Со стороны это выглядит так, будто бы я решил проявить заботу и встретить ее после работы. На деле мне абсолютно все равно, как она доберется домой. Моя задача вручить ей ключи и свалить подальше.
Приминаю носком ботинка снежок и почти сразу замечаю Агату. Сумасшедшая Серёгина тетка. Таткина тоже.
Агата просто кладезь позитива и очень импонирующего мне взгляда на жизнь.
– Иван? – улыбается, выдыхая сигаретный дым в сторону.
– Агата Эльдаровна, как всегда, шикарно выглядите.
– Льстец, – усмехается, – но приятно. Ты к Татке?
– К ней.
– Хм, – вытягивает губы, накрашенные алой помадой, трубочкой, – я чего-то не знаю?
– Не знаете.
С Агатой нужно говорить на ее языке. Нет смысла юлить или придумывать. Плюс, если дать ей намек, возможно, она устроит Татке головомойку и заберет к себе. Может быть, насильно, но для Азариной так будет лучше.
Что это? Забота, Токман? Тебе разве не все равно?
– Агата, можно мне Ваню на минуточку?
Тата стоит на ступеньках ресторана. Вся взмыленная. Злая. Даже голос другой.
Быстро сокращает расстояние между нами и просовывает руку под мой локоть. Тащит в сторону.
– Зачем ты пришел? – шипит, нервно бегая взглядом по моему лицу. – Я тебя не просила.
– Я здесь по одной-единственной причине, – вытаскиваю из кармана ключи от квартиры. – Ты так быстро убегала, что забыла взять.
Разжимаю ее кулак и вкладываю в ладонь маленькую связку из трех ключей.
Татка приоткрывает рот и на мгновение закрывает глаза. Теряется.
Уверен, что за эти пять секунд, что я здесь, она успела насочинять себе такого, что просто за гранью моей реальности.
– Я поняла. Спасибо. Тебя сегодня не ждать?
– Мыслишь в корень, – убираю от себя ее руки и делаю шаг в сторону, – до встречи, – подмигиваю и, махнув Агате рукой, иду к остановке.
То, что я пришел сюда лишь для того, чтобы отдать ей ключи от дома, считается предлогом ее увидеть?
Все настолько абсурдно… Сегодня она мне приснилась. Улыбалась и что-то без умолку рассказывала.
Бред. Настоящий бред.
Несмотря на Таткино чрезмерное любопытство и желание влезть не в свое дело, все же оставить ее этой ночью на улице не совсем хорошая идея.
Поэтому мой визит лишь жест любезности.
От ресторана еду в клуб. На входе встречаюсь с Михой. Мой сосед по дому, иногда мы вместе тусуемся.
Вечер протекает вяло. Все раздражает. Бесит.
Хочется уехать домой.
Слоняюсь по клубу часов до трех. Азарина уже должна спать.
Забираю вещи из гардероба и чешу до дома пешком. Нужно продышаться. Разогнать мысли. Найти лазейки и уже наконец выбросить из головы свои навязчивые идеи по поводу Татки.
– Далеко собрался?
Свист, смешавшийся с громким голосом и довольно четко высказанной фразой.
Оборачиваюсь. Егорушка собственной персоной. Но не один. С соратниками. Пять таких же дегенератов, как и он сам.
– Ну что? Теперь не такой смелый?
Егорка скалится и дает отмашку своим кентам.
Я получаю пару ударов под дых. Падаю на снег. Успеваю сгруппироваться. Получать люлей тоже нужно уметь, как бы смешно это ни звучало. Колкие белые кристаллики царапают кожу на лице. Я чувствую вкус крови, что тонкой струйкой стекает с переносицы.
Неважно, как хорошо ты дерешься. Пять на одного с победой в твою пользу бывает только в фильмах. В жизни же тебя отметелят за пару минут. Ну, если, конечно, ты не какой-нибудь лютый спецназовец.
– В следующий раз будешь знать, на кого тявкать.
Крутилов напоследок пинает меня в область грудной клетки, которую я уверенно закрываю руками.
Когда они уходят, переворачиваюсь на спину и, собрав в ладонь снега, протираю лицо. Кожа немеет от ледяных прикосновений. Морщусь.
Конечно, тотально невредимыми они не ушли. Кому-то успело прилететь и от меня. Но это такая малость.
Втягиваю носом воздух и смотрю в такое ясное и звездное небо.
Дома сразу иду в ванную, скидывая по дороге ботинки и куртку.
Открываю холодную воду, пытаясь смыть с лица кровь. Склоняюсь над раковиной. Именно в этот момент Татка толкает дверь.
Стоит передо мной в одной футболке, длина которой доходит до середины бедра. Переминается с ноги на ногу. Смотрит слегка шокированно. Зрачки расширились, дыхание участилось.
– Боже, что случилось? – прижимает ладошку к губам, медленно переступая порог.
– Упал.
– На чей-то кулак, видимо.
Ее пальцы касаются моего подбородка.
Сглатываю. Вдоль позвоночника проползает легкий холодок, а каждый волосок на теле встает дыбом.
Черт!
Убери руку. Убери!
– Я сейчас принесу лед или что-нибудь холодное. Никуда не уходи…
Тата
Я проснулась от шума.
Четко слышала, как открылась дверь. Видела, как загорелся свет в ванной, и мгновенно зажгла тусклую настольную лампу в спальне.
Что меня сподвигло вылезти из-под одеяла, не знаю. В голове как будто перещелкнуло. И вот я уже стою за спиной Токмана в его же футболке, которую вторую ночь использую в качестве пижамы.
Вообще, последние сутки ни капли не похожи на мою прежнюю жизнь. Эмоции прорываются сквозь грудную клетку. Я постоянно о нем думаю. Токман просто засел в моей голове.
Все эти взгляды… слова. Настоящая агония для моего разума. Я словно заперта в клетке с однотипными эмоциями. Что это? Симпатия? Или просто гормональный выброс…
Ответов нет, а вопросов слишком много.
Яркий свет раздражает сетчатку, но это не мешает разглядеть происходящее до мельчайших деталей. После сна звук льющейся воды давит на барабанные перепонки, и кажется, чуть громче обычного.
Токман оборачивается, бегло касаясь меня взглядом.
У него все лицо в крови.
Красная субстанция смешивается с водой и очень быстро направляется к сливу в раковине. Закручивается волчком, прежде чем совсем исчезнуть.
В голове хаос. Страх. Непонимание.
Что с ним произошло?
Насмешливый ответ про падение, конечно же, ложь.
Вытягиваю руку, едва касаясь пальцами Ванькиного подбородка. Прошибает. Электрический разряд проходит сквозь тело быстрой молнией. Вздрагиваю. Сжимаюсь, плечи тяжелеют, а воздуха с каждой пройденной секундой становится все меньше.
Не знаю, что мною руководит, но я как будто бы чувствую эту боль на себе. Морщусь. Хочу пожалеть? Поддержать?
Смотрю в его глаза и забываю, как дышать. Голова становится тяжелой, подходящих слов тоже не находится. Пространство вокруг теряет четкость.
Нужно принести лед. Спохватываюсь и убираю руку.
Токман никак не реагирует. Даже не моргает. Просто гипнотизирует меня взглядом. Поджимаю пальчики на ногах, облизывая пересохшие губы.
Нужно уйти. Обеспечить себе передышку. Именно это я и делаю.
Открываю морозильную камеру в поисках льда, правда, его здесь, кажется, отродясь не было. Беру кусок замороженного мяса и заворачиваю его в тонкое вафельное полотенце.
Возвращаюсь.
Ваня так и сидит на краю ванны. Как только я появляюсь рядом, опускает взгляд к моим босым ступням.
Сглатываю и незамедлительно вручаю ему полотенце.
– Нужно приложить к переносице, – нервно кусаю губы.
– Спасибо.
Смотрю на его руки со сбитыми костяшками и никак не могу отпустить полотенце. Чувствую легкие прикосновения мужских пальцев к тыльной стороне ладони. Кожу жжет от этих касаний. Отдергиваю руку и начинаю быстренько приглаживать волосы.
– Зачем ты носишь линзы?
Ванька морщится, когда холодненькое мясо соприкасается с разбитой переносицей.
– Что?
Часто моргаю. Терпеть не могу свои уродливые глаза, это нужно сильно постараться, чтобы родиться с таким дефектом. Разноглазая, как собака. Я ношу цветные линзы лет с шестнадцати, они настоящее спасение. Никто не заглядывает тебе в лицо, не задает тупых вопросов и не смотрит как на какую-то невидаль.
Потому что слушать годами одно и то же – настоящая пытка.
Когда я знакомилась с людьми, первое, что их интересовало, это моя гетерохромия. Не то, какой я человек, а то, почему мои радужки разного цвета.
– Это мило. Это не дефект.
– Ты издеваешься, да?
– Нет.
Ванька убирает полотенце и кладет его в раковину. Ополаскивает лицо, а когда выпрямляется, смотрит на мое отражение в зеркале. В глаза смотрит.
Как он не понимает, что не делает сейчас ничего хорошего? Ничего. Только заставляет меня снова чувствовать себя убогой.
Лучше бы он не знал.
– Это только твои заморочки, – продолжает нести весь этот бред.
Злит. Все это очень сильно меня злит.
– Ты ничего обо мне не знаешь.
Отвожу взгляд. Губы подрагивают, еще немного, и я, кажется, расплачусь.
– Дальше сам, – взмахиваю рукой и вылетаю за дверь, плотно прижимаясь к ней спиной по ту сторону.
Зачем он вообще завел этот разговор?
Мило… мило…
Сердце сокращается как ненормальное. Лицо краснеет от переизбытка поступающей крови.
Вдох-выдох.
Тру щеки и проскальзываю в кухню черной кошкой. Крадусь сквозь повисшую в квартире темноту. Наливаю в стакан воды. Пара глотков холодной жидкости и сжатые до боли в кулак пальцы.
Где-то на задворках сознания слышу, как открывается дверь. Слышу тихие шаги.
Чувствую его всеми фибрами души. По звукам, запахам.
Становится еще тише, темнее. Так сложно различить в этом мраке ночи хоть один предмет интерьера.
Токман подходит сзади. Чувствую его близость, исходящее тепло. Между нами пара миллиметров…
Жар кожи, и крепче сжатый в руке стакан.
Раз, два, три…
Меня немного ведет. Мозг отказывается соображать, все мысли лишь о близости. Об этих чертовых разделяющих нас миллиметрах.
И снова его слова… Мило…
Они убивают. Я не знаю, как реагировать и как себя вести – тоже. Мне сложно.
Оборачиваюсь. Резче, чем хотела. Ищу глазами его фигуру, темные очертания и практически сразу попадаю в ловушку рук.
Иван обхватывает мои щеки ладонями.
Целует. Прижимает к себе невероятно близко.
Разжимаю пальцы, и стакан летит на пол, судя по звуку, разлетается на мелкие осколки.
Тело содрогается. Крупная дрожь сопровождается колкими мурашками.
Дергаюсь. Срабатывает защитная реакция, мне так хочется его оттолкнуть, но в то же время закричать, чтобы не прекращал.
Всхлипываю в его губы, теряясь в моменте. Закрываю глаза. Проникаюсь жадными и немного грубыми прикосновениями.
Мир вокруг разваливается на две части. Все, что было, уходит в небытие. Остается только здесь и сейчас.
– Что ты делаешь? – шепчу в его губы, разрывая поцелуй.
Льну к нему. Упираясь лбом в колючий подбородок, не открывая глаз. Создаю свою собственную темноту, ту, в которой безопасно. Ту, что я смогу контролировать.
– Я же спрашивал, уверена ли ты, что хочешь остаться здесь на три дня? – копирует мою манеру речи. Голос не повышает. Улыбается. Знаю, что улыбается.
– Нет… да… – тараторю, а Ванька проворно приподнимает меня над полом.
Два шага – и кожа соприкасается с прохладной столешницей, на которой я теперь сижу.
Иван
Бешеное, не терпящее отлагательств желание.
Ультиматум, который я сам себе выставляю. Смотрю на уже ставшую прозрачной воду, медленно поднимая взгляд к зеркалу. Снимаю свитер и кидаю его в машинку.
Тот еще красавец. Егоркины друзья постарались на славу. За дверью ванной тишина. Только тиканье часов. Прохожу мимо комнаты, которая пустует. Сворачиваю в кухню.
Вижу лишь нечетко прорисованный силуэт. Занавески плотно задернуты, темно.
В голове полный раздрай.
Ее губы, голос, руки. Этот поцелуй – не яркая вспышка чего-то неожиданного, нет. Эта навязчивая мысль последних суток. Настойчивое, сводящее с ума желание.
Под ладонями ее тело. Тонкая талия. Легкие доверху забиты запахом персикового шампуня, которым она моет голову.
Трогаю темные волосы, едва касаясь нежной кожи красивого лица.
Здесь практически ничего не видно, но я могу визуализировать. Нарисовать в своей голове точь-в-точь, по миллиметру.
Втягиваю этот сладкий аромат, оказываясь еще ближе.
Дыхание сбивается.
Все запреты летят к чертям.
Если так хочется, то можно…
Новые эмоции. Ощущения. Что-то запредельно приятное, правильное.
– Сними футболку.
Говорю громче, нарушаю эту повисшую тишину.
Говорю, и она делает. Ткань летит на пол. Тотальное послушание, все, как я и думал.
– Ты планировал это с самого начала? – не повышая голос.
– Еще бы, – собираю в кулак пряди коротких волос, пытаясь разглядеть ее лицо.
– Это против правил, Ванечка, против правил, – продолжает находиться катастрофически близко. – Нечестно.
– Как и всегда.
– Зачем?
– Хочется. Но ты можешь отказаться, – шепотом, склоняясь к ее лицу, – ты всегда можешь отказаться.
Татка шумно выдыхает, хочет что-то ответить, но ее перебивает настойчивая трель дверного звонка.
– Кто это? – впивается ногтями мне в плечи.
– Уйдут…
Но звон не прекращается, кажется, уже прошло больше минуты.
– Нужно открыть, – Азарина разгибает локти, увеличивает расстояние между нами и медленно соскальзывает на пол.
– Вано, открывай! – дикий ор за дверью сразу дает понять, кому он принадлежит.
– Это Серёжа? – Татка испуганно натягивает футболку, включая свет в кухне. – Откуда он тут?
– Щас и узнаем.
– Нет, – встает на моем пути, – не открывай. Он уйдет.
– Серьезно?
– Ты не понимаешь…
– Все я понимаю. Спокойно. Футболку поправь, – одергиваю правый рукав и иду к двери. – Азарин, ты офигел, – закатываю глаза, пропуская Серёгу в квартиру. – Громче еще ори.
– Вано, у меня шикарная новость, – вваливается в прихожую, хлопая меня по плечу.
– Ты когда прилетел?
Серёга морщится, задирает манжет рубашки и смотрит на циферблат.
– Два часа назад, – вытаскивает из-под пальто бутылку, – надо отметить.
– Ты и так уже хорош.
– Ты не понимаешь, еще немного – и я заработаю офердофига денег.
Азарин вышагивает в сторону кухни и как вкопанный застывает на пороге.
– Ты что тут делаешь? – смотрит на сестру.
– Серёжа, это не то, что ты подумал, – лопочет Татка, обнимая себя руками.
– А я что-то подумал? Вано, объяснишь?
– Она тут живет. Временно.
– Временно? – усмешка. – И продуктивно, как я понимаю. – Серый выхватывает Татку взглядом, рассматривает ее прикид. – Какая она, а, Вано?
– Не передергивай.
– Правда? Я слишком хорошо тебя знаю, Токман. И ее тоже, – повышает голос, тыча в Татку пальцем. – Она же блаженная. Только помани.
– Отличного ты мнения о сестре.
– Серёжа, ты пьян! – Азарина морщится, словно от боли.
– Это мне он лучший друг, – продолжает орать Серёга, – а тебе нужно держаться от него подальше!
– Я сама решу, что мне делать!
– Дура! А ты, как ты мог?
Азарин выбрасывает кулак. Успеваю увернуться и подставить ему подножку. Кто сказал, что мы деремся честно?
– И это ты называешь дракой? – бурчит друг, поднимаясь с пола.
– Серёга, ты же понимаешь, если я буду драться в полную силу, тебе придется вызывать неотложку, – скалюсь, мельком задевая взглядом Татку.
– Не трогай его, Ваня. Не трогай. Он и так на ногах не стоит. Сядь уже на стул, Серёжа, и замолчи.
Наташка перекрикивает нас в два счета. Упирает руки в боки, и ее футболка задирается до самой пятой точки.
– Штаны надень, командирша, – Азарин опускается на стул, закидывая ногу на ногу.
Татка улетучивается из кухни, а все, что остается мне, сесть напротив Серого.
– Так какая она по счету?
– Ничего не было. И все абсолютно не так, как ты думаешь.
– Поясни, – откупоривает бутылку и делает пару глотков прямо из горла. Протягивает мне.
– Я не пью, и ты в курсе.
– Точно, – щелкает пальцами.
– Она здесь на пару дней, пока не прилетит какая-то ее подружка.
– Че с носом?
– Неважно, – отмахиваюсь. – Я ее ночью первого января в парке встретил. В пуховике и колготках. Она от этого своего Егора ушла.
– Неудивительно. Он мне никогда не нравился. И?
– И пришлось забрать ее к себе. Домой она ехать не хотела, к Агате – тоже. Я же не мог оставить ее на улице в минус двадцать, еще и ночью.
– Ты – и не мог? Смешно.
– Мог. Но не оставил.
– То есть это я тебе спасибо должен сказать?
– Было бы неплохо. А то сразу по роже, – откидываюсь на спинку кресла.
– От тебя не убудет.
Азарин барабанит пальцами по столу и снова заглатывает эту дрянь из бутылки.
– Ладно. Прости.
– Это не все.
– Есть что-то еще?
– Есть. Она мне нравится, Серый, – выставляю ладонь вперед, – по-другому. Без списков.
Как же быстро слетают маски и все наставления, что я давал себе последние дни. На самом деле я обратил на Азарину внимание гораздо раньше, чем три дня назад.
А сейчас с легкостью произнес то, в чем боялся признаться сам себе.
Есть в ней что-то цепляющее. Да, там до макушки инфантилизма, непосредственности, какой-то наивности… но в совокупности я никогда так не зацикливался на одном человеке.
И дело не в запретах. По факту все эти разглагольствования про нельзя – лишь предлог. Желай я сделать ее трофеем из списка, сделал бы, как только ей стукнуло восемнадцать. Повод был.
Я присутствовал на этом празднике жизни. Замечал ее взгляды и раздражался. Свалил оттуда раньше всех, чтобы не наделать глупостей. А сегодня – все слетело. Остатки этой дичайшей и никому не нужной правильности канули в небытие.
Что за бред запрещать себе то, чего так сильно желаешь? Запрещать, прекрасно понимая, что есть взаимность. Детский сад какой-то.
– Ты же понимаешь, кто такая Татка, – отвлекает Серёга. – Сначала она вынесет мозг тебе, а когда ты от нее уйдешь, она будет страдать и сожрет мозг мне, потому что ты мой друг. У нее ни одни отношения дольше месяца не длились. От нее все сбегают. Моя сестра – непосредственный, навязчивый ребенок, который все никак не может вырасти.
– Уходи, Серёжа, – Татка прижимается щекой к дверному косяку. Внезапное появление. – Пошел отсюда вон!
– Это не оскорбление. Это то, как все происходит на самом деле.
– Знаешь, ты терпеть не можешь папу, а сам такой же, как он. Малодушный, агрессивный индюк. Выгони его, Ваня, а лучше спусти с лестницы!
Азарина выкрикивает последнюю фразу и, круто развернувшись, несется в комнату, громко хлопая дверью.
– А Серёжа молодец, – напеваю, вызывая в Азарине еще больший прилив раздражения.
– Ладно. Поеду.
– Что за праздник-то?
– Давай завтра пересечемся, вне этого дурдома.
Киваю.
– Позвоню.
Серый сваливает, а я еще пару минут сижу на кухне. Слушаю завывания за стенкой. Громкие.
Толкаю дверь в комнату, почти сразу нарываясь на дикий вопль:
– Не надо меня трогать, Ваня! Я завтра съеду. Тебе осталось потерпеть меня совсем чуть-чуть, – вытирает слезы, свернувшись клубком.
Сажусь на разобранный диван, упираясь локтями в колени. Азарина утыкается лицом в подушку, продолжая рыдать.
– Прекрати плакать. Нашла кого слушать. Ты его состояние видела вообще? В дрова.
– Что у пьяного на языке… – приподымается и снова падает мордашкой в подушку с диким ревом.
– Ваша семейка сведет с ума любого.
Татка хлюпает носом и резко выпрямляет спину. Садится.
– Зачем ты меня поцеловал?
– Потому что хотелось.
– А сейчас? – снова всхлипывает. – Почему ты пустил меня к себе жить?
– А должен был выгнать?
– Не знаю. Я ничего не знаю. Мне так одиноко. Никто в меня не верит. Серега только притворяется. Папа думает, что я набитая дура… а Агата, она поддерживает, но я слышала, как они говорили о моих вокальных данных с педагогом. Я не выдающаяся. Возможно, мое место действительно на сцене кабака… Они уверены, что я ребенок. Но это просто защитная реакция. Маска. Я могу быть серьезной, взрослой. Но им проще думать, что я такая… убогая. И мне так, наверное, тоже проще. Да, у меня не складываются отношения с противоположным полом, но это не потому, что я ненормальная, просто у меня с этими людьми разные цели… взгляды…
Вздыхает, вытирая слезы.
Молчу. Говорить что-то в подобной ситуации – это как ходить по зыбучим пескам пустыни. Нельзя оступиться…
– И ты туда же… а мог бы…
– Что? – смотрю на нее в упор, чувствуя ее неловкость. Татка теряется, собирает свои претензии по крупицам.
Но на деле выдает:
– Просто поговорить.
– Поговорить о чем? О том, что ты учишься самостоятельности? Работаешь. Живешь за свой счет. Пытаешься чего-то достичь? О чем? Если ты сама не понимаешь, что не стоишь на месте и хочешь чего-то добиться, то о чем нам разговаривать? Почему чужое мнение для тебя важнее своего собственного?
В какой-то момент повышаю голос, просто фонтанируя неприкрытой злостью.
Татка затихает. Подтягивает к босым ступням плед и смотрит на меня во все глаза. Кажется, даже не моргает.
– Ты правда так считаешь?
– По-моему, это очевидные вещи. Спать ложись.
– А ты?
– И я.
Гашу свет и откидываюсь спиной на проминающийся от веса тел матрац.
Сворачиваю подушку трубочкой, подсовывая ее под голову. Слышу Таткино дыхание. Она лежит от меня на расстоянии двадцати сантиметров. Прижимает ладони, сцепленные в замок, к груди.
– Спокойной ночи, Ваня, – шепотом.
– Спокойной, – закрываю глаза.
Просыпаюсь, судя по светящему солнцу, ближе к обеду. Шарю взглядом по комнате, не сразу соображая, что не так. Вещи. Таткиных вещей здесь нет.
Как и ее самой…