Мария Самтенко
Ведро, тряпка и немного криминала
9
Лежу на кровати, читаю Флеминга. Уже говорила, что я от него не в восторге, но обходиться без чтения – и того хуже. Многочисленные посетители натащили в палату еды, а о духовном мире несчастного больного создания как-то забыли. И ладно директор, возможно, что он не считает уборщицу высокоразвитым существом, но остальные-то что! Хорошо, хоть соседка, которая заглядывала отчитаться о состоянии кошки, услышала мои мольбы и раздобыла сборник рассказов Франца Кафки. Понятия не имею, откуда у фанатеющей по сериалам соседки обнаружилось сие собрание психоделизма – наверно, в кои-то веки решила приобщиться к классической литературе. Подумав, что чем мы хуже, тоже начала читать Кафку, и вот результат: в голову стали забредать неожиданные философские мысли. Целых четыре: «зачем нужна жизнь», «что было раньше – курица или яйцо», «что делать, если случайно превратишься в большо-ого жука-навозника» (а, ну это несложно – держаться подальше от любящих родственников), и, наконец, «как спастись, если тебя вдруг начнут преследовать стучащие шарики». В моей черепной коробке вселенским думам не очень уютно, так что Кафку пришлось отложить.
Сделав небольшой перерыв на пару криминальным газет и свеженькую Устинову, я снова взялась за пресловутую «бондиану». Сижу вот, читаю. Соседки по палате негромко переговариваются на кроватях, периодически подбрасывая вопросы: «А что ты такая мрачная?». На что логично отвечаю: жду, когда Джеймса Бонда начнут пытать. Я точно знаю, когда и где, потому что перечитываю этот момент всякий раз, когда начинает особенно раздражать его неимоверная крутизна, но всё же хочется прояснить – почему?
В какой-то момент тактика хаотичной борьбы с крутизной Джеймса Бонда приносит неожиданный результат: я обнаруживаю на форзаце незамеченную ранее дарственную надпись: «Дорогая Катя! Поздравляю тебя с днём рождения! Оставайся всегда такой же красивой, умной…» и т.д. и т.п.
Ага! Теперь понятно, почему книга осталась у Катьки, а не перекочевала к кому-нибудь из знакомых. Дарственная надпись – это не приговор, но презентовать книгу с замазанными (а то и выдранными) страницами как-то… не комильфо. Особенно если её подписал покойник! Говорят, приличные люди не подписывают книжки «по живому», если они не авторы, а просто вставляют внутрь открыточку, но в наших кругах с открытками никто не заморачивается.
Внимательно изучаю надпись, поворачиваю книженцию и так, и этак… и вдруг понимаю, что этот почерк я уже где-то видела! Вот они, крупные круглые буквы, такой хорошо знакомый наклон, пузатая «в» и тучная «о», а «д» так вообще кривая какая-то, не буква, а загогулька. Конечно, в дарственной надписи нет слова «подсобка»; сама обнаруженная в каморке записка давно сгинула в лапах физика, а её копии надёжно припрятаны в книжном шкафу (учитывая количество детективной литературы, скопившейся там за несколько десятилетий, гипотетическим злоумышленникам придётся здорово повозиться), но я так часто разглядывала эту бумажку, что без проблем идентифицирую почерк. Так-так… выходит, что автор записки – Галина? Ну вот ведь… твою дивизию!
Откидываюсь на подушку и стискиваю руками виски. Со стороны это, думаю, выглядит так, будто Марина схватилась руками за голову… а, в принципе, так и есть! Ощущаю кратковременное желание разбежаться и треснуться лбом об стенку. Это же надо быть такой дурой! Записку писала Галина, она же, наверно, и договаривалась о встрече с тем типом, которого шантажировала. Вот только убийца пришёл на «свидание» подготовленным – наверно, достал какой-нибудь медленный яд и… записку, он, наверное, обронил, или Галька сама её забрала (ага, денег нет, так хоть писульку отдай – один расход от тебя). А я ведь таскалась по школе с этой бумажкой! И не особо скрывалась, неведомый злоумышленник мог легко её заприметить… постойте, а, может быть, это физик? Прекрасно помню, как он изменился в лице, прочитав сей нехитрый текст. Подозрительно, да? Хотя он, конечно, едва ли сумел за какие-то сорок минут выяснить мой маршрут и нанять двух больных на голову уголовников (в свете новых событий какая-то слишком «книжная» версия Хучика начала казаться довольно логичной). Максимум что-то одно… Да, физик, конечно, гад редкостный, но не настолько!
А кто тогда? Какому маньяку могли насолить две уборщицы, перманентно нетрезвый дворник… и школьник! Я совершенно забыла про этого школьника! Потратила время на бесполезную беготню с запиской, хотя могла бы заняться парнем, которого вышвырнули из окна практически мне на голову. Ну, или, хотя бы ещё одним подозрительным трупом, благо выбор у нас, к несчастью, велик – целых три. Глядишь, бы, нарыла чего! Так нет, вместо этого…
– Мари-и-ин…
Хм, хм, меня окликает одна из сопалатниц. Зачем, интересно? Ей что-то понадобилось?
– Чего тебе, Даш?
Лениво отрываю голову от подушки и рассеянно изучаю соседку. Её кровать находится рядом с окном, сейчас она освещается солнцем, и Дашка буквально купается в золотистом свете. Такая прекрасная, чистая и возвышенная.. и эта пижама ей очень идёт… да и улыбка у девушки просто ангельская.
– Да так, ничего. Сидишь на кровати, качаешься, вцепилась в башку, сейчас все волосы выдернешь, – сопалатница укоризненно качает головой (волосы сияют на солнце словно осенняя паутинка, у меня тут же возникает желание покраситься), – и уши оторвёшь.
Негромко фыркаю под нос и снова укладываюсь на постель.
– Я только что поняла, какой же была идиоткой! Да ведь за эту неделю…
– Какая была, такая осталась, – бурчат с соседней кровати, – за двумя зайцами погонишься… а дальше сама знаешь.
Дашка снова утыкается в дамский журнальчик. Порой она прекращает читать свой талмуд с анекдотами и покупает в киоске неподалёку какой-нибудь «Космополитен» – говорит, что от долгого смеха у неё пресс болит.
Я тихо вздыхаю:
– Логично. Но зайца не два, а четыре, и три из них сдохли, а я вот… лежу.
Соседка бурчит про меня какую-то гадость – не нравится, видно, красивая аллегория с дохлыми зайцами. А мне вот нравится. Узнать бы еще, кто за ними гоняется, потому, что как ни взгляни – я вроде тоже одна из жертв.
– Даш, кш! Не мешай! Не видишь, мы думаем… – засовываю Флеминга под подушку (а с Кафкой вот не решусь, мало ли что потом примерещится), ныряю под одеяло и сворачиваюсь клубочком. А теперь спа-ать…
На то, чтобы убедить многочисленных медиков и всего одного, но ужасно упрямого Хучика в том, что мне уже можно покинуть больницу, уходит чуть больше недели (ну да, знаю, «чуть» – понятие растяжимое). Попрощавшись с последней соседкой (остальные две выписались на пару дней раньше), бодро шлепаю по лужам (ну что за месяц такой, дожди и дожди!) и, прокручивая в голове коварные планы дальнейших действий, добираюсь до дома.
В пустой квартире (о, счастье-то какое, никаких признаков бывшего мужа) встречает любимая кошка – мешает снять обувь, вьется у ног и всем своим видом намекает на то, что несчастному, неизвестно сколько не кормленому существу не помешает подкрепиться чем-нибудь вкусненьким. Желательно, рыбкой.
Не поддаюсь на провокацию – кошка выглядит чистенькой и упитанной, а в миске обнаруживаются остатки сухого корма. Соседка определённо заботилась о моей животинке, хотя о лотке она позабыла; и о цветах, кстати, тоже. Инспектирую подоконники и обнаруживаю, что две и без того полуживые розы наконец-то отдали концы. Печально, конечно… но я как-то и раньше не сомневалась, что они тут не приживутся. В моей квартире вообще могут жить только кактусы – хотя бы Маркиза их не грызёт.
Вволю набродившись по родным хоромам, укладываюсь в постель и нашариваю под кроватью недочитанный с добольничных времён детективчик. Кошка запрыгивает ко мне и, урча, сворачивается клубочком под одеялом. Уютно.
Вскоре мохнатой зверюге надоедает лежать просто так, и она принимается играть с моим боком – коварно подцепляет когтями торчащие медицинские нитки (врачи говорят, что их трогать нельзя, они как-то сами собой переварятся и отвалятся). У-у, гадость! Сгоняю Маркизку на пол. Похоже, что в прошлой жизни зверушка была хирургом.
Угу. Полевым.
10
Согласна, звучит подозрительно, но в нападении двух идиотов с ножом тоже есть плюсы. Во-первых, я до сих пор на больничном и могу не работать неделю, а, во-вторых, имею возможность посвятить это время расследованию! Хотя бы узнаю, кто убил Гальку – подруга определённо перешла в мир иной не по своей воле. Как сообщает авторитетный источник, она употребила огромное количество какого-то дешёвого лекарства не то от сердца, не то от мозга, что «привело к летальному исходу».
Авторитетный источник – это наш Хучик. Ума не приложу, для чего он раскрыл тайну следствия – наверно, тут есть какой-то коварный план. В отместку я рассказала менту про записку и назвала место, где спрятан бесценный оригинал. У Хучика были такие глаза! Два блюдца, честное слово. Сама удивляюсь, как он до сих пор меня не прибил, особенно после того, как я красочно пересказала подслушанный в учительской разговор. По счастью, больных уборщиц менты не… а, может, и бьют. Но этот, конкретный… хм, да откуда мне знать? Во всяком случае, Фёдор Иванович не стал бросаться на вашу покорную слугу с кулаками и просто тихонько вздохнул: «ну где ж вы были после убийства?»
Меня, естественно, начала мучить совесть, и я торжественно поклялась впредь предъявлять все улики сразу после их обнаружения. Фёдоров Иванович сделал вид, что поверил. Кстати, кусачая совесть вылезает только тогда, когда собеседник негромко вздыхает; при громогласных воплях в мой адрес она сидит очень смирно. Наверно, боится.
Так вот, сейчас я направляюсь к Галькиному дому. Подруга живёт… жила неподалёку от школы, но совсем в другой стороне, так что идти нужно прилично. Мне доводилось бывать у неё дома (как, впрочем, и ей у меня) – впрочем, обычно мы встречались на нейтральной территории. У меня тогда был муж-алкоголик, а у Галины… тоже парочка факторов.
Добредаю до её дома, попутно размышляя о такой ерунде, которую даже пересказывать стыдно – ну чушь и бред! – захожу в подъезд (натуральный клон нашего, отличается только маркой разбросанных окурков) и поднимаюсь на четвёртый этаж. О, тут, кстати, чище – как говорится, редкий бомж долетит до середины Днепра…
Звоню в дверь, после чего некоторое время прислушиваюсь к тяжёлым шагам. Бух! Бух! Бух! Они становятся всё громче и громче, всё ближе и ближе (благо, акустика тут хорошая), и вот, наконец, дверь распахивается и на пороге появляется Она. Основная причина, из-за которой я не люблю ходить к Гальке – её незабвенная мамаша. В высоту она больше, чем я, в ширину, думаю, тоже… больше, чем я в высоту. Волосы вечно сожжены перекисью водорода, губы намазюканы фиолетовой помадой, голубые глаза подведены (чем бы вы думали?) голубым. При этом Галина мама традиционно одевается в грязно-серое, тёмно-бурое и коричневое, периодически разбавляя ансамбль фиолетовым и малиновым. В данном случае «грязно» – это метафора, потому, что Василиса Петровна (имя-то какое!) ужасная чистюля. Подозреваю, что убираться Галина начала даже раньше, чем читать и писать.
А потом подросла и стала уборщицей. Очевидно, чтобы навыки не пропали.
– Какого «цензура» припёрлась? – дружелюбно интересуется Галькина мама. Да-да, именно это у нас называется «дружелюбно». В её исполнении это ещё не худший вариант.
Раньше дражайшая Василиса считала, что на её Галечку плохо влияет присутствие подруги-уголовницы: якобы я толкаю её в пучину порока (да ну, у меня бы точно не вышло её куда-нибудь затолкать – хотя бы из-за несоответствия масс). Не думаю, что пожилая мамаша до сих пор так считает. Сейчас она, чего доброго, уверилась в том, что Галина погибла из-за меня. А я едва ли смогу её разубедить. Разубеждение агрессивно настроенных родственниц бегемота – как-то не мой конёк.
– Давай говори, зачем притащилась, – заметно, что ей не слишком-то нравится моё общество. И это взаимно.
Смущённо переминаюсь с ноги на ногу – не знаю, что и сказать. «Простите, мне нужно пошарить в личных вещах вашей дочери?». Ну, или так: «Галину убили, теперь я должна сделать обыск». Эх, было бы хорошо, но я надеюсь обойтись без жертв – то есть не стать одной из них. Вытягиваю шею и украдкой разглядываю Василису. Ничего такого тяжёлого при ней вроде нет, значит, прибить меня не прибьёт. Максимум руками разорвёт…
Опускаю глаза и бормочу:
– Нам нужно поговорить, – хотя бы в квартиру попасть, а там сориентируюсь по ситуации.
Василиса припечатывает меня мрачным взглядом припухших глазок (ощущаю укол жалости – видимо, женщина долго плакала) и, посторонившись, бухтит:
– Чего на похороны не пришла? Подруга, называется.
– В больнице лежала.
Прохожу в маленькую, чистую – почти стерильную – прихожую, обхожу огромную тумбу, набитую обувью, и, маневрируя между детскими санками (и зачем они ей, маленьких детей у них нет) и грозно тарахтящим холодильником, пробираюсь в зал. Хоромы у Василисы трёхкомнатные, но комнаты очень маленькие, куда меньше моей. Они очень светлые и даже уютные, зато коридор до такой степени забит всяческим барахлом, что я удивляюсь, как Галькина мама ухитряется там пролезать. И вот ведь что странно – весь это хлам громоздится там аккуратными стопками (неужто она их по линейке выравнивает?), всё чисто, красиво и смотрится очень пристойно. А у меня и вещей не так много, но всё равно – перманентный бардак.
– Можешь не разуваться, всё равно полы мыть, – бухтит женщина, аккуратно переступая на удивление маленькими ножками (размер тридцать семь/тридцать восемь, не больше).
Как странно. Раньше, насколько мне помнится, её ножищи казались довольно внушительными. Может, это оптический обман, например, из-за тех бледно-зелёных шлепок? На самой Василисе, кстати, красуется новый болотно-зелёный халат. Она в нём похожа не то на какой-то маленький холмик, не то на очень большую лягушку. Хм, может, по ночам Галькина мама сбрасывает кожу и превращается в красавицу? А что, интересная мысль, к тому же имя вполне подходит. Вот было бы здорово, если бы вместо противной тётки здесь оказалась фотомодель! Пусть даже и престарелая.
– Давай быстрей, – торопит Василиса Петровна. Не терпится, видимо, выставить.
Приоткрываю рот, чтобы начать фантазировать… и с ужасом понимаю, что в голове не осталось ни одной дельной мысли! Так, плещется бред какой-то, в него и нормальный-то человек не поверит, тем более агрессивно настроенная (и от этого более подозрительная) пожилая женщина. Хм, может, просто рассказать ей правду? Она же мать, женщина… надеюсь, поймёт.
– Василиса Петровна, тут такое дело…
Устав стоять, присаживаюсь на старое кресло – за что удостаиваюсь возмущённого взгляда – и начинаю максимально подробно излагать добытую информацию.
Ну как, подробно – кое-где я, конечно, шифруюсь. Едва ли убитая горем Василиса поверит в то, что её обожаемая дочурка пыталась промышлять шантажом… да и другие острые темы тоже стараюсь обходить. Не помогает ни грамма – не успеваю дойти до второго трупа (а именно, дворника), как Галькина мама ни с того ни с сего повышает голос и начинает ругаться. ««Цензура» алкашка», «тварь долбаная», «уродка безмозглая» и прочее, прочее, далеко не приличное… ну, блин, а меня-то за что? Неужто я ухитрилась ляпнуть что-то не то? Но что?!
– Что, «цензура», не могла сразу «Скорую» вызвать, попёрлась куда-то, подруга ещё называется! «Цензура» «цензурская» эгоистка!..
Ага, вот оно что! Похоже, что Василиса уверена – причина смерти её кровинушки кроется в моей нерасторопности.
– Но я ведь… но я…
Чувствую, что краснею (о, это несложно определить – к щекам приливает кровь и кожа будто горит), но всё же не оставляю попыток объяснить пожилой женщине, что тем гадским утром Галина уже была мертва как минимум восемь часов (мне это Хучик потом сказал). Так что нам даже не стоило суетиться – подруге уже нельзя было помочь.
Ага, толку ноль. С каждой минутой, с каждым воплем Василиса Петровна заводится всё сильнее, на вашу покорную слугу выливается поток нецензурной брани, под конец я записываю идею хоть как-нибудь оправдаться в разряд утопичных и просто сижу, жду, пока пронесёт…
И тут звонит телефон.
Мне его Хучик вручил в больнице. Отсутствие у меня телефона он обнаружил ещё когда меня ранили – когда задал резонный вопрос «почему бы не вызвать «Скорую» вместо того, чтобы ползать по улицам с ножевым ранением» и получил логичный ответ «его две недели назад пропил бывший муж, и я жду зарплаты, чтобы купить новый». Ну кто же знал, что именно в это время у нас начнутся убийства! В обычное время мне практически никто не звонит, я думала так пока походить. В объяснении, кстати, я указала «городской», он у меня имеется в основном для переговоров с родителями.
В общем, Фёдор Иванович решил не надеяться на мою зарплату, притащил мне потрёпанный телефон с немного битым экраном и сообщил, что если на меня вдруг опять нападут, он хочет узнать об этом из первых уст. Когда я спросила, откуда он взял аппарат, следак ухмыльнулся: «вещдок». Да ну, он, наверное, пошутил, потому что знаю я, как они трясутся над такими вещами. Похоже, свой старый отдал – а, может, и отобрал у кого.
В память телефона забито несколько странных незнакомых номеров («Даня Г.», «Вова Р.», «Лена М.» и «ОНА»), лично я занесла туда Катьку, соседку, директора, ну и, конечно, самого следака. Тот зафиксирован как «аМ». «М» это мент или мопс, «а» я добавила для того, чтобы удобнее было искать. Фёдор Иванович, кстати, велел брать телефон в любое время дня и ночи, и абсолютно не важно, чем я при этом занимаюсь (нехилая у них там программа защиты свидетелей, да?). Кстати, сейчас потрёпанный аппарат издаёт мерный писк (странно, что я вообще его услышала), а на экране горит пресловутый «аМ». Так… взять, не взять? С одной стороны расположилась красная, гневно орущая, потрясающая кулаками Василиса Петровна. С другой… вдруг у Хучика что-то срочное?
Решившись, выуживаю телефон из пакета, нажимаю зелёную кнопку и прижимаю аппарат к уху, машинально отметив, что Галькина мама на какой-то момент прекращает поносить меня и мою родню (видимо, в шоке от такой наглости).
– Алло!
– Марина? Это Фёдор Иванович, – ой, а голос-то у него не особенно добрый.
– Да как ты смеешь, ты, дрянь!..– это уже Галькина мама впадает в истерику. Не нравится, видимо, что я уделяю ей мало внимания, а в последнюю минуту так вообще воспринимаю её матюки как фоновый шум. Хорошо, хоть руками не трогает: думаю, брезгует. И это не потому, что я такая грязная, просто она повёрнута на чистоте. Судя по Галькиным рассказам, с неё вполне станется устроить потом тотальную дезинфекцию.
– Марина! Вы дома?..
– Не совсем! Василиса Петровна, успокойтесь! – напрасно я это сказала. Галькина мама заводится ещё больше, с отвращением тыкает в меня пальцем (ну вот, опять эту кофту придётся стирать, теперь у неё карма плохая) и…
Всё смешалось в доме Облонских.
– Правильно, выметайся отсюда, «цензура»!!
– Ай, не трогайте меня, я…
– Марина, вы где?!
– «Цензура»!..
– …уже ухожу… Фёдор Ивано…
– Не трогай вешалку, ты!
–..вич, я сей…
– Да что там у вас за вопли?!
–…час, уже ухожу.
А дальше меня выталкивают на лестничную площадку, Василиса смачно плюёт следом (не очень прицельно, наверно, просто продемонстрировать своё отношение – как будто и так не понятно), и я, отдышавшись, получаю возможность поговорить со стражем правопорядка:
– Фёдор Иванович, простите… уф… была занята.
– Хорошо, – с какой-то странной интонацией произносит следак и спокойно (вот что значит ментовская выдержка!) добавляет, – где вы находитесь?
Цепляюсь за перила и начинаю спускаться вниз. Надеюсь, в обратную сторону это будет не так противно, а то подниматься на четвёртый этаж, когда тебя только что выписали из больницы – то ещё удовольствие.
– В гостях… вроде того. Правда, сейчас меня уже выгнали.
Угу, вытолкали взашей, и чуть не пинками сопроводили. причём совершенно незаслуженно! Вообще-то я сделала все, что должна была сделать, и даже чуть больше! А Галькина мама могла хотя бы дослушать историю до конца. Конечно, кидаться на всех подряд куда проще, чем искать настоящего преступника!
– В последние двадцать минут? Сорок? Час?
– Ну… сорок не знаю, но двадцать минут вроде да. Я, конечно, была без часов…
– Кто-нибудь может это подтвердить?
– Может. Только, боюсь, не будет. Вы же слышали её вопли на заднем фоне.
Следак молчит около минуты (похоже, что в это время он занимается какими-то другими делами), после чего негромко произносит:
– Где именно? Вы мне нужны.
До вашей покорной слуги не сразу доходит, что Хучик действительно обращается ко мне (мало ли с кем он ещё разговаривает), и ему приходится повторить.
– Где вы? Оставайтесь на месте, сейчас за вами приедут.
Называю адрес Галькиной матери, выхожу из подъезда, усаживаюсь на какую-то большую, наполовину вкопанную в землю конструкцию, видимо, заменяющую местным бабулькам скамеечку. Слышу, как Хучик называет кому-то адрес, и думаю, что если никогда не видеть его вживую, по голосу можно вообразить какого-нибудь накачанного брутала. И тут такой облом, хе-хе-хе. А вот интересно, зачем ему я? Ой, что-то плохие предчувствия…
Когда во двор наконец заезжают менты, я успеваю вволю налюбоваться окрестностями, пересчитать всех попавшихся кошек (три штуки) и выслушать длинную лекцию про деградацию современной молодёжи. Ну, просвещают, конечно, не кошки, а две очень бойкие бабки, присевшие на той же «скамейке», а роль молодёжи таинственным образом отходит ко мне. И только я начинаю улавливать суть претензий, как к нам подъезжает болотно-зелёная «Нива» средней степени потрёпанности с двумя незнакомыми следаками внутри.
Усаживаюсь в машину, везут куда-то за город, куда конкретно – не говорят (точнее, отделываются дежурными фразами вроде «Фёдор Иваныч расскажет»). Вскоре мне и вовсе становится не до расспросов, потому, что нормальная, асфальтированная дорога заканчивается: появляются жуткого вида колеи и ямы, и наша «Нива» скачет по ним, как сайгак. В итоге мы приезжаем на какую-то старую дачу, где весело суетится толпа мужиков с Хучиком во главе.
Фёдор Иванович тоже не разбежался отвечать на вопросы. Вместо этого он приветственно щурит сияющие голубые глаза и подводит к зловещего вида автомобилю. Ой-ей… машина высокая, темная и квадратная, и вообще, до ужаса напоминает труповозку. И охрана рядом с ней колоритная – словно из фильма ужасов. Руки – во!, ноги – во!, а уж физиономии…
Коварный следак заманивает меня в труповозку, подзывает стажёра, тот запихивает следом двух каких-то мужиков (похожи на понятых), отчего в машине становится страшно тесно.
– Марина Васильевна, взгляните сюда, – Хучик плавно расстёгивает молнию на каком-то зловещем чёрном мешке. – Это лицо вам знакомо?
Мне почему-то становится холодно, ручки сами собой начинают трястись, а ноги становятся ватными. Пошатываясь, подбираюсь поближе к мешку и… Твою дивизию!
Первая мысль – отпрыгнуть подальше и заорать. Отличная идея! С тихим вскриком отшатываюсь в сторону, налетаю на понятого, с испугу не разобравшись, отскакиваю назад, и, не сумев ни за что зацепиться (не ментов же хватать, в самом деле!), шлёпаюсь на пол. Не в мешок, но рядом. А дальше – лишиться сознания! Вот с этим возникают проблемы. Похоже, в последнее время я видела столько трупов, одним больше, одним меньше – нервной системе уже все равно.
А третья мысль, как всегда, самая идиотская: с чего вдруг «это» – «лицо»? У него же и черепа нет, в пакете лежит безголовый скелет!
Хватаюсь за подвернувшегося под руку стажёра, поднимаюсь на ноги и дважды чихаю, чтобы скрыть возмущение.
– Марина, вы в норме? – осведомляется Хучик. – Налить валерьянки?
– Да нет, спасибо, я как-то привыкла…
Преодолевая страх, приближаюсь к скелету (ха, в этой тесной машине и приближаться особо некуда, так, сделала один шаг и почти в мешке) и неуверенно говорю:
– Да вроде бы не знаком…
Вот если б на нём сохранились ошмётки мяса, я, может, и что-то б сообразила, а тут даже стоматолог не разберётся – зубов-то нет. Казалось бы, при чём тут противные работники бормашины, но я хорошо помню, что в крутых зарубежных детективах такие вот скелетированные трупы частенько опознают именно по зубным картам …а ещё они (в смысле, стоматологи) обожают имитировать самоубийство: засунут в рот пациенту какой-нибудь пистолет, нажмут на курок – и мозги по стене! Ох, и намучился Пуаро же это расследовать…
Ну ладно, вернёмся к скелету. Сейчас, как ни странно, он кажется мне знакомым. Казалось бы, кости и кости, но всё-таки…
Прищуриваю глаза и вглядываюсь повнимательнее. Знаешь, мужик, я тебя где-то видела.
– Гамлет? Точно, Гамлет. Вылитый он. Хотя скелеты, они же все вылитые…
– Почему Гамлет? – спокойно уточняет Фёдор Иванович. Чую, что старый лис знал наперёд, кому принадлежит этот скелет. Вот только откуда?
– Почему, например, не Йорик? – козыряет интеллектом стажёр.
– Ну, Йорик это был череп, а тут у нас целый комплект. Хотя черепа как раз нет, он проходил как вещдок. Лежит сейчас где-то на складе, если не выкинули за ненадобностью.
– В соответствии с Уголовно-процессуальным кодексом вещественные доказа… – влезает было Вадим, но Хучик его обрывает:
– Достаточно. Все на выход, а вы, Марина, пройдёмте со мной.
Всей толпой вылезаем из труповозки; мирно шныряющие по округе менты не обращают на нас никакого внимания. Мы со следаком усаживаемся в давешнюю потрёпанную – а теперь и забрызганную грязью – «Ниву». Фёдор Иванович лукаво щурит бледно-голубые глаза и спрашивает о здоровье.
– Простите, какое конкретно: физическое или психическое?
Хучик смахивает с сиденья пару шалушек от семечек:
– Оба.
– Физическое нормально, но после того, как вы показали мне тот скелет, за кражу которого я отсидела нечеловеческое количество лет, психическое здоровье… Уф! Да где вы его нашли?!
Хучик в задумчивости комкает в руке пакетик из-под семечек с тремя дырками с разных сторон:
– А где он вообще должен быть? Куда подевался? Обрисуйте мне ситуацию.
Негромко фыркаю – как будто он не читал её в моём личном деле! Ну, должна же у следаков быть какая-то база, в которой они узнают, что этот мужчина – опасный рецидивист, а тот пока ещё не сидел?
Громко хлопает передняя дверь, на сиденье плюхается стажёр. Поворачивается ко мне и задорно сверкает глазами, по кожаной куртке стекают капли воды. Похоже, ему тоже интересно. Ну что ж…
Пересказываю печальную историю с Гамлетом начиная с его воцарения в нашей лаборатории и заканчивая пропажей:
– … и я бы не сказала, чтобы он был нам так нужен, но в нашем НИИ как раз проходила проверка, и им, кажется, очень хотелось кого-нибудь посадить. А у Гамлета даже инвентаризационный номер был. Так что когда череп нашли в моих личных вещах, на меня быстренько возбудили уголовное дело, – это я сейчас так спокойно рассказываю, в те времена психовала будь здоров. – Ну а дальше статья, суд, тюрьма и другие радости жизни. А остальной скелет, кстати, так и не нашли. Трясли с меня и трясли, но я-то откуда знаю…
Раздражённо передёргиваю плечами. Я вроде бы только что говорила, что отношусь к той истории совершенно спокойно? Кажется, прихвастнула. Уф, ручки-то дрожат, и язык заплетается, два слова нормально связать не смогла.
– А что? И где вы его нашли? И мы, вообще, сейчас где?
Хучик коварно так ухмыляется, вертит в руках сигарету, хорошо, что не зажигает. Терпеть не могу запах курева. Зато к виду самих сигарет – никаких претензий.
– Мы находимся на даче Валентина Данилова. Скелет был обнаружен в старом колодце.
– Фёдор Иванович вообще любит шариться по колодцам, особенно по заброшенным, – потихоньку просвещает меня Вадим. Учитывая, что сидит он далеко не вплотную, шёпот выходит не слишком конспиративным.
А я… пропускаю его слова между ушей (в смысле, в одно влетело, в другое вылетело), пытаясь сообразить, кто же такой этот Данилов. Понимание приходит неожиданно – да это же физик! Значит, эта зараза стащила скелет, отделила башку и подбросила мне. Вот ведь гадюка! Руки сами собой сжимаются в кулаки. У меня всего два вопроса: какого фига ему это понадобилось и, блин, КАК он ухитрился протащить скелет через проходную?! Дёргаю ручку, со второй попытки открываю дверь, и, провожаемая сочувственным взглядом стажёра и стабильно-беспристрастным – Хучика, вылезаю под дождь. Не такой он, кстати, и сильный – так, упадёт по две капли в минуту, не более того.
Стою под дождём, сама плохо понимаю, зачем. Вроде как собираюсь с силами залезть обратно в машину и продолжить разговор, а на деле перебираю известные ругательства, выбирая наиболее полно отражающее физиковскую гнусную сущность.
О, раньше – отдадим должное тупости! – мне и в голову не приходило, что вся эта история была затеяна для того, чтобы способствовать кое-чьему карьерному росту. Сначала я думала, что меня это не касается, потом – что всё как-нибудь разберётся само собой, а оно вот… не разобралось. Интересно, пошёл бы физик на это предательство, если бы знал, что рано или поздно мы с ним окажемся в одной школе? С одной лишь разницей… а нет, с двумя или тремя. Он учитель, я – уборщица, у меня есть судимость, а у него – постоянные муки совести (по крайней мере, должны быть). Стал ли он устраивать все эти манипуляции, если бы знал, что через пару лет наш НИИ развалится, и он вылетит оттуда вместе со своей новой должностью? Хотя кто его знает, может, и стал бы – исключительно из природной вредности, которой у него нехилый запас.
Стоять под мелким, но от того не менее противным дождём удовольствие ещё то, так что я снова залезаю в машину, и, воспользовавшись тем, что Хучик опять общается с кем-то по телефону, принимаюсь разглядывать дачу. Мрачное зрелище! Больше всего этот домик похож на обычную деревянную хибарку. Когда-то он был покрашен не то зелёной, не то коричневой краской (а, может, обеими сразу), но теперь она облупилась, и цвет так просто не разобрать. На окнах что-то вроде занавесок, одно разбито. Вокруг домика несколько аккуратных деревьев, а в некотором отдалении растёт что-то вроде старого бурьяна. Такой обычно вырастает на старых, заброшенных грядках. Сначала там царствуют сорняки – осот в человеческий рост, берёзка, достигающая корнями если не до ядра земли, то до мантии точно, и прочие приятные вещи, название которых я не помню, потому, что перестала заниматься сельским хозяйством лет двадцать назад. Через несколько лет они куда-то исчезают, но нормальной травы все ещё не растёт, вылезает такая непонятная хрень. Не думаю, что наш физик когда-то увлекался садоводством – скорее всего, на рабских плантациях горбатилась мать или жена. Даже, наверное, первое – не думаю, что его сволочную персону способно долго терпеть какое-то существо (а матери-то деваться некуда!).
