Михаил Семенов
Петроградская ойкумена школяров 60-х. Письма самим себе
Возвращаясь домой из школы, мы не раз задерживались с Володей поболтать у перекрёстка проспекта и улицы Большой Монетной (тогда Скороходова). Здесь было какое-то обжитое, наполненное полезностями и смыслами место. В киоске «Союзпечать» можно было обнаружить свежий номер журнала «Юный техник», красивые марки и значки. Рядом работал чистильщик ботинок, делал и несложный ремонт. В его крошечном «офисе» висел целый арсенал обувных щёток, он работал с ботинками любых цветов, запах гуталина и кремов воспринимался нами как аромат праздника, «взрослого» комфорта и преуспевания. На углу проспекта находилась будка Ленгорсправки, и к её маленькому окошечку, словно летку пчелиного улья, всё время был кто-то озабоченно склонён. По диагонали перекрёстка размещалось кафе-мороженое. Каждый из нас, попав впервые в это помещение, уверен, испытал чувства Золушки, прибывшей во дворец на свой первый бал. Все стены до потолка были в зеркалах, старинный плиточный пол с классическими орнаментами. В углах, словно кипарисы, возвышались две ребристые чугунные выкрашенные белым вертикальные батареи отопления. Это был настоящий винтаж начала прошлого века. Не помню, чтобы они грели зимой, но их благородный облик завораживал. В кафе взбивали молочный коктейль за 11 копеек, мороженое накладывали шариками в стальные креманки. Желающим поливали эту ледяную горку сладким сиропом. Обычно для выбора было 5—6 видов мороженого, одно вкуснее другого, что каждый раз затрудняло выбор. Сегодня с этим, конечно, нет проблем, отличие только одно – тогда эта сказка была абсолютно натуральной. А рослым старшеклассникам уже удавалось к порции мороженого заказать и 100 грамм шампанского.
Как было не застрять на таком интересном пятачке?! Не раз видели мы тут высокого, черноволосого с проседью, элегантного мужчину – Аркадия Райкина, жившего в соседнем доме. Обитающий в доме на Горьковской, часто прогуливался и «киноразведчик», народный артист Павел Кадочников. Да кого из киногероев мы тут только не видели, ведь рядом находился «Ленфильм».
Итак, я дома у друга. Чем занимались подростки обычно в таких случаях? Как обычно, какие-то настольные игры, демонстрация незамысловатых школьных коллекций марок, значков, этикеток спичечных коробков. Взрослые, конечно, потом сажали обедать, расспрашивали об учёбе и увлечениях.
Родители Володи как-то пригласили меня с собой на природу, в лес за грибами. У его отца была «Волга», поехали за Зеленогорск. Друг в машине загадочно улыбался. Оказалось, что после грибной охоты нас ждала настоящая охота, конечно, по пустым бутылкам, захваченным из дома. Мы стреляли из настоящей мелкокалиберной винтовки его отца, естественно, в безопасном для этого заброшенном карьере.
Володя, походя на свою красавицу мать, был настоящим «Аленом Делоном» нашего класса. А с годами, теряя шевелюру, плавно преображался в «Василия Ланового». И хотя звёзд с неба особо тогда не хватал, девочки по очереди тайно вздыхали. Но он оставался невозмутим, и это их подогревало ещё больше.
В старших классах мы оказались с ним в одной волейбольной секции. Володя был рослым, с крупными тяжёлыми ладонями. Мне же за счастье было тогда лишь точным пасом выводить его на ударную позицию, и он, высоко выпрыгивая над сеткой, мощно вколачивал мяч на поле противника.
Взрослая жизнь развела нас на долгие годы. Он встреч не искал, хотя жили неподалёку. Наверное, единственным одноклассником, с кем он изредка общался, был Саша Васильков. С ним они вместе учились в одном вузе и пересекались по работе, вместе дослужились до высоких чинов, стали докторами наук, профессорами.
Не могу поверить, что этих красивых, сильных мужчин уже с нами нет.
5.3. СРЕДА. АРТИЛЛЕРИЙСКИЙ МУЗЕЙ
С Александровским парком, в ту пору парком Ленина, мы были уже знакомы. Ходили туда ещё детьми со взрослыми и даже с группой детского сада в тёплые майские дни. Поэтому несколько самостоятельных пареньков из нашего класса в один из слякотных весенних каникулярных дней «смело» направлялись в Артиллерийский музей, находившийся в здании Кронверкского арсенала Петропавловской крепости. В парке шли обязательно мимо памятника «Стерегущему», сворачивали к холму-гроту, который почему-то называли кузницей Петра I. Назначение этого строения было, скорей всего, декоративным. Одно время, в тёплый сезон, внутри грота работало кафе-бар на 3—4 столика с фирменным пуншем, нехитрыми коктейлями и соками. Летом небольшой пруд перед этим объектом парковой архитектуры был заполнен водой, журчала струйка фонтана.
Перед входом в музей на обширном дворе под открытым небом, словно для «разогрева» посетителей, нас встречали первые экспонаты: пушки, самоходки, старинные мортиры. Вход был бесплатным. В помещении музея всегда, казалось, было очень холодно, нагреть такие объёмы было делом затратным, но верхняя одежда обязательно сдавалась в гардероб. Мы ходили там из зала в зал, глаза разбегались, спорили, что интересней, кто-то задерживался у привлекшего внимание экспоната, и мы на время друг друга теряли. Бесконечное количество самых редкостных предметов: холодное и огнестрельное оружие, знамёна и штандарты, боеприпасы, документы, картины баталий и портреты полководцев, а главное, боевая сложная техника всех времён. По залам незаметно деловито сновали пожилые седовласые мужчины в рабочих халатах – технические сотрудники музея и, судя по выправке, отставники.
Никто из нас не владел оружием, не занимался фехтованием или спортивной стрельбой. Только изредка, сэкономив на чём-либо, наша компания наведывалась в тир, находящийся рядом с кассами кинотеатра «АРС» на улице Л. Толстого. Ружья там были пневматические с прицелами как «по центру», так и «под яблочко». «Солидному» клиенту, обычно оплачивающему более 20 выстрелов, продавец-инструктор подробно объяснял особенность прицела выбранной винтовки. Выстрел стоил 2 копейки. Природной меткостью отличался одноклассник Алик Захаревич, он был левша, но в стрельбе, и в метании снежков по фонарям на улице Рентгена или с 20 метров левой ногой в девятку футбольных ворот равных ему не было. Зачем мы периодически посещали этот музей? Ведь, помнится, никто не собирался становиться артиллеристом или конструктором-разработчиком подобной техники. По-видимому, притяжение Истории, пусть и одной из её граней, но овеществленной, материализованной в металле, которую можно потрогать руками и ощутить леденящую серьёзность.
Возвращались домой своими «тропами». Хотелось движения, и, обогнув Кронверк вдоль противоположного берега протоки, оборонительного рва, соединённого с Невой, съезжали пару раз по накатанному и пока не растаявшему спуску. Этот уединённый уголок на берегу протоки, именовавшейся у местных почему-то Иртышом, не забывался и летом. Работнички близрасположенных учреждений, любители «сообразить» в рабочее время, могли тут, вдали от начальства, не только хорошо «посидеть», но и вздремнуть в зарослях лопухов и кустарников под деловитое бормотание шмелей и нежный серебряный шелест стрекоз.
Уже парком шли мимо института травматологии, и из-за его ограды на нас выглядывала необычная голубая Богородица с младенцем, так неожиданно и «вызывающе» открыто существовавшая в том советском публичном пространстве. Сегодня мы знаем, что её создатель – художник Кузьма Петров-Водкин, автор и знаменитой картины «Купание красного коня». Эту картину, как и икону, он выполнил ещё до революции. Икона, изначально на разрозненных глиняных элементах (техника майолики), была тоже в красноватой гамме, но при обжиге, непрогнозируемо для автора, поменяла свой окрас, и он стал голубовато-зелёным. Такое «перекрашивание» для судьбы Кузьмы Сергеевича оказалось символически-пророческим. Но это другая история, которую мы не знали, да и вряд ли уж, когда озаботимся.
5.4. ЧЕТВЕРГ. БОТАНИЧЕСКИЙ САД
Что ещё было в зоне досягаемости наших школяров в пору коротких весенних каникул? Конечно, Ботанический сад. Ходить туда мы любили всегда, особенно золотой осенью, в начале учебного года. Обычно проникали в сад через проём в раздвинутых прутьях забора со стороны набережной реки Карповки. А выходя из сада этим же путём, часто задерживались на травяном откосе набережной, рассматривая катера и лодки, пришвартованные тогда на противоположной стороне реки. Мерно колыхались шелковистые зелёные водоросли, неповторимо пахло невской водой.
Весной же в это время ещё лежал местами нестаявший снег, вывешивался аншлаг – «сад на просушке». Но оранжереи работали. Требовалось приобретение билета, и мы, обогнув сад по внешнему периметру ограды, входили через проходную на улице Проф. Попова. Всегда хотелось попасть в остеклённое помещение, где на поверхности воды круглого бассейна замерли огромные листья кувшинки «виктория». Плавали золотые рыбки, рядом в горшках, раскрыв свой «гостеприимный» ротОк, замерли растения – хищники-мухоловки. Кто-то на спор даже попытался сунуть туда палец, наивно ожидая ответного укуса. По пути к этому залу проходили мимо оранжерей с полыхавшими за стеклом азалиями, цветущими в это время. Оттенки от белого и нежно-розового до ярко-красного и даже бордового.
Спустя годы узнали, что в каждой оранжерее работал свой садовник, специалист по соответствующим растениям, который знал о них всё, как о своих детях. Наверное, существует и объективный, научно выверенный агротехнический регламент ухода за любым растением, даже экзотом. Но в 90-е сменилось руководство, многие опытные сотрудники вынужденно ушли, расставшись со своими подопечными. Азалии тоже «осиротели», и на следующую весну многие из кустов не зацвели. Старожилы сада, рассказывая о том безвременье, вспоминают вопиющий эпизод и с профессором Георгием Родионенко, крупнейшим в стране специалистом по ирисам, основоположником знаменитого иридария в саду, площадки – живой коллекции произрастающих ирисов из десятков выведенных им уникальных растений. Георгий Иванович, ветеран войны, потерявший на фронте ногу, после блокады восстанавливал наш Ботанический сад, а в 1946 году доставил из Крыма три вагона уникальных растений. Он много лет работал заведующим отделом института. Выйдя на пенсию, регулярно навещал своё детище, заботливо и бескорыстно консультировал сотрудников сада. Но однажды при входе в сад на вахте его, по поручению нового руководства, не пропустили, предложив купить входной билет как обычному посетителю. Это унижение было хамским и отвратительным. К счастью, сердце пожилого профессора тогда выдержало.
В наше же, то школьное время, сад казался каким-то уголком Эдема – райского сада, странным образом существующим в обступившем заводском окружении. Его руководитель, директор этого заповедного уголка природы той поры, жил в нашем доме, по соседству, двумя этажами ниже. Академик Армен Леонович Тахтаджян – один из крупнейших в мире систематиков растительного мира. Для нас, мальчишек, авторитет этого человека измерялся количеством писем в его почтовом ящике. Ни у кого столько мы не видели, причем, со всех уголков Земли. Частенько конверты принесённых почтальоном писем не помещались в ящике, высовывались и даже выпадали на пол. Таких диковинных красивых марок не было даже в магазине «Филателист» на Невском. Конечно, вышло так, что из-за нашего искушения академик часть писем так и не получил. Мы дружили с его сыном Леоном, он учился в нашей школе и был постарше на пару лет. Поэтому проказы вскоре были «расшифрованы», и Леон передал просьбу, наверное, отца – «мир» в обмен на отрезанные с использованных конвертов марки. Человеком академик был великодушным, крупная голова, тёмная с проседью шевелюра, походка неспешная, вразвалочку. Он напоминал портретный облик Бетховена, Фазиля Искандера или Юрия Олеши. Дома все стены кабинета до потолка были увешены собственными картинами, по стилю напоминавшими работы Сарьяна. Цвета открытые: два мазка красным – гора Арарат, мазок зелёным – долина, жёлтым – поля. Получает ли сегодня кто-нибудь столько писем от коллег, как он, пусть даже и на электронную почту?
После завершения оранжерейной экскурсии полагалось топать на выход. Но, несмотря на то что дорожки сада были перекрыты и висели таблички «Проход закрыт. Просушка», там оставалось ещё одно «заветное», чем-то притягательное для нас местечко – альпинарий у большой пальмовой оранжереи, сложенный из древнего, привезённого из Крыма ракушечника, изрядно пожелтевшего в нашем климате, с ноздреватой шероховатостью блоков. В это время года на альпийской горке можно было увидеть уже не только подснежники, но и пару лиловых крокусов, пробивших подтаявшую снежно-ледовую корку. Как было не пробраться туда?
Домой возвращались через мост по улице Петропавловской, переходили улицу Л.Толстого. Разве можно было миновать работавшую здесь тогда пышечную? Чудо-автомат из матовой нержавейки находился на виду, сразу за витринным стеклом. И каждый, проходя по улице мимо, лицезрел этот кулинарно-цирковой кульбит. На вращающуюся в кипящем масле карусель из диффузора выдавливалось колечко жидкого теста. По мере вращения колечко запекалось, вспучивалось, увеличиваясь в объёме, и приобретало аппетитный румянец. Завершался этот круг «почёта» для каждой пышки уже полной готовностью. Металлическая лопатка механизма автоматически подхватывала и опрокидывала её на поддон. А мы были уже тут как тут. Что такое эта горячая пышечка, обсыпанная сахарной пудрой, наверное, помнит каждый. Да и кофе с молоком к этим чудо-колечкам был нелишним. Одним словом, ещё один день наших весенних каникул прошёл не зря.
5.5. ПЯТНИЦА. ТЕАТР ИМЕНИ ЛЕНИНСКОГО КОМСОМОЛА
В культурном ландшафте той поры у нас, школяров Петроградской, присутствовал и этот замечательный театр. Конечно, ходили в него значительно реже, чем в кино, но так или иначе с классом, родителями, а иногда и с друзьями мы все там побывали. Мне на это очень хочется надеяться.
Театр построен на месте сгоревшего в 30-е годы левого корпуса Народного дома Николая II, многофункционального культурного центра, возведённого до революции в складчину на народные пожертвования. Здесь любил выступать Шаляпин, живший неподалёку и ходивший из дома пешком по Каменноостровскому проспекту мимо Лицея. В Лицее учился, а затем, получив и музыкальное образование, преподавал выдающийся дирижёр, пианист, ректор Московской и какое-то время Нью-Йоркской консерваторий Василий Ильич Сафронов. С Шаляпиным они были дружны, не раз выступали вместе. О трагической расправе в Крыму над этим замечательным и мирным человеком можно прочесть в «Википедии», а кинообраз его дочери, подруги адмирала Колчака, в исполнении Е.Боярской, наверное, запомнили многие.
Здание современного театра представляется немного странным, «чересчур» советским, но запоминающимся и даже притягательным архитектурным сооружением. Внутри – ощущение дворца, наполненного воздухом, светом, перспективой счастливого безграничного будущего. Кресла в то время были обтянуты бархатом голубого цвета, тон которого напоминал фон французского средневекового королевского герба. Такими же были и занавес, и даже боковые, выступающие в зрительный зал, части сцены. Их называли локотниками, и отдельным счастливым зрителям, обычно «контрамарочникам», дозволялось при аншлаге сидеть на них во время спектакля. Зал с прекрасной акустикой, а уж какие были буфеты! Ведь в театре работал тогда собственный кондитерский цех. Театралы-знатоки могли, поднявшись по боковой лестнице, попасть и в музей, где были выставлены застеклённые макеты декораций статусных памятных постановок за много лет. Каждый макет, как «городок в табакерке», можно было долго с интересом рассматривать.
Главной задачей театра тогда была работа с молодым зрителем района и города. Конечно, прежде всего с целью воспитания достойного человека советского общества. И коллектив с этим, порой «скрипя» своим творческим, художественным сердцем, справлялся. Помню тогдашнюю актёрскую «тройку нападения»: Виктор Ильичев, Вадим Яковлев и Виктор Костецкий. Исполнители героев-комсомольцев, «корчагиных», мальчишей и плохишей. На подобные спектакли организованно приводили целые школьные классы, взводы курсантов военных училищ. Такой «подневольный» зритель во время спектакля мог громко разговаривать, невпопад смеяться, пихая ногой соседа, и даже перебивать актёров на сцене. И от тех же требовалась невероятная выдержка, чтобы не сорваться и завершить монолог.
Между тем театр, в недавнем прошлом трудами и талантом поработавшего в нём Г. Товстоногова был выведен в высшую «театральную лигу» города. И хотя многие звезды сцены вскоре ушли вслед за Мастером, остались спектакли, дух и школа. В афише сохранялись такие постановки, как «Вестсайдская история», «Сирано де Бержерак», «Братья и сёстры» и другие, соответствующие лучшим спектаклям театров города и страны. Десятилетиями шли детские нестареющие классические «хиты»: «Аленький цветочек», «Три толстяка», «Белоснежка и семь гномов». Об актёрах театра той поры и, конечно, «звёздах» сегодня можно узнать почти всё из «Википедии». Вспомню лишь тех, кого было радостно подростком встретить в очереди за пирожком с повидлом в служебном закулисном буфете. Это Адольф Шестаков и Владимир Бирцев. Последний, актёр амплуа «героев-любовников», всегда исполнял роли «принцев». Но куда денешь нереализованные актёрские амбиции? Наверное, поэтому он немного попивал, часто получал начальственную и общественную трёпку, но каждый раз, видя мой подростковый искренний восторг, оборачивался к уже жующим коллегам и артистически произносил: «…а вот что думает обо мне любящий зритель…»
В 90-е театр с какой-то суетливой поспешностью будто стыдливо был переименован в «Балтийский дом». Вопросы тут к каждому слову. Если буквально, то и каждый питерский дом тоже Балтийский, впрочем, как и все дома прибалтийских городов. А чего тогда мелочиться, может, сразу «Ганзейский»? Слово «дом», возможно, и наследник того «Народного дома», хотя не исключаю родословную от «Торгового дома», именно так была переименована товарно-сырьевая биржа, арендовавшая площади театра в те годы. Эта ирония, наверное, не имела бы места, если бы не пример сохранения столь мощного бренда московским «Ленкомом». При том что столичный театр расположен в здании бывшего купеческого клуба города.
Итак, наш театр, теперь уже «Балтийский дом», функционально стал «домом-фестивалем», по сути, предлагающим свою площадку коллективам-гастролёрам, привлекаемым в рамках единого тематического замысла. «Креативный» и, наверное, экономически эффективный бизнес-проект. К счастью, своя труппа тоже сохранилась. Вопрос только один: а могли бы мы представить Г. Товстоногова и М. Захарова, сдающих сцены возглавляемых театров, допустить их незанятость своим коллективом? Попробуйте для эксперимента попасть, будучи в столице и не имея предварительной брони, на любой спектакль коллектива «Ленкома».
Тот ленинградский театр Ленинского комсомола нашей юности, естественно, отрабатывал свой воспитательно-идеологический хлеб. Часто в его зале был «организованный» аншлаг. Скучная и непростая для актёров рабочая текучка. Но зато однажды вечером, сидя в мягком кресле, можно было совсем по-взрослому попереживать за трагически-щемящую любовную историю героя Сирано в исполнении замечательного Петра Горина вместе с Владимиром Тыкке и Татьяной Пилецкой. Наверное, после такого спектакля мы становились чуть взрослее, почти готовыми к бескорыстной дружбе и отваге, к встрече с любовью и предательством. Где бы вы ещё смогли узнать об этом «из первых рук»?
5.6. СУББОТА. КРЫЛЬЯ ЧКАЛОВА. ПАМЯТИ ДРУГА
Мы жили в одном подъезде и учились в одной школе. Я на два года постарше, а старшим «мелкие», как правило, не интересны. Встретил его случайно в коридоре нашего петроградского Дома пионеров (тогда ДПШ). Оказалось, что мой сосед Юрка Дмитриев уже давно занимается тут в авиамодельном кружке.
Их помещение особо притягивало мальчишек. Везде: на полках, стенах и даже подвешенные к потолку, красовались модели настоящих самолётов различных расцветок и конструкций, выполненные из разных материалов. Главной целью занимающихся было «дорасти» до изготовления настоящей кордовой версии модели самолёта. Тогда в городе было несколько специальных обтянутых защитной сеткой площадок для их полётов. Ближайшая – в Приморском парке Победы. Эти модели оснащались двигателями внутреннего сгорания и развивали большую скорость, летая по кругу, удерживаемые двумя стальными тросиками. Они же и позволяли стоящему в центре площадки «пилоту» плавными движениями кисти руки управлять закрылками самолёта, тем самым меняя высоту полёта.
Спустя много лет Юры уже не было с нами, я заглянул в наш ДПШ, переехавший по новому адресу. Были летние каникулы, и я понадеялся встретить своего старого преподавателя ИЗО. Проходя по пустому коридору, на одной приоткрытой двери увидел табличку «Авиамодельный». Юркин, ещё тот старый преподаватель, оказался один и в грустных раздумьях. Разговорившись, он поведал, как они к 60-летнему юбилею легендарного беспосадочного авиаперелёта В. Чкалова, Г. Байдукова и А. Белякова через Северный полюс изготовили подарочную модель того самолёта. Её обещала доставить в качестве дара в музей, посвящённый этому подвигу наших авиаторов в Ванкувере (США), приглашённая туда на торжества одна из дочерей Валерия Павловича. В те трудные 90-е привычной помощи кружкам ДПШ от заводов района уже не было, ведь не стало и самих заводов. Все дорогостоящие материалы можно было купить только за свой счёт. А унизительные зарплаты задерживались месяцами. В помощи отказали и администрации всех уровней: «сами этого захотели – сами и оплачивайте». Потом выяснилось, что в этот раз в Ванкувер полетит правительственная делегация высокого уровня, захватив в дар музею копию бронзового бюста, установленного у станции метро «Чкаловская». Кто-то решил, что этого достаточно. К счастью, и «наш» самолёт всё же «долетел» тогда до Америки.
Тот далёкий день наших весенних каникул мы провели с Юрой за делом. На его столе лежали заготовки деталей самолёта из необычайно лёгкой древесины бальсового дерева. Вспомнился знаменитый плот «Кон-Тики» из брёвен этого дерева, на котором Тур Хейердал совершил путешествие по океану. В комнате пахло популярным тогда розовым клеем «Рапид» и эфиром. Эту легко воспламеняющуюся жидкость в ту пору продавали в аптеках. Она использовалась как компонент топливной смеси двигателя самолёта. Запах был знаком: так пахло в школьном медкабинете. Создание модели оказалось чрезвычайно трудоёмким и требовало не менее двух месяцев. Одновременно мы решили разобраться по-настоящему и в радиоделе, походить в радиотехнический кружок ДПШ. До этого сами собрали транзисторный приёмник, но наугад, по журналу. Детали для него продавались в магазине на Большом, недалеко от площади. В кружке же после теории неожиданно получили задание на изготовление лампового приёмника, предыдущего поколения техники. Решили сделать один на двоих. Конечно, сделали. Какое счастье было услышать первые звуки его динамика – будто вывели на орбиту свой спутник.
Работая, вспоминали летний отдых на даче, куда я приезжал его навестить. Купались в озере, дурачились, ели с грядки ароматную клубнику. Вечером наловили в этом же озере раков. В металлическую «рачевницу», сетчатую кастрюлю без крышки, требовалось положить мясные отходы, опустить её в воду, через пару часов можно вытаскивать – и в кипяток.
Его старшая сестра с будущим мужем тоже учились в нашей школе, оба золотые медалисты. От профессионального физика, уже кандидата наук, я с удивлением узнал, что он не в силах понять сути закона Авогадро. Почему в каком-то объёме газа содержится конкретное количество его молекул? Эта мысль, что в жизни каждого из нас есть свой непреодолимый в чём-то порог препинания, запомнилась навсегда.
В их доме было много книг, в том числе старинных, с золотым обрезом. Как-то, уже в юности, чтобы не отстать в эрудиции от избранницы, неожиданно потребовалось ознакомиться с каким-то «Манфредом». Что это, а может, кто? Попробуйте найти ответ и сегодня, но без интернет-поисковика. Оказалось – литературный герой поэмы Байрона. Этого ещё не хватало! Но отступать было нельзя. Выручил мой дорогой друг Юрчик. В одном из книжных шкафов в коридоре обнаружили собрание сочинений Байрона, отыскался и «Манфред». Понять толком, о чём это, несмотря на множество гравюр-иллюстраций я так и не смог, ведь дайджестов, коротких аннотаций произведений классики, тогда ещё не было. Но даже поверхностное знакомство с этим текстом позволило несмотря ни на что – помните, как у О. Генри в рассказе «Справочник Гименея» – добиться всего, о чём тогда мечтал. Ну а в тот день школьных каникул мы с другом ещё, конечно, не знали, куда подует ветер судьбы и расправит наши крылья. Вся жизнь, казалось, была впереди.
5.7. ВОСКРЕСЕНЬЕ. ДЕНЬ ПТИЦ В ЛЕНИНГРАДСКОМ ЗООПАРКЕ
Наступил последний день наших школьных весенних каникул. Он всегда совпадал с Днём птиц. Почему у птиц есть свой день, а, к примеру, у рыб его нет, почему именно в этот день, остаётся вопросом и сегодня. Но запомнился он тем, что обязательно уже с утра мы, группа одноклассников, направлялись в наш Ленинградский зоопарк.
Что удивительно, зоопарк официально сохранил это название и сегодня. Но, подойдя к рампе входа, слова «Ленинградский» вы не увидите. Пытаюсь представить свои чувства, если однажды, подойдя к дверям «Елисеевского» на Невском, увидел бы табличку – просто «Магазин», а БДТ – просто «Театр». Похоже, недостающее «словечко» геройски пало в ходе заочной борьбы с прежним руководителем, который в тяжёлые 90-е сумел его отстоять, пусть временно, до постройки нового Питерского зоопарка на просторной площадке в Юнтолово. Такой проект рассматривался уже тогда.
Но вот мы с билетами проходим по пропитанным дезинфицирующим раствором опилкам на территорию зоопарка. Весной в это время было обычно грязно, кое-где ещё лежал почерневший снег. Из-за прохлады многие животные находились пока в душных помещениях. Но посетителей в этот праздник было немало, конечно, в основном с детьми. Сказать, что все мы, школяры, были от животных без ума, не было бы правдой. Но у кого-то дома были аквариумы, хомяки, попугайчики, коты, реже собака. И это были любимцы, почти члены семьи. Их можно было держать в руках, гладить, кормить, отдавать команды и выводить на прогулки. Тут всё было иначе. Даже любуясь грацией, расцветкой и мимикой животных, не покидало чувство жалости и даже вины перед ними. Не последнюю роль играл запах. Он не был запахом дикой природы, родным запахом их среды обитания на воле. Это был запах словно переполненной тюремной камеры, запах тоски и безнадёжности. Заменившие сегодня сетку некоторых вольеров стеклянные панели сути не изменили. Эти «удобства» больше для нас, чем для них. И даже птицы, именинники в этот праздничный день, казались уставшими, замученными, а может, больными. Наверное, радоваться, наблюдая этих животных в подобных условиях, отбывающих «пожизненный срок», мог только бессердечный «исследователь» или потенциальный живодёр и садист. Красавец прерий – мощный гриф, будто в подтверждение этого, сидел в тягостном раздумье на шестке в высоком вольере, не поворачивая, казалось, полысевшей от горя безысходности своего бытия головы. Рядом, будто оправдываясь, раздавались заискивающие перед своими порой недоумёнными чадами «театрально-восторженные» восклицания взрослых: «…смотри, смотри!..» Ситуацию это, однако, принципиально не меняло. Для сравнения вспоминаю свои ощущения в Зоологическом музее. Там трудами таксидермистов перед нами находились ну почти живые меньшие братья. И жалость там тоже возникала, но хотя бы не ощущалась вина, ведь они не были живыми.
В наш зоопарк тогда, помнится, мы, школьниками, ходили за другим. В дальнем конце территории находился деревянный корпус кинолектория. И в этот день, а может, и в другие, там бесплатно нон-стоп «крутили» фильмы о живой природе. Фильмы были редкими, иностранного производства, сейчас полагаю, Би-би-си (ВВС). Снято всё было высококлассно, качественно и, наверное, дорого. Конечно, на изумительной цветной пленке. Некоторые из фильмов были не только не дублированы, но даже без подстрочника. Сегодня подобный видеоряд легко доступен на многих специализированных кабельных и спутниковых каналах. Но тогда заглянуть «в цвете», например, в подводную квартирку бобрового семейства другой возможности у нас не было. Там животные были на свободе, жалеть их не требовалось, мы видели и познавали, как нам казалось, их объективно-справедливую, а потому счастливую судьбу.
По дороге из зоопарка домой подступала грусть и лёгкая мобилизующая тревога завтрашнего первого учебного дня новой четверти. Вечером следовало собрать портфель, почистить обувь, за рубашку и брюки пока ещё в ответе взрослые. Но четверть короткая, день заметно прибавлялся, школьный парк наполнялся птичьими голосами. Подсыхали спортивные площадки для наших игр на улице. Всё больше становилось солнечных дней, а такие денёчки в Питере дорогого стоят.
Как-то в классе шестом – седьмом, направляясь в зоопарк в День птиц, по дороге встретили шедшего навстречу любимого киногероя «Операции Ы» знаменитого Федю (конечно, актёра Алексея Макаровича Смирнова). Наверное, мы как-то заметно проявили свои чувства, он заулыбался, подошёл, приобнял и потрепал по шапкам. Вспомнил тот эпизод, увидев выложенную в Интернете одну из его фронтовых фотографий. Биография и героическое военное прошлое актёра сегодня легко доступны в «Википедии». Оказалось, что этот удивительно скромный, смешной, нежный и очень образованный человек из-за тяжёлых фронтовых ранений не смог оставить потомков. Не получилось и усыновление. И в память о нём, о том давнем эпизоде в День птиц, мне неодолимо захотелось пронести и его портрет на ежегодном марше «Бессмертного полка». Регламент это дозволял. Идущие рядом люди узнавали его лицо, спрашивали: не родственник ли? Уверен – да, ведь таким ветеранам наше поколение обязано жизнью, наверное, наравне с родителями. Куда они все ушли, в кого превратились? В белых гамзатовских журавлей? Тогда День птиц – это и их день тоже. А мы, поминая героев, светло скорбя «вглядимся в небеса…».
6. КУЛЬТУРНЫЙ СЛОЙ
6.1. КИНОТЕАТР «АРС» НА УЛИЦЕ ЛЬВА ТОЛСТОГО
В астрологии (а может, и в астрономии) термином «септенер» называют семь видимых с Земли планет, и по какому-то совпадению на нашей Петроградской той поры было семь, конечно, вращающихся вокруг нас кинотеатров: «Великан», «Молния», кино ДК Ленсовета («Приморский»), «Стереокино», «Свет», «Экран» и «Арс». Последний напоминает мне Меркурий – самый маленький и самый близкий к Солнцу, то есть, конечно же, к нам, нашей школе и домам по улицам Рентгена и Большой Монетной (Скороходова).
