Мару Аги
Невечность
Зима на Литейном
В квартирах доходного дома на Литейном зябко и сыро в любое время года, а уж зимой здесь стоит поистине лютая стужа.
По комнатам гуляют сквозняки. Стёкла в рассохшихся рамах покрыты толстым морозным узором и дребезжат от ветра. Входная дверь от влажности разбухает, и чтобы плотно закрыть её, нужно разбежаться и со всего духу навалиться плечом.
Угловая комната на втором этаже служит и спальней, и кухней, и гостиной для её немногочисленных обитателей.
– Кристина, детка… – худая женщина у прялки возле окна замолкает на полуслове, подносит ладонь ко рту и заходится в кашле. Её по-птичьи хрупкое тело вздрагивает под страшные, клокочущие звуки, рвущие грудь изнутри. На бледных щеках загораются карминные пятна.
Длинные пальцы выпускают веретено и впиваются в серую шаль, наброшенную на острые плечи. В слабом и неровном свете свечи шаль кажется ажурной. Но то не кружево, вывязанное умелой рукой, а выточенные временем прорехи.
Девочка лет девяти вскакивает с тюфяка у печки и подбегает к матери.
– Мама, мам! Воды? – но мать лишь качает головой, силясь обласкать и успокоить своё дитя усталым взглядом.
– Кристина, – чуть слышно шепчет женщина, когда приступ отступает. – Поди, снеси немного дров в пятую.
Кристина отводит взгляд. Она смотрит на печку в углу. Там, в полукруглом отверстии за заслонкой, уже истлели и остыли угли.
– Осталось всего две веточки, мама, – Кристина зябко ёжится и прячет бледные пальчики в кулачки.
– Снеси хоть одну, дочка, – настаивает мать. Она притягивает девочку к себе и нежно прижимает к чахлой груди. – Я закончу уж сегодня, а завтра продам на рынке пряжу. Купим ещё дров…
***
Пятая квартира находится в соседней парадной. Кристина кутается в куцее пальтишко, толкает тяжёлую подъездную дверь и выбегает на улицу. Под мышкой зажата тонкая ольховая ветка.
– Криська! – здоровенная ручища хватает Кристину под локоть. – Ух и студёно нынче, а? Ты куда бежишь-то?
У дворника Петра огромный красный нос в противных синих прожилках. Он подгнившей картошкой свисает с лица, а по бокам топорщится курчавая рыжая борода. Пахнет от Петра влажной, полежавшей соломой и чем-то ещё. Чем именно, Кристина толком не знает, но от этого запаха противно ноет живот.
– Я в пятую, к бабе Нюре…
– Тьхфу! – раздражается Пётр. – Сами от голода пухнут, а за мощами ентими ходють. Лизавета-то дохает, аж стены дрожат! – Он брезгливо отталкивает девочку.
Оказавшись на свободе, Кристина не теряет ни секунды: срывается с места и бежит по скрипучему снегу. В спину её толкает хриплый смех и ругань дворника.
***
Крошечная каморка бабы Нюры почти совсем пустая: буржуйка в углу да кровать у стены. Холод тут такой, что кажется, будто и на улице теплее.
На кровать с простым деревянным изголовьем навалена куча тряпья. Кто не знает, может подумать, что под ветошью пусто.
– Баб Нюр? – шепчет Кристина, и маленький холмик на кровати еле заметно шевелится. – Я дровинку принесла. Сейчас затоплю.
– Спасибо, Кристиночка, спасибо, деточка, – скрипит холмик.
Кристина садится на корточки возле печки, открывает заслонку и сгребает в сторонку золу. Затем разламывает хрусткую ветку на три части и обдирает немного коры. Ветки девочка кладет в печь друг на дружку горочкой, а кору – под низ. Из кармана пальтишка вытаскивает коробок. Спичек почти не осталось.
Слабый огонёк занимается с первой попытки. Дерево весело потрескивает, и ледяные пальцы невольно тянутся к теплу.
Кристине хочется поскорее уйти домой, сесть рядом с мамой и смотреть, как пляшет в её тонких пальцах веретено. Но девочка поднимается и подходит к кровати.
– Баб Нюр, попить? – Не дожидаясь ответа, Кристина начинает разгребать тряпьё, которым укрыто дряхлое тело. И старается не дышать.
Вытащив из-за пазухи пузырёк с мутной водой, Кристина осторожно приподнимает старушечью голову, повязанную белым платком, невесомую, словно снежинка.
– Спасибо, дочка, – с трудом проглотив воду, баба Нюра причмокивает впалыми губами. И вдруг открывает глаза. Затянутые бельмами, они страшно светятся в зимних сумерках. – Глянь-ка под периной.
– Что?
– Под периной, – повторяет старуха. – Вот тут, возле ног. Глянь-ка.
Кристина подходит к изножью и засовывает руку под матрас, который старуха почему-то называет периной. Пальцы натыкаются на что-то твёрдое.
Баба Нюра довольно кряхтит и приказывает внезапно окрепшим голосом:
– Тяни!
В руках у Кристины оказывается небольшая деревянная шкатулка.
Бока у неё гладкие, а на крышке вырезан узор, какие мороз рисует на окнах в зимнюю стужу.
– Снеси домой. Это мой подарок, – шепчет баба Нюра, – вам с мамой.
Кристина, с трудом оторвавшись от узора на крышке, подходит к старухе и протягивает руку, чтобы снова укрыть её тряпьём.
– Иди, дочка, – баба Нюра качает головой и вздыхает. – Иди. И я пойду.
Кристину обдаёт ледяным сквозняком, стёкла в рамах слабо дзынькают, и всё вокруг замирает.
Старуха лежит неподвижно. Белые глаза слепо смотрят в потолок.
Девочка пятится к двери, прижав к груди шкатулку. Не оборачиваясь, нащупывает за спиной ручку, выскальзывает наружу и осторожно прикрывает за собой дверь. А потом бросается бежать.
***
Мама спит на тюфяке возле остывшей печки, повернувшись лицом к стене. Пустое веретено лежит на подоконнике, а рядом – небольшой моточек пряжи. Кристина садится на край тюфяка и долго смотрит в стену. Неужели она только что видела смерть? Вот, значит, как умирают? По телу пробегает дрожь.
Кристина переводит взгляд на старухин подарок, проводит пальцами по узорчатой крышке, а потом легонько трясёт шкатулку возле уха. Внутри как будто пусто.
Девочка тянет крышку вверх, и та откидывается с тихим скрипом.
Из шкатулки льётся слабый золотистый свет, такой тёплый, что пальцы на руках начинают болеть, согреваясь. Кристина ставит шкатулку на пол, ложится на бок, прислонившись к маминой спине, и смотрит на золотое сияние, пока глаза не закрываются от усталости.
Девочка крепко спит. Она не видит, как из шкатулки вылетают крошечные снежинки и кружатся в золотистом свете. Облетев комнату, снежинки ложатся на Кристинины ресницы, опускаются на выбившиеся из-под платка волосы, укрывают тонким, невесомым покрывалом и девочку, и её мать.
В квартирах доходного дома на Литейном зябко и сыро в любое время года, а уж зимой здесь стоит поистине лютая стужа. И лишь в одной из них сегодня по-настоящему тепло.
