Махатма Карамчанд Ганди
Моя жизнь. Моя вера
XV. Религиозный фермент
Теперь пора снова вернуться к тем переживаниям, которые я испытал, вращаясь среди друзей-христиан.
Мистер Бейкер стал беспокоиться о моем будущем. Он взял меня с собой на веллингтонское моление. Протестантские христиане устраивают такие собрания раз в несколько лет с целью религиозного просвещения или, говоря иначе, самоочищения. Это собрание можно назвать религиозным восстановлением или возрождением. Веллингтонское моление было как раз такого типа. Председательствовал известный богослов города преподобный Андрю Меррей. Мистер Бейкер надеялся, что атмосфера религиозной экзальтации на молении, а также энтузиазм и ревность молящихся неизбежно приведут меня к принятию христианства.
Но свою последнюю надежду он возлагал на действенность молитвы. Он твердо верил в молитву. Бог, по его глубокому убеждению, не мог не услышать пылкую молитву. Он ссылался на факты из жизни людей, подобных Джорджу Мюллеру из Бристоля, который всецело полагался на молитву даже в своих мирских делах. Я внимательно и без предубеждения выслушал его рассказ о действенности молитвы и заверил его, что ничто не сможет помешать мне принять христианство, если я почувствую влечение к нему. Давая такое заверение, я не колебался, так как давно научился следовать внутреннему голосу. Мне доставляло наслаждение покоряться ему. Действовать вопреки ему мне было бы трудно и мучительно.
Итак, мы отправились в Веллингтон. Имея в качестве компаньона «цветного», каким был я, мистер Бейкер пережил трудные минуты. Много раз ему пришлось испытывать неудобства только из-за меня. В пути мы должны были прервать поездку, так как один из дней оказался воскресным, а мистер Бейкер и его единоверцы не совершают поездок по воскресеньям. Хозяин гостиницы при станции после долгой перебранки согласился впустить меня в отель, но категорически отказался позволить мне обедать в столовой. Мистер Бейкер был не из тех, кто легко сдается. Он отстаивал права постояльцев гостиницы. Но я понимал, как неловко он себя чувствовал. В Веллингтоне я также остановился вместе с мистером Бейкером. Несмотря на все его старания скрыть от меня те маленькие неудобства, которые ему приходилось испытывать, я видел все.
На моление собралось множество благочестивых христиан. Я был восхищен их верой. Я встретился с преподобным Мерреем. Многие молились за меня. Мне понравились некоторые из их гимнов, очень мелодичные.
Моление длилось три дня. Я получил возможность понять и оценить благочестие собравшихся. Однако я не видел никаких оснований для того, чтобы переменить мою веру – мою религию. Я не мог поверить, что могу попасть в рай и спастись, только став христианином. Когда я откровенно сказал об этом некоторым добрым христианам, они были поражены. Однако ничего нельзя было поделать.
Мои затруднения были гораздо серьезнее. Поверить в то, что Иисус – олицетворенный Сын Бога и что только тот, кто верит в него, получит в награду вечную жизнь, было выше моих сил. Если Бог мог иметь сыновей, то тогда все мы его сыновья. Если Иисус подобен Богу или является самим Богом, тогда все люди подобны Богу и могут быть самим Богом. Мой разум не был подготовлен к тому, чтобы поверить, что Иисус своей смертью и кровью искупил грехи мира. Метафорически в этом могла быть какая-то истина.
Согласно христианству, только человеческие существа имеют душу, а у всех остальных живых существ, для которых смерть означает полное исчезновение, ее нет. Я не разделял эту точку зрения. Я мог принять Иисуса как мученика, воплощение жертвенности, как Божественного учителя, а не как самого совершенного человека, когда-либо рождавшегося на земле, однако моя душа не могла принять того, что в этом была какая-нибудь таинственная или сверхъестественная добродетель. Набожная жизнь христианина не дала бы мне ничего такого, чего не могла бы дать жизнь человека другого вероисповедания. Я видел в жизни всех людей именно ту самую реформацию, о которой наслышался среди христиан. С точки зрения философии, в христианских принципах нет ничего необычайного. Пожалуй, даже в смысле жертвенности индусы значительно превосходят христиан. Я не мог воспринимать христианство как совершенную религию или как величайшую из религий.
При всякой возможности я делился этими сомнениями с моими друзьями-христианами, но их ответы не удовлетворяли меня.
Но если я не мог принять христианство как совершенную или величайшую религию, то и индуизм не был для меня в то время такой религией. Недостатки индуизма были совершенно очевидны. Если неприкасаемость освящалась индуизмом, то это могло быть лишь его нравственно испорченной частью или наростом. Я не в состоянии был понять raison d’être[7] множественности сект и каст. В чем состоит смысл утверждения, что Веды представляют собой вдохновленное слово Бога? Если Веды вдохновлены Богом, то почему этого нельзя сказать также о Библии и Коране?
В тот период, когда друзья-христиане пытались обратить меня в свою веру, такие же попытки предпринимали и друзья-мусульмане. Абдулла Шет побуждал меня к изучению Корана, и, конечно, у него всегда находились слова о его красоте.
Я написал о своих сомнениях Райчандбхаю. Я переписывался и с другими лицами, авторитетными в вопросах религии в Индии. Письмо Райчандбхая несколько успокоило меня. Он советовал быть терпеливым и более глубоко изучить индуизм. Вот одна из фраз его письма:
«Беспристрастно рассматривая вопрос, я убедился, что ни в одной другой религии не заложена столь острая и основательная мысль, как в индуизме, ни в одной религии нет его видения души или его милосердия».
Я купил сейловский перевод Корана и начал его читать. Приобрел и другие книги по исламу. Я связался со своими друзьями-христианами в Англии. Один из них познакомил меня с Эдвардом Мейтлендом, с которым я начал переписываться. Он прислал мне книгу «Безупречный путь», которую написал совместно с Анной Кингсфорд. В этой книге отрицалась современная христианская вера. Я получил от него и другую книгу – «Новая интерпретация Библии». Обе книги мне понравились. Они, казалось, говорили в пользу индуизма. Книга Толстого «Царство Божие внутри вас» захватила меня. Она оставила неизгладимое впечатление. Перед независимым мышлением, глубокой нравственностью и правдивостью этой книги, казалось, потускнели все другие, рекомендованные мне мистером Коатсом.
Таким образом, мои занятия увели меня в направлении, о котором и не помышляли друзья-христиане. Моя переписка с Эдвардом Мейтлендом была очень продолжительной, а с Райчандбхаем я переписывался до его смерти. Я прочел ряд присланных им книг. Среди них были «Панчикаран», «Маниратнамал», «Мумукшу Пракаран от Иогавасиштха», «Шаддаршана Самуччая» Гарибхадра Сури и другие.
Несмотря на то что я пошел не тем путем, который мои друзья-христиане предназначали для меня, я навсегда остался у них в долгу за то, что они пробудили во мне стремление к религиозным исканиям. Я буду всегда хранить воспоминания об общении с ними. В последующие годы меня ожидали еще многие такие же приятные знакомства.
XVI. Человек предполагает, а Бог располагает
Процесс закончился, и у меня не было причин оставаться в Претории. Я вернулся в Наталь и начал готовиться к отъезду в Индию. Но Абдулла Шет был не таким человеком, чтобы отпустить меня без проводов. Он устроил прощальный прием в мою честь в Сайденхеме.
Предполагалось провести там целый день. Просматривая газеты, оказавшиеся там, я случайно натолкнулся на заметку в углу газетной полосы под заголовком «Избирательное право индийцев». В ней упоминалось о находившемся на рассмотрении парламента законопроекте, по которому индийцы лишались права избирать членов парламента Наталя. Я ничего не знал об этом законопроекте, да и остальные гости не имели о нем понятия.
Я обратился за разъяснением к Абдулле Шету. Он сказал:
– Что мы понимаем в этих вопросах? Мы разбираемся только в том, что касается нашей торговли. Вы знаете, что в Оранжевой республике уничтожили всю нашу торговлю. Мы тогда протестовали, но из этого ничего не вышло. Мы ведь беспомощны и необразованны. Как правило, просматриваем газеты только для того, чтобы узнать сегодняшние рыночные цены и тому подобное. Что мы знаем о законодательстве? Ушами и глазами нам служат европейские адвокаты.
– Но многие молодые индийцы родились и воспитывались здесь. Разве они не могут вам помочь? – спросил я.
– Ах, эти! – воскликнул Абдулла Шет. – У них никогда нет желания прийти к нам, да, по правде сказать, и мы не хотим их знать. Они христиане и находятся всецело под влиянием белых священнослужителей, действующих по указке правительства.
Я многое понял. Я чувствовал, что эту группу индийцев следует рассматривать как свою. Разве, став христианами, они перестали быть индийцами? Но я собирался вернуться на родину и не решался поделиться мыслями, роившимися у меня в голове, а только сказал Абдулле Шету:
– Наше положение чрезвычайно осложнится, если законопроект станет законом. Для нас это подобно смерти. Он в корне подрывает наше чувство собственного достоинства.
– Возможно, – отозвался Абдулла Шет. – Я расскажу вам историю этого вопроса. Мы не имели понятия об избирательном праве, пока мистер Эскомб, один из наших лучших адвокатов, вы его знаете, не открыл нам глаза. Произошло это так. Он большой забияка и не ладил с инженером порта. Боясь, что на выборах инженер отобьет у него избирателей и нанесет поражение, он познакомил нас с нашим положением, и по его настоянию мы все зарегистрировались в качестве избирателей и голосовали за него. Теперь вы видите, что избирательное право не представляет для нас той ценности, какую вы ему придаете. Но мы понимаем, что вы говорите. Ну так что вы посоветуете?
Остальные гости внимательно слушали наш разговор. Один из них сказал:
– Сказать вам, что нужно сделать? Вы отменяете вашу поездку, остаетесь здесь еще на месяц, и мы под вашим руководством начинаем борьбу.
Остальные поддержали его:
– Правильно, правильно! Абдулла Шет, вы должны задержать Гандибхая.
Шет был человек умный. Он сказал:
– Я уже не могу его задерживать. У меня теперь на него такие же права, как и у вас. Но вы совершенно правы. Давайте вместе уговорим его остаться. Только ведь он адвокат. Как быть с его гонораром?
Упоминание о гонораре задело меня, и я прервал его:
– Абдулла Шет, не будем говорить о гонораре. За общественную работу нельзя платить гонорар. Если уж на то пошло, я могу остаться как служащий. Вы знаете, что я незнаком со всеми, присутствующими здесь. Однако, если вы уверены, что они будут помогать мне в работе, я готов остаться еще на месяц. Но вот что: хотя вам не придется платить мне, некоторые средства для начала все же понадобятся. Необходимо будет посылать телеграммы, печатать кое-какую литературу, совершать разные поездки, советоваться с местными адвокатами. Нужно будет приобрести юридические справочники, так как я незнаком с вашими законами. Все это требует денег. Ясно, что один человек со всем этим не справится. Ему должны помогать многие.
– Аллах велик и милосерден, – раздался хор голосов. – Деньги будут. Люди у нас есть – сколько хотите. Пожалуйста, останьтесь, и все будет хорошо.
Прощальный прием превратился в рабочую комиссию. Я предложил поскорее закончить обед и вернуться домой. В уме я уже выработал план кампании. Я установил имена тех, кто был занесен в списки избирателей, и решил остаться еще на месяц.
Так, в Южной Африке Господь заложил фундамент моей жизни и посеял семена борьбы за национальное достоинство.
XVII. Я поселяюсь в Натале
В 1893 г. шета Хаджи Мухаммада Хаджи Даду считали крупнейшим руководителем индийской общины в Натале. По богатству первое место занимал шет Абдулла Хаджи Адам, но в общественных делах он и другие всегда уступали первое место шету Хаджи Мухаммаду. Поэтому собрание, на котором было решено организовать оппозицию против избирательного закона, проводилось под его председательством в доме шета Абдуллы.
Мы провели запись добровольцев. На собрание были приглашены также и индийцы, родившиеся в Натале. По большей части это была молодежь, обращенная в христианство. На собрании присутствовали дурбанский судебный толмач мистер Поль и директор школы при христианской миссии мистер Субхан Годфри. Именно эти люди привели на собрание большинство христианской молодежи. Все они записались добровольцами.
Записывались, конечно, и многие местные купцы. Среди них следует упомянуть шета Дауда Мухаммада, шета Мухаммада Казама Камруддина, шета Адамджи Миякхана, А. Колондавеллу Пиллаи, С. Лачхирама, Рангазами Падиачи и Амада Джива. Среди записавшихся был, конечно, парс Рустомджи, а из клерков Манекджи, Джоши, Нарсинхрам и другие служащие фирмы «Дада Абдулла и Ко» и еще нескольких крупных фирм. Все они были приятно удивлены, почувствовав себя участниками общественного дела. Это было для них ново. Перед лицом бедствия, обрушившегося на общину, были забыты различия: между людьми знатными и низкого происхождения, между богатыми и бедными, господами и слугами, между индусами, мусульманами, парсами и христианами, между гуджаратцами, синдхами и т. д. Все одинаково были детьми и слугами родины.
Законопроект уже прошел в первом чтении, и предстояло второе обсуждение его. В речах, произнесенных по этому случаю, тот факт, что индийцы не заявили протеста против ограничительного закона, приводился как подтверждение их неспособности пользоваться избирательным правом.
Я объяснил собранию создавшееся положение. Прежде всего мы отправили телеграмму председателю законодательного собрания с требованием приостановить дальнейшее обсуждение законопроекта. Такая же телеграмма была послана премьер-министру сэру Джону Робинсону и еще одна другу Дады Абдуллы – мистеру Эскомбу. Председатель законодательного собрания немедленно ответил, что обсуждение будет отложено на два дня. Это вселило радость в наши сердца.
Мы составили петицию для представления в законодательное собрание. Надо было подготовить три копии и одну для печати. Поступило предложение собрать как можно больше подписей. И все это следовало сделать в течение одной ночи. Добровольцы, знавшие английский язык, и еще несколько человек просидели всю ночь. Мистер Артур, пожилой мужчина, известный своим каллиграфическим почерком, написал первый экземпляр петиции. Остальные экземпляры писались под диктовку. Таким образом, одновременно удалось составить пять экземпляров. Добровольцы-купцы в собственных экипажах или в колясках, нанятых за свой счет, отправились собирать подписи. Это было сделано быстро, и петицию послали по назначению. Газеты напечатали ее, сопроводив сочувственными комментариями. На членов законодательного собрания она также произвела впечатление. Петиция обсуждалась в парламенте. Сторонники законопроекта, по общему признанию, неудачно возражали против доводов, приведенных в петиции. Однако законопроект все же прошел.
Мы все знали, что такой исход был предрешен, но проведенная работа вдохнула новую жизнь в общину и вселила в нее убеждение, что она едина и неделима и должна бороться за свои политические права в такой же мере, как за право торговли.
В то время министром колоний был лорд Рипон. Ему решили направить подробную петицию.
Задача была непростой, и решить ее за день было невозможно. Записались добровольцы, которые и внесли свой вклад в это дело.
Я немало потрудился над составлением петиции, предварительно перечитав всю литературу по этому вопросу. Я оперировал доводами принципиального порядка и соображениями целесообразности, указывая, что в Натале за нами следует оставить избирательное право, поскольку мы пользуемся таковым в Индии. Настаивая на сохранении избирательного права, я аргументировал это и тем, что индийское население, могущее воспользоваться им, весьма немногочисленно.
За две недели было собрано десять тысяч подписей под петицией. Собрать такое число подписей по всей провинции было нелегко, особенно если принять во внимание, что дело это для его участников было совершенно новым. Для такой работы отобрали особо компетентных добровольцев, так как решили не брать ни одной подписи, не убедившись в том, что подписавшийся полностью понял петицию. Деревни располагались на большом расстоянии друг от друга. Только при условии добросовестного отношения к делу можно было сделать его быстро. Так и действовали. Каждый выполнял возложенную на него задачу с энтузиазмом. Теперь, когда я пишу эти строки, передо мною встают образы шета Дауда Мухаммада Рустомджи, Адамджи Миякхана и Амада Джива. Они больше всех собрали подписей. Дауд-шет целыми днями не покидал экипажа. И все они трудились из любви к делу, ни один не просил компенсировать свои расходы. Дом Дады Абдуллы стал одновременно и караван-сараем, и общественным учреждением. У него обедали многие мои помощники, и это, естественно, требовало значительных расходов.
Наконец петицию подали. Тысячу экземпляров напечатали для распространения среди населения. Она явилась документом, впервые познакомившим индийцев с политическими условиями в Натале. Я разослал экземпляр петиции всем газетам и знакомым публицистам.
«Таймс оф Индиа» в передовой статье, посвященной петиции, энергично поддерживала требования индийцев. Отправили петицию и в Англию в редакции газет и публицистам различных партий. Лондонская газета «Таймс» поддержала наши требования, и у нас появилась надежда, что на законопроект будет наложено вето.
Теперь я никак не мог покинуть Наталь. Мои индийские друзья со всех сторон осаждали меня просьбами поселиться здесь окончательно. Я ссылался на всякого рода затруднения. Я решил не жить на общественный счет и думал обзавестись собственным хозяйством. Мне казалось необходимым иметь хороший дом в хорошей местности. Кроме того, я полагал, что смогу способствовать поднятию престижа общины только в том случае, если буду вести такой образ жизни, какой принят у адвокатов.
Мне представлялось невозможным вести такое хозяйство, расходуя менее трехсот фунтов стерлингов в год. Поэтому я решил, что останусь только в том случае, если члены общины гарантируют мне юридическую практику, приносящую доход в пределах этого минимума, и сообщил им об этом.
– Но мы готовы, – говорили они, – платить вам эту сумму за общественную деятельность и легко можем собрать ее. Конечно, это кроме гонорара, который вы будете получать за частную юридическую практику.
– Нет, я не могу допустить, чтобы вы несли такое бремя ради того, чтобы я занимался общественной работой, – заявил я. – Ведь она не потребует приложения моих адвокатских знаний. Моя деятельность будет заключаться главным образом в том, чтобы заставить работать всех вас. Как же я могу брать с вас за это деньги? Мне придется нередко обращаться к вам за деньгами для дела, и, если я буду существовать на ваш счет, мне будет неловко просить у вас большие суммы, и мы в конце концов окажемся в тупике. Кроме того, я хочу, чтобы община сумела выделить больше трехсот фунтов стерлингов в год для общественных нужд.
– Но мы уже знаем вас некоторое время и уверены, что вы возьмете только то, что вам крайне необходимо. А если вы захотите остаться здесь ради нас, неужели мы не должны вас обеспечить?
– Вы говорите так, побуждаемые любовью ко мне и энтузиазмом, которым вы сейчас охвачены. Но разве можно быть уверенным, что эта любовь и этот энтузиазм будут вечны? Как ваш друг и слуга, я порою буду вынужден говорить вам неприятные вещи. Одному Небу известно, сохраню ли я тогда ваше расположение. Во всяком случае, плату за общественную работу я брать не должен. Для меня достаточно, чтобы вы согласились поручить мне ваши юридические дела. Даже это будет вам трудно. Ибо, во-первых, я не белый адвокат. Разве я могу быть уверен, что суд отнесется ко мне с уважением? Я также не могу быть уверен, что буду удачливым адвокатом. Поэтому, даже заключая со мной договор о ведении дела, вы идете на известный риск. Но тот факт, что вы заключаете со мной договор о ведении дела, я уже мог бы рассматривать как вознаграждение за мою общественную работу.
В результате этой дискуссии десятка два купцов поручили мне на год ведение своих дел. Кроме того, Абдулла подарил мне необходимую обстановку вместо кошелька, который намеревался передать мне при отъезде.
Так я поселился в Натале.
XVIII. «Цветная» адвокатура
Символ справедливого суда – весы, которые спокойно держит беспристрастная, слепая на оба глаза, но проницательная женщина. Судьба преднамеренно ослепила ее – для того, чтобы она судила стоящего перед ней, основываясь не на внешнем виде его, а на внутренних достоинствах. Но общество адвокатов в Натале намеревалось убедить Верховный суд отказаться от этого принципа во искажение символа справедливости.
Я подал прошение о приеме в адвокатуру Верховного суда. У меня было свидетельство о приеме в адвокатуру бомбейского Верховного суда. Английское свидетельство я должен был депонировать в бомбейский Верховный суд, когда получил там право выступать в качестве защитника. К прошению о приеме необходимо было приложить две письменные рекомендации. Полагая, что эти рекомендации будут более весомы, если их дадут европейцы, я взял их у двух крупных европейских купцов, с которыми познакомился через шета Абдуллу. Прошение надо было вручить через члена адвокатуры. Как правило, генеральный атторней вручал такие прошения бесплатно. Генеральным атторнеем был мистер Эскомб, который, если помните, являлся юрисконсультом фирмы «Дада Абдулла и Ко». Я нанес ему визит, и он охотно согласился вручить мое прошение.
Общество адвокатов сразу же обрушилось на меня, официально уведомив, что опротестовывает мое прошение. Во-первых, потому, что к прошению не приложено подлинное английское свидетельство, а во-вторых, и это главное, правила о приеме адвокатов не предусматривали возможности подачи прошения «цветным». Считалось, что Наталь обязан своим развитием предприимчивости европейцев и поэтому необходимо, чтобы европейские элементы преобладали в адвокатуре. Если принимать «цветных», постепенно их число превысит число адвокатов-европейцев и европейцы-предприниматели лишатся своей опоры.
Для защиты своего протеста Общество наняло известного адвоката. Но он также был связан с фирмой «Дада Абдулла и Ко» и переслал мне с шетом Абдуллой записку с просьбой зайти к нему. Он говорил со мной совершенно откровенно и расспрашивал о моем прошлом. Потом сказал:
– Я ничего не имею против вас. Опасался только, не авантюрист ли вы, родившийся в колониях. И тот факт, что к вашему прошению не приложено подлинное свидетельство, подкрепляло мои подозрения. Встречались люди, которые использовали чужие дипломы. Представленные вами рекомендации от европейских торговцев не имеют для меня никакого значения. Что они знают о вас? Насколько они знакомы с вами?
– Но любой человек здесь для меня чужой, – возразил я. – Даже с шетом Абдуллой я познакомился здесь.
– Но ведь вы говорите, он ваш земляк? Если ваш отец был премьер-министром, шет Абдулла обязательно должен знать вашу семью. Если вы сможете представить его письменное показание под присягой, у меня не будет абсолютно никаких возражений. Тогда я с удовольствием сообщу Обществу адвокатов о невозможности опротестовать ваше прошение.
Этот разговор возмутил меня, но я сдержал свои чувства.
«Если я приложу рекомендацию Дады Абдуллы, – подумал я, – ее отвергнут и потребуют рекомендаций от европейцев. Какое отношение имеют мое рождение и мое прошлое к приему меня в адвокатуру? Разве можно использовать мое рождение против меня?»
Однако я сдержался и спокойно ответил:
– Я не считаю, что Общество адвокатов имеет право требовать от меня все эти подробности, но готов представить нужное вам письменное показание под присягой.
Показание шета Абдуллы было подготовлено и в должном порядке передано поверенному Общества адвокатов. Тот заявил, что вполне удовлетворен. Иначе обстояло дело с Обществом. Оно опротестовало мое прошение перед Верховным судом, который, однако, отклонил протест, не предложив даже высказаться мистеру Эскомбу. Верховный судья заявил:
– Протест по поводу того, что проситель не приложил подлинного свидетельства, неоснователен. Если он представил ложное показание, то его можно преследовать в судебном порядке и, если вина его будет доказана, лишить права защиты. Закон не делает различий между белыми и «цветными». Поэтому суд не имеет права препятствовать тому, чтобы мистер Ганди выступал в качестве защитника. Мы предоставляем ему право адвокатской практики в суде. Мистер Ганди, вы можете дать присягу.
Я встал и дал присягу архивариусу. Как только я произнес слова клятвы, верховный судья, обращаясь ко мне, сказал:
– Теперь снимите тюрбан, мистер Ганди. Вы должны подчиниться принятым у нас правилам в отношении одежды выступающих в суде адвокатов.
Я понял, что обезоружен. Повинуясь требованию Верховного суда, я снял тюрбан, право на ношение которого отстаивал в суде магистрата. Дело было не в том, что если бы я воспротивился требованию, то мое сопротивление нельзя было бы оправдать. Я хотел сберечь силы для более значительных боев. Я не должен был растрачивать мое мастерство бойца, настаивая на праве носить тюрбан. Оно заслуживало лучшего применения.
Шету Абдулле и другим друзьям не понравилась моя покорность (не слабость ли это?). Они считали, что я должен отстаивать право не снимать тюрбан во время выступлений в суде. Я пытался образумить их, убедить в правоте изречения: «В Риме надо жить как римляне».
В Индии отказ подчиниться требованию английского чиновника или судьи снять тюрбан был бы правильным, но чиновнику суда провинции Наталь, которым я теперь был, неблагоразумно не уважать обычай этого суда.
При помощи этих и подобных аргументов я несколько успокоил своих друзей, но не думаю, что в данном случае полностью убедил их в том, что на вещи надо смотреть по-разному в различных условиях. Однако на протяжении всей моей жизни именно верность истине научила меня высоко ценить прелесть компромисса. Позже я увидел, что дух компромисса представляет собой существенную часть сатьяграхи. Часто это угрожало моей жизни и вызывало недовольство друзей. Но истина тверда, как алмаз, и нежна, как цветок.
Протест Общества адвокатов создал мне широкую рекламу в Южной Африке. Большинство газет осудило протест и обвинило Общество в подозрительности. Реклама до некоторой степени облегчила мне работу.
