Махатма Карамчанд Ганди
Моя жизнь. Моя вера
XXV. Беспомощность
Стать адвокатом было легко, но заниматься юридической практикой трудно. Я прочел законы, но не знал, как их применять. С большим интересом я штудировал «Принципы законности», но не представлял себе, как правильно применять их в своей деятельности. «Sic utere tuo ut alienum non laedas» (так пользуйся своей собственностью, дабы не наносить ущерба другим) – таков один из этих принципов, но я не знал, как извлечь из него пользу для клиента. Я прочел все судебные прецеденты, основанные на этом принципе, но так и не понял, как я мог бы применять его в юридической практике.
Кроме того, я не изучал индийского права и не имел ни малейшего представления об индусском и мусульманском праве. Я не знал даже, как должен предъявляться иск. Я слышал, что сэр Фирузшах Мехта был подобен льву во время заседаний в суде. Каким образом сумел он научиться этому искусству в Англии? О такой проницательности в юридических вопросах, какой обладал он, я не смел мечтать. У меня даже были серьезные опасения, смогу ли я, занимаясь адвокатской практикой, заработать себе на жизнь.
Изучая право в Англии, я терзался сомнениями и беспокойством. Как-то я рассказал об этом друзьям. Один из них посоветовал мне поговорить с Дадабхаем Наороджи. Я уже упоминал о том, что, уезжая в Англию, запасся рекомендательным письмом к нему, но считал неудобным беспокоить столь великого человека своими просьбами. Когда объявляли о его лекции, я садился, бывало, где-нибудь в уголке и по окончании уходил, насладившись всем виденным и слышанным. Чтобы сблизиться со студентами, Дадабхай основал ассоциацию. Я часто приходил на заседания ассоциации, восхищался его заботой о студентах. Они, в свою очередь, платили ему уважением. Наконец я осмелился вручить ему рекомендательное письмо. Он сказал:
– Вы можете зайти ко мне в любое время.
Но я так и не воспользовался этим приглашением, так как не считал возможным беспокоить его без острой необходимости. Поэтому я не решился внять совету моего друга и не посоветовался тогда с Дадабхаем. Я не помню, кто мне порекомендовал встретиться с мистером Фредериком Пинкаттом. Он был консерватором, но его отношение к индийским студентам было чистым и бескорыстным. Многие студенты обращались к нему за советом. Я также выразил желание встретиться с ним, и он согласился. Никогда не забуду беседы с ним. Он встретил меня как друг и посмеялся над моим пессимизмом.
– Не думаете ли вы, что все должны уподобляться Фирузшаху Мехте? Такие, как Фирузшах и Бандруддин, встречаются редко. Остальные считают, что можно стать рядовым адвокатом, не обладая особым мастерством. Честности и трудолюбия вполне достаточно для того, чтобы заработать на жизнь. Не все дела сложные. Расскажите мне о том, что вы вообще читали.
Когда я назвал то немногое, что прочел, он был, как я мог заметить, весьма разочарован. Но это длилось недолго. Вскоре его лицо озарилось приятной улыбкой, и он сказал:
– Я понял суть ваших затруднений. Вы читали явно недостаточно. У вас нет глубоких знаний о мире, которые являются sine qua non[5] для вакила. Вы не изучили даже историю Индии. Вакил должен знать природу человека. Он должен уметь прочесть мысли человека по его лицу. И каждый индиец обязан знать историю Индии. Она не имеет прямого отношения к вашей юридической практике, но знание ее необходимо. Насколько я понял, вы даже не прочли историю восстания сипаев в тысяча восемьсот пятьдесят седьмом году Кея и Маллесона. Прочтите сначала ее, а потом еще две книги, для того чтобы лучше понять природу человека.
Это были книги по физиономике. Авторы их – Лаватор и Шеммельпенник.
Я был чрезвычайно благодарен моему высокочтимому другу. В его присутствии все мои страхи прошли, но, как только я ушел, чувство беспокойства вернулось. Как узнать сущность человека по его лицу? Этот вопрос не давал мне покоя на обратном пути домой. На другой день я приобрел книгу Лаватора. Книги Шеммельпенника в магазине не было. Я прочел книгу Лаватора и нашел, что она более трудная, нежели «Право справедливости» Шелла, и малоинтересна. Я изучал лицо Шекспира, но не мог понять, откуда взялась у Шекспира привычка бродить по Лондону.
Книга Лаватора не прибавила мне новых знаний. Совет мистера Пинкатта практически мне ничего не дал, но его доброта мне пригодилась. Его улыбающееся, открытое лицо сохранилось в моей памяти. Я положился на его мнение о том, что проницательность, память и способности Фирузшаха Мехты совсем не обязательны для того, чтобы стать преуспевающим юристом: вполне достаточно честности и трудолюбия. А поскольку этого у меня было достаточно, я стал чувствовать себя увереннее.
Я не смог прочесть фолиантов Кея и Маллесона в Англии, но сделал это в Южной Африке, так как решил прочесть их при первой возможности.
И так, с каплей надежды, смешанной с отчаянием, я сошел с парохода «Ассам» на пристани Бомбея. Море было бурным, и я вынужден был добираться до причала на катере.
Часть вторая
I. Райчандбхай
Я говорил в последней главе, что море в бомбейской гавани было бурным, но это обычно для Аравийского моря в июне и июле. Оно было неспокойно все время, пока мы плыли из Адена. Почти все пассажиры страдали морской болезнью; один я чувствовал себя превосходно и стоял на палубе, глядя на бушующие валы и наслаждаясь плеском волн. Во время завтрака на палубе, кроме меня, было еще два человека; они ели овсяную кашу из тарелок, которые держали на коленях, стараясь не вывалить содержимое на себя.
Шторм на море был как бы символом моей внутренней бури. Но я спокойно переносил шторм, и, думаю, мои волнения также не отражались на моем лице.
Беспокоила каста, которая могла противодействовать моей деятельности. Я уже говорил о мучившем меня чувстве собственной беспомощности. Я не знал, как приступить к делу. В Индии меня ожидало большее, чем я думал.
Старший брат пришел встретить меня на пристани. Он уже был знаком с доктором Мехтой и его старшим братом, и, так как доктор Мехта настаивал, чтобы я остановился в его доме, мы отправились к нему. Таким образом, знакомство, начавшееся в Англии, продолжалось в Индии, вылившись в постоянную дружбу между нашими семьями.
Мне очень хотелось увидеть мать. Я не знал, что ее уже нет в живых и она не сможет вновь прижать меня к груди. Только теперь мне сообщили эту печальную весть, и я совершил полагающиеся омовения. Брат не написал мне в Англию о ее смерти, так как не хотел, чтобы удар постиг меня на чужбине. Но и на родине эта весть была для меня тяжелым потрясением. Я переживал потерю матери гораздо сильнее, чем смерть отца. Большинство моих сокровенных надежд рухнули. Но, помнится, внешне я никак не проявлял своего горя, смог даже сдержать слезы и жить, словно ничего не случилось.
Доктор Мехта познакомил меня с некоторыми своими друзьями и братом Шри Ревашанкаром Джагдживаном, с которым мы навечно подружились. Но я должен особенно отметить знакомство с зятем старшего брата доктора Мехты поэтом Райчандом, или Раджчандром, участвовавшим на правах компаньона в ювелирном торговом доме, носившем имя Ревашанкара Джагдживана. Райчанду было тогда не более двадцати пяти лет, но уже с первой встречи я убедился, что это человек выдающегося характера и большой учености. Было известно, что он шатавадани (человек, обладающий способностью одновременно запоминать и следить за сотней вещей). Доктор Мехта посоветовал мне испытать его исключительную память. Я исчерпал свой запас слов из всех известных мне европейских языков и попросил поэта повторить эти слова. Он повторил, и даже точно в том порядке, в каком я их назвал. Я позавидовал такой способности, но не это очаровало меня. Свойства, действительно восхитившие меня, я открыл позже. Это были его глубокое знание Священного Писания, безупречность характера и горячее стремление к самопознанию. Впоследствии я убедился, что в самопознании он видел единственный смысл своей жизни. Следующие строки Муктананда никогда не сходили с его уст:
Я буду считать себя счастливым только тогда,
Когда увижу Его в каждом своем поступке.
Поистине Он – нить,
что поддерживает жизнь Муктананда.
Коммерческие операции Райчандбхая выражались в сотнях тысяч рупий. Он был знатоком жемчуга и бриллиантов. Он умел разрешить любой, даже самый запутанный деловой вопрос. Но все это не было главным в его жизни. Главным была страсть к созерцанию Бога. На его рабочем столе всегда лежали религиозные книги и дневник. Закончив дела, он тотчас брался за них. Многие его опубликованные сочинения представляют собой воспроизведение записей из дневника. Человек, который сразу после разговора о важной коммерческой сделке начинал писать о сокровенных тайнах духа, был, разумеется, не дельцом, а подлинным искателем истины. Не раз и не два, а очень часто я наблюдал, как в разгаре коммерческих дел он погружался в благочестивые размышления. Я никогда не видел, чтобы он утратил душевное равновесие. Нас не связывали деловые или другие эгоистичные отношения, я испытывал удовольствие от самого общения с ним. Я был в то время лишь не имеющим практики адвокатом, но, когда бы мы ни встретились, он заводил со мной беседы на религиозные темы. Я шел тогда ощупью, и нельзя сказать, что у меня был серьезный интерес к религиозным вопросам, но беседы с ним захватывали меня. С тех пор я встречался со многими религиозными деятелями и должен сказать, что ни один из них не произвел на меня такого сильного впечатления, как Райчандбхай. Его слова проникали мне в душу. Я преклонялся перед его умом, его моральным обликом и был убежден, что он никогда не стал бы преднамеренно сбивать меня с пути, что он вверит мне свои сокровенные мысли. Поэтому в моменты духовного кризиса я неизменно искал у него прибежища. Однако, несмотря на уважение к нему, я не смог отвести ему в своем сердце место гуру. Оно все еще не занято, и я продолжаю поиски.
Я верю в индусское учение о гуру, его значение для духовного познания. Несовершенный учитель может быть терпим в мирских делах, но не в вопросах духовных. Только совершенный гнани заслуживает, чтобы его считали гуру. Необходимо всегда стремиться к самоусовершенствованию, ибо каждый получает такого гуру, какого заслуживает. Бесконечное стремление к совершенству – право каждого. Оно его собственная награда. Остальное в руках Бога.
Итак, хотя я не мог возвести Райчандбхая на престол моего сердца в качестве гуру, он неоднократно, как увидите, направлял меня и помогал мне. Три современника оказали сильное влияние на мою жизнь: Райчандбхай – непосредственным общением со мной, Толстой – своей книгой «Царство Божие внутри нас» и Раскин – книгой «У последней черты». Но о них я скажу ниже.
II. Как я начал жизнь
Старший брат возлагал на меня большие надежды. Он страстно желал богатства, известности и славы. У него было благородное, чересчур доброе сердце. Это качество в сочетании с простотой привлекало к нему многих друзей, и с их помощью он надеялся обеспечить меня клиентами. Он надеялся, что у меня будет громадная практика, и в расчете на это чрезмерно увеличил домашние расходы. Он прилагал все старания, подготовляя сферу для моей деятельности.
Гроза, разразившаяся в касте в связи с моим отъездом за границу, все еще не утихла. Члены касты разделились на два лагеря: одни из них сразу же вновь признали меня, другие не были склонны допускать в касту. Для того чтобы польстить первому лагерю, брат повез меня в Насик, где я омылся в священной реке, а вернувшись в Раджкот, он дал обед в честь касты. Мне все это не нравилось. Но любовь брата ко мне была безгранична, а моя преданность ему – под стать этой любви, и поэтому я механически выполнял все его желания, принимая его волю как закон. Таким образом, беспокойства, связанные с возвращением в касту, остались позади.
Я никогда не пытался искать доступа в секту, не захотевшую принять меня, не было у меня и обиды на руководителей этой секты. Некоторые из них относились ко мне с неприязнью, но я щепетильно старался не задеть их чувства, уважая предписания касты об отлучении. Согласно этим предписаниям никто из моих родственников, включая тестя и тещу, и даже сестру и зятя, не должен был принимать меня; и я не позволил себе даже выпить воды в их доме. Они были готовы тайно обойти запрещение, но мне было не по душе делать тайно то, чего я не мог сделать открыто.
Своим поведением я ни разу не подал касте повода причинить мне беспокойство; мало того, я не испытывал ничего, кроме привязанности и великодушия со стороны основной части секты, которая все еще смотрела на меня как на отлученного. Мне даже помогали в моей работе, не ожидая, что я сделаю что-нибудь для касты. Я убежден, что все это добро – следствие моего непротивления. Если бы я шумно добивался приема в касту, пытался разбить ее еще на несколько лагерей, провоцировал бы членов касты, они наверняка отплатили бы мне тем же, и, вместо того чтобы остаться в стороне от бури, я, вернувшись из Англии, оказался бы в водовороте страстей, и, возможно, мне пришлось бы обманывать и лицемерить.
Мои отношения с женой были все еще не такими, как мне хотелось. Пребывание в Англии не излечило меня от ревности. Я по-прежнему был привередливым и подозрительным, и поэтому все мои благие намерения оставались невыполненными. Я решил, что жена должна научиться читать и писать и что я буду помогать ей в ее занятиях; но моя страсть мешала нам, и жена страдала из-за моих собственных недостатков. Однажды я не остановился перед тем, чтобы отослать жену в дом ее отца, и согласился на ее возвращение только после того, как причинил ей глубокие страдания. Лишь позже я понял, что поступал безрассудно.
Я намеревался провести «реформу» в воспитании детей брата и моего ребенка, которому было уже почти четыре года. Мне хотелось научить малышей физическим упражнениям, воспитать их выносливыми, причем самому быть их руководителем. Брат поддержал меня, и я более или менее преуспел в своих усилиях. Мне очень нравилось бывать с детьми, и привычка играть и забавляться с ними сохранилась у меня и по сей день. Я думаю, что мог бы стать хорошим учителем и воспитателем детей.
Необходимость проведения «реформы» в питании была очевидна. Чай и кофе уже имелись в доме. Брат считал нужным к моему возвращению создать в доме некоторое подобие английской атмосферы, и поэтому посуда и подобные вещи, использовавшиеся лишь в особых случаях, теперь употреблялись повседневно. Мои «реформы» призваны были завершить это начинание. Я ввел овсяную кашу и какао, которое должно было заменить чай и кофе. Но на деле оно стало дополнением к чаю и кофе. Ботинки и полуботинки уже были в ходу. Я завершил европеизацию своих близких введением для них европейской одежды.
В результате расходы наши росли. Новые вещи появлялись в доме каждый день. Нам удалось «привязать у своих дверей белого слона» – символ разорительности. Но как достать необходимые средства? Начинать практику в Раджкоте было бы смешно. У меня едва ли были познания квалифицированного вакила, а я рассчитывал, что мне будут платить в десять раз больше, чем ему! Но вряд ли найдется клиент, который будет настолько глуп, чтобы обратиться ко мне. А если бы такой и нашелся, могу ли я присовокупить к своему невежеству надменность и обман, увеличить тяжесть долгов, причитающихся с меня свету? Друзья советовали мне отправиться на некоторое время в Бомбей, чтобы приобрести опыт, поработав в Верховном суде, изучить индийское право и постараться получить какую-нибудь практику. Я согласился и уехал. Организацию своего хозяйства в Бомбее я начал с того, что нанял повара, неопытного, как и сам. Он был брахманом. Я держал себя с ним не как со слугой, а как с членом дома. Он никогда не умывался, но обливался водой. Его дхоти и даже священный шнур были грязными. Он был совершеннейшим младенцем в вопросах религии. Но я не мог рассчитывать на лучшего повара.
– Хорошо, Равишанкар (так звали его), – говорил я ему, – ты можешь не знать, как стряпать, но ведь ты должен знать свою сандхья.
– Сандхья, сэр? Плуг – наша сандхья, а лопата – наш ежедневный обряд. Вот какой я брахман. Я должен жить, пользуясь вашим милосердием, или пахать землю.
Итак, мне предстояло обучать Равишанкара. Времени для этого у меня было достаточно. Я начал частично стряпать сам, экспериментируя с вегетарианскими блюдами английской кухни. Я поставил плиту и стал хлопотать возле нее вместе с Равишанкаром. Пока мы не садились за стол, я не стыдился своей стряпни. Оказалось, что Равишанкара в этом отношении также не терзают угрызения совести, и все было бы хорошо, если бы не одно неудобство: Равишанкар поклялся оставаться грязным и не мыл продукты.
Однако жить на два дома было очень трудно. Не хватало средств, чтобы покрывать постоянно растущие расходы.
Вот как я начал жизнь. Я понял, что профессия адвоката – плохое занятие: много показного и мало знаний. Во мне росло чувство ответственности.
III. Первое судебное дело
Находясь в Бомбее, я начал изучать индийское право и в то же время продолжал свои опыты по диететике. К этому занятию присоединился Вирчанд Ганди, мой приятель. Брат со своей стороны делал все возможное, чтобы обеспечить мне адвокатскую практику.
Изучение индийского права оказалось скучным занятием. Я никак не мог сладить с кодексом гражданского судопроизводства. Иначе, правда, обстояло дело с теорией судебных доказательств. Вирчанд Ганди готовился к экзамену на стряпчего и много рассказывал мне об адвокатах и вакилах.
– Умение Фирузшаха, – не раз говорил он, – основывается на глубоком знании права. Он наизусть знает теорию судебных доказательств и все прецеденты по тридцать второму разделу. Чудесная сила аргументации Бадруддина Тьябджи внушает судьям благоговение.
Рассказы об этих столпах права лишали меня присутствия духа.
– Нередко случается, – добавлял он, – что адвокат влачит жалкое существование в течение пяти-семи лет. Вот почему я избрал карьеру стряпчего. Если вам удастся года через три стать независимым, можете почитать себя счастливчиком.
Расходы мои росли каждый месяц. Я был не в состоянии иметь адвокатскую контору и в то же время готовиться к профессии адвоката, так как не мог уделять занятиям нужного внимания. У меня появился известный вкус к теории судебных доказательств. Я прочитал с большим интересом «Индусское право» Мейна, но все никак не мог решиться вести какое-нибудь дело. Я чувствовал себя невероятно беспомощным, словно невеста, впервые входящая в дом будущего свекра.
Примерно в это время я взялся вести дело некоего Мамибая. Это было мелкое дело. Мне сказали:
– Вам придется заплатить комиссионные посреднику.
Я решительно запротестовал.
– Но даже такой известный адвокат по уголовным делам, как X, зарабатывающий три-четыре тысячи в месяц, тоже платит комиссионные.
– Мне незачем подражать ему, – возражал я. – С меня достаточно и трехсот рупий в месяц. Отец зарабатывал не больше.
– Теперь другие времена. Расходы в Бомбее чудовищно выросли. Надо быть практичным.
Но я был непреклонен. Я не заплатил комиссионных, тем не менее получил дело Мамибая. Оно было очень простым. Гонорар свой я определил в тридцать рупий. Дело, по-видимому, не могло разбираться дольше одного дня.
Мой «дебют» состоялся в суде по мелким гражданским делам. Я выступал со стороны ответчика и должен был подвергнуть перекрестному допросу свидетелей истца. Я встал, но тут душа у меня ушла в пятки, голова закружилась и показалось, будто помещение суда завертелось передо мной. Я не мог придумать ни одного вопроса. Судья, должно быть, смеялся, а адвокаты, конечно, наслаждались происходящим. Но я ничего не видел. Я сел и сказал доверителю, что не могу вести дело и что пусть он лучше наймет Пателя и возьмет у меня обратно гонорар. Мистер Патель был тут же нанят за пятьдесят одну рупию. Для него это дело было, разумеется, детской игрой.
Я поспешил уйти из суда, так и не узнав, выиграл или проиграл мой клиент. Мне было стыдно за себя, и я решил не брать никаких дел до тех пор, пока у меня не будет достаточно мужества, чтобы вести их. И действительно, я не выступал в суде до переезда в Южную Африку. Моя твердость в осуществлении этого решения была продиктована не моей добродетельностью, а объективными обстоятельствами. Не было такого глупца, который доверил бы мне дело, зная наверняка, что проиграет его.
В Бомбее для меня нашлось другое дело – составление прошений. В Порбандаре конфисковали землю одного бедного мусульманина. Он обратился ко мне как достойному сыну достойного отца. Дело его казалось безнадежным, но я согласился написать прошение, возложив на истца расходы по перепечатке текста. Я составил прошение и прочитал своим приятелям. Они его одобрили, и это до некоторой степени внушило мне уверенность, что я достаточно подготовлен для составления юридических бумаг, что и соответствовало действительности. Мое дело могло бы процветать, если бы я составлял прошения без всякого вознаграждения. Но тогда я не имел бы никакого дохода. Поэтому я стал подумывать о том, чтобы заняться преподаванием. Английский язык я знал довольно прилично и охотно обучал бы английскому языку юношей, готовящихся к поступлению в высшие учебные заведения вроде школ. Это позволило бы мне покрывать хоть часть своих расходов. В газетах я прочитал объявление: «Требуется преподаватель английского языка для занятий по часу в день. Вознаграждение 75 рупий». Объявление исходило от известной в городе средней школы. Я написал письмо, и меня пригласили на беседу. Я шел туда в приподнятом настроении, но когда директор школы узнал, что я не кончил университета, он с сожалением отказал мне.
– Но я выдержал в Лондоне экзамены, дающие право поступить в высшее учебное заведение, сдав латынь как второй язык.
– Правильно, но нам нужен преподаватель с высшим образованием.
Ничего нельзя было поделать. Я в отчаянии ломал себе руки. Брат мой тоже был очень огорчен. Мы решили, что не имеет смысла дальше оставаться в Бомбее. Я должен был обосноваться в Раджкоте, где брат, который сам был неплохим адвокатом, мог достать мне работу по составлению заявлений и прошений. А так как в Раджкоте у нас уже имелось хозяйство, то ликвидация хозяйства в Бомбее означала значительную экономию. Предложение мне понравилось. И таким образом, моя маленькая контора в Бомбее была закрыта, просуществовав шесть месяцев.
Пока жил в Бомбее, я ежедневно бывал в Верховном суде, но нельзя сказать, чтобы чему-нибудь там научился. Для этого у меня не было надлежащей подготовки. Часто я не мог уловить сущность рассматриваемого дела и начинал дремать. Другие посетители суда составляли мне в этом отношении компанию, облегчая тем самым бремя моего стыда. Скоро я утратил всякое чувство стыда, поняв, что дремать в Верховном суде – признак хорошего тона.
Если в Бомбее и теперь есть такие же адвокаты без практики, каким был я, мне хотелось бы дать им маленький практический совет. Я жил в Гиргауме, но почти никогда не брал экипажа и не ездил на трамвае. Я взял себе за правило ходить в суд пешком. На это уходило целых сорок пять минут, и, конечно, домой я также неизменно возвращался пешком. Я приучил себя к солнцепеку, кроме того, эти прогулки сберегали мне порядочную сумму денег. И в то время, как многие мои друзья в Бомбее нередко хворали, я не помню, чтобы хотя бы раз заболел. И даже когда я начал зарабатывать, привычка ходить пешком в контору и домой у меня сохранилась. Благие последствия этой привычки я ощущаю по сию пору.
