Михаил Богословский
Петр Великий и его реформа
Глава V
Сооружение большого флота. – Немецкая слобода. – Поездка за границу
Решение завести большой флот на Азовском море приводило к заботам о необходимых для этого флота людях; прежде всего о мастерах, инженерах и плотниках, которые будут этот флот строить, а затем об офицерах и матросах, которые будут на построенных кораблях служить. Надо было вновь выписывать из-за границы знающих мастеров и плотников; свои этого дела не знали, своих мастеров не было. Приходилось обращаться с просьбами в чужие государства. Как раз в грамоте от 11 июля 1696 года к венецианскому дожу московское правительство, извещая его о ходе военных действий под Азовом, просило дожа прислать в Москву «тринадцать человек добрых судовых мастеров, которые умели б делать всякие морские и воинские суды», обещая этим мастерам милостивое жалованье, государское призрение и свободный отпуск в случае их желания возвратиться восвояси. Не всегда эти просьбы исполнялись; выписка иностранцев сопряжена была с затруднениями и промедлениями. Являлась поэтому мысль не только прибегать в кораблестроении к выписке иноземцев в Россию, но и послать своих русских людей за границу для приобретения тех знаний, которые приносились иноземцами, в страны, славившиеся своими флотами: Венецию, Голландию. Для большого флота потребуются также сведущие морские офицеры: моряки 1696 года из преображенцев и семеновцев, из которых был набран экипаж для галерного флота, едва ли всегда стояли на высоте выпавшей на их долю новой задачи. За границей можно было пройти специальную морскую подготовку. Но Петр был страстный моряк и кораблестроитель. В последнем Азовском походе он был капитаном, командовавшим галерою, и командором, командовавшим отрядом галер, и, вероятно, на опыте убедился в недостатке своих сведений для этих обязанностей и чувствовал потребность поучиться морскому делу. Но если он при виде других людей, работающих над постройкой корабля, не мог оставаться спокойным, и рука его бессознательно хваталась за топор, то мог ли он оставаться равнодушным, когда другие, его сверстники, поедут учиться мореплаванию и кораблестроительному искусству и, возвратясь, будут знать и уметь в страстно любимых им делах более, чем он. Мог ли он, такой старательный и прилежный работник, такой охочий к ученью, оставаться позади других в этом соревновании? И вот явилась мысль самому ехать в чужие страны учиться морскому делу. Так, по крайней мере, объясняет нам зарождение мысли о заграничной поездке сам Петр в составленном под его редакцией и при его непосредственном участии много лет спустя предисловии к Морскому регламенту, и его объяснение дышит искренностью и правдой. «Всю мысль свою, – писал в нем Петр, – уклонил для строения флота, и когда за обиды татарские учинилась осада Азова и потом оный счастливо взят, тогда по неизменному своему желанию не стерпел долго думать о том: скоро к делу принялся… И дабы то вечно утвердилось в России, умыслил искусство дела того ввесть в народ свой и того ради многое число людей благородных послал в Голландию и иные государства учиться архитектуры и управления корабельного. И… аки бы устыдился монарх отстать от подданных своих во оном искусстве и сам восприял марш в Голландию, и в Амстердаме, на Остъиндской верфи, вдав себя с прочими волонтерами своими в научение корабельной архитектуры, в краткое время совершился, что подобало доброму плотнику знать, и своими трудами и мастерством новый корабль построил и на воду спустил».
Были, может быть, и другие побуждения самому поехать за границу; желание повидать Западную Европу, с представителями которой он так охотно знакомился в Москве в Немецкой слободе. Петра с юности стала манить эта Немецкая слобода в Москве. То был уголок Западной Европы, заброшенный в столицу Московского государства. Жажда наживы и приключений привлекала сюда с Запада большое число торговцев, ремесленников, художников и младших дворянских сыновей. Эта слобода представляла удивительно пеструю смесь национальностей, религий, положений и костюмов. Здесь были французы, немцы, голландцы, англичане, шотландцы, католики, лютеране, кальвинисты, реформаты, генералы, офицеры, художники, лекаря, аптекаря, торговцы, золотых дел мастера и т. д. При царях новой династии жители слободы пользовались широкой свободой и имели даже свои церкви. Нужда в войсках, обученных иноземному строю, побуждала царей предоставлять иностранцам различные льготы, несмотря на великое негодование патриарха Иоакима, который не терпел «проклятых еретиков» и первую Азовскую неудачу приписывал наказанию Божию за то, что им была вручена команда над православными воинами. Жизнь в слободе вели бойкую и веселую, не похожую на жизнь благочестивых русских людей того времени. Иноземцы умели усердно работать, умели и веселиться, любили задать вечеринку или маскарад, куда собирались с женами и дочерьми, вопреки русским обычаям, не позволявшим женщинам появляться в собраниях. Музыка и танцы, веселые разговоры за кружкою пива продолжались там далеко за полночь. Такие свободные и веселые нравы пришлись как раз по душе Петру, с детства не терпевшему никаких стеснений этикета, и он стал в слободе частым гостем. Несмотря на то, что он был уже женатый человек и имел сына, его часто можно было встретить на свадьбах и крестинах жителей Немецкой слободы, где он принимал участие в танцах с немками. У Петра вспыхнуло нежное чувство к одной из обитательниц слободы, Анне Монс, купеческой дочери, «девице изрядной и умной», по выражению современника. Но не только сердечная склонность и не одно веселье привлекали Петра в слободу. Там за шахматами и за трубкой табаку он из бесед с этими бывалыми и много видавшими на своем веку людьми узнавал много интересного о Западной Европе, и это знакомство для царя, все желавшего узнать, все усвоить и всему научиться, не пропадало даром. Жажда знаний, которую так хорошо удовлетворяли иностранцы, и потребность веселья, которого он не находил около опостылевшей жены, тянули Петра в слободу. Оба эти стремления: и к знанию, и к веселью, – нашли себе удовлетворение в двух знакомствах, которые завязались у Петра в слободе и перешли затем в тесную дружбу. Во-первых, Петр сблизился с генералом Патриком Гордоном. Шотландец по происхождению, Гордон был в то время человек уже почтенных лет (около 60-и), очень образованный, знаток военного дела, опытный инженер и неутомимый, честный работник. Он рано покинул родину, служил в шведских войсках, в 60-х годах попал в Россию и участвовал во всех походах конца XVII столетия: Чигиринских, Крымских и Азовских. Живя в Москве, он не прерывал сношений с Западной Европой, постоянно получал из Англии книги, карты, инструменты. Его возраст, знания, серьезность и честность снискали ему глубокое уважение не только в слободе, но и в московских правительственных сферах. Петр познакомился с ним во время столкновения с Софьей, и с тех пор между ними завязалась крепкая дружба. Отношение к нему царя напоминает несколько отношение ученика к учителю. Гордон постоянно что-нибудь показывает любопытному другу: то военные упражнения, то разные снаряды и инструменты, способы делать фейерверки, снабжает Петра новыми книгами, полученными из-за границы, чертит для него планы, устраивает машины. Гордон оставил после себя любопытный и подробный дневник своего пребывания в Москве, и из него видно, как близок он был к Петру и как просто, сердечно относился к нему царь. Другой любимец Петра, Франц Лефорт, был совершенно иного характера. Гордона Петр более уважал, чем любил; к Лефорту он привязался всей душой. Это был швейцарец из Женевы, следовательно, француз, человек, не отличавшийся ни выдающимися способностями, ни образованием, но полный жизни, необыкновенный весельчак, храбрец, охотник подраться на дуэли, неистощимо остроумный и добрый товарищ. «Помянутый Лефорт, – пишет о нем князь Куракин в составленной им «Истории царя Петра» – был человек забавной и роскошной или, назвать, дебошан французской… денно и нощно был в забавах, супе, балы, банкеты, картежная игра, дебош с дамами и питье непрестанное, оттого и умер во время своих лет под пятьдесят». Лефорт был поверенным царя в его сердечных делах в слободе, и «пришел, – по выражению того же историка, – в крайнюю милость и конфиденцию интриг амурных». В его именно доме царь и научился с «дамами иноземскими обходиться, и амур первый начал быть».
Немецкая слобода, этот маленький западноевропейский мирок, с возрастом все более возбуждал в нем любопытство к западноевропейскому миру. Рассказы друзей-иностранцев поддерживали этот интерес. В годы азовских войн Петр, несомненно, следит уже за событиями в Западной Европе; он знакомится уже с этими событиями по докладам Посольского приказа, по разговорам с иноземцами, получавшими известия о ходе дел в Европе. Великая война союза, в который входили Англия, Голландия и империя против Людовика XIV, особенно привлекала его внимание. Она, надо сказать, острее задевала Россию и больнее давала себя чувствовать выгодам Московского государства, чем это может показаться с первого взгляда, и затрагивала Россию именно с той стороны, которая была наиболее близка и понятна Петру. Война вредила архангельской морской торговле: летом 1696 года в Архангельск не пришло ни одного голландского корабля, так как их не пропускал туда французский флот, перехватывавший их. Может быть, в Петре говорило желание взглянуть самому на этот мир, о котором он так много слышал и которым так интересовался. Но все эти побуждения не были главными. Главным было – стремление учиться кораблестроению.
Выдвигались препятствия. Путешествие царя за границу было делом в Московском государстве небывалым. Ехать государю в качестве простого плотника – дело ни в одном государстве не бывалое. Но воля Петра не знает никаких препятствий; это бурный весенний поток, ломающий и сносящий всякую преграду. Притом он уже немало сделал дел, для московского государя необычных, как, например: надел немецкий кафтан и парик, ездил в Немецкую слободу, дружил там с иноземцами, сам работал топором над постройкой кораблей, плавал по Белому и Азовскому морям, служил бомбардиром и капитаном. Заграничная поездка была не первым странным, поражающим умы современников поступком молодого царя; она должна была рассматриваться наряду с другими его странными делами, но, разумеется, она могла удивлять их больше и могла вызывать более резкое осуждение. Но Петр решительно не хотел знать этих осуждений и не считался с ними; они для него не существовали. Раз захотелось ехать, поездка тем самым была решена, что бы ни говорили и как бы ни изумлялись вокруг. Оставалось только найти ту или другую форму для такого путешествия, но это был уже вопрос второстепенный и несущественный. Форма, вероятно, не без содействия Лефорта, была найдена. Решено было, что царь поедет в составе торжественного посольства к европейским державам. Момент для такого посольства был подходящим. Со взятием Азова чувствовалась необходимость подтвердить прежний союз против турок и, может быть, усилить его присоединением новых держав. Для того и надо было отправить посольство за границу.
Итак, в Москву в триумфальном входе 30 сентября 1696 года Петр вступил с двумя планами: построить флот для Азовского моря и ехать за границу. В Москве он занялся разработкой этих планов.
20 октября состоялось важное заседание Боярской думы по вопросам, которые тогда всего более занимали Петра: о заселении Азова и, главное, о постройке большого флота для Азовского моря, о судостроительной программе, как бы мы теперь сказали. Так как это последнее дело должно было потребовать громадных средств от народа и сопряжено было с введением новых повинностей, то Петр счел необходимым заручиться приговором государственного совета – Боярской думы.
К заседанию царь приготовил особую записку с изложением двух вопросов, подлежащих рассмотрению и решению собрания: о заселении Азова и постройке флота. В записке этой Петр рассуждает о необходимости не ограничиваться только отстройкой и заселением Азова, но и указывает необходимость построить флот. Если ограничиться только восстановлением Азова, то это не будет еще угрозой ни для турок, ни для татар: пехота не будет в силах, выходя из Азова, перенимать набеги татар или «делать поиски» в Крым, а конницы в таком большом числе, чтоб она могла пресекать эти татарские набеги, содержать в Азове нельзя. Неприятель же, видя, что мы не можем удерживать его ни пехотою, ни конницею, возгордится по-прежнему и будет нападать еще сильнее: «Паки прежнею гордостию взявся, паче прежнего воевати будет». И наши двухлетние труды, крови и убытки пропадут даром, окажутся всуе положенными. При таких обстоятельствах не только нельзя помышлять о погибели неприятелей, но даже и не получить от них желаемого мира. Но если только есть желание от всего сердца порадеть о защите единоверных и приобрести себе бессмертную память, то момент теперь для этого самый удобный, счастье нам благоприятствует на юге, как никогда; «понеже время есть и фортуна сквозь нас бежит, которая никогда к нам так близко на юг не бывала: блажен иже иметца за власы ее». И если это так, то лучше всего воевать морем и близко к татарским владениям и во много раз удобнее, чем сухим путем, о чем писать пространно не стоит, потому что многие знающие лица сами могут засвидетельствовать справедливость этих соображений. Но для этой цели нужен флот силою в сорок или более судов, и надо решить немедленно, где, сколько и каких судов строить, и как разложить эту повинность по крестьянским дворам и купеческим торгам.
Против текста статей записки помещен и приговор по ним Боярской думы. Приговорено было по первой статье для заселения Азова перевести туда 3000 пехотинцев с семьями. На вторую статью дума ответила пока только решением общего вопроса о постройке флота: «Морским судам быть». Но без справки о числе крестьянских дворов за землевладельцами и о торговых капиталах, по которым должна была быть разверстана корабельная повинность, нельзя было решить вопроса о числе кораблей, и поэтому было постановлено затребовать незамедлительно, «не замотчав», справок о числе крестьянских дворов за землевладельцами. Окончательное решение вопроса о судостроении было отложено до следующего заседания.
4 ноября происходило второе упомянутое заседание думы по предложенным Петром вопросам о восстановлении Азова и судостроении. Заседание происходило в Преображенском. Гордон называет его «Советом кабинета», потому что в нем принимали участие члены думы, стоявшие во главе приказов, министры по-нашему. Такой характер собрания министров, членов правительства, дума и вообще имела во второй половине XVII века. Но неслыханною ранее новостью было участие в этом заседании иностранца Гордона, приглашенного в качестве военного специалиста. На этот раз доложена была справка о количестве крестьянских дворов за духовными и светскими землевладельцами и расчет, на сколько дворов следует разложить постройку одного корабля. Совет решил назначить срок для постройки кораблей двухлетний – выстроить их к апрелю 1698 года. За этот период времени духовные землевладельцы: патриарх, архиереи, монастыри должны были выстроить с каждых 8000 состоявших за ними крестьянских дворов по кораблю с полным снаряжением и вооружением, «со всею готовостию и с пушками, и с мелким ружьем». Землевладельцы служилого чина должны были выстроить к тому же сроку по кораблю с каждых 10 000 дворов. Таким образом на общество налагалась новая натуральная повинность постройки и содержания построенных военных кораблей. Повинность именно состояла не в том только, чтобы строить, но и в том, чтобы содержать построенные корабли.
Приговорами думы 20 октября и 4 ноября предпринималась необычайно важная и смелая реформа, и Петр становился крупным преобразователем. Его занимала тянувшаяся война с турками и татарами, которую он желал вести решительнее и для которой подходящим оружием он считал флот. Но, заводя значительный флот на завоеванном море, Россия из сухопутной державы превращалась в морскую. Дело становилось на широкую ногу, получало крупный размах. Воронежский галерный флот из 2 галеасов и 27 галер, выстроенный в зиму 1695 – 6 годов, был только вспомогательным средством для осады Азова: ему ставилась узкая, определенная задача: загородить Азов с моря. Теперь шла речь о военном флоте, грозящем Крыму и Турции, о флоте большом и постоянном, «не на один год, а по вся до времени своего», как выразился Петр в одном из дальнейших указов. Эта крупнейшая по значению реформа, преобразование России из сухопутной державы в морскую, была проведена исключительно личной предприимчивостью и железной волей Петра.
Одновременно с подготовкой дела кораблестроения подготовлялось исполнение и других пунктов намеченного плана, т. е. посылка русских людей за границу для обучения морскому делу и отправление к европейским дворам посольства, в составе которого намеревался путешествовать сам царь. 22 ноября 1696 года «комнатным стольникам» был объявлен указ, ехать «в разные государства учиться всяким наукам» – назначение совсем необычное, новое, немало поразившее многие дворянские семьи. Из этих стольников 39 человек должны были отправиться в Италию и 22 в Голландию и Англию. Все это были члены виднейших русских фамилий: из 61 стольника – 23 носили княжеские титулы. Здесь были князья Голицыны, Долгорукие, Хилковы, князь Куракин, Черкасский, Урусов, Репнин, Трубецкой и др. Для них была составлена Петром инструкция, по которой их занятия должны были состоять в изучении мореплавания, именно в ознакомлении с морскими картами и компасом, в приобретении знания всех снастей корабля и умения управлять им, как в обыкновенном плавании, так и во время боя и т. д. Эти стольники выезжали за границу в течение зимы 1697 года, каждый на собственные средства.
Между тем снаряжалось и «великое посольство», которое должно было посетить римского цесаря, английского и датского королей, Нидерландские штаты, бранденбургского курфюрста, папу и Венецианскую республику. Послами были назначены Лефорт, Головин и думный дьяк Возницын с огромной свитою, всего около 250 человек. Целью посольства было укрепление союза против турок, «подтверждение древней дружбы и любви для общих всему христианству дел, к ослаблению врагов креста Господня, султана турского и хана крымского, и к вящему приращению государей христианских». Наряду с этим, посольству дано было поручение нанять иностранных офицеров, мастеров и закупить необходимые для кораблестроения материалы. Петр собственноручно написал послам инструкцию, в которой приказывал: «К службе морской сыскать капитанов добрых, которые б сами в матросах бывали и службою дошли чина, а не по иным причинам, поручиков и подпоручиков, а также и мастеровых людей: ропшлагеров, машт-макеров и диммакеров, блокмакеров, шлюпмакеров и др. с снастьми довольными». Но, конечно, одной из главных целей посольства было дать возможность примкнувшему к нему отряду «волонтеров» поработать на знаменитых корабельных верфях. Этот отряд волонтеров состоял из 30 человек Преображенских бомбардиров, ближайших друзей Петра, среди которых был будущий любимец Александр Меншиков. Отряд разделялся на десятки, и над одним из них десятником был Петр Михайлов, урядник Преображенского полка, сам царь. Одушевлявшее тогда Петра настроение он выразил в надписи, вырезанной на печати, которою он запечатывал свои письма из-за границы: «Аз есмь в чину учимых и учащих мя требую».
Посольство тронулось из Москвы 9 марта и направилось через Ригу и Митаву во владения курфюрста Бранденбургского, в Пруссию. В Либаве Петр расстался с послами и путь из Либавы до Кенигсберга, где тогда находился бранденбургский курфюрст, сделал морем. Вскоре же по приезде он посетил курфюрста Фридриха III в строгом инкогнито и провел с ним часа полтора, разговаривая на голландском языке за стаканом венгерского. Время в ожидании посольства он посвятил в Кенигсберге изучению артиллерии под руководством главного инженера прусских крепостей фон Штернфельда. Этот Штернфельд по окончании обучения выдал Петру аттестат, в котором свидетельствовал, что в Петре Михайлове он заметил очень «понятливую особу» и что он, как в Кенигсберге, так и в приморской крепости Пилау, «ежедневно благоупомянутого господина Петра Михайлова не только в теории науки, но и в практике, частыми работами собственных рук его обучал и упражнял. В том и другом случае в непродолжительное время, к общему удивлению, он такие оказал успехи и такие приобрел сведения, что везде за исправного, осторожного, благоискусного, мужественного и бесстрашного огнестрельного мастера и художника признаваем и почитаем быть может».
Посольство по приезде было принято Фридрихом III, большим любителем пышных церемоний, подражателем французскому версальскому двору, мечтавшим о королевской короне для своего прусского герцогства, чего он впоследствии и достиг. Во время этой торжественной аудиенции Петр находился в числе посольских дворян. Царь виделся с Фридрихом III еще неоднократно и заключил с ним договор, подтверждавший старинную дружбу между обоими государствами. В договор внесена и новая статья, вызванная потребностями времени и стремлением Петра, гласившая, что если царь пожелает посылать подданных своих в немецкую землю вообще или в частности во владения курфюрста «для науки каких хитростей», то курфюрст обязуется оказывать таким посланным всякую помощь и покровительство. Фридрих III очень желал заключить с Петром оборонительный союз против Швеции, помощью против которой ему важно было заручиться ввиду возможных столкновений с нею из-за берегов Балтийского моря, находившихся в ее владении. Но Петр, принимавший самое деятельное участие в этих переговорах, опасался, что в случае включения такой статьи в договор, Швеция, узнав о ней, предпримет какие-либо действия, которые помешают всецело тогда занимавшей его войне с турками; поэтому он предложил принять эту статью в словесной форме. Оба государя дали взаимное обещание помогать друг другу против всех неприятелей, а особенно против Швеции, подали при этом друг другу руки, поцеловались и утвердили соглашение клятвою.
Во владениях курфюрста Бранденбургского, в приморском городке Пилау, Петр задержался на продолжительное время, до 30 июня, ожидая исхода королевских выборов в Польше, за которыми Петр зорко и внимательно следил. Боролись два кандидата: саксонский курфюрст Август II, которого поддерживала Россия, и французский принц де Конти, расположенный к союзу с турками, так как Франция эпохи Людовика XIV была в прочном союзе с Константинополем, возбуждая и поддерживая султана против австрийских Габсбургов. Грозила опасность, что Польша, если бы французскому принцу удалось сесть на польский престол, не только отпадет от союза с Австрией и Россией против Турции, но и заключит союз с турками. Поэтому России и важно было поддержать в Польше партию, стоявшую за саксонского курфюрста.
