Мария Берестова
Это не кража!
Интерлюдия
638 год
(восемь лет спустя)
Он не стал отсылать жену на женскую половину – она осталась стоять при нём, принимая поздравления и светские любезности с ним наравне. Неслыханное для Ньона дело – но Грэхард полагал, что это, ко всему прочему, укрепит его политические позиции, ведь таким образом он показывает, что оппозиция теперь тоже на его стороне, что они теперь выступают единым фронтом.
Конечно, дело было не в трезвом расчёте, а в том, что он попросту не хотел отпускать от себя Эсну – нарядную, сияющую, восторженно улыбающуюся Эсну.
Семь лет он наблюдал за ней на этом проклятом балу исподтишка, тая свой интерес, зная, что не получит её, лелея в сердце планы всё же выкрасть её и запереть в своей Цитадели, мечтая о том, что однажды она всё же будет принадлежать ему – и зная, что мечтам этим не суждено сбыться.
Что ж! Он получил то, чего так страстно желал так давно – и реальность превзошла его мечты.
Теперь она улыбалась именно ему, и всё её оживление было посвящено именно ему, и он мог вызывать у неё смех снова и снова – и любоваться ею столько, сколько ему захочется. Никто не мог теперь сделать ей замечание и испортить её настроение – она была его женой, женой владыки Ньона, и это защищало её от любых вмешательств извне.
Она, кажется, и сама от души наслаждалась этим. Вся солнечная и сияющая, она встречала всех подходящих к ним светлой улыбкой, оживлённо и радостно беседовала с каждым – Грэхард удивился тому, как быстро она сошлась со многими вельможами, и сколь хорошо они стали ей знакомы. Он заподозрил, что и у неё тоже хранятся где-то в её покоях подробные досье на всех присутствующих – иначе он не мог объяснить себе, как ей удавалось помнить о каждом все эти мелочи и задавать свои быстрые вопросы о детях, о проектах, о здоровье родственников – она не ошиблась ни разу, уверено называя имена, места, даты!
Грэхард отчётливо видел, что это приятно сановникам и знати, и что они польщены тем, что солнечная госпожа не забыла их и их проблемы, что её слова становятся для них окрыляющими. Сам Грэхард никогда не умел быть таким любезным – да для его суровой репутации это только пошло бы во вред – и наслаждался тем, что женился столь удачно, и что жена его теперь так умело укрепляет его престиж.
Вдруг дрогнули скрипки – те самые парящие в солнечных лучах скрипки – складывая ноты в знакомую ему до боли тональность звенящих пассажей, ту самую, которая звучала, когда он увидел её впервые. Он сам не заметил, как улыбнулся, – но она, поминутно оглядывающаяся на него, чтобы убедиться, что он всем доволен и всё идёт по его плану, заметила и бросила на него вопросительный взгляд.
Он наклонился к ней и доверительно сообщил:
– Когда я увидел тебя впервые, звучала именно эта музыка.
Она покраснела – очень заметно – и тревожным жестом принялась оправлять узорчатую муаровую вуаль, декоративными золотыми цветами прикреплённую к плечам её изысканного наряда цвета слоновой кости. Она никак не могла привыкнуть к мысли, что он был влюблён в неё так давно, и Грэхард с недовольством отметил, что ему не стоило об этом заговаривать – он явно напомнил ей причину их последней серьёзной размолвки.
Нахмурившись, он выпрямился и даже сделал шаг от неё.
Она заметила, тревожно обернулась на него, огладила его виноватым взглядом…
Тут к ним снова подошли, и она снова увлеклась своим любимым делом – отыгрыванием роли всамделишной королевы. Венец из золотистых цветов, украшающий её светлые волосы, довершал это сходство.
Хорошее настроение покинуло Грэхарда. Теперь звуки скрипки стали казаться ему тоскливыми, елозящими по нервам.
«Она любит свой новый статус, а не меня», – вспомнил он, и последние отзвуки радости оставили его сердце. Он замкнулся в себе и перестал наблюдать за ней; тоскливые звуки скрипки напоминали ему о том, что он так и не получил её. Она была рядом, она принадлежала ему – но он так и не получил её.
Краем глаза он видел, что она продолжает встревоженно оглядываться на него, но ему уже не хотелось встречать её взгляд. Надрывно звенело в его сердце знание, что он не увидит в этом взгляде любви.
Он удалился с праздника так скоро, как это было для него возможно, чтобы обойтись без скандала.
В этот раз он чувствовал себя даже более одиноким и растерзанным, чем обычно. Да, он всегда, уходя с этого бала, знал, что не получит её… Но теперь!
Теперь она была так рядом, так близко, такая живая, настоящая, она была его женой, она ждала от него ребёнка, и…
Он так и не получил её.
– Грэхард! – ворвался в его мысли тревожный серебристый голос, оттеняемый скорым стуком каблучков.
Вздохнув, он встал посреди коридора.
– Ну куда же ты так сбежал? – огорчённо воскликнула она, догоняя его и берясь за его руку обеими своими маленькими ладошками.
Он тоскливо прикрыл глаза, вздохнул и повернулся к ней, попытавшись придать своему лицу любезное выражение:
– Я устал, солнечная, – по возможности мягко ответил он.
– Совсем ты себя не бережёшь, грозный мой повелитель! – посетовала она, ласково проводя ладонью по его щеке.
В глазах её теплом сияла забота, и Грэхард полностью растворился в этом ощущении её заботы, которое нежной дымкой уврачевало его тоскующее сердце.
Проиграв в борьбе с самим собой, он снова вздохнул и обнял её, прижимая.
От золотистых мягких волос пахло какими-то восхитительно свежими цветами. Он дышал и не мог надышаться – и тоска отступала от него. Она была рядом, она была его, и он мог обнимать её столько, сколько ему захочется.
– Я думала, ты со мной потанцуешь! – неожиданно предъявила ему в бороду обиженную претензию Эсна.
Грэхард чуть не закашлялся от неожиданности.
Он никогда в жизни не танцевал.
Отстранившись от него, она воинственно блеснула глазами, взяла его руку, не отпуская её, отошла на шаг и встала в какую-то красивую и изящную позицию.
– Ла-ла, ла-ла! – принялась тихо и мягко напевать она ту самую музыкальную фразу. – Ла-ла, ла-ла! – сделала шаг к нему, отошла обратно, не отпуская его руки, развернулась, продолжая чарующе напевать.
Грэхард лишь растеряно хлопал ресницами, не зная, как реагировать на это самоуправство и радуясь, что, по крайне мере, в коридоре нет никого, кроме стражи.
Ни капли не смущаясь тем, что муж предпочитает изображать собой каменную скалу, никак не участвующую в процессе, она продолжила, напевая, танцевать вокруг него сама, используя себе для помощи его руки, которые располагала так, как нужно было её для какого-то явно не ньонского танца.
Вдруг, оборвав себя и не допев фразы, она остановилась, досадливо отобрала у него руку и заявила:
– Какой же ты скучный, мой повелитель!
В душе Грэхарда поднялась досада и обида.
