Прошло, однако, еще более года, прежде чем разрыв принял внешнюю форму. Раздражение Воронцова, по-видимому, росло, и отношения между графиней Браницкой и семьей Раевских все более обострялись. В мае 1828 г. старик пишет сыну Николаю, что решил окончательно порвать с Браницкой и больше не бывать у нее; дальше он пишет, что сестры (т. е. дочери его) были в Одессе на несколько дней, хотели не видеться с Воронцовой, но она до этого не допустила и они виделись каждый день[21]. Два месяца спустя все было кончено: разразился скандал, обошедшийся очень дорого самому Воронцову. Нижеследующие письма (неизданные) ясно рисуют образ действий последнего и косвенно бросают свет на историю высылки Пушкина из Одессы.
27-го июня старик сообщает дочери: «На последней почте получил я письмо от В., в котором весьма умеренно описывает все поступки его (т. е. Александра Раевского) и последний, по которому он был принужден препоручить обеспечение своего спокойствия полицеймейстеру, который был у него (т. е. у А. Р.) и объявил ему о сем. Ты можешь судить, каково мне; я отвечал, что поступки сии почесть должно человека в горячке и что он там (т. е. в Одессе) находится ни по желанию, ни по согласию моему. Может быть, его посадят в сумасшедший дом при первом его сумасшедшем поступке, которого я ожидаю».
О каком поступке Раевского писал Воронцов его отцу, мы в точности не знаем. Современная сплетня гласила, что он с хлыстом в руке остановил на улице карету графини, которая с приморской дачи ехала к императрице, бывшей тогда в Одессе, и наговорил ей дерзостей; в семье сохранилось предание, что он крикнул ей: «Soignez bien nos enfants» или «ma fille»[22]. Ответ Раевского полицеймейстеру (письменный) сохранился. «Вчерашнего числа вечером, – писал Раевский[23], – вы изволили приехать, чтоб прочитать мне просьбу, вам поданную графом Воронцовым, в которой, как частный человек, он требует от вас защиты за мнимые мои дерзости против почтеннейшей его супруги; в случае продолжения оных е. с. угрожает мне прибегнуть к высшей власти. На сие имею честь вам отвечать, что я ничего дерзкого не мог сказать ее сиятельству, и я не понимаю, что могло дать повод такой небылице. Мне весьма прискорбно, что граф Воронцов вмешивает полицию в семейственные свои дела и чрез то дает им столь неприятную гласность. Я покажу более умеренности и чувства приличия, не распространяясь далее о таковом предмете. Что ж касается до донесений холопий его сиятельства, то оные совершенно ложны».
Для нас, конечно, не представляет никакого интереса вопрос, что произошло между Раевским и графиней. Важно только то, что в начале июня Воронцов окончательно потерял самообладание: иначе нельзя объяснить его обращение к помощи полицеймейстера.
И тут произошло странное стечение обстоятельств: три недели спустя, т. е. ровно через столько времени, сколько нужно было для сношения из Одессы с Петербургом, в Одессе получено было Высочайшее повеление о немедленной высылке А. Раевского в Полтаву за разговоры против правительства и военных действий. Это был донос, и не могло быть сомнений, кем и для чего он был сделан. Повторилась в точности история высылки Пушкина.