Михаил Голицын
Последний президент
Жизнь заиграла новыми красками. В душе проснулся тот путешественник, который живёт в каждом мальчишке, который прочитав книгу о приключении начинает исследовать окружающий мир, открывая всё новые и новые его грани; тот путешественник, который с годами прячется в мальчишке всё глубже и глубже, задавленный стереотипами и запретами. А сейчас некому осуждать его, и не перед кем оправдываться. Сейчас можно быть сами собой.
Он открыл глаза и посмотрел на потолок – тени и красноватый свет от огня камина причудливо скакали по нему. И тут же вспомнилось детство, когда он ещё маленьким мальчиком вместе со своими родителями в последние дни зимних каникул приехали в гости к бабушке и дедушке в деревню, а после полудня начался такой снегопад, что где-то оборвались провода и вся деревня осталась без света. Из источников света были только свеча и угольная печь. Вот тогда он, лежа под одеялом, смотрел как сквозь прогоревшие конфорки печи огонь освещает стены и потолок, как скачут тени. А за окном снег всё шёл и шёл, к тому же ещё и метель поднялась. А в доме было тепло и уютно, под одеялом, на мягкой перине. Из-за снегопада пришлось на пару дней задержаться в гостях, но даже, когда починили свет, Голицын выключал его и вечерами смотрел на огоньки из печи.
Когда он вышел из ванной, все уже спали, за окном всё так же барабанил мелкий дождь. Стараясь не шуметь, Голицын пробрался в спальню и, укрывшись с головой одеялом, уткнулся носом в подушку – мир снова был ярок и светел.
Долгая осень в этом году уже в ноябре подарила снег и возможность первых походов. Как всегда, были выбраны ближайшие деревни, определены маршруты и время. До Нового Года удалось сделать четыре вылазки, в результате которых в их распоряжении появилась «новая» одежда, обувь, книги, садовая и кухонная утварь и прочая необходимая в хозяйстве мелочь. А отпраздновав Новый Год, решились на самую опасную вылазку – в Усть-Донецкий. Этот рабочий посёлок был южнее и находился как раз в месте, где Северский Донец впадал в Дон. В былые времена он являлся районным центром и был неплохо развит для своего статуса. До этого выход в город даже не обсуждался, да и крупные посёлки обходили стороной. В этот раз Голицын пошёл сам, взяв с собой Степана и ружьё. Сани взяли поменьше, чтобы не сильно медлить в дороге.
Лёд на реке стал хороший, поэтому обошлись без обходов, а перейдя Северский Донец по льду, вышли к восточной окраине посёлка уже к ночи первого дня пути. Рассудив, что входить в него ночью не стоит, поставили палатку на берегу и решили заночевать. Если кто-то видел город без малейших огней, то прекрасно поймёт, что простиралось на другом берегу реки: тёмные остовы бывших баз отдыха, укутавшиеся в разросшиеся деревья, за ними на горизонте просматриваются крыши многоэтажек, а между ними лежит частный сектор и ни одного огонька, лая собаки, голоса людей. Тишина. Тёмная, страшная, мертвая тишина города-призрака, города, уснувшего вечным сном и от того ещё более страшным. Сон рядом с ним был прерывистым, путанным и держал в напряжении. Но и лучи солнца, осветившие Усть-Донецкий не изменили картину. Только теперь он был не тёмный, а серый призрак. Никакого движения в городе так и не обнаружилось, после чего решили всё же идти в глубь. Перейдя реку в районе пляжа, они обогнули базы отдыха и частный сектор, и направились сразу в центр посёлка. Чем дальше заходили они, тем больше понимали, что тут им ничего не осталось: разбитые витрины магазинов, заброшенные церквушки с распахнутыми дверьми, пустая школа с выбитыми окнами верхних этажей, пустые глазницы домов, захламлённые улицы и припаркованные на вечное гниение авто. Тут не встречалось ни собак, ни кошек. Даже птиц не было видно. Такое ощущение, что жизнь тут просто умерла вся. Даже в Припяти после аварии на ЧАЭС остались звери, которые потом расплодились и заняли эту нишу заброшенного города. А вот тут ничего. Дойдя до больницы, они решили дальше не идти. Посёлок умер, когда последние жители покинули его. Голицын не знал сильно ли тут свирепствовала эпидемия, куда делись все жители и что тут происходило в последние дни жизни этого места, но и вид того, что есть заставлял его содрогаться. Дальше оставаться они тут не захотели и, не став обследовать ничего, двинулись домой. Желания разговаривать почему-то не было ни у одного, ни у другого.
Вернулись домой они так же, как и уходили – налегке. По лицам было понятно, что эта вылазка была полностью неудачна. Сильно вдаваться в подробности ни один, ни второй не стали, а рассказали в общих чертах о том, что видели. Да и этого было достаточно, чтобы осознать то, что давно было задвинуто на задворки памяти: мир исчез. И теперь большая часть городов выглядит именно так, а те, в которых осталась жизнь, наверное, выглядят ещё хуже. Больше решили в города не ходить, так как и взять там нечего, да и лишний раз видеть тот мир, который изо всех сил пытаются забыть не хотелось. До конца зимы осуществили ещё пять таких походов, но уже в мелкие населённые пункты. Изо всех было что привезти, а сами походы прошли спокойно и гладко.
16.
Прошло пять лет с того времени как изменился мир, как исчезли страны, как население Земли уменьшилось с катастрофической скоростью, как те, кто выжил откатились на несколько веков назад и всё то, что было само собой составляющее жизни осталось только в памяти. Стёрлись не только границы, но многонациональный мир. И теперь вся Земля принадлежала животным, рыбам, птицам и всем остальным живым существам. И каждая жизнь теперь старалась улучшить своё место под солнцем. Даже слабые травинки и семена пробивали свою жизнь во всех мыслимых и немыслимых местах: бетон, асфальт, камень – всё, где они могли уцепиться, становилось началом новой жизни. Города, ранее процветавшие и дающие дом множеству семей, теперь остались только в памяти и на картах, дороги – артерии страны, теперь стали ареной битвы растений и асфальта, автострады и шоссе нещадно ломались молодыми деревцами, кустарниками и травами.
По такой автодороге, ранее очень оживлённой и соединяющий крупный города Ростовской области – Волгодонск и Новочеркасск, не спеша ехал велосипед. Хотя назвать это чудо техники велосипедом даже не сразу приходило в голову. Прицеп от легкового автомобиля, облегчённый и немного видоизменённый был приварен оглоблями к спортивному велосипеду. Может быть несколько лет назад эта техника и была бы причиной насмешек над его владельцем, но сейчас среди заброшенных городов, разрушенной инфраструктуры, безлюдных полей он смотрелся даже органично. Да и сам велосипедист чувствовал себя, по-видимому, весьма комфортно. Не спеша крутя педали, он маневрировал между крупных кустов и деревьев, иногда останавливаясь попить воды или сверится с картой. Сейчас он всё чаще всматривался в окружающий пейзаж и в свою карту, боясь пропустить съезд. В очередной раз, остановившись прямо на проезжей части, он опять достал карту, долго рассматривал её, переводя взгляд то на горизонт, то обратно в карту. После чего опустил солнцезащитные очки и свернул на еле видневшуюся грунтовую дорогу.
Если асфальт прям таки был разорван молодыми деревьями, то грунтовая дорога всего лишь заросла травой. Да и трава в августе не такая как в июне, она не цепляется за колеса жгутом, не пытается задержать продвижение, а покладисто склоняется под колесами, позволяя не сильно напрягаться велосипедисту. Петляя по песчанику грунтовка всё ближе и ближе приближала его к лесу, если его можно было так назвать, не обидев воронежские или липецкие леса. И тем не менее, дорога вывела его в просеку, где всё ещё жаркое, несмотря на то, что было уже четыре часа после полудня, солнце не доставало своими лучами, а, прятавшаяся между деревьев прохлада, приятно остужала тело. Ехать тут было легче, просека не так сильно поросла, да и было видно, что этой дорогой пользуются часто. Лес то редел, то становился гуще, то появлялись опушки, то по бокам сплошной стеной росли кустарники. И всё же он расступился, открывая спрятанную среди деревьев деревушку. Без заборов и улиц, только дома и прильнувшие к ним хозяйственный постройки. Была слышна речь, детский смех, а собаки, увидевшие незнакомца, дружно залились лаем. Первым велосипедиста встретил невысокий смуглый парень.
– Добрый день вам! – Произнёс он с улыбкой. – Не часто к нам кто-то приходит, а тем более приезжает на таком странном велосипеде.
– Ну лучше так, чем пешком, – велосипедист улыбнулся в ответ. – Добрый день и тебе. Я Игорь. А тебя как зовут?
– А я Георгий. – Бойко ответил парень.
– Скажи мне Георгий, живёт ли тут ещё Михаил Голицын? Или я зря проделал весь этот путь? – Игорь слез с велосипеда.
– Живёт. А вы его откуда знаете?
– Мы знакомы с ним ещё до того, как он сюда переехал, с того времени, как чума бесновалась по стране. Ты можешь меня к нему проводить.
– А он вас знает?
– Ну конечно знает, раз я его знаю, как же он меня знать не будет.
– Его многие знают, он у нас такой человек.
– Какой?
– Особенный. Ну раз он вас знает, то пойдёмте провожу. Свой транспорт можете здесь оставить у нас никто не берёт чужое, а кроме нас тут близко никого нет.
Игорь хоть и неохотно расставался со своим средством передвижения, но решил, что в словах парня есть доля правды и всё же спешился и пошёл следом. Идти пришлось не долго. Дом Голицына стоял в самом конце поселения, в котором Игорь насчитал девять дворов.
– Владимирыч! – Громко крикнул парень. – Тут к вам гость незнакомый приехал.
Через минуту из-за угла дома навстречу Игорю вышел загоревший, одетый по-деревенски в штаны цвета хаки и синюю футболку мужчина, коротко стриженые седые волосы торчали ежиком, а тёмная с проседью борода придавала его лицу благородный вид.
– Добрый день, Михаил Владимирович. – Произнёс Игорь. – Повезло, что смог вас всё же найти.
Голицын подошёл ближе и пристально посмотрел на гостя. Вроде бы черты лица были знакомы, но с другой стороны перед ним стоял и незнакомый человек. Крупные морщины залегли на лбу, один глаз был опухшим и красным, явно натерт был недавно, кожа со следами недавней прогулки под палящем солнцем, да и одет он был легкий спортивный костюм.
– Ну могу понять кто вы? – Голицын опёрся на растущее рядом дерево.
– Игорь Скромнов. Помните?
– Да, точно. А я-то гадаю откуда вы мне знакомы. – Голицын пригладил волосы на голове.
– Прогоните или примите как гостя? – Скромнов улыбнулся.
– А чего же прогонять то? Заходи, Игорь Николаевич, думается мне, что проделал ты путь не близкий.
– С Москвы ехал.
– О как!
Голицын жестом пригласил путника следовать за ним.
– Как тебя судьба злодейка то гоняет. – Голицын улыбнулся. – Давай как сначала в баню, а потом уже поужинаем, да и поговорим.
Это предложение полностью устроило Скромнова, к тому же баня уже была натоплена, и он с удовольствием добавил к августовской жаре ещё жара банного разбавленного ароматом кваса, выплеснутого на камни, ощутил на себе прикосновения дубового веника, бодрящую прохладу Севрского Донца и гостеприимство хозяев. Голицын понимал, что за ужином соберутся все и всем будет интересно что и как в стране, поэтому не расспрашивал Скромнова об этом, чтобы тому второй раз не пересказывать всё. К своему удивлению Голицын заметил, что Скромнов не вызвал у него никаких отрицательных эмоций. Их встреча была похожа на то как одноклассники, которые в школе если не враждовали, то уж точно не особо дружили, встретились лет через двадцать: у каждого есть что сказать, что вспомнить, с чего посмеяться и о чём погрустить. Вот и Скромнов для него был этаким одноклассником из прошлого. Наверное, такое чувствовал и Скромнов, совершенно не опасаясь Голицына и не ощущая в его словах и действиях подвоха.
Пока они парились в бане Голицын рассказал ему как поселился здесь, как начал обустраиваться, как учился новой деревенской жизни, как приплыл Хвичи, как познакомились с поселением выше по реке, как поменяли всё золото на птиц, кроликов, свиней, коз и коров, как повстречали других странников, как разрослось их поселение до девяти домов, как живут и как трудятся, как устроен их быт и вся жизнь, как обучают детей и своих и из села, что выше. Скромнов слушал не перебивая, особенно его впечатлило то из какого подручного материала удалось создать орудия быта и как прожили они первый год.
Наконец полностью очищенный от придорожной пыли и отдохнувший Скромнов вышел из бани. К этому времени во дворе Голицына уже поставили несколько столов, рядом с которыми суетились женщины, на лавках сидели мужчины, постоянно скакали рядом дети.
– Прошу к столу Игорь. – Голицын не называл его по отчеству или по фамилии, решив, что время светских раутов прошло, и сейчас это выглядит уже вычурно.
Стол был накрыт так, что Скромнов аж растерялся от вида всего, что на нём было. А было на нём многое: холодная окрошка, обильно посыпанная зеленью, запеченный гусь, утка и курица, запечённая рыба, жаренное мясо, варенный картофель со сметаной и укропом, копчёное сало с прослойками мяса, сыры, домашние колбасы, овощи и зелень, варенная кукуруза, виноград и фрукты, а в довершении этого на столе стояли несколько бутылок, с запотевшими стенками, скрывающие прозрачный дистиллят, несколько бутылей с квасом и пивом.
– Я в Москве не видал такой стол как здесь! – Было видно, что удивление Игоря не наиграно.
Все поспешили к столу, быстро наполнились рюмки и Голицын, подняв рюмку, произнёс:
– Не так часто встречаем мы людей в нынешнее время, а гости к нам и подавно не приходят, так пусть же этот день ознаменует перемены в жизни, когда снова мы будем встречать гостей, собираться большими компаниями и не бояться новых болезней, пусть Игорь будет первым гостем в нашей новой жизни, открывшим дорогу всем остальным.
Все поддержали тост, чокнувшись рюмками. После того застучали ложки по посуде и на какое-то время над столом повисла тишина. В очередной раз наполнив рюмки, слово взял Игорь:
– Я очень благодарен всем вам, и особенно семье Голицыных за столь тёплый приём. Мне приятно, что, не смотря на наши прошлые противоречия, сегодня мы сидим за одним столом и это не стол переговоров, – он улыбнулся, – я желаю, чтобы судьба к вам была благосклонна, чтобы на плечи ваши больше не выпадало тяжб и горести, чтобы дети смеялись, а родители плакали только от радости за них.
И этот тост был встречен на «ура». Когда добрая половина стола опустела и все уже насытившись, жаждали общения, пришло время говорить Скромнову.
– Игорь, – начал Голицын, – расскажи нам что было после того, как я ушёл с поста и уехал из Москвы? Какова ситуация-то?
Скромнов видимо ждал такого вопроса, тем более он понимал, что все тут знают кто такой Голицын, да и пока они парились в бане, члены семьи Голицына рассказали кто такой он.
– Даже не знаю с чего начать, – Скромнов замялся, – ну давайте начну с начала моей, так сказать, политической карьеры и всего, что было, ну а если что забуду, то спрашивайте.
Он выпил кваса, облокотился на стол и начал говорить:
– Когда случилась эта смена власти и вы всей семьёй уехали, то мы решили, что первым делом нужно изменить конституционный строй, мы отказались от президентства, создав управленческий совет, так что, Михаил Владимирович, вы были последним президентом страны. А я был первым председателем Совета. Задачу, возложенную на наши плечи, оказалось решить куда сложнее, чем мы это себе представляли. Наша надежда была на возобновление работы атомных станций, ГЭС и ГРЭС. Но когда дошла суть до дела, то оказалось, что запаса специалистов хватило, чтобы запустить только одну ГЭС, и та могла обеспечить электроэнергией только половину Москвы. Мы, конечно, организовали курсы и обучения жителей из других регионов, но возобновить работу нигде не смогли. К сожалению, у нас не было достаточного количества специалистов для наладки и пуска оборудования, так что первая попытка на Саяно-Шушенской ГЭС окончилась провалом, так как не смогли даже набрать плотину. Что-то там было с механизмами. На других объектах ситуация была не лучше. Атомные станции запускать не стали, всё по той же причине, да к тому же и нового топлива взять негде было, а отработанное утилизировать тоже не могли. Вот и решили, что не стоит нам повторять Чернобыль и Фукусиму, в нынешнее время эту катастрофу ликвидировать будет некому. С добычей газа и нефти тоже не сложилось, так что и ГРЭС запустить не смогли. В общем электричество было только в половине Москвы. Как объяснить людям, что тепла не будет не знали, поэтому решили сменить акцент на территориальную свободу. К счастью, активность у наших границ сошла во многих местах на нет. Поэтому там, где не было людей мы открыли границы, объявив об этом. Ну а где ещё был народ, решили не открывать. Всё же меры по обеспечению здравоохранения, принятые вами, оказались правильными. Уже осенью мы издали указ о том, что военные корабли и подводные лодки, несущие службу на морских границах, могут причалить в доки и обеспечить, по возможности, ближайшие районы электроэнергией со своих атомных установок. Остальному населению пришлось сообщить о наших трудностях и порекомендовать запасаться дровами на зиму. Очень повезло, что не поднялись новые волнения. Спасло то, что зима не была суровой, а многие из городов перебрались в деревни, где смогли себя обеспечить. Да и чума пошла на спад, количество больных резко уменьшалось, и мы к весне уже не регистрировали ни одного случая заболевания. Весной и летом мы предприняли попытки реанимировать ГЭС, но без обслуживания за месяцы простоя вся техника начала давать сбои, так что эту попытку мы оставили. Уже летом мы поняли, что поднять государство обратно на уровень цивилизованного развития не получится, да и единого управления уже нет. Часть регионов не выходило с нами на связь, часть приняли решение выйти и основать своё государство. Ни сил, ни средств на подавление этого не было, да и целесообразности в таком методе не было. Мы, конечно, в Москве ещё продолжали строить планы развития страны, но где-то в глубине души понимали, что страна скатилась от газовой плиты к русской печи. Радовало одно – у нас больше всего осталось живого населения. Когда все ресурсы были исчерпаны, а кроме одной ГЭС ничего не работало, то было решено раздавать людям провизию из неприкосновенных запасов. А чтобы уровень преступности не поднимался пришлось платить правоохранителям золотом, так как деньги потеряли всякий смысл. Вот так постепенно начали пустеть запасы государства. На очередном собрании совета во всём этом обвинили меня, ну и я подал в отставку. Прекрасно понимаю, что возможно в этом и есть часть моей вины, но и остальные члены совета не предлагали ровным счётом ничего. Так что оправдываться смысла мне не было. После этого я соорудил вот это моё средство передвижения, взял, что может пригодиться в дороге и поехал к Черноморскому побережью. Думаю, там тоже есть поселения, вот и поселюсь в одном из них.
Скромнов окончил рассказ и за столом повисла тишина.
– А как к нам то попал? – Голицын первым её нарушил.
– А мне координаты ещё год назад Молотов дал, сказал, что скорее всего вы будете здесь, просил заехать, если будет возможность.
– А сам то он как? – Воспоминание о друге и соратнике растревожили сердце Голицына.
– Валентин Михайлович умер полгода назад он сердечного приступа. Очень жаль. Он с самого начала был со мной рядом и помог не наделать много ошибок, мы даже сдружились с ним. Замечательный человек.
Голицын умолк, он, конечно понимал, что Молотов тоже не молод, да и болезней у него было с избытком, но всё же весть о его кончине была как соль на рану. До последних дней Молотов продолжал спасать свою страну, отдал свой домик мечты семье Голицына, а сам остался поднимать страну с колен. Таких людей, наверное, больше и нет.
– Так, а что же с другими городами, где нет источника электроэнергии или ядерного флота? – Прозвучал вопрос женщины, сидевшей с боку стола.
– Основная часть жителей ушла из них в ближайшие деревни, а кто остался… – Скромнов задумался, – даже и не знаю, как и чем они живут. Может тоже какие-то приусадебные участки. Связь с ними была потеряна, ну а посылать туда с проверкой некого. Людей, как сами понимаете, мало. А правоохранители и армия в Москве нужна, чтобы те, кто остались жили спокойно.
– А что же в будущем планируют те, кто после вас у власти стал? – Теперь вопрос звучал от мужчины с другой стороны стола.
– Я не знаю, меня они не посвящали в свои планы и после того как я отошёл от власти, закрыли допуск к любой информации.
– А остальной мир? Там остались ещё люди? – Спросила та же женщина.
– Остались такие вот поселения изолированные, но сколько их никто не знает. Когда со спутника изучали изображения, то попадались некоторые поселения, но их никто не считал. Тогда больше беспокоились о состоянии атомных станций и химических заводов.
– А много аварий?
– Мы выявили всего две на химических предприятиях Африки и одну аварию на атомной станции на юге Аргентины. Но какие последствия и что послужили причиной мы не знаем. А вокруг нашей страны, да и внутри, к счастью, без происшествий. Так что за экологию можем не беспокоиться.
– Это сейчас, а потом, когда придут в негодность все станции… – Кто сказал Скромнов не увидел, но всё же ответил.
– И потом тоже не о чем беспокоиться. На момент консервации станции и химических объектов были предприняты меры по закупорке опасных веществ в специальные герметичные блоки. А на станции топливо так вообще переставало быть активным. Не знаю точно, как там всё делается, но после остановки реактора электроника сама помещает всё топливо в безопасные отсеки, и оно уже на распадается и просто там доживает свой век.
– Дай Бог. – Голицын налил ещё в рюмки. – Давайте помянём всех ушедших от нас в мир иной.
Выпили не чокаясь.
Дальше разговоров было ещё много, жители рассказывали Скромнову о своей жизни, о проблемах и планах, задавали ему вопросы, он же отвечал на них, при этом делился с ними своими планами, наблюдениями, воспоминаниями и опытом. Так просидели они до глубокого вечера.
Постепенно все разошлись по своим делам и Скромнов с Голицыным остались одни.
– Хорошо тут у вас, – Скромнов прошёлся по траве к пристани, – тихо, спокойно, по-деревенски уютно.
– Так оставайся у нас. – Голицын посмотрел на собеседника. – Сделаем тебе дом, будешь частью нашего поселения.
– Спасибо, конечно, но у меня другие планы. – Скромнов кинул в воду камень и, смотря на то как расплываются круги по воде, добавил, – я всё же хочу на побережье и там обосноваться. Хочется встретить старость с видом на море.
– Понимаю тебя. Когда ещё осуществить мечту, если не сейчас. Ты планируешь добраться на море на вот том транспорте?
– Да, я его и делал именно для этой цели. На самом деле он выглядит комично, но при этом весьма конструктивен и удобен. Я специально снял все тяжёлые части, а из тех, что остались многие заменил на алюминий. Да и велосипед скоростной, так что тащить за собой прицеп не тяжело. К тому же я не стал брать туда ненужных вещей: сухпайки, немного одежды, семян немного, воды вот и всё. Ну карабин ещё, для самообороны.
– Ну это уже не плохо.
– Ага, к счастью, применить его не было необходимости. Поначалу ночью спал плохо, всё боялся, что кто-то нападёт. Первую ночь спал на дереве. Потом всё же собрал палатку прям в прицепе, я специально её обычную переделал так, чтобы можно было поставить её на борта прицепа. А раз сюда доехать смог, то и до побережья доберусь.
– Буду очень этому рад.
Голицын посмотрел на успокоившуюся воду:
– А я никуда не хочу, мне здесь нравится. Тут наш дом и я хочу начать строить новую страну отсюда, с этого места.
– Вы амбициозный человек, с огромным опытом, вам всё удастся. А я зря полез в политику. Не моё это.
– Ну что было, то не исправишь. Тем более мы оба хотели для страны лучшего, но не всё в наших силах.
– Я часто думаю, что можно было сделать ещё… – Скромнов вздохнул и сел на пристань, опустив ноги в воду.
– Я до сих пор думаю. – Голицын сел рядом, тоже опустив ноги в воду, лёг на пристань. – И каждый раз прокручиваю всё в голове, ищу какие-то выходы, анализирую всё, ищу ошибки. Но так и не понял, что можно было ещё сделать.
– Да, вот уж судьба у мира. А ведь могло же всего этого и не произойти, если бы не мутировал вирус.
– Мне кажется, что такого варианта у жизни не было. Мы настолько расточительно стали относиться к планете, так испортили экологию, что она и взбунтовалась, показав нам наше место.
– Может вы и правы, Михаил Владимирович, технический прогресс пошёл в разрез с эволюцией и законами природы. Пока я жил в Москве, я смотрел на мир вокруг меня и видел, как всё погибает, как угасает жизнь, откатывается назад всё сильнее и сильнее. И это так меня давило. А потом, когда я уехал и стал смотреть на тот мир, который окружает меня, то как-то успокоился. Я ехал по автостраде один, рядом никого, а ведь раньше там стояли дикие пробки, машины были на каждом квадратном метре, всюду гул, выхлопы, злость и ругань. А потом, уже ночью, я посмотрел на небо. И знаете, что я там увидел? Звёзды. Да, как это не смешно, но я видел звёзды. Вы в Москве, когда звёзды последний раз видели. Вот и я не смог вспомнить. А теперь я смотрю на небо и вижу, как они сияют, и передо мной только небо, ни клубящейся пыли, ни света реклам. И вот я смотрю на них так, как когда-то смотрели на них мои предки. Они дарят мне какую-то загадку, которую не суждено разгадать, и я очень этому рад. Я не хочу знать про тёмную материю и какие-то особенности строения звёзд, про сухие цифры астрологов. Для меня они останутся окутанные тайной, этой далёкой и заманчивой мистикой. И когда я буду смотреть в это бархатное небо, то буду думать о том, что где-то там далеко кто-то тоже смотрит на нас. Наверное, это та загадка, которая не требует разгадки. Что нам даст то, что мы узнаем, что не одни во вселенной? Да ничего. Притащим на Землю какие-то новые технологии и будем соревноваться какая страна круче. А так – это наше звёздное небо, и моё, и ваше, и американцев, и европейцев, и австралийцев. Всех. Мы слишком много думали о гонки экономик, вооружений, а забыли самое главное – мы люди, и у нас есть ценности, гораздо более важные, чем деньги, власть, ресурсы. И Бог нам указал на это. Да, жестокий урок, но видимо так нужно было. Я никогда не был верующим человеком, но сейчас я верю, что Он есть и если уж оставил нас жить, то не спроста, значит нам предстоит переосмыслить всё, что мы натворили и начать новую цивилизацию, уже учитывая наши ошибки.
– Думаешь через пару поколений наши потомки будут думать так же? Я думаю, что всё равно человечество пойдёт по пути технического прогресса.
– Да пусть идёт, но не устраивает гонку, и при техническом прогрессе не забывает, что всё это второстепенно, в отличии от жизни. И наша задача – это втолковать в голову своих детей и внуков так, чтобы они это приняли за истину и в дальнейшем своим детям и внукам втолковывали это. Как с религией. Ведь мы не знаем был ли Иисус, Аллах, Будда или кто-то ещё, но мы впитываем эту культуру с молоком матери, мы не задаёмся вопросом, а почему именно так. Мы верим, что нужно так. Нужно читать молитву, соблюдать пост, заповеди. Это для нас так же естественно, как и для тех, кто жил до нас. Вот и с этой идей нужно так же. Не возводить её в ранг религиозной идеи, а оставить как рациональное зерно развития цивилизации.
Голицын смотрел в небо. Августовской фиолетово-чёрное бархатное полотно, усеянное маленькими светящимися точками; глубокое и одновременно близкое, родное и совсем неизвестное, исследованное, но так и не давшее ни одной отгадки. Небо, которое он видел в детстве, лёжа на траве, вдыхая аромат луговых цветов, оно и сейчас было таким же. И звёзды все были на местах, и сияли так же ярко, и так же собирались в созвездия. И они были до него, и останутся после. И им суждено увидеть, как встаёт в полный рост поверженное человечество.
– Ты был бы хорошим проповедником, Игорь, или политиком, ты можешь своими словами зажечь в сердце огонь. Я понимаю почему люди шли за тобой.
– Они шли не за мной, они боялись и не видели будущего. Их гнал вперёд страх. А я просто оказался в нужном месте в нужное время. Не я, так был бы кто-то другой. А что до проповедника… Да мне и не важно, как будут воспринимать мою философию. Главное, чтобы следовали ей и не наделали таких ошибок как мы.
– Дай Бог.
– Нужно только, чтобы наша история не затерялась во времени. – Скромнов немного задумался, потом аж подскочил. – Михаил Владимирович, напишите книгу.
– Какую книгу? – Голицын тоже приподнялся на локтях.
– Про всё, что произошло. Про страну, про чуму, про жизнь после эпидемии, про то, что осознали. Кто, если не вы сможете объективно описать всё так, чтобы потомкам было понятно почему всё случилось так. Слова забудутся, поменяются, изменится смысл, а написанное будет хранить то, что забудет память. Я с собой везу несколько пачек бумаги и карандаши. Я оставлю вам половину. Напишите вы и напишу я. И пусть они будут разными, главное, что смысл мы донесём.
– Я никогда не задумывался писать мемуары, но твоя идея мне нравится. Не обещаю, что завтра начну, но в долгие осенние вечера обязательно этим займусь.
– Вот и отлично. – Скромнов опять лёг на пристань и стал смотреть в небо.
Голицын тоже лёг. Теплая воды приятно расслабляла ноги, плеск волн и лёгкий ветерок убаюкивали. Он лежал и думал о том, что Скромнов говорил правильные вещи, вроде бы очевидные, но ранее не сформулированные, идеи его не лишены смысла.
Скромнов уехал на следующий день. Как и обещал отдал половину бумаги и карандашей Голицыну, поделился семенами, которых не было в поселении, а ещё отдал единственную сохранившуюся пачку кофе Голицыну, которую специально вёз из Москвы. Ему же жители собрали с собой продуктов, одежду, семян и саженцев, снабдили самодельным арбалетом. Проводив его до самой дороги, Голицын с сыном ещё долго стояли и смотрели ему в след, пока он не скрылся из виду.
– Пап, а почему он не захотел остаться с нами?
– У него другие цели, Степаня, да оно и к лучшему. Он своей энергией сплотит вокруг себя людей где-то там на черноморском побережье, создаст новое поселение, из которого вырастет новый город.
– Мы тоже создадим свой город?
– Мы уже начали, сынок. Заложили фундамент города.
– А как мы его назовём?
– Я даже не думал об этом. – Голицын пнул ногой камень. – Время покажет, люди сами придумают ему название.