Максим Антонович
Причины неудовлетворительного состояния нашей литературы

«В стране, где устраивают железные дороги и пароходное движение, где поощряется устройство и развитие всяких промышленных предприятий, где сняты с народа оковы, препятствующие его свободному труду, где возвышают уровень народного воспитания, где вызывают к деятельности и движению все живые силы; в стране, которая громко просится на полезный и свободный труд, – можно ли еще сомневаться, что в такой стране необходима адвокатура, как непременная часть преобразованного судопроизводства, как вернейшее средство в одно и то же время обеспечить правильность и быстроту суда и открыть народной деятельности новый источник к умножению частного богатства, к полезному занятию множества юных сил?»

Как же Добролюбов отнесся к этому вопросу об адвокатуре? А с обыкновенным своим зубоскальством и пародией: приведенный отрывок из статьи он переложил в следующие стихи.

 
Там, где строят дороги железные,
Пароходство растет каждый час,
Предприятья заводят полезные,
Поощряют промышленный класс;
Где оковы с народа снимаются,
Где свободный рождается труд,
Воспитание где возвышается,
К делу, к жизни все силы зовут;
Где повсюду заметно стремление
На свободный, полезный всем труд:
Допустить там возможно ль сомнение,
Что полезен и праведный суд
С непременною адвокатурою,
Как надежнейшим средством – суду
С переделанной магистратурою
Дать и правильность и быстроту,
И труду в то же время народному
Вновь обильный источник открыть
Юных сил к упражненью доходному
И к возможности деньги скопить!..
 

Так же относился он и к другим вопросам, со смехом и иронией. Например, все тогда увлекались, бредили железными дорогами; а он и над ними смеялся, разрушал иллюзии на их счет и уверял, что эти дороги не изменят исконного, закоренелого русского духа, а скорее этот дух проникнет в эти дороги и осилит их. Вот чисто пророческое стихотворение Добролюбова о наших железных дорогах:

 
По чугунным рельсам
Едет поезд длинный;
Не свернет ни разу
С колеи рутинной.
Часом в час рассчитан
Путь его помильно…
Воля моя, воля!
Как ты здесь бессильна!
То ли дело с тройкой!
Мчусь, куда хочу я,
Без нужды, без цели
Землю полосуя.
Не хочу я прямо —
Забирай налево,
По лугам направо,
Взад через посевы…
Но, увы! – уж скоро
Мертвая машина
Стянет и раздолье
Руси-исполина.
Сыплют иностранцы
Русские мильоны,
Чтобы русской воле
Положить препоны.
Но не поддадимся
Мы слепой рутине:
Мы дадим дух жизни
И самой машине.
Не пойдет наш поезд,
Как идет немецкий:
То соскочит с рельсов
С силой молодецкой;
То обвалит насыпь,
То мосток продавит,
То на встречный поезд
Ухарски направит.
То пойдет потише,
Опоздают вволю,
За мятелью станет
Сутки трои в поле.
А иной раз просто
Часика четыре
Подождет особу
Сильную в сем мире.
Да, я верю твердо:
Мертвая машина
Произвол не свяжет
Руси-исполина,
Верю: все машины
С русскою природой
Сами оживятся
Духом и свободой.
 

Может быть, и действительно в то время некоторые не могли понять этого смеха и предавались тем недоумениям, о которых говорит г. Тургенев: «человек свистит, хохочет… поди, угадывай, разумей его речь, куда он ее гнет? быть может, он смеется над тем, что точно достойно смеха, а может быть, и над собственным смехом зубы скалит». Но теперь дело разъяснилось начистоту, и подобные недоумения уже невозможны. В настоящее время мы имеем уже то, о чем мечтала, чего жаждала литература возрождения. У нас столько железных дорог, что многим из них даже нечего возить, хотя другие не успевают перевозить того, что есть; промышленных и акционерных предприятий возникло столько, что многие из них должны были закрыться за ненадобностью; кредит получил широчайшее развитие: банков, банкирских контор и ссудных касс даже больше, чем сколько нужно; гласность осталась такою же, какою была во время возрождения; взятки истреблены до того, что самые слова взяточник и взяточничество вышли из употребления и перешли в разряд архаизмов; возникло земское selfgouvernement; явились суды, магистратура и, наконец, столь желанная адвокатура, этот «источник к умножению частного богатства» и «к возможности деньги скопить». И однакоже, несмотря на все это, дела наши вообще немного подвинулись вперед; никто не чувствует себя удовлетворенным, все недовольны, жалуются, кряхтят; все перечисленные прекрасные вещи возбуждают уже не восторг, даже не иронию и насмешки, как у Добролюбова, а досаду и негодование, как предметы разочарования, как напоминания об обманутых надеждах. Словом, опасения и предсказания Добролюбова и его друзей сбылись и оправдались блистательно. Если бы теперь явился Добролюбов, то с каким авторитетом, с каким торжествующим видом он мог бы обратиться к своим противникам и порицателям и сказать им: «Ну, что, господа, вот вы получили все, чего желали, довольна теперь ваша душенька? вот то-то же и есть; ведь я же вас тогда предупреждал, я же вам говорил, что вы восторгаетесь подробностями, увлекаетесь „мелочами“ и из-за этого упускаете из виду суть дела, что ваши идеалы отрывочны и слишком узки» т. д. Да теперь, вероятно, и сам г. Тургенев понимает смысл смеха Добролюбова и, вероятно, не откажется отдать справедливость проницательности и воззрениям людей, которые предугадали события на основании априористической исторической мысли, что в жизни ничего не дается легко, не делается само собою и по щучьему повелению, не приобретается фразами и самодовольной болтовнею и что только «коренью основание крепко», по старо-московскому изречению.