Йен Макдональд
Река Богов
45
Развязка Саркханд
В одиннадцать тридцать группка зонтиков переместилась с крыльца бхавана Ранов к «мерседесу», припаркованному на гравийной дорожке. Зонтики белого цвета, весьма необычный оттенок. Они прижимаются друг к другу, словно римская фаланга. Нельзя пропустить ни капли воды. Дождь превратился в настоящий поток с небес, во всезатопляющий ливень, перемежающийся тяжелыми раскатами грома. В самом центре куполообразного навеса из зонтов – премьер-министр Саджида Рана. На ней белое шелковое сари с зеленой и оранжевой отделкой. Сегодняшней ночью она должна осуществить одно из самых важных предприятий в своей жизни. От его успешности зависит безопасность ее страны и устойчивость ее власти. По всему Варанаси от изящных правительственных бунгало отъезжают совершенно одинаковые «мерседесы».
Зонтики прижимаются к автомобилю, словно поросята к соскам свиноматки. Без единой капли дождя на одежде Саджида Рана усаживается на заднее сиденье автомобиля. Она всегда инстинктивно садится с левой стороны. Справа должен сидеть Шахин Бадур Хан с готовым анализом ситуации, рекомендациями, прогнозами. Когда дверца захлопывается и машина отъезжает, врезаясь в пелену дождя, Саджида Рана внезапно чувствует себя очень одинокой. Она чувствует себя тем, кем на самом деле является, – немолодой женщиной, взгромоздившей себе на плечи груз проблем целой страны. Зонтики разбегаются врассыпную, а затем снова бросаются под защиту обширной веранды бхавана Ранов.
Саджида Рана поспешно просматривает наскоро подготовленные документы. Факты представлены скудно и поверхностно. Нападение авадхов прошло технически безупречно. Великолепно. Бескровно. В военных учебных заведениях его будут изучать на протяжении многих столетий. Бронетанковые войска и механизированная пехота авадхов находятся на расстоянии двадцати километров от Аллахабада, противовоздушные и коммуникационные системы стали жертвами кибератаки. Войска в полном хаосе. Военное руководство на дамбе Кунда Кхадар обезглавлено и в отчаянии пытается восстановить связь с дивизионным штабом в Джаунпуре. И к тому же идет непрерывный дождь. Саджида Рана проигрывает свою войну за воду в дождь. Он пришел слишком поздно. Ее страна может погибнуть от жажды посреди потопа.
Они все знали. Подонки просчитали все до минуты. Саджида Рана пытается представить, как будет произносить фразу о капитуляции. Неужели она не задохнется от этих слов, неужели они не застрянут у нее в горле? Но, может быть, они прозвучат сухо и едко или же вылетят просто, без усилия, как слова мусульманина, сообщающего своей жене о разводе? Талаак, талаак, талаак.
Хан… Неверный мусульманин… Изменил ей… И с кем? Точнее, с чем? В тот самый момент, когда ей больше всего нужны его слова, его понимание, само его присутствие рядом с ней на кожаном сиденье кремового цвета… Если бы Дживанджи и его присные знали, что она едет, сидя на коже коровьего цвета… Пусть Дживанджи сделает вашу работу для вас, говорил Хан. А теперь он проедет на своей колеснице по ее костям…
Нет! Она – Рана, дочь основателя государства, родоначальника династий. Она и есть Бхарат. Она будет сражаться. И пусть Ганг переполнится кровью.
– Куда мы едем?
– Сильное движение, мэм, – невпопад отвечает шофер.
Саджида Рана откидывается на сиденье и смотрит в залитое дождевой водой окно. Неоновые огни, свет фар, яркая разноцветная иллюминация Дивали на грузовиках. Она нажимает кнопку коммуникационного устройства.
– Мы едем к Бхарат Сабхе каким-то необычным путем.
– Да, мэм, – отвечает водитель и увеличивает скорость. Саджида Рана теряет равновесие, ее отбрасывает назад.
Она хватается за ручку дверцы, зная, что делает глупость, понимая, что дверца надежно закрыта. Она берет палм, вызывает охрану, а скорость «мерседеса» уже достигла ста двадцати километров в час.
– Говорит премьер-министр. Срочный вызов. Подключите меня к системе общего оповещения. Меня похищают, повторяю, говорит Саджида Рана. Меня похищают…
В ответ раздается злобное шипение. Затем звучит голос начальника ее охраны:
– Премьер-министр, я ничего делать не собираюсь. Теперь никто вам не поможет. Вы предали священный Бхарат, и Бхарат вас за это накажет.
Он замолкает. «Мерседес» поворачивает на развязку Саркханд, и тут же со всех сторон доносятся вопли.
ЙОТИРЛИНГА
46
Все вместе
Аэробус «Бхаратийя вайюсена» А-510 поднимается среди гряды облаков над Варанаси. Ашок Рана, чувствуя, как его слегка подбрасывает в кресле, крепко хватается за подлокотники. Он всегда плохо переносил полеты.
Ашок смотрит в залитый дождем иллюминатор на яркие дуги огней, которые самолет оставляет за собой. Фюзеляж вибрирует, когда радиоуправляемые роботы сходят с подкрыльевых пилонов. На протяжении нескольких последних дней в воздушном пространстве над Варанаси не было заметно никакой активности авадхов. Но в ВВС понимают, что с новым премьер-министром шутки плохи. По углу падения капель на стекло, наверное, можно высчитать скорость, думает Ашок Рана. С тех пор, как ночью ему позвонил его секретарь Нарвекар, в голову Ашоку Ране стали приходить какие-то странные, неуместные мысли.
Самолет снова делает рывок, прорываясь сквозь муссонное облако. Ашок Рана включает персональный экран. Появляется изображение его жены и дочерей, сидящих в отсеке для прессы. Лицо Сушмиты искажается от страха при очередном толчке. Ануджа пытается ее успокоить, берет за руку. Премьер-министр Ашок Рана позволяет себе легкую, едва заметную улыбку. Как жаль, что перед ним нет камеры, что бы его могли видеть подданные. Его бы перестали бояться, если бы увидели.
– Господин премьер-министр.
Личный секретарь поворачивает к Ашоку свое кресло и передает ему распечатку с множеством исправлений.
– Черновик вашей речи на тот случай, если вы захотите ознакомиться с ее ключевыми положениями.
Аэробус с премьер-министром на борту делает последний рывок и выходит из облака. В иллюминатор Ашок Рана видит залитую лунным светом поверхность грозового облака. Внезапно пластиковая труба фюзеляжа наполняется звуками телефонных звонков. Все политики и государственные служащие встают с мест и собираются вокруг центрального стола. На лицах у всех напряженное ожидание. Это выражение осталось у них с тех самых пор, как секретарь Нарвекар и министр обороны Чаудхури вышли из самолета ВВС Бхарата, приземлившегося в саду Ашока Раны, и затем проводили его самого и членов его семьи на борт. Председатель верховного суда принял у него присягу в отдаленном, но безопасном углу аэропорта, куда уже подогнали аэробус. Медсестра из полевого госпиталя в белых хирургических перчатках проколола Ашоку большой палец, приложила его к диагностической подушечке и еще до того, как Рана почувствовал боль, вытерла ранку медицинским спиртом и забинтовала.
– Рутинный анализ ДНК в целях подтверждения идентичности, господин премьер-министр, – объяснил Тривул Нарвекар, но Ашок Рана его не слушал.
Все его внимание сосредоточилось на офицере ВВС, который стоял за спиной у медсестры, приставив пистолет ей к затылку. Потерять одного премьер-министра – трагедия. Потеря второго будет выглядеть уже как заговор.
Затем в поле его зрения появилось лицо председателя верховного суда Лаксмана.
– Господин премьер-министр, я передаю вам государственную печать. С этого момента вы наделены всей полнотой исполнительной власти.
А-510 плывет по направлению к огромной бхаратской луне. Ашоку Ране кажется, что он мог бы созерцать ее бесконечно, забыв о том, что там, внизу, под облаками, пребывающая в хаосе, разорванная на части страна. Но присутствующие выжидающе смотрят на него. Он бросает взгляд поверх распечатки, которую держит в руках. Четко выверенные предложения, запоминающиеся сочетания слов с хорошо продуманными и отмеченными в тексте паузами, решительные фразы и вдохновенные призывы. Ашок Рана снова смотрит в маленький экран на свою семью.
– Тело моей сестры найдено?
Мгновенно все голоса, все палмы умолкают.
– Район занят войсками, – говорит секретарь Нарвекар.
– А мы можем доверять армии?
– Мы направили туда регулярные силы. На них мы можем положиться. Небольшая группа заговорщиков состояла из бойцов элитных подразделений, из числа которых набиралась личная охрана ее превосходительства. Ответственные за происшедшее уже находятся под арестом. К несчастью, некоторые высокопоставленные офицеры покончили с собой. Мы не успели им помешать. Вся личная охрана госпожи премьер-министра мертва, к сожалению.
Ашок Рана закрывает глаза, чувствует контур стратосферы, облекающий его аэробус.
– Не авадхи…
– Нет, господин премьер-министр. Несерьезно полагать, что авадхи могли когда-либо пойти на убийство главы нашего правительства.
– Бунтовщики?
– Разбежались, господин премьер-министр. Ситуация в городе остается крайне неустойчивой. Я бы вам не рекомендовал в ближайшее время возвращаться в Варанаси.
– Не надо их преследовать. Моральный дух нации и армии и без того оставляет желать лучшего, а если мы еще станем использовать войска против населения… ну… вы понимаете меня… Но военное положение отменять не следует.
– Очень мудрое решение, господин премьер-министр. Великодушие перед лицом общенационального кризиса… Я думаю, что это будет очень хорошо воспринято народом. Господин премьер-министр, мне не хотелось бы выглядеть излишне назойливым, в особенности в нынешней тяжелой ситуации, однако ваша речь… Очень важно, чтобы народ услышал вас, и как можно скорее.
– Но можно ведь немного подождать, Тривул.
– Господин премьер-министр, она уже внесена в расписание трансляции, камеры и устройства звукозаписи установлены в медиацентре…
– Немного подождем, Тривул!
Секретарь кланяется и отходит в сторону, но Ашок Рана видит отчетливую гримасу раздражения у него на лице. Он вновь бросает взгляд на луну, переместившуюся на запад, ближе к горизонту. Теперь она находится на краю серебристого моря, изливающегося с небес на его страну. Никогда больше Ашок не сможет смотреть на лениво плывущее по небу ночное светило без того, чтобы не вспомнить эту ночь, мелодичный звон палма, разбудивший его, и ужас, мгновенно скрутивший ему внутренности, – ужас от четкого понимания: сейчас он услышит самое худшее. Понимание пришло еще до того, как Ашок узнал страшную новость, сообщенную размеренным, хорошо поставленным голосом личного секретаря Патака, столь необычным после привычной мягкой фамильярности Шахина Бадур Хана. Еще до того, как до него донесся грохот приземляющихся самолетов, сбивавших ветки с деревьев. Еще до того, как его жена и дети начали поспешно одеваться и собирать вещи в полной темноте из страха оказаться удобной мишенью для той таинственной силы, что обрушилась на дом Ранов… Свет луны теперь для него всегда будет сопровождаться звуками, связанными с воспоминаниями об ужасе. И это – самое нестерпимое: они навеки запятнали красоту луны…
– Викрам, мне хотелось бы знать, можем ли мы отразить агрессию авадхов?
Чаудхури наклоняет голову.
– ВВС готовы практически на сто процентов.
– Войну невозможно выиграть только одними военно-воздушными силами. Как насчет армии?
– Мы рискуем расколоть все командование, если начнем слишком далеко прослеживать корни заговора. Ашок, если авадхи захотят взять Аллахабад, мы вряд ли что-то сможем сделать, чтобы помешать им.
– А что относительно наших ядерных и химических средств сдерживания?
– Господин премьер-министр, вы, конечно же, не являетесь сторонником использования их первыми? – вмешивается в их беседу секретарь Нарвекар.
И вновь Ашок Рана поворачивается к нему.
– Наша страна стала жертвой наглого вторжения, наши города беззащитны перед врагом, моя сестра была брошена… на растерзание… разъяренной толпе ее же собственными солдатами. А вы знаете, что они сделали этим своим тришулом? Знаете?.. Что мне делать, чтобы защитить нас? Что мне делать, чтобы сохранить нас всех в безопасности?!
На всех лицах читается смиренное, не слишком эмоциональное согласие с тем, что сейчас выкрикивает Ашок Рана. Сам он чувствует, что находится на грани истерики. Но не пытается взять себя в руки и остановиться. Переборка между конференц-залом и медиацентром украшена современной версией «Тандаванритья», космического танца Шивы. Бог в венке из чакры пламени, приподнявший одну ногу в танце. В тени этой поднятой ноги, которая когда-нибудь разрушит и вновь возродит вселенную, Ашок Рана прожил все свои сорок четыре года.
– Извините, – говорит он. – Вы понимаете, что время для меня не очень простое.
Политики бормочут нечто, что, по-видимому, означает согласие.
– Наши ядерные и химические средства находятся в полной боевой готовности, – говорит Чаудхури.
– Это все, что я хотел от вас услышать, – произносит Ашок Рана. – Теперь давайте вашу речь…
Младший адъютант, отсалютовав, прерывает его:
– Господин премьер-министр, вам срочный звонок.
– Я же совершенно ясно сказал, что не отвечаю ни на какие звонки. – Ашок Рана подпускает немного льда в интонацию.
– Саиб, звонит Дживанджи.
Все сидящие за овальным столом обмениваются напряженными взглядами. Ашок Рана кивает адъютанту:
– Я слушаю.
Он постукивает по экрану перед собой. В отсеке для прессы его жена и дети спят, прислонившись друг к другу. Их место на мониторе занимают голова и плечи лидера шиваджистов, подсвеченные неярким светом настольной лампы. У него за спиной что-то напоминающее ряды книг на полках.
– Дживанджи. Вы дерзкий человек.
Эн Кей Дживанджи слегка наклоняет голову.
– Я понимаю, почему вы так думаете, господин премьер-министр. – Титул в устах Дживанджи звучит как пощечина. – Прежде всего я хочу выразить вашей семье, в особенности супругу вашей покойной сестры и детям, мои искренние соболезнования по поводу трагической утраты. Уверен, что во всем Бхарате не найдется никого, кто не был до глубины души потрясен тем, что произошло на развязке Саркханд. Я возмущен этим зверским убийством. А мы ведь называем себя матерью цивилизаций. Я безоговорочно осуждаю предательство со стороны личной охраны покойной госпожи премьер-министра и преступных элементов из числа толпы. И прошу вас поверить, что никто из партии «Шиваджи» не имеет никакого отношения к упомянутому чудовищному преступлению. Виновником является озверевшая толпа, подстрекаемая предателями и ренегатами.
– Я мог бы отдать приказ о вашем аресте, – заявляет Ашок Рана.
Министры и советники бросают на него обеспокоенный взгляд. Эн Кей Дживанджи нервно облизывает губы кончиком языка.
– И какая бы польза была от этого Бхарату? Нет, у меня есть другое предложение. Враг у ворот, наша армия бежит, в городах волнения, лидер страны зверски убит. Сейчас не время для партийных распрей. Я предлагаю создать правительство национального спасения. Как я уже сказал, Партия Господа Шивы никоим образом не причастна к организации страшного преступления. Тем не менее мы сохраняем некоторое влияние на хиндутву и на умеренную часть карсеваков.
– Вы можете навести порядок на улицах?
Эн Кей Дживанджи качает головой.
– Ни один политик не сможет вам этого обещать. Но в такое сложное время противодействующие партии, выступившие в коалиции в правительстве национального спасения, покажут прекрасный пример не только бунтовщикам, но и всему народу Бхарата, и авадхам. Единую нацию не так-то легко победить.
– Спасибо, господин Дживанджи. Ваше предложение интересно. Я вам перезвоню. Спасибо за ваши добрые пожелания. Я их полностью принимаю.
Ашок Рана с силой нажимает на кнопку – так, будто хочет растереть Дживанджи, словно мерзкое насекомое, – и поворачивается к членам своего кабинета.
– Ваша оценка, господа.
– Это будет сделка с демонами, – говорит Чаудхури. – Но…
– Он все очень хорошо продумал, – говорит председатель верховного суда Лаксман. – Очень умный человек.
– Не вижу никакой приемлемой альтернативы, кроме как согласиться на его предложение, – замечает Тривул Нарвекар. – С двумя поправками. Во-первых, упомянутое предложение делаем мы. Именно мы протягиваем руку политическим противникам. Во-вторых, некоторые посты в правительстве должны быть переданы нам без обсуждения.
– Он что, потребует посты в правительстве? – спрашивает Ашок Рана.
Секретарь Нарвекар даже не пытается скрыть свое искреннее изумление от слов премьер-министра.
– А по какой же другой причине, по вашему мнению, он вообще все это предлагал? Мое мнение: нам следует удерживать за собой руководство государственным казначейством, министерством обороны и министерством иностранных дел. Извините, господин председатель верховного суда.
– А что же мы предложим нашему новому другу Дживанджи? – спрашивает Лаксман.
– Не думаю, что он согласится на меньшее, чем пост министра внутренних дел, – отвечает Нарвекар.
– Черт! – бормочет Лаксман, поднося к губам стакан с виски.
– Нам следует понимать, что это будет совсем не мусульманский брак, и расторгнуть его нам будет непросто, – замечает Нарвекар.
Ашок Рана снова включает экран, чтобы посмотреть на жену и детей, которые спят, прижавшись друг к другу, на дешевых местах для прессы. На часах уже четыре пятнадцать. Голова Ашока раскалывается, затекшие ноги кажутся распухшими, в усталые глаза словно песка насыпали. Всякое чувство времени, пространства и перспективы исчезло. В какие-то мгновения от режущего глаза и усиливающего мигрень освещения ему кажется, что он плавает где-то далеко, в чужой вселенной.
Неожиданно Чаудхури начинает говорить о Шахине Бадур Хане:
– У него все получилось как раз наоборот. Бегум требует развода, а не муж…
Мужчины тихонько посмеиваются.
– Вам следует признать, что он уже ушел в небытие, – говорит Нарвекар. – Двадцать четыре часа – очень большой срок в политике.
– Никогда ему не доверял, – отзывается Чаудхури. – Всегда считал, что в нем есть что-то скользкое. Слишком воспитан, слишком вежлив…
– И слишком мусульманин? – спрашивает Нарвекар.
– Вы сами сказали… В общем, что-то не совсем… мужественное. И кстати, я не уверен, что соглашусь с вашим мнением на тот счет, что он ушел в политическое небытие. Вы говорите, что двадцать четыре часа – очень много. А я, со своей стороны, напомню вам, что в политике нет ничего, что бы не было так или иначе связано со всем остальным. И один выпавший камешек может увлечь за собой целую лавину. Из-за одного гвоздя в подкове лошади была проиграна целая битва. Бабочка в Пекине и тому подобное… У истоков всего случившегося стоит Хан. И ради его же собственного благополучия он должен был уже давно покинуть Бхарат.
– Евнух! – комментирует Лаксман. В его стакане бренчит лед.
– Господа, – произносит Ашок Рана. Собственный голос кажется ему чужим и звучащим откуда-то издалека. – У меня погибла сестра.
Выдержав пристойную паузу, он повторяет свой вопрос:
– Итак, каков будет наш ответ господину Дживанджи?
– Он получит свое правительство национального спасения, – отвечает секретарь Нарвекар. – После произнесения вами речи.
Референты выверяют исправленный вариант речи. Ашок Рана просматривает распечатку и вносит синей ручкой пометки на полях. Правительство национального спасения… Протянуть руку дружбы… Сила в единении… Переживем трудные времена, сплотившись в единый народ, единую нацию… Единая нация непобедима…
– Господин премьер-министр, пора, – говорит Тривул Нарвекар.
Он ведет Ашока Рану в студию, расположенную в передней части аэробуса. Она немногим больше обычного туалета в самолете: камера, подвесной микрофон, стол, стул, флаг Бхарата, свисающий с древка, редактор и звукооператор за стеклянной панелью. Звукооператор показывает Ашоку Ране, как поднимается столик, чтобы можно было сесть на стул. Премьер-министра пристегивают ремнем на случай неожиданного толчка. Ашок Рана обращает внимание на запах ароматизированного лака для мебели. Молодая женщина, лица которой он не помнит, но которая явно принадлежит к его информационной группе, повязывает ему новый галстук с булавкой в виде бхаратского прядильного колеса и пытается привести в порядок волосы и потное лицо Ашока.
– Сорок секунд, господин премьер-министр, – говорит Тривул Нарвекар. – Текст речи будет выводиться на экран перед камерой.
Ашока Рану внезапно охватывает паника: что делать с руками? Сжать? Скрестить? Просто положить перед собой? Или жестикулировать ими?..
Теперь говорит редактор:
– Спутниковая связь включена. Начинаем обратный отсчет: двадцать, девятнадцать, восемнадцать, красный огонек означает, что камера работает, господин премьер-министр, телесуфлер включен… Включаем видеотерминал… шесть, пять, четыре, три, два… и телесуфлер.
Ашок Рана наконец решает, что он должен делать с руками. Он просто кладет их на крышку стола.
– Мои соотечественники. Бхаратцы, – читает он. – С тяжелым сердцем обращаюсь я к вам сегодняшним утром…
В саду, промокшем от ливня…
Капли дождя раскачивают тяжелые листья вьющихся растений – никотианы, клематиса, лозы киви. Дождевая вода, черная и пенящаяся от песка, потоком течет из дренажных отверстий в грядках и клумбах. Дождь льется по резным бетонным плитам, бурлит в канавках и канальцах, пляшет в отводных трубках, скачет в стоках и сливах, каскадами водопадов низвергается из провисших желобов на улицу внизу. От дождя шелковое сари липнет к плоскому животу Парвати Нандхи, к ногам, к маленьким грудям. От дождя ее длинные черные волосы приклеиваются к голове. Струйки дождя стекают вдоль шеи Парвати, по спине, груди, рукам и запястьям и задерживаются только на бедрах. Дождевая вода обтекает голые ступни и серебряные кольца на пальцах ног.
Парвати Нандха сидит в своей уединенной беседке. Сумка стоит рядом, наполовину пустая, верхняя часть прикрыта, чтобы дождь не попал на лежащий там белый порошок.
С запада доносятся приглушенные раскаты грома. Парвати прислушивается к звукам, идущим с улицы. Пальба, кажется, тоже отдалилась и уже не такая частая, как раньше. Сирены перемещаются слева направо и вдруг оказываются у нее за спиной.
Но она ждет другого звука.
Вот он…
С момента своего звонка Парвати пыталась научиться отличать его от других странных звуков, которые сегодня заполнили город. Стук открывающейся входной двери. Она знала, что он придет. Она молча, про себя, считает, и вот он – в точном соответствии с ее подсчетами – черным силуэтом появляется в дверях сада. Кришан не видит ее, сидящую в темной беседке, промокшую до нитки.
– Здравствуйте, – кричит он.
Парвати наблюдает за тем, как он пытается ее найти.
– Парвати?.. Вы здесь? Отзовитесь.
– Я здесь, – шепчет женщина.
Она видит, как выпрямляется и напрягается его тело.
– Я едва смог… Там настоящее безумие. Все разваливается. Всюду стреляют, что-то горит…
– И все-таки ты смог. Ты же здесь.
Парвати поднимается со своего сиденья, подходит к нему и обнимает.
– Ты вся промокла, женщина. Чем ты занималась?
– Ухаживала за своим садом, – отвечает Парвати, отстраняясь от него. Она поднимает сжатый кулак и выпускает из него струйку белого порошка. – Видишь? Ты должен мне помочь, одной мне не справиться.
Кришан подставляет ладонь и, когда она наполняется, вдыхает запах порошка.
– Что ты делаешь? Ведь это же гербицид!..
– Все должно умереть, все.
Парвати отходит от него и посыпает белым порошком клумбы, грядки и горшки с намокшей геранью. Кришан пытается схватить ее за руку, но она бросает порошок ему в лицо.
Он отскакивает. На западе сверкает молния. При свете молнии ему удается схватить Парвати за запястье.
– Я ничего не понимаю!.. – кричит Кришан. – Ты вызываешь меня посреди ночи. Говоришь – приходи, я должна тебя немедленно видеть. Парвати, в городе комендантский час. На улицах полно солдат. Они стреляют по всему, что движется… Я видел… Нет, я не буду рассказывать тебе то, что я видел. И вот я прихожу сюда и вижу, как ты сидишь под дождем и…
Он поднимает ее руку. Дождь размочил гербицид, и теперь он стекает по предплечью Парвати, оставляя белые полоски. Кришан с силой трясет женщину, пытаясь вернуть здравый смысл хотя бы в этот небольшой уголок мира, который, как ему кажется, он пока еще способен понимать.
– Что с тобой случилось?!
– Все должно погибнуть. – Голос Парвати звучит вяло, капризно, по-детски. – Все должно умереть. Мой муж и я… мы дрались. И что ты думаешь? Было вовсе не так уж и страшно. О, он что-то кричал, но я не боялась, потому что в том, что он говорил, не было никакого смысла. Ты понимаешь? Все эти его причины и основания. Я их слышала много раз и поняла, что они совершенно бессмысленны. И теперь я должна уехать. Отсюда. Теперь для меня не существует «здесь». Я должна уехать отсюда, из Варанаси, отовсюду.
Кришан садится на деревянное ограждение клумбы. Порыв ветра приносит из города звуки нарастающей народной ярости.
– Уехать?..
Парвати сжимает его руки своими.
– Да! Но это совсем нетрудно. Уехать из Варанаси, уехать из Бхарата, уехать! Он ведь прогнал мою мать, ты знаешь? Она остановилась где-то в гостинице. Она звонит, и звонит, и звонит. Но я прекрасно знаю, что она может сказать. Здесь небезопасно, как я могу бросить мать посреди страшного города, я должна приехать и спасти ее, забрать назад. Я ведь даже не знаю, в какой она гостинице. – Парвати откидывает голову назад и громко смеется. – Мне не к чему возвращаться в Котхаи, и мне не с чем оставаться здесь, в Варанаси. Я вообще чужая здесь, на этой земле, я поняла это на крикетном матче, когда все вокруг меня смеялись. Куда мне идти? Куда угодно… Видишь ли, когда понимаешь, что идти некуда, становится так легко, потому что начинаешь чувствовать себя по-настоящему свободным. Можно пойти в любое место. На пример, в Мумбаи… Мы можем поехать в Мумбаи. Или в Карнатаку… Или в Кералу… Мы можем поехать в Кералу. О, как бы я хотела поехать в Кералу! Там пальмы, море, вода! Как мне хочется увидеть море!.. Мне хочется узнать, как оно пахнет. Ты понимаешь? Нам представляется шанс. Все вокруг сходят с ума. И посреди всего этого безумия мы можем сбежать, и никто ничего не заметит. Господин Нандха будет думать, что я уехала в Котхаи к матери, мать будет думать, что я все еще дома, а мы будем далеко от всех, Кришан. Далеко-далеко!
Кришан почти не чувствует дождя. Больше всего на свете ему сейчас хочется схватить Парвати в объятия и увести из умирающего сада вниз, на улицу, и бежать, не оглядываясь. Но он не может принять то, что ему даруется судьбой. Он всего лишь маленький садовник, все его имущество составляют трехколесная тачка и коробка с инструментами. Так случилось, что однажды он получил заказ от красивой женщины, живущей в большом пентхаусе. И маленький садовник создал сад на крыше высокого дома – для прекрасной одинокой женщины, лучшими друзьями которой были виртуальные герои сериалов. Занимаясь садом, маленький садовник влюбился в нее, хотя и знал, что она жена важного господина. И вот теперь, посреди сильнейшей грозы, она предлагает ему бежать с ней в другую страну, где они будут жить долго и счастливо. Это слишком неожиданно для него, слишком грандиозно. Но и слишком просто. Как в «Городе и деревне».
– А как мы будем зарабатывать деньги? И нам ведь потребуется получить паспорта, чтобы выехать из Бхарата. У тебя есть паспорт? У меня нет. А как его получить? И что мы будем делать, когда приедем туда, как мы будем жить?
– Что-нибудь придумаем, – отвечает Парвати, и ее слова все переворачивают в представлениях Кришана.
В отношениях между людьми не может быть раз и навсегда установленных правил. Нельзя строить планы, сходные с планами разбивки садов, высаживания плодовых деревьев, ухаживания за ними, обрезки и тому подобного. В человеческой жизни все по-другому, все непредсказуемо.
– Да, – отвечает он. – Да.
Какое-то мгновение ему кажется, что Парвати не расслышала то, что он сказал, или неправильно его поняла. Кришан зачерпывает две горсти белого порошка из мешка с гербицидом. Подбрасывает порошок вверх, и он, смешавшись с дождевой водой, падает вниз ядовитым ливнем.
– Пусть, пусть все погибнет! – кричит он. – Мы вырастим много других садов!..
На спине гигантского слона, летящего на высоте трех тысяч метров над Сиккимскими Гималаями, Эн Кей Дживанджи кланяется Наджье Аскарзаде. Он восседает на традиционном муснуде, простом куске черного мрамора, на котором разбросаны мягкие полдушки и диванные валики. Под ним за бронзовыми перилами на ослепительно ярком солнце сверкают снеговые вершины гор. Вокруг него нет ни тумана, ни дымки смога, ни «южно-азиатского коричневого облака», ни муссонного мрака.
– Мисс Аскарзада, приношу извинения за некоторую китчевость, но я подумал, что мне лучше принять ту форму, с которой вы уже знакомы.
Наджья чувствует прикосновение сильного высокогорного ветра, деревянный помост покачивается у нее под ногами, реагируя на движение летающего «слона». Полное ощущение реальности. Девушка сидит на подушке с кисточками, скрестив ноги. И сразу же задается вопросом: неужели и ее дизайн тоже разрабатывал Тал?
– Вот как? А какую же форму вы обычно принимаете?
Дживанджи взмахивает руками.
– Любую – и все одновременно. Все – и никакую. Не хочу показаться велеречивым, но в этом истина.
– Так кто же вы? Эн Кей Дживанджи или Лал Дарфан?
Дживанджи наклоняет голову, словно извиняясь за невольное оскорбление.
– Вы опять за свое, мисс Аскарзада. Я тот и другой и в то же время никто из них. Я Лал Дарфан. Я Апарна Чаула и Аджай Надьядвала. Вы даже представить себе не можете, с каким нетерпением я жду того момента, когда женюсь на себе самом. Я – все второстепенные персонажи, все эпизодические роли, все статисты. Я есть «Город и деревня». Дживанджи – не более чем еще одна роль, которую я начал играть помимо своей воли, роль, которая была мне навязана. Но ведь все в мире есть не более, чем роль.
– Кажется, я разгадала вашу загадку, – говорит Наджья Аскарзада, шевеля пальцами ног в кроссовках. – Вы – сарисин.
Дживанджи с восторгом хлопает в ладоши.
– Да! То, что вы называете сарисином третьего поколения. Вы совершенно правы!..
– В таком случае давайте расставим все точки над «i». Вы намекаете на то, что «Город и деревня», самая популярная индийская телепрограмма, по сути, является разумным существом?
– Вы брали интервью у моей ипостаси «Лал Дарфан». Вам кое-что, конечно, известно о сложности произведения, о котором идет речь, но это ведь даже не вершина айсберга. «Город и деревня» гораздо больше студии «Индиапендент», гораздо больше даже всего Бхарата. «Город и деревня» распределен на миллион компьютеров от мыса Коморин до предгорий Гималаев. – Он улыбается невинной улыбкой. – Есть сундарбаны в Варанаси, в Дели и в Хайдарабаде, занимающиеся разработкой актеров-сарисинов на тот случай, если они когда-нибудь понадобятся в сценарии. Мы повсюду, и имя нам легион.
