Мария Рашова
Чашка кофе для героя
Я лежал на голых камнях набережной Сочи, глядя в синее небо и размышляя, на сколько меня хватит. Пока я априори сильнее тех двоих, кого практически замочили мои лианы в моем кафе: полупридушенные, они сейчас ползли с докладом к своему шефу, не проявляя больше никаких желаний связываться со мной. Но что будет завтра? Этих я победил, а вот если они выставят кого сильнее? Я убрал свои огненные лианы на ночь в гараж, поставил на подзарядку. Поцеловал их на прощание – молодцы, девочки, отлично сработали. Одна из них лизнула меня в щеку: ох уж эти нежности. Я подумал, что, скорее всего, темные будут совещаться и сегодня уже можно не ждать нападений. Ну что ж. У меня есть еще одна ночь. При слове « ночь», я увидел Её огромные карие глаза, распростертые на все небо. Она смотрела на меня призывно, неотрывно. У меня перехватило дыхание. Я потерял дар речи. Все что я мог – молча смотреть в ответ, погружаясь в Её зрачки. Меня засасывало в этот омут с дикой силой, я не мог даже пошевелить рукой. Я был Её раб, люмпен. Она прекрасно осознавала это. Она практически вобрала меня в себя, когда мимо пробегали какие-то дети и один из них стукнул пластмассовым совком мне по колену. Я взвыл от боли и мгновенно обрел способность двигаться и соображать. Я не знаю, что это было, я согнулся в позе эмбриона, схватившись за коленку, одновременно испытывая физическую боль и дичайшую, огромную, великолепную эйфорию и прилив сил во всем теле. «Должно быть, так и умирают,– с горечью подумал я, – от любви». Хотелось вообще взять какую то умную старую книгу мудрого и талантивого чувака, который жил за несколько веков до моего рождения и прямо сейчас получить вопрос, как он справился с расставанием с любовью всей своей жизни. Как он, блин, пережил это, как не сдох? Или сдох в мучениях? Я хотел знать! Я хотел получить гребаную инструкцию – что делать, если тебя, куда бы ты не шел, преследуют огромные карие глаза в пол-неба?! Что делать то вообще? Ась? Куда бежать? Как спасаться? Как спасти свою шкуру? Свою душу как спасти? Как не чокнуться? Как сохранить мозг? Вопросов было много, но ни один ответ ко мне так и не пришел. Я встал и пошел по кромке берега, ловя на себе взгляды отдыхающих. Было во мне что то, чего я никак не мог исправить, чтобы быть полностью конфиденциальным. Это что то было не в одежде: я одевался по всякому, пытался притвориться безалаберным москвичом – туристом, «стилягой» местным, незаметным понаехавшим из Новосибирска – нет, все равно на меня останавливались очумевшие взгляды, никто не признавал меня за своего, я был чужим, чужим среди своих. «Ауру не спрячешь»,– глубокомысленно сказал Михалыч в моих мыслях, вкусно сдувая пенку с запотевшей кружечки пива. «Как будто из другой жизни»,– подумал я. Как будто все это – шеф, ребята, планерки, такая выверенная распланированная жизнь – все это было не со мной. Как будто я живу на два города – Сочи и древний Самарканд уже несколько тысячелетий. Эти карие глаза проехали по мне, как танк. Эх. Я вздохнул и купил пакетик барабульки. Это конечно, что то новенькое – когда рыбу тебе продают в упаковке букета цветов. Так и хочется кому-нибудь вручить «от сердца и от почек дарю я вам цветочек». Еще соус дали впридачу – но это уже было извращением, непонятно было, как есть барабульку, между прочим, с косточками, на ходу, ну и у меня, как ни странно, не было третьей руки чтобы держать соус. Ох уж эти европейские штучки в российских реалиях. Тот иноземец, кто придумал этот пакет для закусок, явно не предполагал что «эти русские» запихают туда барабульку!
Третья рука так и не появилась, поэтому вышел на берег и сел на пустой шезлонг. Откуда ни возьмись, как из автомата выскочил мужик, из тех, что приезжают в Сочи на сезон из Новосибирска за красивой жизнью и пафосно заявил, что шезлонги платные, я молча сунул ему рубли, он быстро заткнулся и так же быстро растворился в воздухе. Я ел барабульку и смотрел на море. Соус тек по моим пальцам, мне было все равно. Море дышало со мной в унисон, море зализывало мои раны. Мы молча смотрели друг на друга – я и море. Нам было хорошо вдвоем. Говорят, что чувства обостряются, когда ты находишься на краю смерти. Я знал, что именно сейчас, в эту секунду идет совещание темных о том, как бы получше грохнуть меня. Они строят планы, чертят на карте мой график передвижения, мониторят меня online. Думают, как бы получше меня убрать, стараются. А я сижу на берегу и жру барабульку. Ни капли страха, лишь недоумение: как можно тратить эту, такую прекрасную жизнь на попытки подставить, насолить, погубить, убить? Неужели это прекрасное синее море, это закатное солнце, пение птиц, зеленые деревья, это прекрасный, созданный Богом мир способствуют этому? Наоборот, это свидетельствует лишь о том, что счастья хватит на всех. Так откуда же пролезает зло в человеческие души, расцветая там махровым цветом, если с первого же взгляда на окружающий мир становится понятно, что все – все могут быть в нем в одинаковой степени счастливы? Понятно, что не одним способом, но одинаково по уровню счастья. Естественно и логично, что счастье для всех разное (что русскому хорошо, то немцу – смерть), но и глядя вокруг, становится ясно, что мир существует во всем многообразии форм. Бери – не хочу. И будь счастлив. Но нееет же нет. Кто, кто внушил людям, что для того чтобы быть счастливым самому нужно подсидеть товарища? Навредить, украсть, убить? Почему многим так важно не свою хату довести до ума, а чтобы соседская сгорела? Что за несусветная чушь? Это бесконечный путь в прямо противоположном направлении, с гостеприимно распахнутыми порталами в ад, по обеим сторонам от которых стоят бесы с рушниками. Нет, где то все же человечество свернуло не туда, раз зло в таких размерах пробралось в наш мир. Где то мы, ребята, крупно накосячили…
По сути, мне больше нечего было делать здесь, в Сочи. Я не понимал ни своих целей, ни своих задач. Я был один: вряд ли я могу держать линию фронта между нашими и темными. Я не обладал выдающимися способностями и беспрецедентной силой. Я не был самым лучшим светлым воином, я не был маршалом наших войск, вряд ли я мог своей решимостью поднять всех в сражение, к бабке не ходи, наверное, я был никудышным воякой. Совсем глупо с моей стороны было бы признать, что сосредоточение всех темных сил в Сочи в это время года происходило исключительно из-за меня. Но я не нашел никаких светлых вспышек, из-за которых бы темные могли так конкретно напрячься. Не было ни съездов, ни конференций, ни обмена опыта штаб- квартиры с регионами. Да что там, тут даже не жили пострадавшие в битвах светлые. А ведь в том же Краснодаре, я чувствовал, были наши. Да, для темных не было вообще никакого смысла выволакивать сюда, в этот небольшой курортный город, половину своих мировых сил тупо из-за меня. Я был вроде мышонка, для которого организовали рейс «Титаника», чтобы он один утонул. Чушь какая. Можно сделать вид что, ты продал билет для мыши но невозможно ее заставить забраться по трапу. Можно было бесконечно гадать, с какой стати я тут вдруг оказался. Можно было строить миллион гипотез, зачем и почему сюда приволокли лучшие силы темных. Я ни на йоту не мог приблизиться к разгадке, потому что я был дурак. Дурак дураком. Я жил свою маленькую жизнь с моими маленькими событиями, радовался, когда попал к светлым, радовался моей тихой и незаметной должности, радовался, когда попал в командировку в Сочи. Радовался, когда влюбился (идиот). Бежал по своим маленьким мышиным тропам и радовался каждому найденному орешку. Пока в один прекрасный день мне не собрали мой маленький чемодан и посадили на «Титаник». Зачем? Почему? Кому была нужна моя мышиная возня?
Внезапно небо почернело, мой вопрос остался немым воззванием к небесам. Подул резкий ветер, кинув мне пригоршню песка прямо в лицо. Я гневно отплевывался: «Как обычно, на самом патетическом месте». Наверное, начиналась гроза. Да, такой как я, погруженный в свои мысли, даже не сразу мог бы сообразить, что же происходило. Все всегда смеялись надо мной и только море знало, что мы с ним на одной волне. Крупная теплая капля упала мне на нос. «Дождь», – догадался я и заспешил прочь с пляжа.
Я так и не приблизился к разгадке. Беда зависала надо мной как эта гроза. Беда, как черная туча, висела над моей головой. И как бы быстро я ни бежал, она следовала за мной по пятам. Я не был идиотом. Я знал свое место. Я не высовывался, я не выпендривался. Я придерживался исконно русской линии поведения – сиди тихо, и тебя не убьют. Будь тише воды, ниже травы. Я бежал по своей маленькой тропиночке, и хихикал от своего маленького счастья, как те ёжики которым травка щекотала пузики. Может быть, я был рожден для того, чтобы долго в продуктовом выбирать хлеб, определяя качество, вдыхая сводящий с ума запах свежеиспечённых батонов через пакетики. Может для того, чтобы сидеть в кофейне, вдыхая волнующий запах секунду назад сваренного кофе и наблюдая мир через огромное панорамное окно. Может быть, чтобы носить в сумке заветный пакетик и кормить бездомных кошек. Я не был создан чтобы вести войну против сил зла, это точно. Внутри меня все завыло. Ну почему я? Почему вечно я?? Я так хочу проживать свою маленькую жизнь, спокойно уже хотя бы раз, хотя бы в этой вечности родиться, радостно пожить и нормально умереть, но нет же, нет! Я опять скачу впереди войска с флагом и подо мной умирают кони! Пачками! Кто решил, что это мне подходит? Кто придумал, что я смогу? Я же сам ни хрена, ни хренашечки не соображаю. Я не стратег, я не тактик, я не священник, я не святой. Почему я? Мне бы со своими грехами справиться, почему параллельно я должен справляться с грехами человечества, если само человечество с ними справиться не может? Если они ему нравятся? Если ему в кайф? Человечеству в кайф и оно продолжает грешить. Ну причем тут я то? Я бегу по своей маленькой тропинке и трава щекотит мой животик. Давайте, кто-нибудь другой поведет дивизии в бой, а? Небо молчало. Я почувствовал себя несчастным. Никто не выдает инструкции к этой планете каждому младенцу, только что явленному на свет. Никто не пытается разжать розовые кулачки и впихнуть ему инструкцию с точным описанием той роли, что он должен исполнить на земле. Все это покрыто мраком. Я подумал, что некоторые нюансы не знают даже ангелы. Никто не знает, кроме того, Кто придумал этот мир.
Солнце расслабляло. Оно поджаривало беспечных отдыхающих снаружи, а меня еще и изнутри , вскрывало мозг, насаживало на огненный вертел мои глупые мысли, следило за степенью прожарки безумия. «Мне, пожалуйста, с кровью, средней прожарки!», – кричал я, но меня уже никто не слышал. Мое мнение здесь никого не интересовало. Я был просто придаточной частью к происходящим событиям, я был здесь вписан и прописан самой судьбой. Как же неотвратимо будущее надвигалось на меня. Я знал, я понимал, что извернуться или сбежать с тонущего корабля шансов никаких не было. Меня отправили сюда, чтобы я мог завершить свою миссию. Ох, если бы хотя бы точно знать, в чем она заключалась! Хотелось тупо сосредоточиться и собрать все события, все нити воедино. Что привело меня сюда, в Сочи, что изначально требовалось, куда я мог сгодиться, куда не мог, где были основные расстановки сил. «Если нет уверенности в победе в мозгу, значит, ее нет и на поле боя», – передо мной замаячило одно из крылатых высказываний Михалыча, да прямо перед глазами, да красными буквами на транспаранте! «Я знаю, я все знаю»,– пробормотал я,– «я никудышный боец, но я стараюсь». Тьма закрывала город, жар спадал к вечеру, оставляя сиреневую похмельную дымку, солнце давало красную ковровую дорожку на море, щедро обещая нас сварить как раков завтра от 30ти градусной жары. Я поежился. Идти мне кроме, как спать, было некуда. Для построения стратегических планов мой мозг не соображал. И я отправился искать кофе точку. Кофеманы тянутся к источнику кофе всякий раз при принятии трудного решения. Кофе не смотрит на тебя презрительно, как высший и дорогой сорт зеленого чая с цветком, вытащенным из задницы капибары, кофе нежно обнимает тебя. Вспотел ли ты в Сочи при 30ти градусной жаре, или твои руки замерзли и еле могут открыть термос на Эвересте – кофе обнимает и спасает тебя. Я не знаю, может в моем мозгу есть разъем который подзаряжается только через кофе? Мне принесли огромную чашку кофе, я смотрел в его темноту. На дне лежала моя трусость, моя лень, мое уныние и нежелание жить. Я провел рукой над кофе, все рассеялось, кроме тайминга принятия решений. Эта сука тикала, не давая мне спать, в любое время дня и ночи. Возможно, это единственное, что хоть как то организовывало меня. Небо было в курсе моих слабостей, небо было в триллионы раз мудрее меня, оно не позволяло мне окончательно попасть в ловушку моих грехов. Било больно, но аккуратно. Куда мне было до него «в лаптях за паровозом», я всегда удивлялся высшему разуму, который лепил из меня и моей жизни нечто героическое, хотя, ту безвольную массу из которой состоял я, даже приблизительно нельзя было назвать примером для подражания. Среди всех материй и планет я был песчинкой, которую случайно задуло ветром в это чистилище, каплей кофе, которую пролили на стол, пером птицы, случайно попавшему в турбину самолета, криком одинокого кита, дающего позывные в вечности не на той частоте. Словом, я был случайностью. Про которую все решили, что именно она – кара небесная. Странно, что меня не могли уничтожить. Я все еще был жив. И все еще толком не умел обращаться с оружием. У меня было горькое ощущение, что я никогда не научусь. Я подбадривал себя тем, что некоторые вон, и с 30го раза не могут сдать на права, а я же все таки сдал. Со второго. Необходимо регулярно давать себе пить, даже если ваша душа так долго ползет по пустыне, не встречая людского одобрения, что может подумать, что ей не нужна вода. Нужна, еще как нужна. Нужно вспомнить про все свои победы, свои успехи и всю любовь, которую дарило вам небо и сказать себе, что я точно дотяну до оазиса. Что осталось недолго. Что все будет хорошо, буквально несколько метров, еще чуть-чуть, и я найду оазис. Нельзя не подбадривать себя самому, даже если весь мир выстроился против вас. Себя нужно любить и жалеть, как любит и жалеет само небо, создавшее вас. Никогда луч света, полный нежности и любви, ниспадающий с неба на человека всю жизнь, не сможет прерваться от козней врагов, от ненависти бывших друзей, от яда завистников, и даже от уныния и отчаяния самого человека. Любовь никогда не перестает.
Моим оазисом была Она. Я видел Её карие глаза, глядящие на меня с неба. Она была моим светом, моей мукой, моей тайной, моим вдохновением, моим горем. Мне было понятно, что, мы, видимо, никогда больше не встретимся. Я не хотел об этом думать. Мысль об этом неотвратимо вгрызалась в мое сердце, ела мою плоть, пила мою кровь. Со стороны неба было достаточно жестоко дать мне Её и тут же отнять. Мысль о Ней была моим наваждением. Я плохо владел собой, когда это наваждение приходило. Мой разум затуманивался, я ничего не видел и не слышал. Даже если бы я собрал все свои силы воедино, напряг разум, я не смог бы снова провалиться в ту же реальность, где была Она. И даже если смог бы, найти Её снова было бы там нереально. Почему все самые грустные мысли приходят после заката? Почему неотвратимость горя приходит, когда солнце уже село? Почему становится понятно, что все попытки тщетны и уныние и грусть поселяются в душе людей, когда темнеет за окном? Нас как будто перестают охранять. Власть ночи простирается от горизонта до горизонта. Она не щадит никого, особенно тех, в ком много света. Она пытается потушить светильники душ неспящих, поглощающих литрами кофе, нервно курящих в ночи. Каждый знает об этом. И каждый надеется, что и в эту ночь он выдержит и его светильник не потухнет. О, как важно спать сном младенца в эти ночи… О, как редко это получается… Каждый, чья душа светлее тьмы, должен стоять на посту. С трех до четырех ночи происходят самые важные битвы. В двенадцать ноль ноль все посвященные слышат гонг начала сражения. До полуночи еще можно успеть набраться сил и доделать все самые важные дела. После – тьма вступает в свою силу. Поберегись, прохожий, если в тебе недостаточно света! Тьма в курсе наполнения твоей души. Один неловкий шаг, и ты поскользнулся на крыльце, сигарета выпала из рук, и ты, выскочивший из барного чада в полночь покурить, уже никогда не вернешься в свой кабак. Сиди тихо, делай движения четко. Будь размерен. Следи за теми, что чрезмерно любезен с тобой, равно как и за теми, кто искренне тебя ненавидит. Избегай тех и других. Делай свое дело. Не жди результата сразу. Борись. В первую очередь сам с собой. Ты же знаешь, как часто тьма ложится на дно души и делает вид, что она тут всегда была, протягивая серые нити, чтобы управлять тобой. Гони ее прочь! Ее здесь никогда не было! Пусть твоя чистая душа управляет тобой, а не алкоголь, сигареты, страх, гнев, чувство вины, жалость к самому себе. Не жалей. Ты идешь через огонь – одежда по любому загорится, простись с ней заранее. Но ты выстоишь. Ты выстоишь, ты и не такое переживал, и не через такое проходил. Ты выстоишь, небо поставило на тебя, у тебя нет других вариантов, ты выстоишь. В глаза смотри не всем, а только любимым. Радуйся жизни, даже сидя в окопе под артобстрелом. Шквальный огонь людской ненависти не должен тебя лишить радости жизни. Не тебе судить, кто на каком уровне в этом чистилище. Те, кто ненавидит все и вся находятся, вполне возможно, совсем на дне черного огромного котлована – их можно только пожалеть. А ты храни свое пальто чистым, следи за собой, не допускай ни пятнышка, суд будет справедлив, все что найдут – учтут. Не будь ветрен. Служи своей идее. Не забывай целовать детей на ночь. Храни себя от бед. Эти маленькие истины вылетали в мой мозг как зайцы на поляну. Быстро осматривались, прижимали уши и скрывались в чаще леса. Я не знаю, кто вложил мне в мозг эти установки. Вполне возможно, страховочная версия. Ведь я предался унынию. Самое страшное, что может произойти со светлым. Уныние – это тот стальной канат, что связывает руки и ноги, после которого человек не может и не хочет ничего делать, а кто то и жить. Идеальное оружие против светлых людей – главное, вовремя нашептать что все зря и все напрасно, и вот – человек лежит в луже собственных слез, связанный по рукам и ногам и не отсвечивает. Нет человека –нет проблемы. Все гениальное просто. Я знал, что я был предрасположен к унынию. Поэтому я и не мог жить в Питере. Я просто знал, что я не переживу ни позднюю питерскую осень, ни глубокую зиму. Я знал, что уныние в черном плаще придет за мной, скажет собирать свои вещи, и что я после этого? Пойду топиться в Фонтанку? Не-не-не, уж лучше помереть от сумасшедшего темпа жизни, чем от уныния. Все трудоголики смогут сказать после смерти: «По крайней мере, я старался». А что скажут пребывающие в депрессии? «Я так страдал что не мог ничего делать»? Не-не-не, мне ближе первый вариант. Не хочу растечься лужей на полу. Стыдно.
Мне всегда было стыдно, ребята. Стыд – единственное, что двигало мной в подростковом возрасте, и почти единственное, что двигает мною сейчас. Только это стыд не перед людьми, а перед собой и небесами. Мне почти каждый день бывает за себя стыдно, да не по разу. Как хороший родитель пакостливого ребенка, я краснею и бледнею по нескольку раз на дню. На что я надеюсь? На милость небес. Я так несовершенен, что не могу править сам себя. Я хочу, чтобы меня правило небо.
Я взял себя в руки и приплелся домой. Слежки не было, я несколько раз проверил. Я не был никому нужен. По крайней мере, не нужен врагам – уже хорошо. Надо везде находить свои маленькие плюсы, ведь черные мысли накинуть петлю на шею не появляются вдруг, они роют подкоп к тебе годами, десятилетиями. Я знал, что есть то, чего делать в этой жизни никак нельзя, если не хочешь быть обреченным на вечное мучение. Как глупо думать что после того как ты убьешь свое тело на этой планете, твои мучения окончатся. О нет, они только начнутся. И все что ты испытывал здесь, покажется тебе раем. Душа то твоя бессмертна, она и есть самый лакомый кусочек для темных, то, за что они бьются тысячелетиями. То, что отбиваем у них тысячелетиями мы. Не будьте идиотами, это не конец. Это только начало, взмах ресниц, наша жизнь – микроскопический момент в масштабах Вселенной, порожек, который нужно переступить, чтобы прийти к вечности. Вот только некоторые на нем застревают навсегда. Я закинул вещи в стиралку, постоял под душем. Мыться не хотелось. Почему то в душе всегда приходят самые философские мысли. Их бы думать, покуривая трубку, вечерами в кресле перед камином, не торопясь, вальяжно, закатывая глаза. Но нет. Они приходят в тот момент, когда я включаю воду погорячее. В итоге я застываю в раздумии и спохватываюсь уже тогда, когда кожа моя краснеет и сморщивается, и я вылезаю из ванны вареный как рак. Ничего с собой не могу поделать – этот фокус сознание проделывает со мной каждый раз, как я лезу под душ. Я набодяжил себе опять чашку кофе, завернулся в махровый халат, выполз на балкон. Остывающий лиловый вечер обнимал Сочи, где то невдалеке был слышен треск цикад. Моя голова раскалывалась. Я был никчемен. Потерян. Разбит. Но не сломлен. Наверное, во мне осталась сопротивляться последняя нервная клетка, вот уж она то планировала наверняка показать всем моим врагам, где раки зимуют. Остальная моя нервная система послала меня глубоко и надолго. Вот бы оттуда вернуться загоревшим и с магнитиками, но нет. И я, поколебавшись минут пять, пополз спать. «В конце-то концов»,– ворчал я про себя, впихивая легкое летнее одеяло в дурацкий пододеяльник с прорезью на боку, – «в конце концов, пусть спасает мир сегодня ночью кто-нибудь другой. Им что, некому доверить спасать мир? Хм, да народу до фига! А я что? Я маленький человек. Я люблю кофе. Ненавижу пододеяльники. Я ошпариваюсь каждый раз в душе. Разве я на что-то способен? И вообще, у меня перерыв. Шишки-шишки, я на передышке». Пододеяльник такого типа был придуман специально для садомазохистов. Нет, серьезно, у нас были самые лучшие технологи в советском союзе – они придумали для пододеяльника дырку ромбом! И спасли тысячи советских пар от развода! Если бы сейчас мне было с кем развестись, я бы после этого пододеяльника с прорезью в боку, обязательно бы это сделал! Моя последняя нервная клетка угрожала оторваться, когд, наконец, в неравном бою я его победил. Одеяло, измочаленное моей силой воли, наконец, было заправлено. Пододеяльник был разбит, но, чую, замышлял новые планы коварной мести. Я горестно вздохнул, провел рукой по вспотевшему лбу и завалился спать, жалеющий сам себя. Ощущающим себя в чугунной советской мясорубке, из которой выход только фаршем через дырочки. «Почему Ты оставил меня?», – бормотали мои губы. Я спал. Душа моя витала в иных мирах. Но тело свое, как все уважающие себя светлые, оставил бормочущим на минималках. Так очевиднее, что душа на месте, бормочущее сонное тело не вызывает вопросов у темных. Я не хотел палиться, как кошки. Вот уж палевные создания, с их сонным параличом люди стали догадываться, что кошки во сне проваливаются в порталы и шастают по другим измерениям. Надо быть аккуратнее, надо хотя бы оставлять тело храпящим. Ну, чтобы не вызвать ненужных расспросов. В советские годы многие использовали храп для прикрытия. Я бы мог учить начинающих подобным приемчикам, иногда я был очень дидактичен. Сам себя не похвалишь – никто не похвалит. Истина проста – всегда начинайте с себя. Кто-то где-то косячит и вы это видите? Скорее всего, такой же грех за вами, или сделан или планируется, вот и всё. Раскайтесь перед небесами и наваждение пройдет. Наваждение пройдет, тьма рассеется. Всегда сначала думайте, потом делайте. Следите за собой, будьте осторожны. «Будьте осторожны»,– на этом функция моего мозга на этой планете встала на паузу. Люблю себе понаговаривать что-нибудь, этакое пафосное, когда засыпаю. Лучше спится. Гордыня сворачивается от удовольствия клубочком. Эго улыбается сквозь лисью шерсть. Красота. Во сне я нашел себя сидящим на ветке дерева посреди огромной оранжевой пустыни. Мне не было ни холодно, ни жарко, на востоке сиял луч восходящего солнца. «Возможно, как только оно взойдет, я умру от жажды»,– мелькнула мысль и тут же пропала. Внизу прибежала пустынная лисица. Она задрала морду вверх, внимательно рассматривая меня. Черные – глаза бусинки блестели. Клянусь, она передавала информацию обо мне в online режиме. Возможно, сразу с видео и фото. К ней подбежала вторая лисица, они о чем-то быстро переговорили на своем зверином языке. Обсуждали видимо, когда я устану сидеть, засну и свалюсь вниз. Я вцепился в ветку посильнее. Обе подняли свои мордочки вверх, еще раз просканировав меня. Первая махнула хвостом и поспешила удалиться, что-то тявкнув на прощание. Вторая осталась меня караулить. Я сидел, не шевелясь. Я не мог себе ответить, что плохого могли сделать мне лисицы, которые едва доставали мне до колена. Укусить? Возможно, было бы больно, но не смертельно же. Страх, страх сидел в глубине меня. И тут я увидел их. Песочного цвета тени людей в капюшонах. Длинные бежевые балахоны покрывали все их тело сверху до низу. Я не видел их ног, такое ощущение, что они парили в воздухе. Они двигались мягко, непрерывно, направляя друг друга. Когда они подплыли ко мне чуть ближе, я увидел, что они начали разворачивать достаточно большой экран. Я не слышал ни единого звука, но, готов поклясться, они разговаривали. Они развернули экран передо мной и встали чуть поодаль, в виде почетного караула. Я клянусь, они специально так выстроились, это было не случайно, а так задумано. Один из них взмахнул рукой и экран включился. И тут я познал, что значит выражение «холодный пот». Холодный пот ручьями, потоками, реками тек по моей спине. Я чувствовал, как я седею в реальном времени. Пот струился по мне, хотя было не жарко. Руки, вцепившиеся в ветки, онемели. Я открыл рот в беззвучном крике, но ни одного звука не исторглось из меня, потому что душа, душа моя застыла от ужаса. На экране демонстрировались все мои грехи, начиная с рождения. Четко, без прикрас. Демонстрировались именно те моменты, когда я откровенно грешил. И как разрушающе действовало это на всю мою последующую жизнь и окружающих меня людей. Грех – последствие, грех- последствие, грех..грех..грех…Я задыхался, я задыхался, открывал беззвучно рот и при этом не мог вдохнуть. Дрожь пробирала все мое тело. Пот тек потоками по спине, я никогда так не потел, ни от болезни, ни во время соревнований, ни в самом страшном жару, никогда. Я был мокрый и одновременно дрожал от холода. Зубы мои стучали друг о друга. Ужас обнимал мой мозг. Это было несладко. Не зря не всем людям небо открывает список их грехов, опасаясь, что те от ужаса могут совершить самоубийство, окончательно ввергнув себя в ад. Я не мог предположить, что даже греховные мысли могут так влиять на мою жизнь и жизнь окружающих меня людей. Мне хотелось крикнуть, громко и отчаянно: «Это не считово! Я же только об этом подумал!» Традиционная ошибка всех людей, населяющих эту планету – думать, что этот грех уж точно им не засчитается. Всем засчитается, а им нет. Пронесет. Если бы все люди на планете Земля четко знали, что они на счетчике, наш мир в один момент избавился бы зла. Как бесстрастно ангелы тьмы собирают, записывают и копят наши грехи, как складывают один к одному, чтобы предъявить их, предъявить их все на страшном суде, как трепещет душа грешника, познав, что ничего, ни капли, ни песчинки греха не осталось неподсчитанной. Как просто и как сложно – жить и контролировать каждый свой шаг, зная, что на левом плече тоже сидят, контролируют, считают, записывают, взвешивают, не упускают. Все грехи с младенчества до последних дней промелькнули передо мной. Я беззвучно рыдал. Я рыдал так, что слезы мои скопились перед деревом и там образовалась маленькая лужа. Лисица, караулившая меня, провела по ней языком, и лужа сразу же, мгновенно высохла. Я почему то сразу же успокоился. Как будто она дала мне понять, что все это мне показали вовсе не для моих слез. Тени молча свернули экран и снова выстроились «во фрунт». Они чего-то ждали. Чего-то или кого-то. Лисица настороженно принюхалась к ветру с востока. Я напрягся и внутренне похолодел. Когда человек не знает, чего ждать, он, как правило, ждет худшего. Я сидел, полуголый, на ветке дерева посреди пустыни, только что узревший все свои грехи. Руки мои, вцепившиеся в ветку, одеревенели, я не знал, сколько мне придется просидеть в той же застывшей позе, я чувствовал голод и жажду, я был разбит всей моей никчемной жизнью, показанной мне на экране. Что хуже, чем это, могло произойти со мной? Чем еще моя судьба хотела попотчевать меня? Ей казалось, видимо, личным вызовом, что я все еще жив. Я жив и все еще могу сдвигать горы. Как бы темным не хотелось стереть меня с лица земли, я был все еще жив. Я был жив и я все еще функционировал, как светлый. Да, я был грешен. Но я не поменял свою суть. Отчаяние на мгновение ослабило мертвую хватку и чуть-чуть расслабило руки с моего горла и я тут же, неожиданно сам для себя, крикнул: «Я светлый!». И как мгновенно от молитвы сходит морок, я увидел как черное облако, растущее на западе, резко вспыхнуло и рассеялось, а я шлепнулся на горячий песок. Я летел, зажмурив глаза, и даже когда упал, я держал их закрытыми, и поэтому не сразу сообразил, что меня окружает неестественный шум, не присущий пустыне. Это был шум моря. Я широко раскрыл глаза. Я лежал на белом песке огромного пляжа, море с шумом накатывало на песок, я лежал в тени пальмы, усеянной кокосами, рядом в траве бил родник и я не преминул жадно напиться ледяной воды. Иийууухххуу! Слава Богу, я был спасен! Мироздание было благосклонно ко мне даже на краю погибели. Я лежал около родника в каких-то зарослях и не хотел шевелиться. Все было бессмысленно. Моя жизнь была никчемна и бессмысленна, я это только что понял. Как себя ни контролируй – а все равно грешишь. Хоть в мыслях, да черная дрянь- мысль проскочит, зараза, как себя ни береги. Я закрыл глаза. Я не мог увидеть Её, но я почувствовал. Как легкий цветочный запах, легкий освежающий бриз, дыхание ветра были ее шаги. Её нельзя было увидеть или услышать, но можно было почувствовать. Мое тело немедленно откликнулось, еще до того как я разлепил глаза. Повинуясь теплой волне я откинул назад голову и увидел Её. Она набирала воду в кувшин из источника и еще не видела меня. Она смотрела на море. По ветру развевалось ее дымно- розоватое легкое платье и бирюзовая тончайшая накидка. Она рассеянно придерживала подол, другой рукой держа кувшин, но все еще вглядываясь в море, как будто ждала кого-то. Я застыл в неудобной позе, вывернув шею, и в какой-то момент громко сглотнул. Она вздрогнула, наши взгляды встретились и в то же мгновение, Она вскрикнула, накинув шарф на лицо и мгновенно побежала, расплескивая воду. Я чуть замешкался, вставая, и тоже побежал за Ней. Я бежал изо всех сил и никак не мог догнать ее, Её спина все удалялась и удалялась от меня, пока я не споткнулся о какую то корягу и не полетел о земь.
