Максим Антонович
Причины неудовлетворительного состояния нашей литературы

Наконец, если люди добросовестные и относящиеся к литературе с строгими требованиями будут чуждаться ее и отстраняться от нее, то ведь литературная арена не останется свободною, пустою; найдется много охотников с более спокойною совестью, с меньшею скрупулезностью и совестливостью, с более скромными и более своеобразными требованиями, они завладеют ареной и превратят ее во что могут, во что им будет угодно – что уже и делается. Люди непризванные, преследующие цели нелитературные, составляют такое зло в литературе, противодействие которому есть одна из настоятельнейших потребностей и с которым бороться тем труднее, чем больше оно обжилось и освоилось с литературной ареной. Эти люди не сидят сложа руки, но пользуются своим положением, стараются обеспечить и упрочить его, влекут публику к себе, проповедуют ей свои понятия, развивают в ней свои собственные вкусы и переливают в нее свои расположения и желания. Скажут, что сети их не хитры, паутина слаба, соблазны не опасны; они едва ли кого могут поймать и увлечь; всякий видит их несостоятельность; поэтому нет надобности оказывать им честь борьбою с ними, противодействием им и охранением читателей от их гибельного влияния. Все это слишком розовые и слишком поверхностные взгляды, и эта идеализация читателей преувеличена. Спору нет, есть и у нас читатели солидные, стойкие и самостоятельные, которые не запутаются ни в какие сети, разорвут всякую паутину и которых ничто не собьет с дороги. Но много ли у нас подобных читателей? таково ли большинство их? такова ли хоть половина их? Возможно даже и стойкого человека сбить с места или хоть пошатнуть, если беспрерывно и безостановочно, всегда, везде и со всех сторон жужжать, петь, кричать и долбить одно и то же и не давать ему возможности освежиться чем-нибудь другим, противоположным. Эти постоянные, неотвязчивые впечатления и на него, наконец, могут произвести известное впечатление и сообщить его мыслям, даже помимо его воли и без его ведома, известный оттенок. А про людей нестойких, «шатких» и говорить нечего. Мы видим действительно, что люди без знаний и убеждений, без всякого сознания важности и призвания литературы, без всяких литературных целей и задач, но только обладающие бойкостью, смелостью, некоторым нахальством, острым нюхом относительно вкусов и слабых струнок публики и уменьем подделаться под эти вкусы и поиграть на этих струнках, – увлекают за собою толпы, целые полусотни тысяч читателей, становятся учителями и оракулами их, настраивают их как угодно и вследствие этого приобретают еще больше самоуверенности и наглости, и таким образом являются силой, с которой нужно считаться, нужно бороться и бороться именно людям, отличающимся строгим, ригористическим отношением к литературе, а не тем снисходительным, податливым бойцам, которые более проникнуты тою мыслью, что все мы люди, все человеки, что не из-за всего же нужно поднимать шум и приходить в азарт, что на многое можно махнуть рукой и пройти мимо, не стоит, мол, связываться и т. д. – По всем этим соображениям было бы весьма желательно, чтобы свежие умственные силы, успевающие счастливо уцелеть и достигнуть надлежащего развития, не отстранялись от литературы, где им всегда может представиться множество случаев если не для полезного действия, то для полезного противодействия, если не для содействия движению вперед, то для воспрепятствования движению назад.

Положим, однако, умственные силы нашлись, и у них есть желание посвятить себя литературной деятельности. Но здесь встречается новая беда, новое затруднение для них. Рамки нашей литературы слишком ограничены и узки. Вся русская мысль, стремящаяся выражаться периодически, должна по необходимости и во что бы то ни стало уложиться в строго определенные рамки ограниченного числа существующих газет и журналов; всякая мысль или должна приладиться к этим рамкам, сжать себя так, чтобы поместиться в них, или же должна бесплодно лежать в голове своего творца, тяготить его собою, стеснять и беспокоить, как все то, что просится наружу, но принужденно сдерживается и затаивается. Понятно, что все это должно класть тяжелую печать однообразия и униформенности на умственное развитие, мешать выработке умственных своеобразностей и оригинальностей и вообще понижать уровень тех умственных сил, которые посвящают себя литературе, и отстранять от нее все самобытное, смелое и оригинальное. – К сожалению, сама периодическая пресса по собственной воле еще ухудшает это положение. Существуя на правах монополии и в силу некоторого рода привилегии, органы печати, несмотря на взаимную враждебность, составили из себя, может быть, совершенно бессознательно и неумышленно, какую-то привилегированную корпорацию, какую-то стачку монополистов, какой-то средневековый цех, ревниво охраняющий свои узкие интересы и не допускающий в свою среду ничего постороннего, не подходящего под традиционный уровень цеха и враждебного его корпоративным интересам. Без всякого соглашения, а путем никем не тревожимой рутины, почти все органы прессы переплелись между собою, составили заколдованный круг, члены которого солидарны между собой в преследовании известных нелитературных целей, связаны многими неуловимыми нитями взаимной поддержки, кумовства и общих забот о недопущении в этот круг чего-нибудь такого, что могло бы взбудоражить его мирный покой, изменить его устоявшуюся рутину, в которой рука руку моет. В этот круг можно проникнуть не иначе, как подчинившись ему, принявши его догматы, имеющие мало общего с литературой, и давши обязательство не трогать его рутины. Все же свежее, оригинальное, все давящее его своим превосходством, своею твердостью, характером, режущее его глаза чем-нибудь выдающимся, с трудом может протискаться в этот заколдованный круг, относительно которого можно повторить приведенные выше слова, что у нас хотя и много говорят о крепких убеждениях, но мало ладят с людьми таких убеждений и не жалуют их даже в своих собственных кружках. Можно было бы привести несколько примеров в подтверждение этого; но мы воздержимся от этого, так как к этим примерам, как и ко всем отношениям, о которых мы говорим, примешиваются элементы не строго литературные. Но чтобы не быть голословными, мы приведем жалобу одной газеты на часть тех рутинных стеснений, которые мы указали, и притом газеты, которую нельзя заподозрить в пристрастном нерасположении к нынешнему состоянию периодической прессы.