей, и поздравлять надо в первую очередь маму. Но и для «виновника» этот день далеко не случаен. Убедился в этом однажды.
Мать разбирала документы к оформлению удостоверения блокадника. Они с бабушкой, её матерью, были перевезены по весеннему, уже истаивающему ладожскому льду чуть ли не на последнем грузовике. Шофёр, молодой паренёк, на руках занёс обеих в кабину, извинившись, что «…уж саночки-то взять не смогу…». Это оказалось их вторым рождением, а моим предрождением. На той справке стояла дата… Так ведь ровно через 10 лет, день в день, я появился на свет! Отца звали так же, как и того шофёра. Теперь внимательно смотрю на все даты родившихся и ушедших близких, многие совпадения просто потрясают, заставляют задуматься.
Дни рождения первоклашек в некоторых семьях даже тогда, в коммуналках и при хроническом безденежье, родители готовы были праздновать «масштабно», с приглашением одноклассников. Согласитесь, это был подвиг. Представьте только мытьё такого количества посуды на коммунальной кухне, где не всегда была горячая вода, а сосед уже стоит за спиной. Это всё возможно, только если в доме живёт любовь, любовь межу родителями, проецируемая на детей. Правда, были и свои прикладные сопутствующие плюсы, появлялась возможность близко, онлайн познакомиться с друзьями «виновников» в неформальной обстановке. Понять, что от кого можно ждать, и кто что сможет «отмочить», повзрослев. Итак, организовывался праздничный стол, конечно, без затей. Еда простая: салат, отварная картошка, дешёвые торты продавались в гастрономах и булочных, главное – побольше лимонада, благо тогда натурального. Танцы не требовались, для этого гости были ещё маловаты, их заменяли подвижные игры. Какой-то фоновой музыки не включали, ну не «Ландыши» же и не «Рио-Риту». Зато всё было вживую. Устраивали игры, шарады, фокусы и даже театральные миниатюры. В этом помогали старшие братья и сёстры. Ну, уж после торта с чаем, для разминки, выбегали проветриваться в наш сад.
Где-то классу к четвёртому подобные празднества в таком формате прекратились. Может, родители старели, может, дети-школяры превращались во «вредных» хулиганистых подростков. У кого-то близкие, к нашему горькому удивлению, стали уходить. Тут уж не до феерий. Но даже эти несколько лет, подаривших школярам радость таких беззаботных, счастливых, искромётных праздников в кругу друзей, и сегодня помнятся свежо, красочно и объёмно.
Сохранились и просто чудом уцелели в переездах несколько предметов – подарков школьных товарищей тех лет. Чашка, уже без блюдца, фаянсовая фигурка щенка и две книжки с детскими подписями, ещё чернилами, ручкой-«вставочкой». «Принц и нищий» Марка Твена – подарок Алика Захаревича, школьного друга и соседа по дому, с ним мы доучились в нашей школе до конца десятого класса. Вторая – тонкая брошюрка «Басни» И.А. Крылова – подарена и подписана одноклассником и моим другом той поры Мишей Шевяковым. О нем расскажу поподробней.
Он жил с родителями в коммуналке в доме 27 или 29 по Кировскому. Во двор-колодец, с проспекта левая парадная, первый этаж. Остальное круче не бывает, как определили бы нынешние пацаны – «полная жесть». Входная дверь обита уже давно ободранным дерматином, из дыр клочками торчала грязная вата-утеплитель. Звонок ещё ручной, 1—2 оборота, и за дверью вяло блямкало. На двери почтовый ящик, на который неровно приклеены вырезанные названия газет, наверное, как подсказка почтальону. Конечно, «Правда», «Известия», «Труд», «Комсомолка» или «Смена», может, и что-то вроде «Учительской» или «Медицинской». Телефона дома не было ни у них, ни у нас, поэтому забегали друг к другу без предупреждения. Дверь обычно открывала пожилая неприветливая соседка, видимо, её комната располагалась рядом. С порога встречал запах сырого подвала, подгнивающего пола и многолетнего тлена. Была ли в их квартире горячая вода, ванная комната и каково устройство туалета, я так и не узнал, старался там долго не задерживаться. Но манила одна притягательная для нас возможность выйти из квартиры через «чёрный» вход. Эта дверь была на кухне. Такой маневр позволял оказаться в смежном дворе, из которого выходили прямо на улицу Л. Толстого к нашему кинотеатру «Арс», куда мы с приятелем часто наведывались на детские утренники. Вроде невелик выигрыш в расстоянии и времени, но небольшое, а приключение, притягательное для мальчишек в таком возрасте. Как-то раз дверь открыл сам Мишка, он был взволнован и сразу буквально вытолкал меня во двор к дровяным сараям жильцов. И там сбивчиво рассказал, что кто-то из взрослых случайно опрокинул на соседского ребёнка горячий чайник, скорая только что его увезла в больницу. Эта история, рассказанная тогда другом, запомнилась на всю жизнь и, уверен, не раз спасительно выручала, предупреждая подобные риски.
В конце очередного учебного года Миша сообщил, что родители получили новую квартиру на Ржевке и он там пойдёт уже в другую школу. Что это за «Ржевка» и где это, я не знал, хотя слово мне понравилось, что-то природно-сакральное, вроде ржаного поля. Много лет спустя я пару раз прилетал с рижской практики и из псковской командировки на действующий тогда Ржевский аэродром. А заварным хлебам Ржевского хлебозавода не было равных – помните те карельский с изюмом, рижский с тмином, и, конечно, бородинский с кориандром? Знали они какие-то секреты, нынче нигде подобного не производят, несмотря на те же названия.
Пролетело беззаботное лето, и только с началом учебного года я вдруг почувствовал, что его НЕТ. Связи у нас тогда не было никакой, ни телефонов, ни Интернета, до которого оставалось подождать всего каких-то лет 45. Жизнь разлучила нас «навеки». Почему? Бог весть. Ведь и знакомство наше тоже было случайным, просто оказались в одном классе. Благодарен, что оно вообще произошло. Наверное, поэтому, направившись много лет спустя в Приютино, музей-усадьбу Олениных, вначале проехался по микрорайону города – Ржевке в сторону Всеволожска, а уже на экскурсии узнал и о частом здесь госте-постояльце той пушкинской поры – знаменитом баснописце И.А. Крылове. Вот и храню уже шесть десятков лет ту книжечку с баснями Крылова, Мишкин подарок на мой день рождения.
Так случилось, что мой друг неожиданно нашелся, нет не в сетях, там давно было пусто. Однажды я брел по делам осенней аллеей Серафимовского кладбища, и мой взор уперся в памятный обелиск на могиле Мишки, его не стало в 2008 году.
Сколько ещё лет – страниц жизни перелистнёт судьба? Тогда, школярами, мы были чисты, беззаботны и готовы прожить вечность. Хотя знаки бренности человеческого бытия наблюдали уже воочию, и не только в своей семье. До 60—61 годов в Ленинграде проводы умерших (возможно, только дома) часто проходили публично во дворах и улицах (например, и на улице Рентгена), обычно с небольшим духовым оркестром, безыскусно исполнявшим выворачивающие от тоски душу соответствующие ритуальные мелодии. Мы это наблюдали, что-то понимали и внутренне уже помалу соглашались со временем смириться с этими неизбежными «неприятностями» человеческого бытия. Конечно, в свои дни рождения тогда мы это не ощущали, словно мотыльки, что не задумываются о приближении зимней стужи. Потому-то и запомнились эти самые яркие, креативные и дорогие нам празднования ДР одноклассников тех лет.
Случайно или нет, но почти все они случились в доме 2а (теперь дом 4) по улице Вильгельма Конрада Рентгена, в бывшем доходном доме «цветочного короля» Петербурга Эйлерса. Там жили многие из наших школяров-одноклассников. Этот дом в те годы сохранял тайны и драмы 20 века страны и города. В проектировании этого стилизованного под замок дома, будучи родственником семейства застройщика, участвовал сам Лидваль. В полуподвале во дворе дома даже поздно вечером светились окна помещения школы «парикмахерского и постижёрного мастерства». Там, кроме методических учебных плакатов, развешанных на стенах, стояло и несколько манекенов с нахлобученными париками. На лестницах дома сохранялись остатки цветных витражей, расстекловка с фацетными гранями, кованые ограждения. В квартирах кое-где тускло блестели чудом уцелевшие не оторванные бронзовые накладки, краны, решётки, ручки окон и дверей. По-видимому, всё, что осталось после Петроградского погрома 1917 года. В коммунально «нарезанных» квартирах были тускло освещённые огромные коридоры, хоть гоняй на роликах. На стенах висели тазы, детские ванночки и прочий хлам. Там, будучи в гостях на одном из ДР, впервые увидел на чёрно-белом экране редкого тогда в домах телевизора «КВН» с огромной линзой, заполняемой дистиллированной водой, фильм-комедию «Весёлые ребята». Тогда это было очень смешно. Наверняка в этих коммуналках за долгие годы проживания отмучилось не одно поколение потомков и тех «весёлых ребят», что устроили ту вакханалию. А сколько их (даже авторы этой кинокартины!) сгинуло в застенках и лагерях ГУЛАГа «заботами» ещё более весёлых ребят. Вот вам и «в Греческом зале…» (кто помнит).
По мере взросления приглашение к кому-либо на ДР обретало уже другие краски и смыслы. Наступала пора обострённого осознания себя как возможного близкого друга и даже… возлюбленного. Хотелось понять, кто чего стоит в глазах своих сверстников, как себя вести, что попытаться изменить, на что рассчитывать и надеяться в будущем. Поэтому, уже кроме чего-то материального, подарок к ДР стал дополняться и цветами. Их запахи и формы цветков придавали романтические и даже слегка чувственные, эротические нотки. Представьте – вашей «весенней» красотке несёте горшочек с распустившимся гиацинтом. Кто не согласится, что его пронизывающий кристально-чистый аромат – это квинтэссенция юношеской влюбленности, не высказанная вслух клятва искренней преданности «навечно». А если вам позволили делать такой подарок в этот день ежегодно до сих пор, и это вам по-прежнему в радость, считайте, что жизнь удалась.
Нынче мы, школяры-александровцы, не только повзрослели, но вроде, как и успели немного состариться. Хотя уже не так часто, но ходим на ДР друзей, приглашаем по подобному поводу и к себе. А ведь такие товарищеские «посиделки» дают повод неторопливо заглянуть и в окоём своей души, туда, где укрылись детство и юность, вспомнить те чистые, добрые и манящие ожидания взросления, надежды и мечтания о счастье. Хотя что такое счастье, мы тогда не представляли.
Надеюсь, что наши школяры сберегли в памяти эти счастливые мгновения тех юных лет. Они ведь, словно солнечные зайчики, никогда не стареют.
10.3. «РАЗБЕГ ДУШИ» ШКОЛЯРОВ С ПЕТРОГРАДСКОЙ
…Когда-нибудь замедлить бег
и, уже не спеша,
увидеть, как берёт разбег душа.
Алиса. «Веретено»
Куплет 1: «Облака гонят в осень туман, над водой золотой караван, по лесам заплутали дожди, с ними я, до капели не жди».
«До капели…» – видимо, до ранней весны. А к кому обращение, ещё и на «ты»? Кто его может ждать: кто-то из близких или обобщенный фанат-поклонник?
Куплет 2: «Снег летит, кружит время метель. Над землей – белая канитель. По весне ливни ринутся в бой, с ними я возвращаюсь домой». Ливни – это всё же начало – середина мая, никак не ранняя весна, как же прежнее обещание – с капелью? Герой, видимо, сезонный вахтовик, но редкой профессии. Обычно отлучаются поработать на весну-лето-осень, а этот на зиму. Может, полярник? Как это связано с известным занятием автора песни? Зато стало хоть понятно, что раз «домой» – значит, ждать должен кто-то из близких.
И, наконец, припев: «Опять игра, опять кино, снова выход на бис. Плетёт судьбу веретено за чертою кулис. Когда-нибудь, замедлить бег и, уже не спеша, увидеть, как берёт разбег душа». Последняя метафора, правда – просто класс! Она прощает автору неточности, небрежность текста, хотя, может, это нарочито, для придания безыскусной шероховатости и простовато-романтической привлекательности. Также уверен, что разбег, формирование души происходит в детстве-юности, а «когда-нибудь» разглядеть её разбег удастся лишь ретроспективно, по памяти. Разбег души автора песни, её взлетная полоса уже в прошлом, дальше либо парение, либо вниз, «оземь». Для нас же вспомнить сюжеты разбега душ школяров 60-х будет ностальгическим, дорогим, для кого-то, может, и поучительным.
Не был поклонником «Алисы», несмотря на некий магнетизм, притягательность (мелодичность, энергичность, драйв) ряда её «треков». В тексты местами даже вплеталась манифестация гражданской позиции, что с годами пластично менялась, всегда не переходя некой границы. Однако наше «свидание» всё же состоялось у нас на Петроградской, в СК «Юбилейный». Оказалось, что сын-подросток, в 90-х переслушав на кассетнике весь рок-аудиоконтент, запал на «Алису». Чем-то она «зацепила», и душа паренька отозвалась. Пришлось однажды в роли охраны сопроводить его с товарищем на живой концерт фаворита. Шли по Большому проспекту от площади Л. Толстого уже в плотном окружении фанатов-завсегдатаев, диапазон возраста – два поколения. Большинство в кожанках, много металла на руках, груди и в ушах. В начале проспекта, у Тучкова моста, забежали на запахи в любимую чебуречную. Сюда, да в пивбар «Пушкарь» на Большой Пушкарской с фирменными литровыми керамическими кружками мы любили заглянуть уже с восьмого класса. Кроме мясных сочных чебуреков, истекающих бульоном изнутри, тут предлагались фирменные хазани и суп «Чанахи». «Остальное» – с собой.
Концерт-«шабаш», вернее, всё действо от милицейских турникетов с досмотром, полов туалетов СК, похрустывающих пластиком шприцов, до танцпола со взрывающимися огнями петард и файеров над головами возбуждённых наэлектризованных масс, впечатление произвёл. Слов песен было не разобрать, но это не требовалось, их знали наизусть. Энергия действа перетряхнула нутро и душу, обыденная «правильность» выбивалась децибелами, словно ковровая пыль. Это было похоже на коллективное («мы вместе!» – их девиз-бренд) торжество «отверженных»: пацанов, догадывающихся, что им в жизни-то мало что светит. Путаность и абстрактность текстов помогала адептам чувствовать себя «крутыми», сдерживать в быту невыплеснутые обиды, защититься от суровых будней, имитировала особость, что позволяло сохранять самоуважение, пусть и искусственную, недолговечную цельность и наполненность выдуманными смыслами. Но лиричность и даже местами суровая нежность отдельных сюжетов их любимых песен обнаруживала в этих ребятах доброе начало, у кого-то и светлые души. Они никогда не предпочтут «Алисе», например, «Рамштайн», хотя подобие инструментария и оформления налицо.
Свои впечатления от концерта «немцев» на «Зенит Арене» в 2019-м описала главный редактор питерского художественного журнала «Аврора» (о нём мы ещё поговорим) Кира Грозная, побывавшая там тоже с сыном. Жанр – «индастриал»-метал, тяжёлый брутальный рок. Неподражаемый харизматичный солист Тилль Линдеманн. А темы песен: низменные, тёмные грани человеческой природы, меняющие представление о многом, что знакомо и понятно, склоняющие к переоценке взглядов и ценностей. Почти как в фильмах Ларса фон Триера. В наше школьное время такие темы были под замком. Души школяров тогда воспитывали на «прекрасном», поучительном, героике отредактированных избранных новелл отечественной истории, словно берегли для отдалённого «светлого» будущего.
БольшУю роль в той воспитательной модели играли просмотры выступлений фигуристов, где наши весьма преуспевали, это, в дополнение, прибавляло и гордости. Удачей оказалось побывать в 1968 году в нашем «Юбилейном» на гала-представлении звёзд мирового Олимпа фигуристов, приехавших в град Петра (тогда Ленина) с гастрольным туром. Жемчужина, красотка Пегги Флеминг, прибыла золотой медалисткой олимпиады в Гренобле. Мы оказались рядом с барьером катка, буквально в метре от проносившихся по льду спортсменов. Не ожидали в этой близости испытать чувства, как после концерта «Рамштайн». Чувства переоценки ценностей и разочарования в идеалах. Увидели, услышали и даже обоняли обратную сторону идиллии «Лебединого озера». Хрипы дыхания, сопение, влажные подмышки, скрежет коньков и даже поругивание партнёров. Из зрительских кресел такого никогда не слышно и не видно. Это был шок, но и удивительное открытие – реальной «платы» за созидание красоты и побед.
Белоручками, правда, наши школяры не были. Обрастали обязанностями год от году. С какого-то класса ящик для картошки в прохладном тамбуре между входными дверьми квартиры передавался на попечение взрослеющего мальчика. Овощной магазин находился на Кировском, в полуподвале дома 26/28. Вход по гранитным ступеням, перила кованые, в стиле модерн. Картофель продавался как фасованным по 3 килограмма в пакеты из бежевой крафт-бумаги, так и развесным. В мешках покупали те, кто спешил. Туда работники магазина подкладывали резаные и порченые, подгнившие клубни. Поэтому вставали в очередь «на развес», где товар был виден. Картофель подавался из бункера за стеной по ленте транспортёра, наполнял корзину весов с отмеряемым гирями весом покупки, через диффузор сгружался в подставленную покупателем тару (обычно сетку-авоську). Помогали школяры и со сдачей белья в прачечные. Рядом работали две: во дворах дома 26/28 близ котельной и на улице Рентгена, во дворе дома 7 или 9. К каждой вещи пришивался несмываемый номер на матерчатой ленте. Заполнялись два экземпляра квитанции с перечнем сдаваемого. Узелок с бельём оставлялся в приёмном отделении, через неделю можно забрать – чистое и выглаженное, упакованное в пакет. Было ли это обременительным? Скорее нет, почти как игра, процесс или деловая операция, а самоуважение подростка укрепляла. Ну, а на летних дачах – добыча керосина, позже замена баллонов с газом и, конечно, молоко, разливное из больших совхозных фляг в поселковом магазине. Благо – всё на велосипеде.
Заметную роль в «разбеге» души школяров сыграли наши младшие и меньшие братья и сёстры. Это и про животных тоже. Забота о младших, слабых, выхаживание попавших в беду котят, птиц, ежей помнятся всю жизнь. Особо горькие отметины оставили драматичные потери любимцев, ведь им мы открывали свои души, а они нам, как казалось, свои.
Что-то проникало в нас тогда и из детских книг. Из сказок Пушкина, рассказов Бианки, Евгения Чарушина, Николая Носова. Потом, конечно, были книги и посерьёзней.
Незаметный, но, как оказалось, сильный разбег ускорял душу школяра и в тихом, неспешном общении с доброжелательными стариками. Редкий опыт подобного месячного общения испытал однажды, и его не забыть. В начале пятого класса все близкие разъехались на сентябрь кто куда: в санаторий, командировки. Я остался на попечении старшей сестры деда. Её муж, как и мужья четырёх сестер были репрессированы, просто убиты тем государством. Сильные, красивые, талантливые, порядочные. Она доживала тихо в маленькой отдельной комнатке, давно не работала. Днём раскладывала пасьянсы, по кругу перечитывала Голсуорси, «Сагу о Форсайтах». Закончив том, переходила к следующему, а, дочитав последний, возвращалась к первому. Получала от далёких знакомых длинные письма, долго писала столь же длинные в ответ. Заваривала кофейный напиток-микс из молотых желудей, фруктовых косточек, ячменя, цикория и иногда даже с 10—15 % натурального кофе. Фабричные пачки этого «чуда» недорого продавались тогда в бакалейных отделах всех гастрономов и булочных.
Утром перед школой она готовила мне завтрак, обычно яичницу с беконом или ветчиной, обязательно варила в ковшике какао с молоком. А в прихожей перед выходом приобнимала, провожая, напутствуя: «с Богом…» Вечером после прогулок и самостоятельно выученных уроков мы устраивались за её круглым столиком, играли в карточного «дурачка», неспешно разговаривали – просто о том о сём. За этот месяц без каких-то назиданий и поучений она незаметно привила подростку привычку каждый вечер перед сном не обходиться без стирки своих носков и трусов. Научила сопереживать и сочувствовать. Тепло этой эмпатии близкого человека заполняло душу подростка, настраивало на приятие мира. В 9 вечера, ложась спать, в полудрёме я погружался в фантастические волны радиопостановок с участием Марии Григорьевны Петровой, народной артистки РФ, диктора Ленинградского радио тех лет. Её неповторимый голос проникал в глубины души, залечивая там ссадины и ушибы, давал ориентиры взлёта.
Вернёмся к журналу «Аврора». Он, кстати, существует и ныне, редакция на улице Большой Разночинной нашей Петроградской. Здесь неподалёку когда-то родился Михаил Зощенко. Конечно, журнал уже другой. Он неизбежно стал «грантовым», потому сервильным, немного эстетским, «междусобойным». Друзья вряд ли будут выпрашивать почитать его «на недельку». А с тем мы познакомились в последние школьные годы. Это знакомство тоже помогло «разбегу» души школяров. Ведь возраст старшеклассника «звОнок» обострённым гендерным самопознанием и самоопределением. Несмотря на советское «заорганизованное» время, журнал был тёплым, живым, да просто интересным. С нетерпением ждали продолжения повестей Стругацких. Пронзительным открытием стал Вл. Насущенко, почти писатель-самоучка. Тексты его рассказов акварельны, скупые слова ювелирно точны и достаточны. Невозможно было оторваться от рассказов Ал. Житинского, помните «Сено – солома», «Эффект Брумма»? Написаны легко, словно порхание бабочки. Станислав Родионов печатал здесь свои детективы со сквозным русским «Мегре» – следователем Рябининым. И так сошлось, что в 85 году в «Лентелефильме» на улице Чапыгина нашей Петроградской был снят фильм по рассказу Ст. Родионова «Переступить черту». Режиссёру для одной из сцен понадобился и коллектив эпатажных музыкантов. Из всего многообразия питерских рок-групп той поры им и музыкальным редактором была выбрана «Алиса» со своим «Соковыжимателем». В фильме, правда, группа именуется «Бумажный змей». Это было их первое и, похоже, единственное участие в художественном кинематографе. Наверное, поэтому и «опять игра, опять кино…». Для музыкантов эта съемка тоже была каким-то разбегом их артистических душ, правда, в другом смысле. Произошедший вскоре конфликт лидеров привёл к размежеванию, и они, как говорят, «разбежались».
Наши же «разбежавшиеся» школяры, надеюсь, кроме рок-прочистки музыкальными ассенизаторами вроде «Алисы» и «Рамштайна», не забудут и, к примеру, 2-й концерт С. Рахманинова, ведь тоже с элементами почти рока (акустической имитацией колокольного звона Великого Новгорода). Их ритм, конечно, иной, но зато, как говорят знатоки, лечат не только душу, но и больную голову (если её прислонить к звучащему колоколу).
Конечно, каждый из школяров-александровцев прошел свой путь. По-разному «разбегались» для взлёта их души, но остались чем-то очень похожи. Может, благодаря той Петроградской нашего школьного детства и юности, что осталась в прошлом. Уверен, она и была их взлётной полосой.
