Михаил Богословский
Петр Великий и его реформа

В особое ведомство было выделено из общей администрации управление городами, т. е. собственно посадским, торгово-промышленным населением городов. (Прочие сословия, жившие в городе: дворяне, духовенство – к числу «граждан» не относились.) Посадские люди получили новое подразделение. Прежде они делились по своей состоятельности на три статьи: лучших, середних и молодших. При Петре они были разделены на две гильдии. К первой гильдии отнесены были крупные капиталисты: оптовые торговцы, знатные купцы. Ко второй гильдии отнесены мелкие торговцы и разного рода ремесленники. Все посадские ремесленники, помимо этого разделения, расписаны были еще в цехи. Цех – это союз людей, занимающихся одним ремеслом. Деление на гильдии и цехи было заимствовано Петром Великим из Западной Европы. Внесены были перемены и в устройство посадского самоуправления. Прежде посадский сход для заведования посадскими делами избирал земского старосту. При Петре в городах введены были магистраты. Магистрат состоял из нескольких выборных горожан, число которых разнообразилось, смотря по величине посада. Так, в посадах, где было 2000 посадских дворов и более, магистрат состоял из президента, четырех бургомистров и 8 ратманов (советников). В городах с меньшим количеством посадских дворов магистраты были менее многочисленного состава. Президенты и члены магистратов выбирались из горожан на посадских сходах. Магистраты заведовали сбором податей с посада и производством суда над посадскими людьми. Все городовые магистраты подчинены были Главному магистрату, учрежденному в Петербурге. Главный магистрат должен был заботиться о благосостоянии посадского населения в городах.

Таково было устройство управления, введенное Петром Великим. Во главе управления поставлен был правительствующий Сенат, ближайший поверенный государя, сосредоточивающий в своих руках все отрасли управления и суда и наблюдающий за всеми другими органами. С 1722 года при Сенате появился генерал-прокурор, «око царево», ставший во главе системы прокуроров и фискалов как органов надзора за управлением и судом. Следующую ступень администрации заняли коллегии, разделившие между собою отдельные отрасли управления. Введено было новое областное деление России на провинции, а провинции на дистрикты. Во главе провинции поставлен воевода, имеющий высший надзор за действиями других местных чинов и обязанный заботиться о благосостоянии провинции. Финансовое управление в провинции поручено камериру и рентмейстеру. В дистрикте представителем финансового и полицейского управления сделан был земский комиссар. От администрации отделен был суд с юстиц-коллегией во главе судебного ведомства, с надворными судами по округам и с городовыми судьями по отдельным городам. От общих административных и судебных учреждений отделены учреждения, ведавшие посадское население городов – городовые магистраты с Главным магистратом над ними. Вся эта новая и сложная правительственная машина должна была служить тем широким целям, которые намечал Петр Великий своему государству. Его государство должно было стоять наряду с другими европейскими государствами и ни в чем не отставать от них.

Глава XII

Личность Петра Великого. – Его сотрудники. – Семейные дела. – Престолонаследие

Внешность Петра Великого, его высокая, могучая фигура с крупными чертами лица, с орлиным взором производила сильное впечатление на современников. Над всякой толпой, как бы велика она ни была, царь заметно выдавался, будучи без малого в сажень ростом. Когда на светлый праздник он христосовался, а этот обычай он строго соблюдал, у него заболевала обыкновенно спина, потому что к каждому, кто к нему подходил, он должен был непременно нагибаться. Когда он шел пешком, обыкновенно размахивая при этом руками, он делал такие крупные шаги, что спутнику, его сопровождавшему, приходилось бежать рядом с ним рысью. Царь отличался огромной физической силой, был богатырь в буквальном смысле слова: выковывал без труда железную полосу в несколько пудов весом и легко мог разогнуть подкову. Когда он хотел кого-нибудь похвалить и дружески потрепать по плечу, то удостоившийся этой царской милости не рад был и похвале, потому что ему приходилось чуть не кричать от боли. Те же крупные черты и в его нравственном складе. Его нравственная природа способна была к широким размахам в ту и другую сторону, в положительную и в отрицательную. Петр способен был на благородный подвиг самопожертвования. Он и погиб от такого подвига. Глубокой осенью 1724 года он без раздумья бросился в ледяную воду, чтобы спасать лодку с тонувшими матросами, причем жестоко простудился и заплатил жизнью за спасение матросов. Он не мог вынести производимого придворным доктором Арескиным опыта над ласточкой, посаженной под колокол воздушного насоса. Когда воздух из-под колокола был вытянут настолько, что птичка зашаталась и затрепетала крыльями, царь сказал Арескину: «Полно, не отнимай жизни утвари безвредной, она не разбойник», и выпустил птицу. В то же время он мог совершенно спокойно смотреть на самые жестокие пытки и казни, которым подвергались те, кого он считал врагами своего дела. Расправляясь с взбунтовавшимися стрельцами, он собственноручно отрубил головы нескольким из них. Он был способен трудиться без устали, но также и предаваться веселью без всякой сдержки. В особенности бывал он весел на празднествах по случаю спуска новых кораблей. Развлечением для Петра служило учрежденное им потешное общество под названием «Всешутейший и всепьянейший собор». Председателем собора был князь-папа, бывший учитель Петра, Никита Моисеевич Зотов. Сам Петр был неистощим в изобретательности, сочиняя различные процессии и торжества для собора. То князя-папу должны нести на троне 12 плешивых кардиналов, а папа, снабженный особым молотком во время движения процессии стукал этих кардиналов по головам; то князь-папа должен переправляться через Неву в просторном чану, наполненном пивом, плавая по пиву на небольшом плотике, причем Петр, в конце концов, все-таки не удержится и столкнет князя-папу в пиво.

Петр привлекал к себе сердца своей правдивостью и любовью к правде. За правдивое признание он готов был простить всякий проступок. Неплюев, один из молодых людей, которые были отправлены для обучения за границу, вернувшись и сдавши экзамен, назначен был работать вместе с царем на верфи. Раз, пропировав накануне в гостях, он опоздал на работу, пришел уже после государя и до такой степени испугался, что хотел уже бежать и сказаться больным, но потом решил говорить всю правду. «А я, мой друг, уж здесь», – сказал ему Петр. «Виноват, государь, – отвечал Неплюев, – вчера был в гостях и долго засиделся и оттого опоздал». – «Спасибо, малый, – сказал ему Петр, – что говоришь, правду; Бог простит, кто Богу не грешен, кто бабе не внук?!» Царь не терпел неправды. Раз в его присутствии один иноземный офицер разоврался о сражениях, в которых он бывал, и о подвигах, которые совершил. Петр слушал, слушал его, потом плюнул ему в лицо и отошел в сторону.

Сломив силу Швеции, Петр сделался одним из самых могущественных государей Европы и оказывал сильное воздействие на ход международных дел. Внешним выражением этого могущества был императорский титул, поднесенный ему Сенатом после заключения Ништадтского мира. Но при всем том он умел сохранить простоту в образе жизни. Он был очень бережлив в государственных средствах и расчетлив в своих и впервые внес строгое различие между теми и другими. Расходы на содержание двора убавились при нем вчетверо сравнительно с прежними их размерами. Он обыкновенно ходил в поношенном кафтане, сшитом из русского сукна, в стоптанных башмаках и чулках, заштопанных царицей Екатериной. Ездил, по свидетельству очевидцев-иностранцев, на таких плохих лошадях, на которых согласился бы ехать не всякий столичный обыватель, обыкновенно в одноколке, один или в сопровождении денщика. Царь не выносил просторных зал. Когда он был в Париже в 1717 году, ему отвели помещение во дворце, но его комнаты оказались для него так высоки, что он приказал натянуть на них потолок из парусины. В Петербурге он построил себе два дворца: летний и зимний, настолько маленькие, что в них не могли вмещаться приглашенные гости, и более важные торжества происходили в здании Сената и в обширном дворце князя Меншикова, а летом собрания при дворе происходили на открытом воздухе в Летнем саду.

По простоте, с которой царь себя держал, он вовсе не походил на своих предшественников. Те были окружены церковной обстановкой. Народ видал их редко, во время торжественных выходов, когда царя в золотой одежде церковного покроя вели под руки под звон кремлевских колоколов в один из соборов. Теперь носитель верховной власти стал появляться перед народом в странном виде, в голландской матросской куртке на корабельной мачте, с трубкою в зубах. Для него не было ничего стеснительнее придворного этикета (придворные обряды). Осенью 1723 года надо было дать прием персидскому послу. С Персией только что был заключен мир, и вообще посла восточной державы нельзя было принять запросто. В ожидании посла император, одетый в парадный красный кафтан, вышитый серебром и опушенный собольим мехом, ходил большими шагами по комнате, прилегающей к тронной зале, страшно волновался и приводил в смущение императрицу. Заслышав шаги посла, он перешел в тронную залу и занял место на троне в торжественной позе, держа под мышкой треугольную шляпу. Он сильно потел и от волнения часто нюхал табак, когда посол произносил длинную высокопарную речь и когда он затем по восточному обычаю пополз по ступеням трона, чтобы поцеловать руку императора. С большим облегчением он вздохнул и выбежал из тронной залы, как только эта утомившая его церемония кончилась. На разных торжествах Петр занимал первое попавшееся место, обыкновенно в конце стола, причем наиболее любимыми его собеседниками были иностранные мастера и купцы.

Царь Петр был неутомимым работником. Пробелы прерванного образования он восполнял потом в течение всей жизни. Он и под старость сохранил ту же жажду к знанию, ту же неутомимую любознательность, с какою засыпал вопросами Никиту Зотова в детской комнате Кремлевского дворца. На своей печати, которой он запечатывал отправляемые им из-за границы письма, Петр вырезал девиз: «Аз есмь в чину учимых и учащих мя требую». Этому девизу царь и остался верен до конца своих дней. С необыкновенной легкостью Петр постигал и усваивал каждое мастерство, и везде, где он ни бывал, а изъездил он вдоль и поперек всю Россию, он оставил предметы, им самим сработанные. Он гордился мозолями на руках. «Видишь, братец, я и царь, – говорил Петр Неплюеву, – да у меня на руках мозоли, а все оттого: показать вам пример и хотя бы под старость видеть мне достойных помощников и слуг отечеству». Любовь к работе обнаруживалась в нем, в какой бы обстановке он ни находился. Раз на одной великосветской свадьбе, когда гостям показалось, что в зале, назначенной для танцев, слишком жарко, стали открывать окна. Но оказалось, что окна заколочены снаружи. Царь потребовал топор и сам стал отбивать раму, но окна оказались заколоченными так крепко, что ему пришлось проработать более получасу. Он не раз выбегал на улицу, чтобы осмотреть окна снаружи, и, наконец, добился своего – открыл окна, вернулся к гостям и принял участие в танцах, до которых был большой охотник. Он мог трудиться неутомимо, притом на самых разнообразных поприщах: то с топором плотника, то с пером историка в руках. Это разнообразие его труда дало поэту повод сказать о нем: «То академик, то герой, то мореплаватель, то плотник, он всеобъемлющей душой на троне вечный был работник» (Пушкин).

Петр Великий отличался уменьем подбирать себе талантливых исполнителей и сотрудников. При выборе их он обращал внимание только на способности и заслуги и нисколько не ценил знатность породы. Поэтому в числе близких к нему деятелей были, наряду с представителями старой московской знати, люди совершенно незнатного происхождения. Охотно принимал Петр на службу также способных иностранцев. С учреждением коллегий виднейшие из сотрудников Петра поставлены были во главе их. Так, президентом иностранной коллегии был сделан канцлер, граф Таврило Иванович Головкин, а вице-президентом были сначала Петр Павлович Шафиров, а после него Андрей Иванович Остерман. Шафиров, по происхождению из крещеных евреев, проявил дипломатические способности при заключении Прутского мира. Немец Остерман начал службу в Посольском приказе, участвовал в заключении Ништадтского мира со Швецией и мира с Персией. За дипломатические заслуги он был пожалован титулом барона. Видным дипломатом при Петре был также князь Борис Иванович Куракин, занимавший пост посла при разных европейских дворах. Он составил интересный труд под заглавием «Гистория о царе Петре Алексеевиче», не доведенный, впрочем, до конца. Президентом военной коллегии был назначен князь Александр Данилович Меншиков. Меншиков, сын придворного конюха или коновала, начал свою карьеру службой в потешных полках, затем ездил с царем за границу и работал с ним на голландских верфях. По смерти Лефорта он стал ближайшим другом царя. Во время Северной войны он обнаружил блестящие военные дарования. Но он отличался также большою корыстью и не упускал случая поживиться на счет казны. За это Петр под конец царствования охладел к нему. Выдающимся полководцем в Северной войне кроме Меншикова был еще фельдмаршал граф Борис Петрович Шереметев. Президентом морской коллегии был назначен с чином генерал-адмирала родственник Петра, граф Федор Матвеевич Апраксин (на сестре его был женат вторым браком царь Федор Алексеевич). Место президента важнейшей из финансовых коллегий – камер-коллегии – занял князь Дмитрий Михайлович Голицын, один из самых просвещенных русских людей первой половины XVIII века. Ранее он занимал пост киевского губернатора и оказывал покровительство Киевской академии. В своей подмосковной вотчине, селе Архангельском, он собрал громадную по тому времени библиотеку в 6000 томов иностранных и русских книг и рукописей. Голицын ценил западное просвещение, но стоял за сохранение тех русских обычаев, которые не противоречили просвещению. Поэтому он не одобрял многих нововведений Петра, направленных к уничтожению старинных русских обычаев. Петр знал о несочувствии Голицына, однако поручал ему важнейшие должности, ценя его административные таланты. Президентом коммерц-коллегии был граф Петр Андреевич Толстой. Толстой в 1689 году держал сторону царевны Софьи, но Петр простил его и приблизил к себе за выдающийся ум. Он ездил за границу с поручением разыскать и привезти царевича Алексея. Президентом юстиц-коллегии сделан был граф Андрей Артамонович Матвеев, сын знаменитого Артамона Сергеевича. Еще в отцовском доме он получил хорошее образование, а затем долгое время провел за границей, исполняя дипломатические поручения. Во главе берг– и мануфактур-коллегий был поставлен сведущий иностранец Яков Брюс, занимавший также должность главного начальника всей русской артиллерии (фельдцейхмейстера). Генерал-прокурором был молодой и даровитый Павел Иванович Ягужинский, сделавшийся любимцем Петра Великого в конце царствования. Для вознаграждения за государственные заслуги Петр ввел в России, по примеру европейских стран, пожалование княжеским, графским и баронским титулами. В 1699 году был учрежден первый русский орден св. Андрея Первозванного.

Петр Великий был женат два раза. В первый раз на Евдокии Лопухиной, от которой у него был сын Алексей. Царь развелся с ней тотчас же по возвращении из первого заграничного путешествия. Во второй раз Петр женился на простой лифляндской крестьянке Марте Скавронской. Малолетней сиротою Марта была взята на воспитание мариенбургским пастором Глюком. В его доме с нею познакомился шведский драгун, принадлежавший к составу мариенбургского гарнизона, прельстился ее красотою и с благословения пастора женился на ней, но тотчас после свадьбы должен был отправиться в поход, где и пропал без вести. В 1702 году Мариенбург был взят войсками фельдмаршала Шереметева, и пастор Глюк попался в плен со своим семейством. Шереметев отправил его в Москву, где он основал впоследствии одно из первых частных учебных заведений, а пленницу, прельстившись ее красотой, оставил у себя. У Шереметева увидел ее и отнял Меншиков, а у Меншикова увидел ее и отнял Петр.

Ее знакомство с Петром относится к 1703 году. В продолжение 22-летней совместной жизни с ним она принесла ему 11 человек детей, в числе которых были три Петра и два Павла и из которых все умирали в младенческом возрасте, кроме двух дочерей: Анны и Елизаветы. До 1711 года она занимала открытое, хотя и довольно неопределенное положение «метрессы» (любовницы) государя, как тогда говорили. Обращаясь к Екатерине в письмах, он называл ее: «матка», или по-голландски «мудер», или просто хозяйкой, за что и сам получал в ответ название хозяина. По свидетельству в высшей степени добросовестного датского посла Юста Юля, на которое мы можем вполне положиться, Петр объявил ее царицей в 1711 году. «21 марта я ездил в Измайлово, – пишет этот посол, – двор в трех верстах от Москвы, где живет царица, вдова царя Ивана Алексеевича со своими тремя дочерьми царевнами. При этом случае царевна рассказала мне следующее: вечером, незадолго перед своим отъездом, царь позвал их, царицу и свою сестру Наталью Алексеевну в Преображенскую слободу. Там он взял за руку и поставил перед ними свою любовницу Екатерину Алексеевну». «На будущее время, – сказал царь, – они должны считать ее его законной женой и русской царицей. Так как сейчас, ввиду безотлагательной необходимости ехать в армию, он обвенчаться с ней не может, то увозит ее с собой, чтобы совершить это при случае в более свободное время. При этом царь дал понять, что если он умрет прежде, чем успеет на ней жениться, то все же после его смерти они должны будут смотреть на нее, как на его законную супругу. После этого все поздравляли Екатерину Алексеевну и целовали у нее руку». Как ловкий дипломат, Юль, заручившись известием, полученным от царевен, поспешил титуловать Екатерину, которую он сопровождал из Прутского похода, «величеством». «Впрочем, – замечает он, – от подобного возвеличения новое величество вовсе не стало высокомернее. Когда я передавал ей в царском шатре свои поздравления, она была так же любезна и болтлива, как и всегда, а за царским столом, следуя русскому обычаю, собственноручно подносила мне и другим лицам вино в стакане на тарелке».

Случайно сделавшись невольною подругою Петра, привыкшего менять свои привязанности, она сумела привязать его к себе. Не получив никакого образования, но будучи неглупой по природе, она обладала удивительною способностью войти в жизнь мужа, жить его интересами, радоваться его радостями и печалиться его горем, словом, стать его лучшим необходимым другом. Вот почему и он так доверчиво делится с ней всеми своими впечатлениями, нередко посвящая ее в свои дела, зная, что всегда встретит отклик, и слова: «Катеринушка, друг мой сердешненькой», – какими он начинал свои письма к ней, скрывали под собою настоящее чувство. Она обладала и другой способностью, которую так в ней ценили подданные и за которую кланялись ей головами, благодаря этой способности не отрубленными на плахе. Она была единственным человеком, умевшим укрощать жестокий нрав мужа в минуты находившего на него необузданного гнева, и в тонкости изучила прием, оказывавший на него гипнотизирующее действие. «У него бывали иногда, – пишет голштинский министр Бассевич, – припадки тоски, когда им овладевала мрачная мысль. Самые приближенные к нему люди должны были тогда трепетать его гнева. Появление этих припадков узнавали по известным судорожным движениям рта. Императрицу о том немедленно извещали; она начинала говорить с ним, и звук ее голоса тотчас же успокаивал его; потом сажала его, брала, лаская, за голову. Это производило на него магическое действие, и он засыпал в несколько минут. Чтобы не нарушать его сна, она держала его голову на своей груди, сидя неподвижно в продолжение 2–3 часов. После того он просыпался свежим и бодрым».

Человек подчас бессердечный, жестокий с первой женой и сыном, Петр вносил много нежности в отношения со второю. Этим, часто неловко и неуклюже выраженным чувством, проникнута переписка, в изобилии сохранившаяся и изданная. Супруги нередко обменивались подарками. Екатерина посылала мужу за границу пива и свежепросольных огурцов или бутылку-другую какого-то отечественного «крепыша», от которого ему, однако, приходилось воздерживаться при пользовании минеральными водами, а он ее отдаривал брюссельскими кружевами и другими предметами дамского туалета. Иногда и самые подарки отражали нежные чувства их посылавших, доходящие до нежности. Так, при одном из писем Петр послал пучок своих остриженных волос, при другом в 1719 году из Ревеля цветок и букет мяты, посаженной Екатериной в бытность ее в Ревеле; в ответ получил послание, в котором она писала, что «мне это не дорого, что сама садила; то мне приятно, что из твоих ручек», – письмо совершенно в стиле чувствительных песенок, которые стали появляться в XVIII веке.

В сыне от первого брака царевиче Алексее Петр встретил упорное сопротивление своим начинаниям и делам; столкновение между отцом и сыном кончилось тяжелой драмой.

Царевич Алексей родился, когда его отцу исполнилось только что 17 лет, когда, следовательно, еще сам отец нуждался в воспитании, когда он занимался постройкой игрушечных кораблей на Переяславском озере и играл в потешные войска. Царевич получил то же первоначальное воспитание, какое получали и все русские царевичи, под наблюдением матери, типичной представительницы русского терема XVII века. Отцу некогда было следить за мальчиком. «К отцу моему непослушания, – писал сам царевич в своем признании накануне смерти, – и что не хотел того делать, что ему угодно, причина та, что с младенчества несколько жил с мамою и с девками, где ничему иному не обучился, кроме избных забав, а больше научился ханжить, к чему я от натуры склонен». Когда царевичу исполнилось шесть лет, к нему был приставлен воспитатель Никифор Вяземский, которого он впоследствии, подросши, совсем не уважал, не раз бивал и драл за волосы. Воспитатель, пройдя с ним «литеры» и слоги, по обычаю азбуки, приступил к изучению часослова. Окончательный разрыв с женою после поездки за границу заставил Петра обратить внимание на девятилетнего сына. Только что испытав на себе действие заграничного путешествия, Петр задумал отправить сына за границу, но этой мысли помешала начавшаяся тогда Северная война. Тогда, не будучи в состоянии отправить его в Дрезден, царь пригласил к нему из-за границы воспитателя, прослушавшего лекции в разных немецких университетах и послужившего при разных немецких дворах, барона Гюйсена. Этот повел воспитание по новому методу. Церковная книжность и теремные забавы были брошены. Началась другая немецкая наука: иностранные языки, история, география, политика по руководству Пуффендорфа, а затем фортификация, артиллерия, военная архитектура и навигация. Царевич упражнялся в «танцовании, штурмовании и в верховой езде». В свободные часы немец предполагал занимать его какими-то немецкими играми «в друктафель и в балгауз». Царевич сильно невзлюбил немца и его науку. «А потом, когда меня от мамы взяли, – говорит он в своем признании, – отец мой, имея о мне попечение, чтобы я обучался тем делам, которые пристойны к царскому сыну, также велел мне учиться немецкого языку и другим наукам, что мне было зело противно, и чинил то с великою леностью, только чтобы время в том проходило, а охоты к тому не имел»; он признается, что в нем все более развивалась охота «конверсацию иметь с попами и чернецами». Легко себе представить, как он был поражен, когда в 1709 году получил от отца письмо следующего содержания: «Зоон, – писал Петр, – объявляем вам, что по прибытии к вам господина Меншикова ехать в Дрезден, который вас туда отправит. Между тем приказываем вам, чтобы вы, будучи там, честно жили и прилежали больше к учению, а именно языкам, которые уже учишь, немецкий и французский, геометрии и фортификации, также отчасти и политических дел. А когда геометрию и фортификацию кончишь, отпиши к нам. Засим, управи Бог путь ваш». За границей царевич получил не менее строгое приказание жениться на принцессе Шарлотте Вольфенбюттельской, которую выбрал ему отец и которая ему сильно не понравилась, когда он с ней познакомился. Алексей просил позволения посмотреть и других невест. Петр издавал потом указы, запрещавшие духовенству венчать насильно принуждаемых к браку, но к сыну он не был справедлив. Царевич женился на нелюбимой особе. Впоследствии он говорил: «Вот навязали мне на шею жену чертовку, как к ней ни приду, все сердитует, не хочет со мной говорить». Царевич не любил отца. Легко понять, какие речи об отце, танцевавшем по целым ночам с немками в Немецкой слободе, пришлось ему выслушивать в тереме матери. «Не токмо дела воинские, – пишет царевич в той же автобиографии, – и прочие отца моего дела, но и самая его особа зело мне омерзела». Разлука с матерью была одним из тех тяжелых впечатлений детства, которые потом никогда не забываются, а появление около отца особы, которую сам Петр много лет называл «хозяйкой», а царевич должен был называть «мадам» и потом «матушкой государыней» при жизни его родной матушки, не могли уменьшить его нерасположения к отцу. Не любя отца, он сильно его боялся, зная его тяжелую руку. Для него бывало хуже каторги, говорил он, когда его позовут к государю по какому-нибудь торжественному случаю. Когда царевич вернулся из-за границы уже женатым человеком, Петр, желая сделать ему экзамен, какой он производил всем молодым людям, посылавшимся для обучения, приказал ему принести и показать чертежи. Опасаясь, чтобы отец не заставил его чертить, царевич выстрелил себе в руку из пистолета и опалил ее порохом.