Марина Лазарева
Золотой Трон
3
Прежде, за свое недолгое пребывание в Хаджи-Тархане, Марпата лишь проходил мимо городских дворцов, не переставая дивиться величию сводов, дорисовывая в сознании их внутреннее убранство. Но возвышенные образы роскоши неизбежно сменялись убожеством землянки Коддуса. За вечерним чаем и разговорами о хлебе насущном они таяли в пляшущих языках пламени очага.
Сегодня судьба нежданно-негаданно распахнула перед Марпатой двери дворца эмира Харун ад-Дина. Однако все, что прежде воображал Марпата, беспомощно бледнело в цвете ярких красок того, что предстало его взору. Отшлифованный до блеска каменный пол, фрески с изображением пейзажей и соколиной охоты, высокие колонны, создающие величие пространства. Под сводами высокого воздушного купола, из множества окон которого сочилось во дворец небо, Марпате показалось, что он беспомощно мал. И только фонтан, стремящийся струями своих вод достичь купола, вернул Марпату к ощущению его реального роста.
Все тот же вельможа, что пришел утром в аптеку, распахнул перед Марпатой двери высокой просторной залы. Словно ниоткуда, на мозаичные стены залы, выложенные замысловатой паутиной орнамента, лился солнечный свет. Марпата поднял взор туда, где под сводом потолка, вплетясь в общее кружево орнамента, по кругу купола расположилось множество окон.
Харун ад-Дин едва ли был старше Марпаты, но природное достоинство эмира, унаследованное им от знатных предков, высокомерие возводили его на недосягаемую высоту перед вошедшим. Несмотря на это, во взгляде, холодном, недоступном, сквозил интерес.
Марпата стоял перед эмиром, не поднимая глаз, ощущая всем своим естеством, как тот молча разглядывал его. Наконец, эмир велел подданному удалиться.
Они беседовали долго. Эмир расспрашивал Марпату, откуда тот родом, как попал в Хаджи-Тархан и правду ли говорят, что его рецепты столь чудодейственны, что им приписывают колдовскую силу?
Марпата искренне удивился словам Харун ад-Дина. За годы жизни в монастыре никому ни разу не пришло в голову подменять врачевание колдовством! Монахи издревле занимались медициной, передавая древние знания из поколения в поколение. Они изучали свойства целебных трав, знали, какое сильное влияние могут оказывать на человека камни и то, что люди употребляют в пищу. Марпата поражался, с какой быстротой облетела город молва о его снадобьях. Ему казалось странным, что на этой земле не знают того, что в Тибете считают обычным.
Марпата все больше овладевал вниманием Харун ад-Дина. Постепенно, в неподдельном интересе эмира, с него слетела пелена надменности. Теперь перед Марпатой сидел ровесник, заинтересованный рассказом иноземца.
– Я хочу, чтобы ты остался во дворце, – Харун ад-Дин серьезно посмотрел на Марпату, – ты интересен мне. Ты много знаешь. Каждый день мы будем беседовать с тобой. – Помолчав, добавил: – …Не только о твоем Тибете. Ты будешь моим врачевателем.
Марпата склонился в поклоне. Он видел – судьба выстраивала путь его будущей жизни. Марпата знал – необходимость, которой дано произойти, случается легко и почти мгновенно. Он еще не осознал этой необходимости, но о лучшей доле мечтать и не стоило. Оставалось только принять предложение султана как данность и не задумываться над тем, какое будущее скрывалось за этой необходимостью.
С тех пор, как Марпата поселился у старика, тот привязался к нему всей душой. Одиночество отступило, позволив Коддусу вновь радоваться жизни. Они беседовали вечерами у скромного очага, разделив на двоих и время и ужин. Старик радовался, что Небо послало ему Марпату. Однако теперь, из-за болезни Зульхакима, Марпата иногда оставался ночевать в аптеке. Вот и сейчас, не дождавшись постояльца, Коддус лег спать, оставив на трухлявом подобии низкого стола ломоть лаваша и приправленный молоком чай. К утру кусок лаваша засох, но Марпаты все не было. Он не пришел ни к вечеру, ни к ночи. Коддус провел в одиночестве несколько дней. Сначала спокойный, теперь он пребывал в замешательстве. Неужели Зульхаким совсем плох и Марпата дежурит у его одра? Но он мог бы прислать служку, как это бывало днями раньше! Каждое утро, теряясь в догадках, Коддус разводил очаг и начинал в одиночестве новый день. Запасы пищи таяли на глазах, и Коддус уже подумывал о том, чтобы в надежде на подаяние вернуться к городской стене.
Сегодня старику не спалось. То ли тревога закралась в душу, терзая воспоминаниями, то ли чудилось что-то, навевая недобрые предчувствия. Едва дождавшись позднего зимнего рассвета, Коддус направился к дому аптекаря. В дверях его встретил служка. Настороженно разглядывая старика, он все же пустил его в аптеку. Коддус увидел Зульхакима. Тот сидел за столом и что-то развешивал на старых аптекарских весах. С тех пор, как их пути разошлись, Зульхаким изрядно раздобрел и напоминал собой туго набитую мошну. Краем глаза, видя ветхость одежд, аптекарь не торопился обаять посетителя.
Коддус стоял у дверей, в нерешительности переминаясь с ноги на ногу:
– Здравствуй, Зульхаким… Вот и свиделись, – раздался за спиной у аптекаря хриплый надтреснутый голос.
Зульхаким не узнал в убогом нищем своего прежнего приятеля. Его выцветшие глаза, прежде живые, с озорными искорками, сейчас смотрели на мир отрешенным потухшим взором.
– Ты не узнал меня, Зульхаким? Я – Коддус. Я пришел к тебе узнать о твоем работнике, которого я дерзнул направить к тебе.
Зульхаким неприятно поморщился. Он никогда не испытывал особой благожелательности к Марпате, а после болезни, после чудесного исцеления от той коварной хвори, он и вовсе озлобился на работника. Зульхакиму также не хотелось видеть в стенах своей аптеки нищего оборванного старика, пусть даже тот был его прежним приятелем. Так и не пустив Коддуса дальше порога, он разразился громкими упреками:
– Работника?! И ты называешь работником этого ленивого, неуклюжего увальня? Я столько потерпел убытков из-за его невнимательности! Мне не нужен такой работник!
Коддус, ничего не понимая, смотрел на пунцового от гнева Зульхакима. Тот же, делая шаг за шагом навстречу старику, все явственнее теснил его к выходу.
Глава IX
1
Многие долгие версты пути преодолели крытые княжеские сани, утрамбовывая широкими полозьями заснеженный путь. Однако лошади с трудом справлялись с глубокими наносами, которые навьюжил за ночь лютень. Белым-бело вокруг. Куда ни кинь взор, на всем белый искристый покров, словно сама Богородица сняла с себя плат, да и покрыла им от ненужного глаза Святую Русь, которая еще стояла на коленях перед татарами, которая еще спала беспробудным сном, не зная своего Великого Предназначения.
Много проехали. Скоро уж и до татар доберутся. И чем ближе татарские земли, тем тяжелее и сумрачнее на душе у Иоанна, все думу думает. Давно наслышаны на Руси о жестоком норове нового хана. Нешуточно решил он обложить данью русские княжества. Как убедить Бердибека не повышать выхода? Да только на руку то хану. Бедная Русь – слабая Русь.
Князь Иоанн тяжело вздохнул и перевел взгляд на митрополита Алексия, сопровождавшего его в татары. Видит князь, не столь тягостно у Алексия на душе. И на том ладно. Привык князь доверять Владыке. Однако мысли княжьи впереди всего санного эскорта мчатся: как-то встретит их Бердибек, то в сторону уводят, заставляя думать о Руси, то оборачиваются назад и пристально вглядываются в прошлое. Сколько князей не вернулись из татар! Сколько сложили там головы! Все они на памяти с давних времен. Михаил Всеволодович Черниговский жестоко убит в татарской ставке по приезде своем. Замучен в татарах Роман Рязанский. Умерли там Борис Василькович, Александр Дмитриевич – сын Великого князя Владимирского Дмитрия Александровича, Федор Иванович Стародубский, князь Борис Дмитриевич. Казнены Александр Михайлович Тверской и сын его Федор Александрович. И Василий Константинович Рязанский в татарах убиен.
Тяжело на душе у князя. Потирает он перстом заиндевевшее оконце, отогревает человеческим теплом оконную прозрачность, дабы сквозь узкое окружье мысли княжьи, устремляясь вдаль, смогли предугадать исход его похода в татары. Видит Алексий, как мыкает кручину князь, как, не находя себе места, мечутся мысли его.
Все утро ехали молча. Алексий не докучал Иоанну. Самому было о чем поразмыслить, однако видел, как переживает князь о предстоящем визите к Бердибеку.
– Владыка, – молвил Иоанн, отрывая взгляд от отогретого в окне кружочка, – если со мной в татарах что случится, ты уж не обессудь, проследи, чтоб все по чести вышло. Я бумагу отписал, кому что завещано.
– Об этом не беспокойся, княже, – отозвался митрополит, – это малая задача, а мы с тобой за большим едем. Не пристало нам в домовинах на Русь возвращаться. Ты лучше о другом подумай. Знаю, не впервой говорю, но уж послушай еще раз. Не выказывай на погляд своих настроений о несогласии подчинению татарам. Не время. Держись стороны отца своего Иоанна Даниловича да брата – князя Симеона Гордого.
Великий князь и сам понимал, что не время. Еще до отъезда в ставку решил поступить так, как советовал ему Алексий и те немногие бояре, которых он искренне считал друзьями. И до того мысли его редкий раз вырывались наружу, так что не всякий догадывался о них, а теперь и вовсе держал их князь в узде.
Так уж повелось на Руси еще со времен Ярослава II Всеволодовича: низко и подобострастно кланялись русские князья татарским ханам. Испокон веку заискивали и угождали, как могли, лишь бы жизнь сохранил хан, лишь бы ярлык пожаловал. Унижение – не смерть, пережить можно. Вот и переживали беспредельщину да унижение в татарских ставках, а приезжая домой, в русские княжества, от души вымещали накопленное на своих боярах. Те, в свою очередь, несли обиду собственным холопам. Так и катилась по Руси, как снежный ком, необходимость пресмыкаться перед теми, кто старше по чину. Катилась из страха, превращаясь в привычку, из привычки в образ жития.
2
Первая ночь, проведенная в татарской ставке, была для русских князей спокойной. После долгого утомительного пути все спали. Лишь Алексий пребывал в молитве. Сон не шел к нему. Проворочавшись на неуютном ложе пару часов, он встал. О чем просил русский митрополит Всевышнего, оставалось лишь догадываться, хотя чаяния у всех были едины. Оставалось только ждать, когда Бердибек соизволит принять у себя Иоанна. Как же все-таки убедить хана не повышать выхода?! Как уберечься от гнева его неминуемого?! Ведь ничем не гнушается хан! Отца в могилу свел. Братьев одного за другим с белого света убирает. Что ему голова русского князя?! На ярлык много желающих. Остается одно: ниже поклоны, щедрее поминки [21], да на Господа уповать.
Оттого и не спалось ночью Алексию. Разговор с Богом вел, а как забрезжил рассвет, засобирался: облачился в ризу, украсил безымянный перст дорогим перстнем.
– Куда ты, Владыка? – насторожился князь Иоанн.
– Хочу с Тайдулой свидеться, прежде чем Бердибек соизволит принять тебя, Иоанн Иоаннович, – отозвался Алексий. – Есть у меня о чем с ханшей потолковать.
– Негоже одному-то ходить, да и рано еще, рассвет едва омолодил небо!
– Зимой рассветы поздние, день короток, можно не успеть. А Господь меня сохранит.
Митрополит Алексий ждал недолго. Вскоре прислужник пригласил русского священника в покои татарской царицы, отворив перед ним двери.
Радушие ханши теплом разлилось по покоям, стараясь затронуть сердце митрополита. Улыбка светилась на устах Тайдулы, как искрились на ее расшитом золотом платье драгоценные каменья.
– Неужто это наяву и я вижу перед собой моего исцелителя?! – Тайдула протянула руки к митрополиту. – Я не поверила своим ушам, когда мой подданный сообщил мне, кто ждет моей аудиенции! – Она усадила Алексия рядом с собой, приказав слугам принести угощения для дорогого гостя и оставить их наедине. – Я вижу, мой избавитель в тех одеждах, что я подарила ему летом, после моего чудесного выздоровления!
Алексий лишь кивал головой, глядя восторженной Тайдуле в глаза.
– Что привело тебя ко мне? – Царица искренне радовалась встрече с Алексием.
– Да вот, хотелось взглянуть на луноподобную хатун, самому убедиться, что матушка-царица в полном здравии.
Польщенная Тайдула предложила Алексию яства с ее царского стола. Алексий потянулся к королевскому шербету с орехами, не без умысла выставляя напоказ руку, на которой красовался роскошный дорогой перстень. И вновь потешил душу. Поняла Тайдула – ценил Алексий ее дары. И Алексий знал, чем затронуть сердце ханши.
– Я рада, что мои дары пришлись тебе по сердцу, – улыбнулась Тайдула, узнав в перстне, надетом на палец Алексия, свой подарок. – А землями как распорядился? – В память о своем исцелении татарская царица пожаловала русскому митрополиту землю в Московском Кремле, где прежде располагался двор для татарских баскаков. Исцеленная от слепоты, несказанно щедра была царица.
– Матушка Тайдула, милости твоей вовек не забудем ни я, ни русичи. – Алексий, приложив руки к груди, склонился перед ханшой в почтительном поклоне. – Замыслил я на том месте монастырь основать. В скором времени думаю первую церковь там поставить и освятить в честь чуда архистратига Михаила.
Тайдула смотрела на русского патриарха с интересом. Знала, о каком чуде молчал Алексий, догадывалась, что и за ее исцеление благодарил Алексий Всевышнего, а о неведомом ей чуде все же поинтересовалась. И поведал ей тогда Алексий старинное предание, будто бы давным-давно в деревне Хони, что в Малой Азии, бил целебный ключ. Рядом с источником стояла церковь во имя Архангела Михаила. Решили язычники уничтожить православную церковь и святой источник. Во встречных течениях двух рек выкопали они ров, и в желании затопить церковь и родник направили на них воду. В той церкви служил пономарь Архип. В мольбах своих он обратился к Архангелу Михаилу. Тот, узрев несправедливость, ударом своего жезла о камень остановил поток, и ушла вода в скалы…
Визит у ханши затягивался, а митрополит еще не сказал ей самого главного, ради чего пришел он к ней сегодня, ради чего столько верст добирался до татарской ставки. Поймет ли? Поддержит ли? Но все же решился, в гостеприимных разговорах царицы улучил миг, вклинил нужное ему в беседу восторженной ханши. Участливо выслушала Тайдула Алексия: и о том, что на Руси не на шутку озабочены решением Бердибека повысить выхода, и о том, что непомерна высока та дать, которую он хочет наложить, и что для русских княжеств она означает верную гибель.
Призадумалась ханша, от этого на переносице обозначилась неглубокая черточка. Молчание царицы привело Алексия в замешательство. Что будет, если Тайдула откажется помочь ему? Митрополитом овладело сомнение.
– Я сделаю все, что в моих силах, – теперь уже серьезная, без намека на улыбку, ответила Тайдула.
Озвучивая мерность шагов, под ногами скрипел снег. Алексий шел от ханши, одолеваемый раздумьями. Как следовало расценивать ему слова царицы? Может быть, вовсе и не стоило обнадеживаться расположением Тайдулы? Но дальнейшая судьба русских княжеств была сейчас отчасти и в ее руках. Станет ли Бердибек прислушиваться к просьбам матери?
Алексию показалось, словно кто-то окликнул его. Такое бывает, кажется, что вдруг кто-то окликает тебя, но не голосом, не по имени. Словно кто-то зовет тебя душой, и чувствуешь это незримо, неосязаемо, и слышишь, откуда идет этот зов чьего-то сердца.
Алексий повернул голову. Он поймал на себе безмолвный пристальный взгляд. Он сразу узнал его. Этот взгляд принадлежал Семену Нехворобину, московскому боярину, исчезнувшему с еще несколькими боярами сразу после внезапной гибели Алексея Хвоста. С их исчезновением пало на бояр и подозрение в убийстве любимого фаворита Московского Князя.
Алексий остановился. Нехворобин сделал шаг навстречу митрополиту.
– Владыка! Вот и свиделись, – боярин склонился пред Алексием в почтительном поклоне. – Знаю, о чем молва на Руси идет, да только не мы это. А кто убил Хвоста, и нам неведомо. Боялись, что на нас подозрение падет, вот и подались в Рязань, к князю Олегу. Сюда с ним приехали, – скороговóрил, словно оправдывался, боярин.
Взволновала Алексия нежданная встреча с Нехворобиным. Внимательно выслушал он рассказ беглого боярина. Не время было судиться да рядиться, тем более в татарской ставке.
Алексий посоветовал боярину, не мешкая, прийти на поклон к Великому Князю. Неужто не выслушает Иоанн Иоаннович своих опальных бояр, а там, глядишь, усмотрит их невиновность, да и простит. А по приходе и великому князю поведал о встрече, да и попенял, что не время сейчас счеты сводить. Хвоста не вернуть. Руси на ногах прочно стоять надо, а сила – в единстве.
3
Несколько дней прошли в бесплодном ожидании. Алексий видел, как нервничал великий князь, расценивая молчание Бердибека нежеланием принимать у себя русских князей. Князь Иоанн перебирал в голове все оплошности, какие мог невольно допустить, находясь в татарской ставке. Он просчитывал каждый шаг. Он принял у себя Семена Нехворобина и тех беглых бояр, которых считал повинными в смерти Алексея Хвоста. В другое время туго бы им пришлось, но сейчас, по наставлениям Митрополита, он простил их.
У Алексия на душе тоже было неспокойно. Конечно, Тайдула замолвит слово перед Бердибеком, но кто знает, чем оно отзовется в его сердце? Не вызовет ли это гнев хана? А может, молчание Бердибека – немой ответ русским на просьбу ханши?
В томительном ожидании время уподобилось тугой струне, которую, вытягивая, истончая, испытывали на прочность. Где тот миг, когда зазвучит она нужным голосом, или, не выдержав, разорвется, лопнет, а вместе с ней лопнут и надежды? Но ничего не бывает вечным, хотя в вечность уходит все. Наконец, и Бердибек соизволил принять у себя русских князей. Здесь уж не до распрей, не до ссор. Всем миром пошли на поклон к татарскому хану.
Выслушал Бердибек Иоанна обо всем, с чем пришел к татарскому хану великий князь Русского Улуса, а как только тот завел разговор о бедности русских княжеств, движением руки остановил его.
– Так вы говорите, – обратился Бердибек к князьям, – что спор у вас, кому какими землями владеть?
Чего греха таить, этот вопрос и впрямь волновал и великого князя Московского, и князя Рязанского. Их несогласия в сопредельных землях давно ждали разрешения, но сейчас важнее было другое, о чем Бердибек даже не позволял заикаться.
У Иоанна стучало в висках. Не мог он уехать из татарской ставки, не испросив ханской милости не повышать выхода, но и Лопасни тоже не хотел лишаться. Разве зря отец его и брат кровью и потом приобретали нынешние позиции Московского княжества?!
– Мое слово будет таким, – Бердибек окинул взглядом русских князей, – левобережье Рязанское отдаю Московскому княжеству, стало быть, тебе, Иван, а Коломну закрепляю за Рязанью.
Иоанн невольно вздрогнул, бросив взгляд на князя Олега. Тот же ни единым жестом, ни единым мускулом не выказал досады, что земли его отошли Москве. Приклонив голову, он покорно стоял перед ханом.
В душе великий князь давно ощущал непрочность этих земель. Конечно, потеря Лопасни досадно легла на сердце, но не все было так плохо. С приобретением Рязанских земель у него появился контроль над Муромом. А это многого стоило.
– Да, вот еще, – словно невзначай бросил Бердибек, – моя величайшая милость безгранична, я не стану повышать выхода на Русь. Пусть все останется по-прежнему.
Иоанн так долго ждал этих слов, а сейчас его сердце не верило в то, что они осознанно сошли с уст Бердибека. Господь услышал их мольбы. Стало быть, не зря, всю ночь молился перед образами Алексий. Стало быть не зря нанес он визит Тайдуле, не зря облачался в подаренные ею одежды. Ханша, помня доброе, сумела уговорить сына быть милостивым к русским князьям.
Глава X
1
С тех пор как Марпата покинул аптекаря Зульхакима, он больше не появлялся в землянке Коддуса. Жизнь его круто изменилась. Теперь он жил во дворце Харун ад-Дина. Их первая встреча произвела такое впечатление на эмира, что тот ежедневно приглашал к себе Марпату, и они подолгу беседовали вместе. Дни для Марпаты теперь проходили, нет, пролетали, словно птицы, от рассветного горизонта до закатного окоема, вновь возвращаясь к рассвету. С рассвета до заката он то проводил часы в беседах с эмиром, то врачевал знатных вельмож, которые, прослышав об иноземце, упрашивали Харун ад-Дина показать им Марпату. Интерес к нему возрастал. Эмира прельщали не только лекарские знания юноши, но и его острый ум, обширный кругозор. Будучи ровесниками, они беседовали о длинных караванных переходах из страны в страну, о звездах, обо всем, что приходило на ум молодому эмиру. Но больше всего ему нравилось необычное мышление Марпаты. Здесь, в этих низовьях Итили, люди мыслили по-иному. Харун ад-Дину были в диковину необычные суждения Марпаты о жизни и ее предназначении. Эмир пытался понять своего лекаря.
Несмотря на то что Харун ад-Дин все сильнее привязывался к Марпате и знал о нем многое, сам он не допускал иноземца в свою жизнь. Марпата знал лишь то, что Харун ад-Дин был очень богат, а его покойный отец, некогда один из самых влиятельных эмиров Хаджи-Тархана, оставил ему знатное положение в обществе. Марпата знал, что Мухаммад ад-Дин, так звали отца Харуна ад-Дина, состоял в кровном родстве с правящими ханами Улуг-Улуса, а значит, и он, и Харун ад-Дин имели честь быть Чингисидами – представителем славной династии великого Чингисхана. Мухаммад ад-Дин был в тесных добропорядочных отношениях с родственником по крови – Хаджи-Черкесом – сыном хана Джанибека от наложницы. После смерти Мухаммад ад-Дина эта связь сохранилась и с Харун ад-Дином.
Дни летели. Но в их плотной нескончаемой череде Марпата часто думал о дядюшке Коддусе, которому так и не сообщил о своем уходе от аптекаря. Груз вины тяготил сердце. Ведь старик отнесся к нему, как к сыну – приютил в своей тесной сырой землянке. Это ему Марпата был обязан теперешним положением. Если бы Коддус не пристроил его учеником к аптекарю Зульхакиму, вряд ли сейчас он был приближенным эмира.
А между тем Коддус, потеряв всякую надежду увидеть своего постояльца, проводил дни в одиночестве. Нужда вновь заставила его вернуться к городской стене. Дни напролет он вновь стоял с протянутой рукой, собирая жалкие крохи на кусок лаваша. Коддус чувствовал, что Марпата жив и здоров, что он просто ушел от него. «Что ж, так бывает, – успокаивал себя Коддус, – люди не всегда оправдывают ожидания. Нельзя их за это судить», – и, вздыхая, нерешительно протягивал руку прохожему торговцу. За всю свою нищенскую жизнь он так и не избавился от чувства стыда перед подающими ему милостыню.
Дела Марпаты шли неплохо. Он пользовался расположением эмира. Вместе с тем запасы тибетских трав, что привез он с собой в Хаджи-Тархан, таяли на глазах, а необходимость в них возрастала, потому как слух об иноземном лекаре распространился по городу быстро. Вся городская знать шла к нему за исцелением от недугов.
Три дня Марпата скитался по городским рынкам, в надежде отыскать человека, который бы отправился в Лхасу. Но все было тщетно. На такой дальний переход отваживался не каждый. Тогда он стал искать человека, который бы согласился в каких-либо других азиатских странах купить необходимые ему травы, хотя он понимал, что многие травы можно было найти лишь у него на родине.
Его взгляд скользнул вдоль городской стены и споткнулся. У стены стоял Коддус, по обыкновению стыдливо протягивая за подаянием руку. Расстояние между ними было большим. Старик не видел Марпату – он смотрел в другую сторону.
Словно вар плеснули на сердце Марпаты. Он тут же забыл о том, что привело его на городской рынок. Во всей этой торговой суете, во всем этом кишащем скоплении народа он видел лишь Коддуса. Сердце жгло огнем. Как он мог оставить беспомощного больного старика?! Как мог бросить на произвол и без того нелегкой его судьбы?! Словно врастая в землю, Марпата остолбенел, но он так и не решился подойти к Коддусу.
За то недолгое время, что Марпата прожил во дворце, нельзя сказать что он стал богат, но сумел скопить некоторые средства. Все это время он лишь подумывал купить собственное жилье, но теперь, встретившись с Коддусом, больным нищим стариком, который в трудный момент Марпаты, прося у него милостыню, сам проявил милость, Марпата решил не откладывать задуманное. Ему было совестно перед стариком.
