Михаил Осипович Гершензон
Пушкин и графиня Е.К. Воронцова
Ее первоисточником являются показания двух человек, из которых один был очевидцем событий, другой передает слышанное им от современников: это Вигель и граф П. Капнист. В основном оба показания сходятся. Оба свидетеля согласно показывают, что дело было так: живший тогда в Одессе Александр Раевский, друг Пушкина и родственник Воронцовой, любил последнюю и пользовался некоторой взаимностью; чтобы отвлечь внимание мужа и общества, он прикрылся Пушкиным; действительно, введенный им в салон Воронцовой, поэт не замедлил влюбиться в графиню, и вот на него-то и обрушилась мстительная ревность Воронцова. Показание Капниста очень лаконично; напротив, Вигель расцветил свой рассказ эффектными драматическими подробностями. Раевский, говорит он, не довольствовался прямым успехом своей уловки: с адским злорадством он еще разжигал страсть Пушкина, тешился его муками, играл роль его поверенного и помощника в отношениях к Воронцовой. Словом, Раевский является у Вигеля если не дьяволом, то по крайней мере Яго. Надо заметить, что Вигель вообще страстно ненавидел этого Раевского, может быть потому, что благодаря «тайным наговорам» Раевского, для Вигеля, по его собственным словам, закрылась гостиная графини. Надо думать, что именно сплетни, которые Вигель распространял об отношениях Раевского к графине, и заслужили ему ненависть обоих.
Такова легенда. Биографы и издатели сочинений Пушкина придают ей полную веру. Мало того, они находят ей подтверждение в поэтическом свидетельстве самого Пушкина – в его стихотворении «Коварность» (1824 г.). Напомню основную часть этой пьесы:
Но если ты святую дружбы власть
Употреблял на злобное гоненье,
Но если ты затейливо язвил
Пугливое его воображенье
И гордую забаву находил
В его тоске, рыданьях, униженье,
Но если сам презренной клеветы
Ты про него невидимым был эхом,
Но если цепь ему накинул ты
И сонного врагу предал со смехом,
И он прочел в немой душе твоей
Все тайное своим печальным взором, –
Тогда ступай, не трать пустых речей.
Ты осужден последним приговором.
В этих строках, говорят нам, Пушкин заклеймил коварное предательство Раевского. Итак, мы должны верить, что Пушкин и сам видел в Раевском своего Яго и поэтически рассчитался с ним.
Все это сложное построение, т. е. и вигелевская легенда, и домысел комментаторов, разрушается неопровержимым фактом: отношения между Пушкиным и А. Раевским остались тесно-дружескими и после высылки поэта из Одессы, и оставались такими еще много лет спустя. Через три недели после высылки Пушкина в Михайловское, Раевский пишет ему теплое, задушевное письмо (оно дошло до нас), полное дружеских одобрений, известий об одесских знакомых, простых и искренних уверений в своей привязанности. Одного этого письма достаточно, чтобы без дальнейших рассуждений отвергнуть показание Вигеля и Капниста. Но странное дело: все знают письмо Раевского, и тем не менее все повторяют вигелевскую легенду, без критики повторяют и ищут ей подтверждение, и потому что ищут – находят. Еще совсем недавно ее в полной неприкосновенности и с полной верой повторил такой знаток Пушкина как Н. О. Лернер, во втором томе Венгеровского «Пушкина». Здесь в статье «Пушкин в Одессе» и в обширном примечании к стихотворению «Демон» воспроизведен весь рассказ Вигеля. Г-н Лернер чужд всяких сомнений и в своей слепой доверчивости игнорирует факты, которых он не может не знать. Так, он указывает на то, что Липранди, написавший «Замечания» на мемуары Вигеля, не опровергает сведения последнего о причинах высылки Пушкина из Одессы, что он не преминул бы сделать, если бы эти сведения были ложны. Это соображение было бы очень ценным, если бы оно не противоречило элементарной возможности: дело в том, что Липранди писал свои замечания на первое издание «Воспоминаний» Вигеля, в котором весь эпизод высылки Пушкина был опущен (этот пропуск был восстановлен только во втором издании, вышедшем уже после смерти графини Воронцовой (в 1891-93 гг.), так что Липранди просто не знал легенды, передаваемой Вигелем. Далее, г. Лернер утверждает, что упомянутое выше письмо Раевского к Пушкину от 21 августа 1824 г. – единственный след их переписки после Одессы. Это неверно: 18 октября того же года князь С. Волконский переслал Пушкину другое письмо Раевского[4], и мы вправе думать, что этому предшествовал ответ Пушкина на первое письмо Раевского. Нечего говорить, что «Коварность» в глазах г. Лернера «подтверждает рассказ Вигеля и Капниста», что Раевский «был в душе Пушкина осужден последним приговором», и «близости между ними с тех пор не было». Это все – уже домысел, естественно вытекающий из принятой на веру легенды.
