Мария Рашова
Последний в очереди
Незачем было бежать. Путь мой был предрешен. Не оставалось ни дня, чтобы я не сожалел о содеянном. Совесть жгла мне пятки, да что пятки, она проделывала большие огненные дыры внутри меня. Внутри моей несчастной замученной души. Совести было по барабану на препятствия: она умела проходить сквозь стены и время. Ничто и никто не мог остановить ее. Совесть жрала меня, а я ничего не мог сделать в ответ. Каждый из нас ходит по этой планете с таким тяжелым багажом ошибок, за который совесть может преспокойно жрать нас на завтрак, обед и ужин, и еще последний ужин перед сном, вот этот вот самый кайф на ночь, на диванчике, облизывая пальчики. Совесть была гурманом: она жрала меня долгие годы по частям, не все сразу, а медленно, доставляя себе удовольствие. Вот и сейчас откусила мне пол-ребра. Я охнул, но промолчал. Было не впервой, да и окружающие тоже терпели. Терпели годами. Так было принято среди людей: согрешил – терпи. И тех, кого совесть жрала при жизни, называли счастливчиками. Потому что если не случилось покаяние, то после смерти таких людей уже жрали бесы, а это было в бесконечность раз хуже, больнее, страшнее, а самое главное – неотвратимее и безнадежнее. Каждый знал это, каждый молчал, каждый терпел, издавая еле слышный стон, еле сдерживая боль, когда совесть откусывала слишком большой кусок. Мне повезло – меня жрали при жизни. Говорю же вам, я был счастливчик. И каждый в нашем городе знал это.
Ни вздоха, ни выдоха, ни легкой тени сомнения – ничего я не мог себе позволить, предварительно не спросив небеса. Я был не так уж и плох, вне сомнений, по меркам 21го века. Поверьте мне, были гораздо, гораздо хуже меня. В последние времена очень сложно встретить хорошего человека, почти невозможно. В том, что эти времена приближались, не было никаких сомнений. Странно было бы сейчас выбежать на улицу с плакатом «Спасайтесь»! Бегите! Враг внутри нас! Уже наступает!». Но это единственное, что мне хотелось сделать. Но все это бы не помогло. Было понятно и ежу: если веками не помогало, то сейчас точно не поможет. Все, кто истинно хотели спастись, уже спасались. Те, кто не хотели…Этих было не разбудить, и в этом не было моей вины. Напрасное это дело – будить спящих. Они злы и недовольны тем, что их разбудили. Говорите с теми, кто уже проснулся. «А тем, кто ложится спать, спокойного сна»(с) Я собрался, посмотрел на часы. Вечерело. Я прислушался: внутри меня не вызрел ни один план. Я все еще не понимал, что я должен сделать, что, блин, от меня требуется?
Тишина внутри меня напоминала затишье перед взрывом бомбы. Уже сейчас, если прислушаться, можно было услышать мерное тиканье часового механизма. Но я был парень «не промах». «Не промах», не «так себе», я был «ого-го»! Если я сам себя не похвалю, кто это еще сделает в 21 веке? Я знал, что у меня получится сосредоточиться, получится собраться. Зачем, для чего, почему – это мы будем разбираться потом. Нам бы сейчас вынуть тяжеленный меч из камня, сделать то, чего еще никому не удавалось, успеть не возгордиться этим, не запачкав ни совести ни чести, быть готовым ко всему, вложить меч в ножны, сесть на боевого коня и скакать туда, туда, в закат, туда, куда прикажут. Я же говорю вам, я был не промах. Я был не промах. Я был хоть куда. Парень из ниоткуда. Парень по дороге в никуда.
Я очень не любил в себе вот это судорожное состояние человека перед прыжком в воду с 9ти метровой вышки. Вот ты стоишь, и вышка подрагивает от ветра и внизу застыли в ожидании зрители, судья уже дал свисток и все только ждут, когда ты же ты, наконец, это сделаешь? Твои коленки трясутся, ты смотришь на гладь воды и молчишь. Когда же ты блин прыгнешь? Когда ты сделаешь этот шаг вперед? Я не был труслив, смелости мне было не занимать, но вот этот вот тягучее ожидание, это бездействие убивало и меня. Все знали, что я, в общем-то, быстр, но перед большими делами обычно мучительно медлителен. Знал это и я. Ты не можешь психовать вечно сам на себя. В какие-то моменты жизни приходится со многим смириться, в том числе и с собой, в том числе и с собой. Не ты выбираешь судьбу, но судьба выбирает тебя. И тебе не остается ничего иного, как прыгнуть. У меня не было выбора – я всегда прыгал. Но эти томительные секунды перед прыжком – эти секунды мне никогда не забыть, даже пытаться не стоит. Иногда жизнь проверяет нас на прочность. Это как обычный тест перед переходом на другой уровень – не больно, но раздражающе. Ты всегда на передовой, никогда нет шанса сделать шаг назад, только вперед, только вперед. За этими грустными размышлениями застала меня готовка борща. «Мам, где взять малиновую воду для борща?»,– да, да, все в таком роде и том же духе. Не то, чтобы я был спец в готовке, и особенно, борща, но душа требовала, да. Душа требовала, и кто я такой, чтобы отказать душе в малом? Готовка борща издревле славится своими медитативными свойствами. Готовка борща однозначно не для психов – и сами не поправитесь, и кухню от раздражения разнесете. Борщ для терпеливых. Борщ для тех, кто познал жизнь. Во время борща можно разработать стратегию всей жизни. Борщ – это то, что спасет ваши нервишки, если вы на грани. Когда чистишь картошку, можно вспомнить всех своих родственников, которые утверждают, что твоими никчемными огромными обрезками можно накормить всех голодных детей из Африки. И понять, что за долгие годы ты так и не научился чистить тоньше. Пока варишь свеклу, можно разработать план Барбаросса. Пока варишь морковку – простить всех бывших. Лук заставит вас рыдать и провести окончательный очистительный сеанс вашей совести. Говорю же, борщ не для слабаков. Борщ – это то, чему завидуют буддисты. Смирение, воздержание, терпение, упорная работа без ожидания скорого вознаграждения. Потому что его может и не быть. Кто сказал, что борщ должен вам понравиться? Он что, блондинка на дискотеке? Борщ – это борщ. Он суров. И красив. Безусловно. И лишь когда вы финально будете его размешивать в огромной кастрюле (потому что борщ не варят мелкими порциями, страдание должно быть всеобъемлющим), лишь когда вы будете размешивать эту кроваво- красную многострадальную жижу, вы поймете, что разрешили все ваши психологические проблемы, приблизились к вечности, и никто и ничто не сможет поколебать вашего спокойствия и теперь и навечно. Борщ.
Я испил борща. Эту чашу страданий, свеклы, морковки, картошки и лука я испил. Решения так и не пришло, но я хотя бы успокоился. Борщ знатно успокаивает нервишки. Умные люди придумали его готовить. Это очевидно.
На улице было промозгло и сыро. Я еще выше поднял ворот своего свитера, закутался в плащ и сказал: «Бр-р-р!». Нахохлившийся голубь был со мной солидарен. Нельзя сказать, что я что-то искал, как нельзя сказать, что я что-то нашел. Мой вечно контролирующий все и вся мозг не отпускал меня. Невозможно иметь такой мозг, заранее зная, что тебе не спасти людей из всех горячих точек мира, потому что твой-то мозг на 100% уверен, что ты, именно ты, сможешь это сделать. Москва молча проглотила меня в жерло метро. Я был ничем не примечателен в разномастной толпе псевдомосквичей. Влиться в многомиллионную толпу просто потому, что мне приспичило – это было сильно. Без цели, без смысла, просто потому, что душа моя чуяла ближайшие быстрые и масштабные перемены, и я просто хотел быть в курсе происходящего. Москва и я чувствовали друг друга на кончиках пальцев. Когда Москва была не в духе, я просто знал это и не совался в центр. Я думаю, многие были в таких взаимоотношениях со столицей – девушкой своенравной и вздорной. Она терпела мои закидоны, я терпел ее холод и цинизм. Мы были квиты. Мне нравилось, что в метро меня никто не жаждал разглядывать. Не то что в Питере. Можно было спрятаться под толстыми стеклами солнечных очков. И никто никогда не узнает, что у меня на душе.
Москве было все равно до меня, а я лишь делал вид, что мне тоже. Моя зависимость от Москвы была очевидной – я мог спрятаться в ней как иголка в сене, и найти меня было невозможно, кроме как через способ сжечь весь стог и найти магнит. Слава Богу, до этого не додумался ни один из моих многочисленных врагов. Я был горд собой, и мне было чем гордиться: я поднялся на новый уровень. И мне за это ничего не было. Мою искреннюю радость могли разделить только высшие, но это не мешало мне идти по улицам Москвы и широко улыбаться. Моя улыбка вызывала в людях страх, иронию, скрытую агрессию, но мне было все равно. Прохождения уровня такими как мы отмечается круче дня рождения – празднуется на широкую ногу, приглашаются все друзья- сослуживцы и, конечно же мастера. Что-то вроде афтерпати после очередного выпускного экзамена. Я хотел, чтобы мое празднование прошло в кругу друзей и без врагов. Но, собственно говоря, временное пространство не решилось нам отказать.
Серые будни никогда не снились Москве. У нее было особое отношение к ним. Скучно никогда не было. Я привык не выделяться, не отсвечивать, не брать на себя лишний негатив. Всегда старался, но не всегда получалось.
Сжечь мосты. Это самое трудное. Пойти туда, не знамо куда, принести то, не знаю что. Вечные неразрешимые загадки подкидывает мне жизнь. Вот уже седьмую жизнь подряд одно и то же. Как же я устал. Жаловаться на судьбу не входило в нашу компетенцию, и я приказал плакальщице внутри меня заткнуться. Вечно разводит свои нюни в моей душе, а мне потом отвечай. Я нес ответственность за все, что происходило в моей душе. Всегда и везде. Я должен был нести ответ перед Всевышним. Главное – быть внимательным и сдирать овечью шкуру с каждого серого волка, обманом и хитростью проникающим в душу. Тихой сапой крадущим покой. Каждая волчья мысль надлежит немедленному отстрелу. Все, что сводит вас с ума, выжигает изнутри – вполне возможно, что и не ваше. Прилетело, прижилось, село, засиделось, обжилось – и вот вы уже вполне себе уверены, что эту мысль родил ваш мозг и она принадлежит вам. И заранее обжигаетесь, ужасаетесь, паникуете. Хрен там. Вороны, пролетающие мимо вашей головы не должны вить там гнездо. Уж за этим то вы в состоянии проследить. Видите – тащит ветку в гнездо на вашей голове – отстреливайте. Помотайте головой из стороны в сторону – слово «нет» как правильно говорить вы знаете с детства, гнездо из черных мыслей немедленно разлетится. Слово «нет» – отличный оберег от всякой херни, которую темные пытаются свить в виде гнезда на вашей башке. Алло, именно вы там рулите у себя на кумполе. Вы. А не кто-то там, пытающийся внушить вам то, что ему выгодно. Ну, или просто разрушить все на фиг. Но вы же не позволите, правда?
Я отвлекся. Смотрел у цирка как дети фоткаются с Никулиным, трут его бронзовый нос. Не зарастает народная толпа к истинному любимцу публики и не зарастет никогда. Да… любил его народ, ничего не скажешь. Можно править миром и никто доброго слова о тебе не скажет после смерти. А можно прожить жизнь так, что вокруг твоего памятника вечная движуха из детей и в твой нос так затерт, что в него можно смотреться вместо зеркала. Мне пока не грозило уйти на покой, хотя, признаюсь честно – хотелось. Планетка была не из самых лучших. Да что там – она была худшая во всей Вселенной. Чистилище, вечно совершающее свои никому не нужные обороты вокруг солнца. Ну камон. Ничего в ней никогда не было привлекательного – «голубой шарик» – да это просто вынужденная реклама от наших космонавтов, на самом деле планета черна от зла, грязи, скорби, грехов, страшных преступлений, тоски, горечи, похоти, убийств и насилия. Ну камон, кого вы обманываете? Жаль, что решения послать сюда принимает Он. А то так бы я оспорил. Ну, видать, я не так хорош, чтобы попивать сейчас коктейльчики на любой другой планете. Ну, видать, и вы не так уж хороши, раз читаете эти строчки на планете Земля. Видимо, ваш личный счетчик грехов не позволил вам нормально жить на любой другой планете. Только чистилище, только хардкор. Я никого не осуждаю (что я, дурак что ли?) но раз вы тут, и я тут, очевидно, что никто из нас не совершенен. Мы не ангелы. Мы не святые. Мы копошимся на этой планете, состоящей из греха, насилия и разврата, потому что мы не заслужили ничего лучше. Все что мы можем – это смотреть на небо и максимально пытаться очистить свою душу от налипшего на нее за годы жизни дерьма. Нужно понимать, что мы можем делать только то, что можем. Внезапно левитировать не получится.(а вот медитирующие десятилетиями монахи в Тибете – сейчас бы поспорили). Я не то чтобы ставлю цели пониже, я о том, что мы должны работать над собой. Паши, как можешь, сильно и будь что будет. Я всегда придерживался этого золотого правила. Всю мою недолгую жизнь оно работало.
Да что я все брожу вокруг да около, что там говорить, я жил свою маленькую жизнь, как умел. Как мог, как умел, как получалось. Небо не отверзалось надо мной, я жил как мог.
Я очень любил черный цвет. Черный цвет позволял уйти в тень. Скрыться, спрятаться, сбежать. Для меня ничего лучше не было черного пальто, воротник которого я так же поднимал. Черный цвет позволял быть невидимкой. Я был именно таким, и за подолом моего плаща стлался звездный трассирный путь.
Утро не задалось. Метро равномерно расплющило меня, введя в обычный транспортный транс, и я бодро вышел на Кропоткинской. Пока ехал, не встретилось ни одного энергетического вампира, странно. Обычно они пялятся на меня, изо всех сил стараясь качнуть энергии, а я спокойно смотрю, как они пыжатся, чуть не рвутся на американский флаг и удовлетворенно хмыкаю, когда вижу их растерянный взгляд, когда они отступают. Ни хрена у них не получается, ни хренашечки. Не на того напали. Не для вас ягодиночка росла и мой запас энергии не по ваши вампирские зубы. Жуйте свой гематоген, давясь слюной, скоро вам больше ничего не перепадет. Я стал таким не сразу. Долгие годы выяснений, почему на ровном месте я теряю энергию. Почему после невинного мимолетного общения с некоторыми людьми мне хочется лежать пластом. Почему я обесточен в ноль после общения с моими родными. Почему, едва войдя в помещение, мне становится плохо. Почему после визита в храм ко мне пытаются подойти на улице незнакомые люди и завести с ходу разговор с максимально нелепым поводом? Вопросов, как всегда, было больше чем ответов. Скажем так, я был вынужденно крут. Мне ничего не оставалось, как начать ездить по местам силы и собирать невидимую броню. Я устал кормить местных вампиров, честно. Они прожорливы и неблагодарны. Сожрут вас, выпьют всю кровь до капельки, да так, что вы будете лежать пластом и ничего не в состоянии сможете сделать. Если не защищаться, то можно легко склеить ласты. Разумеется, без воли Всевышнего тут этот номер не пройдет, но «береженого Бог бережет», поэтому я принял решение не кормить своей энергией этих гадов. Ни капли крови от меня не получат, твари кровососущие. Я был относительно бодр духом. Купил флэт-уайт, жадно всосал его в себя. Кофе ухнуло вовнутрь, мозг радостно хихикнул. Тот еще кофеман. Ух, неблагодарный кофеманьяк! Ему вечно мало! Никуда ты от себя не денешься. Я знал, что и на жарком пляже в +40 я найду, где купить большой стакан кофе и насосусь его вдоволь, «по самое не балуйся», и никтониктоникто не остановит меня! Москва однако был сумасшедшим городом кофеманов. Как-то раз я, не глядя, зашел в кафе, буднично буркнул: «Мне большой капучино», не глядя в меню, про себя отметил, расплачиваясь картой, что как то всё, блин, подорожало, поднял глаза и увидел, что мне готовят кофе в лохань! Бочку! Графин! Таз! Стакан выглядел литровым оружием уничтожения не спавших ночь студентов! Потом оказалось, что он был 0,6 литра, но от этого было не легче, ведь я рассчитывал максимум на 0,3?! Никогданикогданикогда не говорите «Мне большой кофе» в Москве. Вам сделают литр, не моргнув глазом. Синяки под глазами от недосыпа и литр кофе в руке – обычный look москвича. Мы все так выглядим. Мы так живем. Такой life-style. Кофе позволяет немного казаться живым. Ни в одном городе мира на фразу «Мне большой кофе» бариста не притащит литровый стакан, не моргнув глазом. Только в Москве. Ну, может еще в Нью-Йорке. Максимальная изношенность организма витиевато залита горячим кофе. И мы можем еще пробежать эту стометровку, отработать рабочий день, спасти мир и снова не спать ночь. Не пристреливайте, пожалуйста, загнанных лошадей. Влейте в них литр кофе и они еще немного продержатся. Они переживут этот день. А это ли не главное?
Я был классным парнем. Я мог собрать себя из осколков. Кто-то кричит, что он птица Феникс и вечно восстает из пепла. Ок. Я на такое не претендую. Это действительно круто, нечего сказать. Я же по жизни разбиваюсь на тысячи осколков. И ночами скребу клей, приклеивая их друг к дружке. Если посмотреть внимательно – я же склеен во всех местах. Вы спросите, что за супер клей такой? Вы скажете: «Мы тоже хотим. Нам тоже нужно склеить себя после всех жизненных крушений». А я тихо скажу: «Бог и любовь – вот что еще держит меня живым». Вот из чего состоит тот клей, что склеил все мои осколочки. Без него я бы давно рассыпался в прах, в пыль, в ничто. Я знаю это и берегу себя, как хрустальную вазу. Легкая тень греха – и вот уже дрожат мои осколочки и грозят выпасть. Ни капли гнева, ни тени раздражения, ни грамма жалоб, ни полушки нытья. Находись во внутреннем дзене – и всегда будешь здоров. Однако, это легко сделать монаху и очень трудно для любого продавца на рынке. Мы все несем непосильную ношу самоконтроля, ведь душа наша как проказливая трехлетка – норовит наломать дров прямо перед вашим носом. Вы на секунду отвлеклись, а уже нагрешили. Время каяться и посыпать голову пеплом. В ужасе встают волосы от множества прегрешений – как, когда и зачем натворил я их? А ведь наверняка это еще не весь список, который будет оглашен на страшном суде. Горе нам, горе, грешным смертным людям. Но при вере тьма отступает. При молитве небо над головой расчищается. После поста душа порхает как бабочка. После святых мест чувствуешь себя заново родившимся, чистым, светлым, невинным. Стонут те, кто не сражается. Вопят и проклинают те, кто не верует. Тем же, кто борется с тьмой каждый день, просто некогда. Нет времени жаловаться на жизнь, если у тебя в каждой руке по мечу, и ты знаешь, кто ты и за что ты сражаешься. Доспехи гремят, меч оттягивает неимоверной тяжестью руку, забрало опущено. Я готов к бою. «Эк, жизнь помотала его,– скажете вы,– везде видит сражение». Ну что тут оправдываться. Я мирный атом. Но до времени, до времени. И тот, кто считает, что мы живем в мирное время и третья мировая не идет сейчас на всех уровнях, пусть первым кинет в меня камень.
Подошел к набережной реки Москвы. Маленькая речонка, замученная отходами жизнедеятельности москвичей, экологией задыхающегося от самого себя мегаполиса, статусом главной реки страны, тем не менее, отрабатывала на все 100 свое название. Если смотреть на ее водную гладь, можно почувствовать облегчение от всех проблем. Не то, чтобы я был истощен, но грех не воспользоваться таким шикарным предложением – я пялился в темноту ее вод в течение минут десяти, да так, что привлек к себе ненужное внимание зевак, которые прослеживали за моим взглядом и никак не могли взять в толк, что же я там нашел и куда я так напряженно смотрю. Один из наших минусов – мы всегда привлекаем внимание, хотя наша первоочередная задача как раз не привлечь. Я вздохнул, посмотрел поверх голов зевак, жадно вглядывающихся в мое лицо и пытающихся определить, что я там высмотрел в глубине темных вод, и достаточно бодро пошел вдоль набережной. Поднялся ветер, как всегда перед неприятными событиями, о которых предупреждали мурашки и вздыбившиеся волоски на моих руках – как будто мне было очень холодно. И это соответствует истине – каждый, кто проснулся, знает, что в самой центральной точке ада лежит лед. Хотя казалось бы, кругом полыхающий огонь. И вдруг лед. Когда в ваших отношениях появляется лед, вы всегда сразу сможете понять, куда эта кривая дорожка приведет. Я шел бодро по набережной, поднявшийся ветер раздувал мое пальто и проникал в ворот, заставляя зябко подергивать плечами. Навстречу попадались старые кондитерские фабрики из красного кирпича, сейчас там всевозможные кафе, лофты и прочая хипстерская ерунда, но я отчетливо чувствовал след страданий работников фабрики 19го века, для которых она стала пыточной на долгие годы, для которых она стала тюрьмой. Я мог проследить нити их страданий – кровь, боль, слезы, проклятия владельцев завода, все как обычно. Удивительно, как любая фабрика или завод, любое предприятие имеют все признаки чистилища. Только после небесного чистилища можно попасть в рай, а после такого тебя выгоняют, старого и немощного с кучей нажитых болячек на улицу и без копейки в кармане, если ты доживешь, конечно. Грустная история в картинках, существующая на протяжении многих веков капитализма. Пока жив капитализм, вечны страдания простых людей. Пока богатые туже набивают свои кошельки, бедные умирают у станка, не выдержав непосильной работы. Я пожалел их и произнес пару молитв для упокоения тех душ, которые когда-либо работали на этих фабриках. На душе полегчало. Кто я такой, чтобы вносить изменения в ход истории? Но жалко их, жалко. Простой люд вечно умирает от непосильного труда за корку хлеба. Я пошел дальше, передергивая плечами от мороси, которая решила напасть сегодня на город. Дождь не шел, он моросил. Как раз та самая погода, когда доставать зонтик – это перебор, но под такой моросью уже через час ты будешь мокрой облезлой кошкой. Морось кажется славной, ведь дождь всего лишь чуть-чуть обдает тебя влажным дыханием, слегка прикасаясь к твоей коже, не обливая тебя всего как из ведра. Но это иллюзия. Ты все равно через час будешь мокрым. Ливень вообще честнее. Если бы начался ливень, я зашел бы в первый попавшийся магазин и переждал его. Морось – хитрая сука. Она подходит к тебе, обнимает тебя за плечи и говорит, что будет твоим другом, не замочит тебя. С ней ты точно останешься сухим. Она нежна, ласкова с тобой. Ты расслабляешься и не ждешь подвоха. Бац! И через час ты чувствуешь, что ты промок до трусов. Ты оборачиваешься к ней, спрашиваешь: «Как же так?!», – а она, довольно хихикая, разводит руками и через смешок выдавливает, что ничего не обещала тебе. Истинная женщина. Вот так всегда. Они нас постоянно разводят. Я был еще полусух когда мне стало ясно, что времени не было. Его итак не было, но в этот день и в этот час и минуту мне стало ясно, что нас окончательно прижали. Зло расползлось по планете, как раковая опухоль и одним суперменом эту проблему было не решить. Надо было думать. Напряженно думать, чтобы понять, что и как сделать, чтобы одержать победу хотя бы на моем фронте. Я не отвечаю за все чужие фронта, я знаю, что каждый сражается, как хочет и может, кто то уже на последнем издыхании, но за свой фронт я был в ответе. Я знал, что у меня еще «был порох в пороховницах и ягоды в ягодицах», и я мог отразить нападание целого легиона темных. Я один. За это меня в этом городе и не любили. Я охранял Кропоткинскую и весь район вокруг этой станции, старался сделать все, что могу, чтобы расчистить мой район от этих тварей. Это при том при всем, что сам я жил на юге столицы, каждый раз мотаясь в центр, чтобы навести порядок. Утомительная работенка, но у нас по-другому и не бывало. Да что там говорить, вся моя жизнь была война. Каждый день я был вынужден сражаться с тьмой за любой незанятый миллиметр моей души. Я был счастлив, когда к концу дня было завоевана хотя бы толика. Когда я за день никого не оскорбил, ни с кем не поругался, никого (упаси Боже) не ударил, не подставил, когда не впал в уныние и гордость, когда не превозносился, не тщеславился и не гонялся за баблом. Когда к концу дня я оставался победителем. Сладкое чувство, поистине, не для каждого живущего на Земле. Некоторые проживают всю свою жизнь и ни разу не сталкиваются с ним. Мне жаль этих людей. Если бы они могли предположить, что ждет их сразу после того как ангел смерти придет за ними, сложно было бы вообразить более следящих за собой людей. «А не сделал ли я какого зла?», – этот вопрос они задавали бы себе от рождения до самой смерти. Как жаль, что бывает непоправимо поздно, когда человек неистово хочет исправиться тогда, когда его время истекло. Мы все, как дети, которые упоенно играют во дворе, и мама зовет их обедать, и они не слышат, и время проходит, и вот уже остыл обед, и ты не пришел, и наступил вечер, и закрыли дверь, а у тебя ни ключа, ни кода от подъезда, и только страшный мрак кругом.
Москва река невинно поигрывала бликами, так, как будто в ее водах никогда не находили трупов.
Я притворился, что верю ей. Я почти промок, морось делала свое черное дело. Она как та плесень на стенах древних монастырей, точащая многовековые камни, которые не смогли разрушить ни войны, ни время. Она, простая плесень, жрущая вековое достояние – обитель зла. Зло может скрываться в маленьком и неприметном, незаметно разрушать нас годами, и ,в конце концов, разрушить. Нужно всегда быть начеку. Быть очень внимательным к себе, к другим. Да, это утомительно, да, это абсолютно некомплиментарно к вашему ближнему кругу, но зато это единственное, что работает. «Враги человека – домашние его». Ужасно звучит, но «доверяй, но проверяй», работает даже среди самых близких людей, особенно, если вы знаете, что вы лакомый кусочек для тьмы и она ни перед чем не остановится, чтобы обложить вас со всех сторон. Если никак не получается сломить и взять в плен вашу душу, всегда есть вариант вложить червяка сомнений в сердца ваших друзей и родных, и вот, вуаля, тьма максимальна близка к вам. Всегда нужно помнить, что все ваши самые любимые близкие люди – всего лишь люди и так же слабы и подвержены тьме, как и вы сами. Есть одно единственное, на что стоит опереться, что незыблемо, стойко, вечно – глаза неба, неустанно глядящие на вас от самого первого крика, с самого рождения и до последнего гвоздя, вбитого в гроб, и дальше, за гробом. Этот серебристый небесный луч света, сопровождающий всю жизнь человека, невозможно ни с чем спутать. О нем невозможно забыть. Этот луч света светит даже в самые страшные темные дни вашей жизни. Он единственный, что не продается и не покупается. Он единственный, что будет с вами всегда и никогда не предаст. Все, что необходимо было делать в этой жизни – это следовать этому лучу. Как бы не было горько, трудно, сложно, невыносимо, нужно было всегда идти за ним. Не обращать внимания на тех, кто соблазнился тьмой, ведь сначала там было сладко, а потом тьма вела в пропасть и уже не обращала внимания на вопли плененных ею несчастных, которых она с наслаждением сбрасывала туда. Бесконечная изнурительная работа, труд, победа над своими страхами и сомнениями, вера – все это позволяло следовать за лучом. Те, кто шли за ним – не ждали награды на Земле. Те, кто шли за ним – следовали по своей доброй воле. Те, кто шли за ним, глубоко верили. Те, кто шли за ним – не ошиблись. Мир и любовь летели над ними. Спокойствие в сердце было им компасом. Флаг верности и чести развевался над их головами. Эти люди были непобедимы.
Я шел по набережной, четко ощущая свои мокрые трусы. Морось опять обманула меня, обвела, сволочь, вокруг пальца. Я был мокр. Совершенно точно, я был мокр. Мокр до нитки. С головы до пят. К этому жизнь меня не готовила, невыносимо захотелось чашечки горячего кофе. Чем кофеманы чуют запах кофе? Мне кажется, всеми фибрами своей души. Нос тут определенно ни при чем. Я потянулся на запах как мокрый голодный шелудивый пес, которому отдаленно почуялся запах горячих потрошков. «Может и почудилось, может и вправду, как тот пёс»,– бормотал я про себя. Я шел на запах, как последнее голодное животное на планете – и погладить некому, и покушать нечего: мне было себя жалко до слез. Сам себя не пожалеешь, никто не пожалеет. Я мысленно погладил себя по челке – ах, если бы она у меня была, и проворно взбежал по ступенькам, ведущим к двери в мой Рай. Кофейню с манящим запахом кофе. Запах не обманул. Бариста посмотрел на мои круги под глазами и предложил самый атасный вариант, достав огромный стакан, которым, в принципе, можно было убивать. Москва и Нью-Йорк – наверное, два самых больших города в мире, где литровый стакан кофе тебе наливают, не поведя бровью. Что же такое происходит в этих городах, где люди так плотно сидят на кофе? Даже знать не хочу – мне хватало катаклизмов в своей маленькой жизни. Ты живешь свою жизнь, в общем-то, никого не трогаешь, но реальность встает лицо к лицу к тебе с самого утра и требует расплаты. Реальность жаждет твоей крови с самого утра. Чтобы хотя бы как то вернуть мозги в рабочее положение, успокоить сердце и согреть душу, ты любым способом достаешь себе дозу кофе. Ты делаешь первый глоток, и мир преображается. Фея кофе смеется и легонечко стукает тебя волшебной палочкой по носу, из глаз летят искры, ты счастлив, как ребенок. Ну, конечно же, это все неправда. Ты просто слышишь как под кофеином, натужно, скрипя как несмазанная телега, твои несчастные измученные мозги встают на место. Ты можешь хотя бы как то существовать и выглядеть как человек. Местами как счастливый человек – тут уж кому как повезет. Я не был счастливым человеком. Я вообще никогда не был счастливчиком. Везунчик – это точно не про меня. Я мог судорожно пахать до первых петухов. Я мог не спать несколько ночей кряду. Я мог улыбаться, хотя мое несчастное сердце могло быть только что разнесено восьмидюймовым дробовиком в щепки. Я мог делать нормальный вид, хотя внутри я сходил с ума. Я умел терпеть. Я терпел душевную боль годами, я мучился на этой планете как последний койот, которому зажало хвост в ржавом капкане, и все, что я мог – выть от безысходности. Но мои враги и те, кто старался погубить меня just for fun никогда не знали, что в глубине меня таится неиссякаемый источник энергии. Все, что они могли – испортить мне настроение в этой жизни. Но они не могли даже поцарапать мою реальность во всех остальных.
Кофе придало мне сил. Я вновь был готов к бою, я вновь был на коне. Никакие враги мне были не страшны. Абсолютно непонятно, чего от меня ждали. Сам от себя я давно уже не ждал ничего. Я был достаточно мудр, чтобы принять любое поражение, и достаточно ленив, чтобы выяснять, оно это или не оно. Мой способ действий в жизни можно было бы определить как хаотические приходы сурка: я просыпался, бешено шевелил лапками, изображая хаотическую беспощадную деятельность, а потом вырубался как подстреленный и дрых. В таком состоянии я мог провести долго, очень долго. Периоды хаотической безумной работоспособности сменялись состояниями глубокого беспробудного сна. Я был во всех местах одновременно и при этом нигде. Многие, да что там, почти все, поражались моей работоспособности, я же знал, в какой глубокий беспробудный летаргический сон я впаду после. И это не радовало меня. Я не знал, как найти баланс ровного работоспособного состояния, как равномерно жить эту жизнь? Где прячут этот дурацкий work-life balance, где скрывают? Я смотрел на этих равномерных людей в кафе, на улицах, в магазинах: они торопились в семью с работы, отработав 8-ми часовой день со строгим перерывом на обед, все как положено. Вечером их ждал ужин в семейном кругу, первые-вторые блюда, дети тихие чисто вымытые, жена в фартуке. Картинка в журнале, не иначе, статья: «Как сделать семейную жизнь счастливее». Я же был как шелудивый пес: никогда не знал, где меня погладят, где побьют, где притулиться, чтобы не прогнали. Почему я до сих пор не познал вот этой вот простой истины – просыпаешься в 7 утра, завтрак уже накрыт, стоит овсянка, кофе сварен, обязательно яйцо вкрутую разбиваешь о кодлер, завтракаешь, целуешь жену, берешь портфель и в отглаженном костюмчике бодро спускаешься на лифте, заводишь чистенькую машину, по дороге не материшься, даже если тебя подрезают, ты же высокоосознанный человек, работаешь восемь часов с удовольствием, получаешь похвалы от начальства, не забываешь плотно и сытно пообедать, обратно почти не замечаешь дороги, ведь тебя ждет ужин из нескольких смен блюд, чистенькая жена и выглаженные дети. То есть, жена в выглаженном фартуке и чистенькие дети. Ну, как то так. Кто-то выглажен, кто-то чист, не важно. Не это ли венец всей твоей жизни? Не для этого ли рожала в муках тебя твоя мать? Не для этой ли прекрасной жизни появился ты на этой планете? Почему я никогда не мог…так? Где та волшебная кнопка, которая заставляет умолкнуть в голове все вопросы «зачем и почему» и жить как заведенная чистенькая кукла? Где эта кнопка, которая заставляет разорванную на части душу замолчать, кровоточащее сердце умолкнуть? Почему люди, похожие на куски мяса, где душа давно заткнулась, лежит с кляпом полумертвая и связанная на полу, живут счастливо? Почему люди с живой душой так невыносимо, невыносимо страдают на этой планете? Откуда такая несправедливость?
