Михаил Иванов
Гром не грянет…
Разряды молний пересекали растущую дыру частыми грубыми стежками, вытягивались в струну и, не выдержав натяжения, лопались с треском. Оборванные концы извивались, тянулись друг к другу – но дотянуться никак не могли.
Ужас охватил старика. И задал бы стрекача, да ноги будто в землю вросли – здесь и помереть! Да и бежать – куда? Мир разваливался, прекращал своё существование! Вот он – конец света! Куда убежишь?!
– Ну всё… – прошептал Копыто упавшим голосом. – Доигрались…
Его рука сама собой потянулась ко лбу, к животу, к плечу – накладывая крестное знамение.
– Господи, спаси!
Невидимая сила неуклонно разрывала мир пополам, но в какой-то момент Копыто, с замершим сердцем и даже не дыша, в опасении спугнуть блеснувшую надежду, понял, что прореха перестала увеличиваться! Знать, не по зубам потустороннему невидимке оказалось мироздание, и, достигнув предела своих возможностей, тот остановился, не желая сдаваться сразу лишь из упрямства!
Края трещины вздрагивали, раздавался скрежет, подобно звуку заклинившего механизма – вот-вот задымится и рванёт! Но – нет, не взрывалось ничего, наоборот – края разрыва начали сходиться, слипаться, и вот стянулись окончательно. Поперечные нити молний ужались, слились в единый ослепительно-белый жгут, который вдруг исчез, издав напоследок хлопок такой силы, что у остолбеневшего Копыта заложило уши.
Эхо финального хлопка, пометавшись между пригорком и лесом, растаяло в звенящей тишине. Копыто помотал головой, вытряхивая этот звон из ушей, сглотнул пару раз – вроде отлегло.
«А что там-то?» – пригляделся.
Кривая дымящаяся полоса уродливым рубцом чернела на лугу в том месте, где только что едва не разорвался мир. Тлела стерня, испуская в небо сизый дымок, разгоралась лениво.
«Стерня-то ладно: выгорит – огонь и потухнет… – мысли тяжело заворочались в голове старика, приходя в себя после несостоявшегося конца света. – А стога-то – рукой подать! Сено вот не убрано: жалко – сгорит. Да не ровён час, ветер разметает – и понесёт горящие клочья на пригорок, к избам!»
– Ах, ты… – поразило догадкой старика.
«Куда молонья била, не ходи – ожжёт!» – это ещё дед говорил ему, мальцу мокроштанному.
«Авось не ожжёт…» – подумал Копыто, а ноги уже сами несли его к жадно облизывающему сухую стерню «рыжему бесу», руки сами срывали видавший виды пиджак…
…– Слава тебе, Господи! – выдохнул Копыто устало и провёл рукой по лицу, оставив на взопревшей физиономии полосы сажи.
Пожар был побеждён: ни дымка – лишь облачка пепла, которые разочарованно подбрасывал ветер, тщась оживить опасную игрушку. Останки пиджака валялись на земле. Натёртую протезом культю, как, впрочем, и здоровую ногу, сводило и жгло так, будто обе сами готовы были вспыхнуть огнём. И то сказать – наскакался! Ну ничего, обошлось, с Божьей помощью!
Копыто провёл языком по пересохшим губам и оглянулся на пригорок: там, робко выглядывая окнами над кособокими заборами, замерла вереница изб – спасённая деревня…
***
…На этот раз ей удалось подняться, и, неуверенно переступая, бабочка повела мятыми крыльями – капли грязи скатились с них, полностью открыв незатейливый узор…
4
Небо сморщилось, пожелтело, и четвёртая волна ударила в спину, едва не сбив Копыто с ног. Ощутимо тугой, отчётливо различимый на вид как стена дрожащего воздуха, вал перекатился через неровный ряд изб, срывая с крыш куски кровли, и понёсся дальше – через луга, к перелеску, вдогонку испуганно взвизгнувшему за деревьями поезду…
Ещё издали Копыто приметил поваленную на забор черёмуху – а ведь когда ещё спилить собирался! Раскурочив верхнюю часть загородки, дерево застряло в проломе, всей тяжестью навалившись на сорванную с гвоздей доску. Под нижним концом доски что-то дёргалось и билось… Бурая клочковатая шерсть… Собака? Так нету у него собаки…
– Ах, ты ж…
Копыто спохватился и побежал как мог скоро, подскакивая на здоровой ноге…
…Глаза, полные смертного ужаса, выкатывались из орбит, конвульсии сотрясали тело, и дёрганья эти расшатывали забор и заставляли поваленное дерево оседать ещё больше, всё сильнее и сильнее зажимая нечаянный капкан. Лисица задыхалась – вот-вот концы отдаст!
Старик продрался сквозь ломкие ветви, живо подсел под ствол, приподнял его и выбил копытом обломок доски. Лисица тут же выдернула голову из западни и закашлялась, осев на подогнувшихся лапах.
Копыто покряхтел, дёргая черёмуху так и эдак, но проклятая дровина застряла ветвями в заборе, и вытянуть её не было никакой возможности – только опустить обратно.
– А ну! Пошла! – сдавленным голосом прикрикнул Копыто: не ровён час, самого прижмёт, как ту лису!
Лисица отползла на полусогнутых в сторону, и Копыто, опустив-таки дерево, с облегчением выбрался из сплетения переломанных ветвей. Потрогал щёку – на пальцах кровь. Ништо, царапина! Поглядел на пострадавшую: несчастная животина вздыхала тяжело, глаза её слезились.
– Очухалась, бедолага? Ну, иди, иди отседова!
И угостить бы (молочком, что ль?), да нечего такого зверя приваживать – курей полон двор!
Лисица, понурив голову и поджав облезлый хвост, неуверенно потрусила прочь. Остановилась, оглянулась.
– Беги, дура! Вот я тебя!.. – замахнулся Копыто.
