Мария Самтенко
Ведро, тряпка и немного криминала
Так или иначе, звонить Костылёву противница явно не собирается. Похоже, я снова выбрала не ту тактику. А вот интересно, что всё-таки нужно было сказать, чтобы проникнуть к цели без ругани?
В середине «второго раунда» в подъезд заваливается высокий мужик в деловом костюме. Вахтёрша едва заметно сбивается с ритма и косится на него. Поворачиваюсь в его сторону и замираю от восхищения. Так вон он какой, Ярослав Костылёв!
Мои восхищённые ахи предназначаются не столько отцу покойного школьника, сколько Борису Семёновичу с его неслабым описательным талантом. Ей-богу, я не смогу составить портрет Костылёва точнее. С виду он вроде похож на преуспевающего бизнесмена – высокий, с красивой подтянутой физиономией и предательски нависающим над ремнём едва завязавшимся животиком, но это если рассматривать картинку в статике. А если попробовать глянуть в динамике, для бизнесмена он слишком нервный. Не такой вдохновённо-дерганый, как наш директор, а, скорее, слегка неуверенный. Как будто высокая должность свалилась на него неожиданно, и он почему-то уверен, что с кресла его скоро подвинут. И эта неуверенность касается не только работы, но и вообще всего (по крайней мере, с точки зрения директора).
Не знаю, не знаю, за полминуты разглядывания я не успеваю подметить таких деталей, но на меня проходящий мимо Костылёв «зыркает» достаточно подозрительно. Поймав его пристальный взгляд, прекращаю изучать украдкой и разворачиваюсь лицом.
– Добрый вечер! Я работаю в школе, где учился ваш сын. Хочу обсудить пару организационных моментов.
Почти дошагавший до вахты господин Костылёв небрежно бросает:
– И кем вы работаете?
Борис Семёнович прав: его голос звучит как-то более нервно, чем можно ждать от «большого начальника» в деловом костюме.
– Я – физик…
Месье Костылёв мгновенно перебивает:
– Между прочим, я хорошо знаком с единственным учителем физики в нашей школе.
Тем не менее, он тормозит в двух шагах от вертящегося турникета и даже слегка поворачивает голову. Видимо, хочет узнать, что же я буду врать дальше.
– Я физик по образованию, а преподаю технологию у девочек.
Едва ли он в курсе, какие сугубо специфические науки изучают наши девочки. Но мне не очень-то нравится его «хорошо знаком»…
Костылёв не то чтобы верит, но, видно, решает хотя бы выслушать. Он предлагает зайти в квартиру и нервно дёргает головой разъярённой вахтёрше, дабы та открыла проход в «святая святых». Отлично! Она существо подневольное, пропустит, никуда не денется.
Гордо поднимаю голову, параллельно придумывая, о чём сообщить Костылёву. Наверно, не стоит врать, расскажу ему правду – похоже, он тоже мечтает найти убийцу своего сына. Какой из родителей не мечтает…
Додумать такую интересную мысль я не успеваю – в подъезде появляется новое действующее лицо. Которое резко распахивает дверь и спотыкается от неожиданности.
– Марина?!
Ну здравствуйте, Хучик! Скажите на милость, чего ему не сидится в квартире в семь часов вечера?! Компьютер сломался, газеты закончились, книжки порвались, и он решил поболтать с одним из свидетелей в неформальной обстановке? Ну ладно, допустим, но фигли он выбрал того же свидетеля, что и я?! Вообще-то мне нравится Фёдор Иванович, он классный мужик и хороший мент, но почему именно сейчас?!
Зловеще скрежещу зубами, пытаясь предать лицу максимально приветливое выражение. Следак взаимно не впадает в восторг – оглядывает подозрительным взглядом и, видимо, подавив банальное «что вы тут делаете?», медленно произносит:
– Марина, вы странно выглядите…
А я уж настроилась отвечать на десяток различных вопросов, но мент задал именно тот, к которому не готова. Наверно, это талант. Я всплёскиваю руками и фантазирую на ходу:
– Понимаете, ну… мне стало так стыдно, когда вы увидели меня в прошлый раз… в таком виде…и… ну…
Поток сознания обрывается в самый неподходящий момент; в голове вертится глупое «решила сделать ребрендинг», но в данном случае эта фраза не подойдёт.
А ситуация-то на редкость идиотская. Мент медленно приближается ко мне, угрожающе прищуривая голубые глаза – такие светлые, что кажутся выцветшими –вахтёрша закрылась в своём «аквариуме» и смотрит на нас как на героев бразильского сериала, господин Костылёв весь как-то сжался, ссутулил плечи и косится на меня с подозрением (мента он, по-видимому, уже знает), и все они явно ждут, чего я такого скажу.
А я тихо мямлю какие-то бестолковые оправдания; минут через пять Хучик тихо звереет, вахтёрша, напротив, немного добреет – сквозь маску подзаряжающейся от негативных эмоций скандалистки проступает лицо обычной усталой женщины, а сам господин Костылёв… теряет терпение первым.
– Вы её знаете? – высокий голос звучит неожиданно резко, спина выпрямляется, из глаз исчезает выражение затравленного собаками хищного животного, и Костылёв наконец-то становится похож на властного, уверенного в себе бизнесмена. Хотя, если так рассудить, то Хучик похож на бизнесмена ещё больше.
Подчёркнуто-спокойный голос сотрудника Следственного комитета расставляет все по своим местам:
– Марина работает уборщицей в той школе, где убили вашего сына, – да, Фёдор Иванович явно не страдает избытком тактичности. Похоже, его излюбленный метод – ошарашить противника двусмысленными провокационными заявлениями. – Она обнаружила его тело. И несколько других тел… м-да…
Следак буквально пронзает меня подозрительным взглядом, зато господин Костылёв неожиданно успокаивается:
– А, ясно. Валентин говорил мне… о ней, – бурчит он себе под нос. Ой, что-то не нравится мне его отстраненный вид. И что за таинственный Валентин? Случайно не физик? Он, помнится, говорил, что они «хорошо знакомы».
Похоже, что Хучика тоже интересует этот вопрос. Но он решает зайти издалека и снова кивает на меня:
– И что она вам наплела?
Костылёв кривится и почему-то засовывает руки в карманы своего дорогого костюма. Надеюсь, что он не носит там пистолет.
– Особо ничего. Она подошла и представилась учительницей трудов. Уборщица, говорите?
– Уборщица, – мрачно кивает мент.
Меня почему-то тянет хихикать. Уж больно потешный у него вид. Нашему маленькому, толстенькому, лысоватому Фёдору Ивановичу совсем не идёт этот тон опереточного злодея. Уж лучше бы он сверкал глазами и тихо ругался, как в тот нехороший день, когда меня ткнули ножом.
– Чего вы улыбаетесь? – уточняет Хучик всё там же сократовским голосом.
Не знаю. Если я начну объяснять, что конкретно меня веселит, то мы тут застрянем на полчаса, а мент в конце речи, наверно, обидится. Взглянув в его хрустально-голубые глаза, я неожиданно понимаю, что знаю отличный способ уйти от дурацких вопросов. Тут главное, чтобы новые не посыпались.
– Вообще-то я не уборщица! Уже целых два дня. Борис Семёныч меня уволил.
Раскрываю глаза пошире в ожидании реакции окружающих. И дожидаюсь:
– Она всегда такая странная? – уточняет Костылёв.
Ну это уже слишком! Не дожидаясь, пока мент скажет «да», я делаю ручкой им на прощание и, дважды споткнувшись на неудобных каблуках, выскакиваю из подъезда. «Уйти красиво» не получается: в двери застревает кусок пальто. Освобождая «соседкину гордость», я слышу рассказ взъерошенной вахтёрши: в её изложении наше противостояние звучит эпичней «Властелина Колец». Похоже, что мужики увлеклись, что один, что другой; хотя расслабляться не следует – уверена, Фёдор Иванович не забудет об этой истории. Потрясёт Костылёва как следует и вспомнит об экс-уборщице.
Ну что за незадача! Коварный Хучик нарисовался как раз в тот момент, когда я почти подобралась к свидетелю. Хотя… если быть откровенной, не знаю, смогла бы я вытащить из Костылёва какие-нибудь сведения даже в том случае, если бы он «купился» на байку про «физичку, преданную своему предмету душой и телом, но временно вынужденную преподавать вульгарные труды». Директор прав: какой-то он всё-таки странный. Конечно, для человека, который потерял и сына, и дочь, такое поведение вполне объяснимо, только Борис Семёнович говорит, что этот тип вызывал у него подозрения и до трагического убийства.
И ещё кое-что. Сейчас мне почему-то кажется, что я уже видела Костылёва раньше. Когда-то давно, совсем мельком… не знаю.
А, впрочем, стоит ли ломать голову? Вообще-то он должен ходить на родительские собрания – наверно, мы виделись где-нибудь в школе.
15
На следующий день после неудавшегося визита к Костылёву я собираюсь предпринять беспрецедентную вылазку на дачу нашего физика, чтобы спокойно пошарить в его вещах в отсутствие хозяина и ментов. Уверена, дверь опечатана, но вряд ли доблестные стражи правопорядка решили примерить на себя ремесло плотников и заколотили разбитое окно. Скорее всего, милейший Фёдор Иванович ограничился тем, что позвонил родным пострадавшего и сказал:
– Этот ваш мерзкий физик…
Нет, вряд ли. Не думаю, что наш Хучик назвал бы физика мерзким, пусть это и правда. Скорее всего, он выразился как-нибудь так:
– Добрый день! Вас беспокоит такой-то!.. Ваш сын/муж/брат/сват Валентин Данилов получил два пулевых ранения и находится в реанимации! Кстати, на его даче разбито окно и…
В таком случае ни один нормальный родственник до разбитого окна не дослушает. А если дослушает, побежит не на дачу, где холодно, мокро и грязно, а в ту же больницу со свежими фруктами. Ну, или к аптечке за валидолом.
Так что если я успешно доеду до той деревушки и доберусь до его хибарки, на месте может быть три варианта:
1. Окно осталось не заколоченным – коварная уборщица с криминальным прошлым пролезает внутрь и устраивает небольшой обыск (не знаю, осталось ли что-нибудь после ментов, но попытка не пытка).
2. Окно заколочено, дверь закрыта, никого нет – печально вздыхаю, произвожу наружный осмотр, обхожу близлежащие дачки в поисках соседей и иду разрабатывать другую версию.
3. На даче уже кто-то есть – если это не Хучик с ментами, напрашиваюсь в гости и пытаюсь разговорить (в противном случае лучше тихонько свалить – чую, влетит мне за детективную деятельность, ой как влетит). Конечно, всегда есть вариант, что там обосновался неизвестный злоумышленник с пистолетом, но с таким же успехом он может подкараулить меня, например, у подъезда.
А если мне всё же не повезёт наткнуться на злоумышленника с пистолетом, то остаётся одно…
Продумать, что остаётся, не успеваю, потому, что звонит телефон. Похоже, что Хучик таки решил устроить мне за вчерашнее. Однако я обещала брать трубку, когда он мне звонит, и стараюсь выполнять это обещание независимо от времени суток и обстановки.
Хватаю телефон и облегчённо вздыхаю – не Хучик. На тусклом экране высвечивается «Катя Школа», я мигом жалею, что записала ей свой новый номер и обречённо нажимаю на кнопку:
– Алло!
– Марина, привет, – бормочет подруга. – Как дела?
– Нормально, а у тебя?
Угу, нормально, сейчас ведь зависнет на телефоне на полчаса, пересказывая все сплетни, а потом и допрос устроит в духе гестапо. А ведь до Галькиной гибели, помню, подруга была молчаливой как партизанка.
– Да так, временами… Марин, а ты дома? Я как раз недалеко, хотела подъехать, – смущённо вещает подруга.
Подозреваю, что Катерина опять собирается попросить меня посидеть с её малолетним сынишкой пока она соблазняет очередного мужика в надежде наконец-то устроить личную жизнь. Похоже, подруга узнала про то, что я сижу без работы, решила, что мне нечем заняться (про расследование она не знает), и рассудила, что для меня не составит труда покараулить её оболтуса. Тогда поездка на дачу накроется медным тазом.
– Не, Кать, я не дома, – выдаёт мой язык почти без участия мозга.
– Да? – разочарованно вздыхает подруга. – А где? Мы как раз заезжаем во двор, могу подождать…
Вот интересно, с кем это они «заезжают»? Похоже, что Катька отхватила кавалера с машиной. Хорошо бы взглянуть.
Снимаю куртку, сгибаюсь в два раза и, прячась за мебелью, подбираюсь к окну во двор. Свет я не зажигала с утра и вообще по большей части сидела на кухне (там, кстати, окна в другую сторону – квартира-то угловая), а на окнах тюль, так что, надеюсь, снаружи меня не видно.
Ну что ж, двор как двор, лица те же. Из нового – паркующаяся у моего подъезда «семерка» неприятного темно-зелёного цвета. М-да. Похоже, что Катька опять подцепила себе не особо солидного кавалера. Ну, раз за рулем, то надеюсь, что не алкаш…
– Чего замолчала, – оживает трубка у уха. Дальше Катька со свойственной ей проницательностью предполагает, что я выдумываю отмазку.
Но тут она не права – я её уже выдумала.
– Прости, я сейчас на вокзале, автобус через двадцать минут. Давай в другой раз…
– Когда приедешь? – перебивает Катька. Ой-ой, а голос-то мрачный, наверно, обиделась. Я ощущаю уколы совести, но делать-то нечего, буду врать дальше.
– Наверно, дня через два. Знакомая пригласила…
– Понятно, – бросает Катька, и совершенно другим, каким-то жалобным тоном сообщает, – а я тут тебе работу почти нашла…
– А где?..
– Вообще, я хотела при встрече.
Всё ясно. Судя по уровню секретности, подруга собирается предложить мне пойти мыть полы в американскую разведку МИ-6.
– Ой, нет, давай в другой раз…
Мы слезно прощаемся, я обещаю позвонить «как приеду», но Катька сама не знает, останется ли вакансия. Нет, это точно МИ-6, больше некуда, ещё и с переездом в Нью-Йорк.
Вообще-то, работа это неплохо, но что тогда будет с расследованием? Наверно я всё же вернусь к вопросу трудоустройства чуть позже – когда найду всех убийц… кстати, мне почему-то кажется, что их несколько. Не знаю, сумел бы один человек произвести столько трупов.
Зелёная машина покидает наш двор, а я торопливо собираюсь (пока ещё кто-нибудь не пришёл или не позвонил), и несусь на вокзал.
Удобного транспорта вроде ментовской машины не предвидится, придётся обходиться общественным. Автобус приходит с опозданием и плетётся как черепаха. Ещё в нём ужасно холодно, и я стучу зубами, кутаясь в куртку, пока какая-то горластая баба, огромное ей спасибо, не заставляет водителя включить печку. Потом ещё полчаса на автобусе, минут двадцать пешком по чавкающей под ногами грязи и впереди появляется ряд практически одинаковых дач. Которая из них наша? Похоже, вот эта.
Замок на низенькой калитке не предусмотрен, только щеколда от ветра. Спокойно проникаю во двор (после продолжительного визита стражей правопорядка он не может похвастаться аккуратностью), осторожно обхожу дачку по кругу, чтобы не вломиться туда, если внутри хозяева… и понимаю, что предосторожность была не лишней – в дальнем окне горит свет. Пригнувшись, подбираюсь к окну и прислоняюсь носом к стеклу.
Скептически рассматриваю потрёпанный диванчик и рыдающую на нём Людмилу-Литературу.
Хотелось бы знать, чего эта дама забыла на даче у физика? В таком интерьере она совершенно не смотрится.
Можно предположить, что она поливает дачу слезами исключительно из нежных чувств к физику (все знают – между ними что-то есть). Не знаю, не знаю, по-моему, это лучше делать в больнице.
Ещё вариант – она подстрелила его сама, а сидит и психует из-за того, что не насмерть. Такие вот крокодильи слёзы. Хотя вообще-то Литература ещё та крокодилица, не думаю, что она в состоянии впасть в истерику по такому пустяковому поводу. Ну, разве что это слёзы раскаяния.
Хотя едва ли. Слишком мелодраматично.
Пока я прикидываю варианты и раздумываю, что делать, Людмила отводит руки от лица и начинает тереть глаза. Ой, ну и жуть! Текущая по щекам косметика – то ещё зрелище.
Решившись, стучу в окно. Литература вздрагивает и оглядывается; приветливо машу лапкой и показываю в сторону двери: мол, впусти. Людмила кивает не сразу – какое-то время она с подозрением изучает мою физиономию – но потом всё же поднимается с допотопного диванчика и выходит из комнаты.
Оббегаю дачку и подхожу к двери: закрыто изнутри, надо ждать. И вот я жду. Стою, замерзаю, подпрыгиваю, чтобы согреться, и снова жду. В бесплодном ожидании проходит минут пятнадцать, я успеваю окоченеть на ветру и подумать, не стоит ли позвонить Хучику и покаяться. Дважды.
Но вот скрипучая дверь открывается на треть, и на пороге изволит появиться Литература – умытая и накрашенная, как ни в чём не бывало. Все ясно – мадам наводила красоту.
– Что вы тут позабыли? – шипит она.
Высокий ломоносовский слог в действии: вот надо же ей сказать «позабыли» вместо стандартного «Марина, чего притащилась»?
У меня нет никакого желания любезничать с этой леди, когда из-за долгого ожидания зуб на зуб не попадает:
– Давайте зайдём, я замёрзла как десять собак! – отодвигаю её плечом (нужный эффект достигается не за счёт моей мускульной силы, а потому, что Литература брезгливо отшатывается), заскакиваю внутрь (ненамного, но всё же теплее) и скептически изучаю пол. – Ничего, что я в обуви? Тут очень грязно.
Людмила закатывает аккуратно накрашенные глаза и предлагает сообщить, что мне понадобилось на даче у её любимого физика. Она, очевидно, не собирается отвечать на мои вопрос и вообще хочет выкинуть меня побыстрее.
Поэтому я решаю начать с провокации:
– Скажите, вы в курсе, что меня посадили в тюрьму из-за физика?
Людмила отводит глаза, и я понимаю – знала! Вот ведь змеища! Она была в курсе, но не только продолжала спать с физиком, но и не гнушалась регулярно тыкать носом в мою судимость. Которая появилась из-за физиковского карьеризма.
По-видимому, эти мысли отражаются у меня на лице, потому, что Людмила определённо вздрагивает. Она что, боится? Меня?
Наверно, она решила, что это я подстрелила козлину Данилова, дабы свершить свою месть, а сейчас решила отправить в больницу его любовницу. Воссоединить их в реанимации и восстановить справедливость.
– Успокойтесь, не нервничайте. Да я сама узнала об этом не так давно, от ментов. Я всё ещё надеюсь расцарапать гаду морду, но только после того, как он выпишется.
– Тогда зачем вы пришли? – с надрывом вопрошает Людмила.
Обдумав сложившуюся ситуацию, я снова решаю рассказать правду. Надеюсь, что выйдет не так, как с Василисой, и на меня не начнут орать.
– Я пытаюсь найти убийцу того ребёнка, Гальки и сторожа, а также того субъекта, кто подстрелил физика и ткнул меня ножом. Поэтому расскажите, пожалуйста, всё, что знаете.
– С какой это стати? – неожиданно окрысивается Людмила.
Может, сказать ей, что у меня есть знакомый мент, который непременно заинтересуется, почему она не желает помогать следствию? Могу представить, что он ей скажет… и что он потом скажет мне, припомнив и трюк с переодеванием в бомжиху, и визиты к Костылёву под видом учительницы, и прочее, прочее…
Ещё вариант – надавить на жалость. Основной плюс этого метода заключается в том, что потом всегда можно приступить к угрозам, тогда как обратный путь затруднителен. Вот только опять вспоминать про зеленоглазого следака с его «где же Гамлет?» не буду, и не просите.
Я принимаю решение ныть, прислоняюсь спиной к двери и начинаю занудно рассказывать Людмиле про то, как тяжело жить с алкашом, который мало того что бьёт меня по поводу и без, да ещё и сочетает это с нытьём на тему, что начал пить из-за меня. В качестве доказательства демонстрирую шрам от вилки, но это её не пробирает. Вообще, этот шрам, кажется, действует исключительно на ментов.
Поэтому я возвращаюсь к началу и начинаю просвещать Людмилу о горькой жизни в тюрьме. Тут я планирую чуток приукрасить, благо, сравнить ей не с чем.
Но тут Людмила приходит в себя и пояснят своё «с какой стати». Оказывается, что она имела в виду не «с какой стати я буду вам что-то рассказывать », а с какой это стати я ищу преступников сама вместо того, чтобы доверить дело профессионалам.
Объясняю, что Галька была моей подругой, а гадкие менты не особо чешутся искать её убийцу и, похоже, вообще планируют закрыть дело за недоказанностью (Хучик, прости!). Литература понимающе кивает, и я снова прошу рассказать про скелет.
Мы возвращаемся в комнату с включеным светом и усаживаемся на ободранный диванчик с торчащими пружинами (а что, он вполне сочетается с разномастными обоями, кривым письменным столом, гнутой лампой на оном и тусклой «лампочкой Ильича», торчащей из белёного потолка безо всякого абажура), после чего Людмила толкает речь. Точнее, пытается:
– Валь говорил, что вы… вы..
На втором «вы» она запинается и поднимает наверх огромные, подчеркнутые косметикой нежно-наивные глаза.
– На «ты» тоже можно, – говорю я. – Я на такое не обижаюсь.
И, кстати, что это за «Валь»? Неужели товарищ Данилов? Какая-то женская кличка. Хотя не думаю, что кто-то, кроме меня, будет звать его «мерзкий физик».
– Валь всегда говорил, что ты полнейшая бездарность, – с некоторым облегчением продолжает Людмила. – И что твоё место всегда было у… у помойного ведра. С тряпкой. И нужно быть откровенным глупцом, чтобы… чтобы тебя повысить.
Лестно, ничего не скажешь. И образы какие художественные. Метафоры она, наверно, от себя добавляет. Едва ли суровый физик будет всерьёз говорить фразами из романов. Ну, я это про «полнейшую бездарность» и «место у ведра».
– …и мы были в таком шоке, когда узнали, что ты попала в больницу. А Валь ударился в жалость, звонил каждый день, узнавал, как ты там; а потом рассказал, что, может, если бы ты не стала уборщицей, на тебя бы никто не напал. А ведь могла и не стать, если бы он не украл тот скелет и не спрятал череп в твоих вещах…
Её речь прерывается всхлипом. И ведь не меня ей жалко, заразе, а своего драгоценного физика! И тот тоже хорош, гадёныш, через сколько там лет его совесть замучила?
По-видимому, желание расцарапать ему физиономию и выдергать волосы вплоть до бровей таки отражается на моём миролюбивом лице, потому, что Литература нервно вздрагивает и предлагает:
– Давай я схожу на кухню и сделаю чай.
А что, я почти согрелась, но от чего-нибудь горячего (но не горячительного!) не откажусь.
– Я только за.
Я поднимаюсь с дивана, и тут дорогая Литература начинает вести себя странно. Точнее, ещё более странно, потому что она и раньше не была образцом логики:
– Да ладно, сидите, – щебечет она. – Там холоднее, а вы замёрзли…
И это вроде бы верно, здесь греет воздух электрический обогреватель (я даже куртку сняла), а там ничего подобного, но с какой это стати такая забота?
Решаю не возражать. Дожидаюсь, пока Людмила выскользнет на маленькую кухоньку и щелкнет электрическим чайником (его шум разносится на всю дачу), и, скинув обувь, подкрадываюсь к кухне, чтобы приникнуть глазом к щелочке (как и во многих дачных домах, «сварганенных» из наворованного на стройках или некондиционного материала, дверь неплотно прилегает к косяку).
Обзор, мягко говоря, так себе – по сути, мне видно лишь ножку от табуретки и край стола – но слышимость на уровне. Вот нервные шаги, вот плеск наконец-то вскипевшего чайника, вот металлический шелест (похоже на чайный пакетик)… а это что такое? Такой странный шорох, как будто она рвёт бумагу. Улики уничтожает? А это что за странное бульканье? Один, два, три, четыре, пять, и все это перемежается шорохом! Потом металлический звон – стук ложки о чашку!
Похоже, что дорогая Литература изволила подмешать что-то в чай. причём едва ли себе. Так… шорох… шаги… а теперь надо сваливать, пока меня не заметили.
Тихонечко возвращаюсь назад. Обуться я, видимо, не успею, поэтому просто сажусь на диванчик, поджимаю под себя ноги и укрываю колени курткой. Людмила возвращается минут через пять, к тому времени я успеваю окончательно заскучать и даже подумываю о том, не стоит ли снова надеть обувь. И что она там застряла? Таблетки не растворялись?
– Замёрзли? – с фальшивым участием интересуется Литература, протягивая мне кружку с дымящимся напитком. – Ничего, сейчас согреетесь.
Опять на «вы»! Похоже, несчастной учительнице неуютно травить человека, которого она называет на «ты».
Принимаю кружку, подношу к губам. Людмила нервно сверлит глазами, приходится отхлебнуть – опасно, конечно (кто знает, что там намешано), только, сдаётся, в чашке не отрава, а какое-нибудь быстродействующее снотворное (или слабительное). Ну не тянет она на убийцу! С таким красноречивым лицом её давно бы разоблачили.
После первого и единственного глотка во рту остаётся слабое, но весьма специфическое лекарственное послевкусие – похоже, пятью таблетками дело не ограничилось. Ну уж спасибо, у меня нет желания травиться чем бы то ни было.
Стоит глотнуть чай, Людмила ощутимо успокаивается, но всё же глаза не отводит. Надо как-то отвлечь её от моей кружки. Послать, что ли, на кухню? Так не пойдёт ведь, зараза. Откажется.
А что, если…
– Давайте вернёмся к убийствам. Подонку, который не постеснялся подсунуть мне череп от Гамлета, наверное, ничего не стоит выкинуть школьника из окна…
Сработало! Коварная отравительница отводит взгляд от моей посудины и резко, с надрывом заявляет:
– Валь не подонок! Он… он умный и честный, он никогда…
Да-да, разумеется. Умный и честный это и так редкое сочетание, а физик тут вообще пролетает по всем статьям. Но открывать глаза на «прекрасного принца» я не спешу. Заметив, что я не настаиваю на «подонке», Людмила слегка успокаивается и начинает вешать на мои ушки свою дешёвую китайскую лапшу.
Однажды вечером, начинает она, её драгоценный физик задержался на рабочем месте едва ли не до девяти вечера. Перед уходом он обнаружил в своём кабинете незамеченого сторожем «зайца». Который, как оказалось, поджидал его несколько часов.
Сбиваясь на шёпот, Денис Костылёв рассказал о том, что его хотят убить, а кроме физика ему обратиться не к кому. Наш Валь, разумеется, не поверил этой байке, прогнал ребёнка домой, а на следующий день мальчишку выбросили из окна. Сам физик при этом не присутствовал – пил чай в столовой в компании молодого трудовика, у которого тоже было «окно» (респект новой, ещё не освоившейся на своём месте методистке). Его видела куча народу, начиная от дежурных и заканчивая столовским персоналом, поэтому никаких подозрений он не вызвал. Но всё равно – ничего приятного.
В общем, он тоже решил разобраться. Как я.
И эти «разборки» тоже привели его на больничную койку. Не знаю, что физик успел нарасследовать – Людмиле он рассказал только то, что подростка убило некое неустановленное лицо, которое провела в школу одна из уборщиц. Кто именно это сделал и что за «лицо» повадилось убивать в нашей школе, Людмила не знала, а физик не сообщил.
Боюсь, что злодея пустила в школу Галина. Сначала она сделала это безо всякой задней мысли (возможно, за небольшую мзду в виде коробки конфет), но потом, обнаружив труп, поняла, что продешевила, и решила стрясти с мерзавца деньжат. Но тот не горел желанием сажать на шею шантажистку и предпочёл один раз раскошелиться на какое-нибудь недорогое сердечное лекарство. Войдя во вкус, маньяк, по-видимому, решил зачистить всех свидётелей, подстрелил несчастного физика, нанял бандитов напасть на меня и даже зачем-то упокоил несчастного дворника.
И эта странная смерть явно не вписывается в общую картину, ведь если прикинуть по срокам, выходит, что бедолагу убили как минимум за день до школьника. Вот только зачем? Едва ли убийца настолько заботился о будущем, что начал убирать свидетелей заранее. А, может, это загадочное преступление вообще не связано с остальными?
– Как странно, – говорю я. – А больше он ничего не рассказывал?
Понятно, рассказывал, только Людмила явно не хочет со мной откровенничать. Эх, знать бы ещё, где она соврала. Уверена, байка про физика-трудоголика и откровенничающего с ним школьника явная ложь, но что ещё?
– Никаких имён он не называл, – качает головой Литература. – А что вы не пьёте? Не вкусно?
Ой, точно, там же лекарство, и Людмила ждёт не дождётся, когда оно подействует! Ещё бы узнать, на что конкретно она надеется: что я засну, побегу в туалет или сразу забьюсь в ужасных конвульсиях?
Изображаю на лице глубокую задумчивость:
– Да я вообще спать хочу… наверно, не выспалась, глаза слипаются… а сахара нет?
Йес! На трогательно-хрупком личике учительницы проявляется глубокое удовлетворение. Значит, всё же снотворное!
Зеваю в кулак, и Людмила изъявляет желание сходить на кухню за сахаром. Свою кружку и даже сумку ненавязчиво так захватывает с собой – не доверяет.
Убедившись, что шаги смолкли, сливаю за подлокотник дивана треть оставшегося чая… и понимаю, что дело зашло чересчур далеко.
Как бы мне не было интересно, что эта милая, безобидная учительница будет делать, когда я усну, неплохо бы в кое-то веке позаботиться о собственной безопасности. В конце концов, жизнь – это жизнь, а не сплошной увлекательный детектив. Здесь, в реальности, обязательно будет хороший конец, только не факт, что именно для меня. И если сейчас не подсуетиться, мой хладный труп останется лежать на дырявом диване, а неизвестного убийцу никто не поймает, и он будет грызть шоколадки да нюхать цветочки в лучших традициях фильма «Крёстный отец».
Представив указанную картину, я извлекаю из пакета телефон и начинаю набирать смс-ку:
«на даче у физика меня хотят отравить, приезж»
На «айте» слышу шаги и торопливо нажимаю на отправку – надеюсь, что Хучик поймёт и примчится с ОМОНом. Только не сразу, а чуть погодя, потому что мне нужно успеть придумать убедительную отмазку. Но и не слишком поздно, ещё не хватало, чтобы Людмила начала действовать.
Вот будет забавно, если окажется, что она не планировала ничего плохого и тоже по-тихому вызвала доблестную полицию. Хотела бы я посмотреть, что будет, когда здесь столкнутся две команды ментов.
– Вот сахар, еле нашла, – фальшиво растягивает губы появившаяся Людмила, после чего суёт мне два жалких кубика рафинада.
Топлю их в остывшем чае и, зевая (то ли первый глоток начал действовать, то ли я просто не выспалась), продолжаю «допрос»:
– Скажите, а как ваш физик отреагировал на моё покушение? В смысле, покушение на меня. Ну, вы поняли.
Вот тут Людмилу, кажется, пробирает. Её глаза разгораются, и она начинает возмущённо рассказывать, как волновался обо мне бедный физик. Как собирался ко мне в больницу и откровенничал с Хучиком, рассказывая тому, что мне, значит, явно прилетело ножом за то, что я лазаю по школе и что-то разнюхиваю.
Но это ещё не всё! Как раз после этого случая в физике отчего-то проснулась совесть, мирно дремавшая со времен похищения скелета, и, видно, не выспавшись, принялась пилить его с утроенной силой. При этом он не придумал ничего лучше, чем жаловаться на судьбину любовнице. Которой надоело выслушивать его покаяния ещё в первые восемь раз.
Пока Людмила стенает о своём физике, я медленно откидываюсь на спинку дивана, прикрываю глаза и меланхолично «угукаю» как бы сквозь сон. Кружку с остывшим чаем держу в руке, поместив оную на подлокотник. Внизу ковёр, и, если присмотреться, можно заметить небольшую лужицу вылитой в сочленения дивана отравы. Ну что ж, надеюсь, Людмила не будет присматриваться.
