Марья Коваленко
Я тебя забуду
Глава 7. Под одной крышей
Не все мужчины одинаково полезны, но иногда и от кактуса есть толк.
Я набираю Витю, как только нахожу на журнальном столике свой телефон.
О времени стараюсь не думать. Сосед, конечно, не обрадуется такому позднему звонку. Вероятнее всего, он сейчас занят: вешает на уши какой-нибудь наивной первокурснице свою стандартную лапшу. Но без информации к утру я изведусь до состояния нервной истерички.
Сомневаюсь, что Шаталов оценит такое настроение. А напрашиваться на еще один сеанс порко-терапии что-то не хочется.
На мою удачу Витя берет трубку почти сразу.
– Мелкая, ты совсем с головой дружить разучилась? – судя по голосу, он немного злится.
– У нас сложные отношения. Сам знаешь, – остужаю его сразу, пока не начался дикий ор.
– Они у вас не просто сложные, а полный трындец! – выпаливает Витя раздраженно и тут же меняет тон. – Ты во что вляпалась?! Сегодня вечером по всему общежитию шмон был. Вначале какие-то чуваки с татухами, потом мент. И все искали тебя.
– Комендантша мои вещи пока на улицу не выставила?
Волноваться о вещах в моей ситуации, наверное, последнее дело. Там и вещей тех кот наплакал. А вот о других последствиях шмона пока и думать страшно.
Родных у меня в Питере нет. Из близких друзей – лишь Витя да Ирка, которая устроила на работу в ресторан. Перекантоваться к себе они бы пустили, даже родню смогли бы напрячь, чтобы на время приняли беглянку. Однако после бандитов и полиции…
– Лизка, ты только о шмотках и думаешь! – Витя тяжело вздыхает, и через пару секунд я слышу скрип двери.
Вероятно, друг выходит в коридор.
Само по себе это не имеет значения, но во время разговора фиговый признак. Значит, что-то темное, о чем соседям лучше не слышать.
– Тебе сейчас о вещах лучше временно забыть и не отсвечивать здесь, – продолжает Витя шепотом. – Мент был странный. Корочками всего на секунду светанул, словно боялся, что я фамилию его срисую. А первые… визитеры… Они вообще никому ничего не показывали. Прошлись по общаге, как по своему дому. До икоты запугали твоих соседок по комнате, а потом к комендантше отправились. Минут пять у нее в каморке языками чесали. Может, и больше.
– Наверное, чтобы сообщила им, когда я вернусь… – Прикусываю губу.
– А ты иногда можешь, если захочешь.
– Это мозжечок. – Что-то мне совсем не смешно. Идея отсидеться в чужой комнате накрывается медным тазом. Остается вторая, запасная и не самая надежная.
– Лиз, ты если хочешь меня просить у тетки поселиться… – с паузой тянет Витя. Угадывает мою мысль прямо как один местный монстр. – В общем, не проси.
– Она же у тебя на окраине живет. Кто к ней сунется?
– Лизка, эти мордовороты твоим соседкам чего-то такого наговорили, что они и меня сдали, и Ирку. А мент, который вторым был, запросил у комендантши наши анкеты. С паспортными данными и домашними адресами.
– Черт… ты же у тетки прописан. – Хочется стукнуться головой о стену.
– Вот! Мозжечок – сила! Сама вспомнила.
– Ладно… – Пока не началась паника, стараюсь взять себя в руки. – С тобой все ясно. Но об Иркиной двоюродной сестре ни одна живая душа не знает. У них и фамилии разные, и возраст, и живет она дальше твоей тетки.
– Не хочу тебя расстраивать, но Ирка сама в бега ударилась.
– Ее нет в общаге? – Обняв футболку, любезно оставленную монстром, я сажусь на кровать.
– Нет! И телефон не отвечает. Я вначале думал, что вы где-то отрываетесь. Только после разговора с чуваком, который вместо тебя взял трубку, понял, что ни хрена вы не в отрыве.
– Да… – При слове «отрыв» почему-то вспоминается эротическая сцена в гостиной. А в голове начинает звучать похоронный марш.
– Знаешь, Лизка… – Витя на секунду задумывается. – Не знаю, кто там тебя приютил, но, судя по голосу, мужик серьезный. Тебе бы вцепиться в него всеми способами и просить убежища.
– Ты не знаешь, о ком говоришь… – Я оглядываюсь, будто кто-то может подсматривать, и вздрагиваю. – А про способы вообще молчи!
– Я видел тех, кто приходил по твою душу. Чудом успел смотаться до разговора. Сильно сомневаюсь, что они понравятся тебе больше, чем этот твой… Его хоть как зовут?
В ответ так и хочется пошутить, что «его не надо звать, он сам приходит», но даже от плоских шуток сейчас тошно.
– Неважно, как его зовут. – Забираюсь с ногами на кровать. Мягкую, в отличие от ее твердокаменного хозяина. – Я знаю этого человека всего несколько минут. И он тоже не горит желанием меня охранять.
– Ну ты как девочка! – хмыкает Витя, словно мне не девятнадцать, а минимум тридцать девять. – На север к отчиму и мамке захотела? Или в местную канаву?
– Нет. – Делаю глубокий вдох, чтобы успокоить всех своих внутренних демонов. – Ни домой, ни в канаву я не хочу. У меня здесь институт и планы на будущее!
– Тогда крутись! Не хочет мужик тебя охранять – убеди. Не поведется на уговоры, пускай в ход тяжелую артиллерию. В конце концов, переспи с ним! Вряд ли после меня он научит тебя чему-нибудь новому… – Голос Вити незаметно меняется. К тревоге добавляются самодовольные нотки. – Но ты хоть задницу спасешь. И психику свою. Нервную!
* * *
Мысль о том, что нужно остаться и попросить Шаталова о помощи, я гоню от себя до самого утра. Вначале в ванной, куда все же захожу перед сном. Потом – ворочаясь с боку на бок в кровати. А после во сне.
В моем сновидении Шаталов полуголый. С кубиками, широкой грудью, сильными руками и тем же взглядом, какой я видела у него во время порнографического шоу.
Разница лишь в участниках. Вместо блондина брюнетку трахает сам хозяин дома. Так же одержимо, но более жестко. А я сижу на диване и внимательно наблюдаю за парочкой. Словно так и нужно! Будто я такая же!
Это не первый эротический сон в моей жизни, только после него утром на Шаталова даже смотреть стыдно. Он с виду прежний, как вчера. Белая рубашка, темные брюки, хмурый взгляд. Не человек, а бетонная стена. Но я в каждом жесте и движении вижу его ночного.
– Спасибо вам большое, что разрешили остаться. Предает даже собственный голос. Вместо четкого «спасибо» получается что-то растянутое. Другие слова вообще звучат скороговоркой.
Не самая лучшая попытка начать наше общение с чистого листа.
– Ты знаешь слово «спасибо»? У нас прогресс.
Шаталов ни капли не пытается помочь. Пьет свой кофе. Такой же, как поставил передо мной – черную жижу без молока и сахара. И сканирующим взглядом скользит по моему лицу. От лба к подбородку. От одного слегка оттопыренного уха к другому.
– Я вчера была немного в шоке. – Ненавижу оправдываться. Фразы приходится выталкивать из себя сквозь зубы.
– Когда научишься стучать в дверь или пользоваться звонком, твоя жизнь станет легче, – на полном серьезе произносит этот мерзавец.
– Сегодня же приступлю к учебе! – Попытка быть милой заканчивается, едва начавшись.
– Надеюсь. – Шаталов делает новый глоток и косится на свой телефон.
Самое идеальное время, чтобы собрать остатки гордости и помахать рукой хозяину этого дома. Но он не позволяет и подняться.
– До суда будешь жить здесь, – внезапным приказом прибивает Шаталов мою пятую точку к сиденью стула.
– Здесь?.. Я… – Мысли разбегаются в голове, как тараканы.
– Ключ выдам. Охрану предупредил еще вчера, когда вез сюда. За вещами можем съездить через час. Раньше никак, у меня есть свои дела.
– Вы… вы сейчас серьезно? – Дабы убедиться, что не сплю, щиплю себя за руку.
Боль отрезвляет тут же. Мы в реальности. Серый волк на самом деле предлагает Красной шапочке поселиться у него, пока бабушка разбирается с бандой дровосеков.
Новая версия старой сказки. И должна признаться, гораздо более пугающая.
– Считаешь, я похож на шутника? – Шаталов вскидывает левую бровь, и дрессированный табун мурашек начинает забег от моей макушки вниз.
– Я вас даже не знаю!
– Марк. Имя наверняка слышала. Этого хватит.
– А кем вы работаете? Или чем занимаетесь? – Облизываю губы. – Мне нужно убедиться, что вы сможете меня защитить.
– Я смогу. Предлагаю на этом поставить точку.
– Я, конечно, рада, что вы все сможете… но у меня так просто не получится. Я вообще-то не игрушка и не какая-нибудь там дамочка по вызову. У меня институт и работа.
– Учишься в медицинском и подрабатываешь в сомнительных ресторанах. – Шаталов не спрашивает. Нет, он произносит это как диагноз. Например, как сифилис или гонорея.
– Не у всех есть гора денег. – Демонстративно обвожу взглядом столовую.
Вечером я не смогла рассмотреть всю роскошь, голова была забита другим. А утром, пока местное чудище убивало в тренажерном зале боксерскую грушу, успела и дом обойти, и челюсть с пола поднять… раз десять.
– Не все с рождения живут в роскоши, – хмыкает Шаталов. – Некоторым приходится работать. И не красивой попкой, а этим. – Указательным пальцем он показывает на свой висок.
– Значит, у меня красивая попка? – Язык вновь опережает мозг. Просто фальстарт за фальстартом.
– Уверена, что готова обсудить? – Шаталов скалится в самой плотоядной улыбке, какую я когда-либо видела. – У меня, знаешь ли, по твоей вине вчера кое-что сорвалось. Боюсь, от теории могу слишком быстро перейти к практике.
В том, что он банально издевается, нет никаких сомнений. Куда мне со своими скромными выпуклостями до вчерашней фигуристой дамочки? Мы как земля и небо. Цифра «один» и цифра «восемь». Но все же заливаюсь краской и мысленно посыпаю голову пеплом.
– Вы не в моем вкусе, – ворчу себе под нос.
Чтобы занять рот и не выдать еще большую глупость, я глотаю горький, похожий на отраву кофе. Однако Шаталов будто и не замечает попытку спустить все на тормозах.
– А ты у нас, оказывается, эксперт, – произносит он, вставая.
И это звучит уже не как диагноз, а как эпитафия… для моей гордости.
* * *
После перепалки за завтраком в общежитие я собираюсь, как троянец на битву с персидским царем. Мысленно заклеиваю себе рот. Повторяю слова Вити, что на другую защиту лучше не рассчитывать. И пальцами кое-как расчесываю длинную светло-русую гриву.
Хочется казаться если не привлекательной и взрослой, то хотя бы нормальной и вменяемой. Но Шаталов на мои усилия не обращает никакого внимания. Всю дорогу он говорит по громкой связи с каким-то партнером. В пробках листает бумаги из серой папки, которую прихватил с собой в машину. А возле общежития создается впечатление, что сейчас он высадит меня и укатит в дальнюю даль, будто таксист.
Может, это было бы и неплохо. Но не успеваю я выйти из машины, как он тоже отстегивает ремень и прерывает телефонный разговор.
– Я сама схожу…
Страшно даже представить, что скажут соседки, увидев такую охрану. От сплетен и за год не избавлюсь.
– Самой тебе теперь лишь в туалет можно. И то пока не решу, что и это опасно.
– А у вас своих дел совсем нет? – Обхватываю себя за плечи, чтобы нельзя было взять ни за руку, ни под руку.
Любой нормальный мужчина понял бы. Но я же удачливая!
– Больше, чем ты можешь себе представить.
Горячая ладонь ложится на поясницу, и будто мы влюбленная парочка, Шаталов буксирует мою безвольную тушку к порогу общежития.
На глазах у комендантши, которая именно сейчас решила выглянуть в окно. Под зорким взглядом сплетниц с первого этажа.
– Вы кого-то убили, что так выслуживаетесь перед полицией?
Чтобы не привлечь еще чье-нибудь внимание, не сопротивляюсь. Внутри закручивает свои колечки смерч, спина в огне, однако шаг за шагом я иду к ступеням, как королева на эшафот – спокойно и уверенно.
– Кое-кто другой убил. И сейчас я очень надеюсь упечь этого другого на такой долгий срок, что он уже не выйдет, – огорошивает признанием Шаталов, когда мы синхронно переступаем порог.
Для признания, конечно, не место и не время. От неожиданности даже оступаюсь. Каблук скользит по мокрой, вымытой палубным методом плитке. В груди рождается крик «А-а!».
Но Шаталов не дает мне свободы даже в падении. Вместо пола мое лицо впечатывается в мужскую грудь. Вместо «А-а!» с губ срывается какой-то стон. И тот же разряд, что вчера вечером, прошибает от кончиков волос до пят.
Будто я громоотвод, созданный исключительно для ловли молний.
Словно глупая собачка, которую дрессируют с помощью электронного ошейника.
Глава 8. Опасный мужчина
– Есть хоть что-то, чего вы не можете?
– Оставаться бессильным.
Оставшаяся часть дня проходит намного легче, чем утро. После позорного визита в общежитие я уговариваю Шаталова отвезти меня в институт. И на удивление, этот цербер сразу же соглашается.
Мы паркуемся на стоянке для преподавателей, как раз недалеко от входа в главный корпус, и Марк, словно совершенно нормальный человек, желает хорошего дня.
Первые несколько секунд кажется, что ослышалась, что не может это чудовище желать чего-то хорошего… тем более – мне. Но потом шум за спиной заставляет забыть о новом охраннике, его словах и странных эмоциях, которые он вызывает.
За первую же лекцию мозги возвращаются на место. На переменах, вместо того чтобы думать о всяких брюнетках в чужих постелях, я разыскиваю Иру. На последней паре, вместо того чтобы слушать преподавателя, переписываюсь с Витей.
И первое, и второе немного успокаивает. Одна из общих подруг признается, что видела Иру за городом, в закрытом клубе, под ручку с каким-то парнем. Довольную и счастливую. Это не объясняет, почему подруга не берет трубку и не отвечает на сообщения, но моя тревога за нее спадает. Не одна, улыбается – и ладно.
Витя тоже радует. После визита мента и головорезов об общежитии все будто позабыли. Несмотря на поездку за вещами, никто не перемывает мне кости, не интересуется, куда пропала и когда вернусь.
Студенческая жизнь бурлит как обычно. Одна новость сменяется другой. Только в них больше нет меня.
Ни одной причины для волнения! Однако, стоит после занятий выйти из главного корпуса, эта самая причина, уже без пиджака, в рубашке с закатанными рукавами, ждет возле машины.
– Я могла бы добраться общественным транспортом. – Образ буки получается у меня в последнее время лучше всего. Аж самой противно.
– А я считал, что мы договорились. – Шаталов распахивает дверь своей черной как смоль бэхи и кивком приказывает: «Место!»
Краем глаза замечаю, как прохожие притормаживают рядом с нами. Оглядываются. Спиной чувствую любопытные взгляды. И как назло, не могу сделать ни шага.
Ума не приложу, сколько бы так простояла. Женский голос совсем близко заставляет очнуться.
– Вау, Лиза, а ты случайно не в общежитие сейчас? Можно с вами?
Одна из сокурсниц, Кристина, обгоняет меня и, натянув на пышной груди короткий топ, начинает гарцевать перед Шаталовым на по-стриптизерски высоких каблуках.
– Мы не в общежитие.
Еще секунду назад я и не собиралась садиться ни в какую машину, но тут уверенной походкой направляюсь вперед и плюхаюсь на пассажирское сиденье.
– А неважно куда! – машет рукой Кристина и еще сильнее выпячивает грудь. – Универ так достал, что я готова просто покататься. Хоть до метро, хоть до трамвайной остановки.
Серые глаза однокурсницы без всякого смущения скользят по фигуре Шаталова. Пухлые губы искривляются в трудолюбивую уточку.
От такого откровенного напора мне становится противно. Нет ни одного сомнения, что Шаталов согласится на это щедрое предложение. В конце концов, дичь сама летит в руки. Даже напрягаться не стоит.
Но будто и не слышал ничего, Марк обходит машину, садится на свое место. И лишь когда шустрая женская ладонь касается дверной ручки, ненадолго прерывает молчание.
– В расписании сегодня ни одной оргии, – холодно сообщает он, опустив стекло. – Мне вполне хватит твоей подружки.
Если бы словами можно было убивать, это был бы расстрел. Причем массовый. От стыда я не могу выдавить Кристине даже несчастное «Пока». А когда Шаталов заводит двигатель, равняюсь цветом румянца с флагом СССР.
– Вы вообще можете думать о чем-то, кроме секса? – шиплю, как только речевой аппарат отходит от контузии.
– С недавних пор в моем доме поселилась одна языкастая особа, из-за которой секс временно под запретом.
– И… вы это делали во всем доме? – Я нервно сглатываю, вспоминая уютную гостевую комнату, где провела сегодняшнюю ночь.
– А зачем себя ограничивать? Я заплатил немаленькие деньги за этот дом. За каждую его комнату.
– Да, поняла… Можно без подробностей? – Мой румянец горит все сильнее, а во рту становится все суше.
– Можно, – как-то подозрительно быстро соглашается Шаталов. – При условии, что ты готовишь ужин.
Последнюю фразу он произносит тем же насмешливым тоном, каким говорил до этого. И я не сразу понимаю, что все серьезно.
– Мне казалось, такие, как вы, питаются в ресторанах. – Обалдело смотрю на него во все глаза.
– Обычно да. – Шаталов даже не косится в мою сторону. Одной рукой ведет машину, другой проверяет что-то на экране навигатора. – Но должна же ты хоть как-то расплачиваться за жилье и защиту.
– Я могу помыть пол… – Закусываю губу.
Пустой желудок тут же разрывает тишину громким урчанием.
– А ему предложишь пожевать половую тряпку?
Мужская рука ложится на мой плоский живот так неожиданно, что перехватывает дыхание.
– Он… – От горячих пальцев по коже словно огненные змейки расползаются.
Я уже знаю, что такое секс. Хорошо помню свои ощущения, когда Витя учил доставлять ему удовольствие и изучал мои эрогенные зоны. Он не ленился тогда. Щедро платил за девственность.
Однако это прикосновение Шаталова не идет ни в какое сравнение.
Марк не касается моего белья. Его жест целомудреннее, чем проповедь Папы Римского. Но будто мы уже откатали получасовую прелюдию и выучили наизусть каждый сантиметр тел, внутри сжимается невидимая пружина, а губы начинает саднить так сильно, что я готова расцеловать лобовое стекло.
– Потише, девочка! – Неожиданный шепот обдает волной жара.
– Я… я ничего… – Собственный голос тоже хрипит.
– Я просто хотел тебя накормить. – В тоне Шаталова больше нет и тени насмешки. Он серьезен.
Рука исчезает с моего живота так же быстро, как и появилась.
Наверное, нужно порадоваться. Обо мне заботятся. Мистер Самый циничный и надменный готов променять ужин в ресторане на жареную картошку – единственное блюдо, которое я научилась готовить к своим девятнадцати.
Охрана с опцией «Все включено». Только почему-то не радуется.
От растерянности сама себя не узнаю. Внизу живота все еще тянет. От взгляда на Шаталова с сердцем происходит не пойми что. А от мыслей о новом прикосновении… хочется выйти из машины, не замечая скорости.
Глава 9. На ощупь
Некоторые вещи виднее на ощупь.
Вечер проходит удивительно спокойно. Несмотря на все мои усилия, удивить Шаталова так и не удается. Судя по скорости поедания жареной картошки, когда-то в его роду точно были белорусы. А печаль на лице из-за спаленных стейков выдает оленевода с Крайнего Севера.
Впрочем, и первое, и второе стараюсь не замечать. Пока хозяин дома, тяжело вздыхая, поминает какого-то ангуса, отдавшего жизнь ради сегодняшнего ужина, я быстренько заталкиваю в свой говорливый желудок побольше еды и скрываюсь в гостевой комнате.
Мысль о том, что следующий день выходной, упорно гоню от себя подальше, как и воспоминания об опасных прикосновениях своего охранника. Однако утро преподносит сюрприз.
Меня буквально выворачивает наизнанку от сильной боли ниже живота. А испачканные кровью любимые хлопковые трусы предупреждают о четырех днях ада и оптового поедания обезболивающих.
В принципе, ничего нового. Обычное ежемесячное «счастье». В этот раз на неделю раньше графика и без таблеток. Их, будто это что-то неприличное, я умудрилась оставить в общежитии во время экстренного сбора вещей.
Меньше всего хочется пугать Шаталова. Он последний человек, которому стоит рассказывать о менструации. Но то, что мне не просто плохо, а совсем беда, вероятно, крупным шрифтом пропечатывается на лбу.
– Стоять!
Мы сталкиваемся в коридоре. Марк – после очередного избиения груши. В промокшей майке и с полотенцем на шее. Я в образе старушки из подземелья – бледная и в полусогнутом виде.
– Можно я сегодня буду подчиняться только команде «лежать»? – Кое-как заставляю себя расправить плечи и взглянуть в глаза своему дрессировщику.
– Ты заболела? – Шаталов без спроса берет мою руку и кладет средний палец на запястье.
Нам уже показывали такой прием измерения пульса. Еще на первом курсе. Однако надо признать, у Марка получается намного лучше, чем у лектора. Подушечка с ювелирной точностью ложится на радиальную артерию, и уже через несколько секунд мой доктор становится хмурым.
– Всё в порядке. Немного приболела, скоро пройдет.
Пытаюсь освободить свою руку, но захват на кисти становится лишь сильнее, а в глазах напротив вместо тревоги вспыхивает злость.
– Где болит?
Меня, как куклу, начинают вертеть в руках. Внимательно осматривают лицо и шею. Когда уже хочется послать одного умника к черту, Шаталов давит подушечкой пальца на нижнюю губу, заставляя открыть рот.
– Не нужно, – шепчу я, касаясь губами пальца. – Это не горло.
В наших словах и жестах нет и намека на интим, но проклятое тело снова реагирует слишком остро. Кожа на запястье и щеках, в местах, где прикасался Шаталов, мгновенно вспыхивает. А сердце начинает колотиться так быстро, что я вынуждена спрятать руки за спину. Подальше от ходячего пульсометра и его чутких пальцев.
– Могу вызвать скорую или врача из частной клиники.
– Я же будущий врач. Слышал про «исцели себя сам»? Вот, буду исцелять!
– Обязательно. Потом. Когда-нибудь.
Все мои попытки отстраниться Шаталову по барабану. Он теснит меня к стене. Когда позвоночник вминается в твердую поверхность, на лоб опускается тяжелая горячая рука.
Не представляю, что можно так намерять. Прием, мягко говоря, далек от медицины. Но хотя бы сейчас Марк не изображает супермена с датчиками в каждой конечности.
– Непонятно, – цокает он. И, вместо того чтобы отпустить меня немного поумирать на диване под шум телевизора, тянет в столовую.
– Только не завтрак. Умоляю!
Мысль о еде мгновенно усиливает тошноту. Чтобы не опозориться, приходится зажать рот ладонью и перейти на жесты.
Шаталов игнорирует и это. Открыв верхний ящик, он вытаскивает какую-то коробку. И пока я продумываю план побега в гостевую комнату, достает градусник. Обычный. Ртутный. Судя по выцветшей шкале и картонной упаковке, сделанный еще при динозаврах.
– Пользоваться умеешь?
От вопроса я даже теряюсь.
– А это обязательно? – Мысленно поднимаю с пола свою челюсть и для надежной фиксации приматываю ее изолентой.
– Вопрос был: умеешь или нет.
Наверное, я слишком медленно думаю. На скулах Шаталова проступают желваки. Могучий подбородок, покрытый модной темной щетиной, угрожающе выдвигается вперед.
Вкупе с литыми мышцами, запахом пота… не противным и не горьким, все это, вероятно, должно напугать до состояния послушной болонки.
К сожалению, вместо здорового испуга во мне включается какой-то тормоз. Одна часть мозга так и намекает, что следует рассказать о месячных да закончить этот унизительный медосмотр. Другая вместе с мозжечком расплывается в черепушке вишневым джемом.
Не в состоянии внятно ответить я лишь кусаю губы и пытаюсь втянуть в легкие хоть немного кислорода.
– Ясно, – со вздохом произносит Шаталов.
Что именно ему ясно, определить сложно, но уже в следующую минуту он садится на ближайший стул и плюхает меня на свои колени.
Дальше не успеваю и мяукнуть. Словно я не человек, а учебный манекен, Марк поднимает мою правую руку. Сует под мышку градусник и, прижав меня к груди медвежьим захватом, важно сообщает:
– Ждем пять минут. Будешь дергаться, отшлепаю.
Если это не фиаско, то даже не знаю, как назвать. Ни с Витей, ни с кем другим я никогда не чувствовала себя настолько беспомощной дурой.
Будто это вообще не я, а кто-то другой. Слабый на передок, как кошка в марте. Без проблем, без планов и без принципов. Надувная игрушка для удовлетворения потребностей одного слишком тестостеронистого самца.
Последняя мысль отрезвляет. От собственной покладистости становится еще более тошно, чем от боли. Стыд затапливает с головы до ног, вымывая из извилин всю вишневую чепуху.
– Можно не ждать. Я и правда здорова, – произношу уже нормальным голосом.
– Исцелилась?
– Нужно было сразу сказать… – Облизываю губы. – У меня месячные. Чуть раньше, чем должны были начаться. Это точно не болезнь.
– И к чему была вся секретность? – Шаталов убирает руки так резко, что я чуть не падаю.
– Для меня это слишком личное.
Спрыгиваю с его колен и суетливо сую градусник в картонную упаковку. Подальше от глаз.
– О да! Более личного не бывает!
– Куда мне со своими секретами до ваших оргий?!
– Оргии в сравнении с тобой – скука смертная. – Глаза Марка все еще серьезные. По нему видно, что злится. Из ушей так и валит пар. Лишь приподнявшиеся уголки губ выдают совсем другие эмоции. – Таких развлечений у меня еще не было.
Отвернувшись в сторону, он заливается хохотом. Все такой же огромный, сильный и твердый, как боксерская груша, по которой сейчас безумно хочется ударить.
– Рада, что вам весело, – цежу сквозь зубы. – А таблетки есть? Обезболивающие.
– Тебе обычные? – Отсмеявшись, Шаталов утирает лицо полотенцем.
После наших игр во врачей от гордости уже ничего не осталось, поэтому говорю прямо:
– Мне посильнее. И желательно что-то быстродействующее.
Идеальный повод поиздеваться надо мной еще больше, но Шаталов даже не улыбается.
– Сейчас будет, – произносит он. И, порывшись в той же коробке, где лежит градусник, достает голубую упаковку. – Скоро станет легче.
Марк кладет в мою раскрытую ладонь две капсулы. И протягивает стакан с водой.
Для человека, который планировал сегодня весь день умирать и проклинать свою забывчивость, это выглядит как подарок небес. На радостях, пока пью воду, даже забываю, насколько мне плохо. И лишь когда стакан оказывается пуст, от резкой боли возвращаюсь в реальность.
– А долго нужно ждать, пока они подействуют? – Обхватив живот, сгибаюсь пополам.
– Минут пять – семь. Я дал тебе повышенную дозу. Больше нельзя.
– Черт… что ж так долго?
В отличие от действия моих обычных лекарств пять или семь минут – это очень быстро. Впору просить название и бежать за рецептом чудо-средства. Но сейчас мне настолько плохо, что хочется ускорить.
– Я могу еще как-то помочь?
Шаталов уже давно мог уйти. Мавр сделал свое дело. Только он до сих пор рядом.
– Отвлеки меня как-нибудь, – вырывается со стоном.
– Не уверен, что мои варианты подойдут.
– Кажется, я сейчас и на шапито соглашусь.
Буквально минуту назад боль была вполне терпимой. На коленях Шаталова я ее вообще не ощущала. А теперь совсем крышка.
– Из меня хреновый клоун. – Марк проводит ладонью по моему плечу. Будто считывает что-то.
– Тогда без шапито…
На глаза наворачиваются слезы, и я, как собачка, утыкаюсь носом в мужскую ладонь. Не понимая зачем. Без единой мысли.
– Наверняка я об этом еще пожалею. – Он сокращает между нами расстояние.
И, когда волна новой боли пробивает насквозь, упругие губы накрывают мой рот.
В медицине нет такой терапии. В толстых анатомических справочниках ни слова о связи губ и женских проблем. От всего этого так и веет язычеством и древними ритуалами, но боль мгновенно гаснет.
Вместо острых вспышек я чувствую, как чужой кислород заполняет легкие. Как умелый язык скользит по нёбу, вызывая дрожь. И от близости твердого горячего тела мое собственное загорается всеми нервными окончаниями, как гирлянда на новогодней елке.
