Махатма Карамчанд Ганди
Моя жизнь. Моя вера
XI. Знакомства с христианами
На следующий день в час дня я пришел к мистеру Бейкеру на молитвенное собрание. Там меня представили мисс Гаррис, мисс Габб, мистеру Коатсу и другим собравшимся на молебен людям. Все они опустились на колени для молитвы, и я последовал их примеру. Молитвы представляли собой обращенные к Богу просьбы применительно к личным желаниям каждого. Так, обычно просили, чтобы день прошел благополучно или чтобы Бог раскрыл врата души.
На сей раз была присоединена молитва о моем благополучии:
– Господи, укажи путь новому брату, присоединившемуся к нам. Дай ему, Боже, мир, который ты дал нам. Пусть Иисус Христос, спасший нас, спасет и его. Все это мы просим ради Христа.
На этом молебне не пелись гимны. После молитвы, которая ежедневно посвящалась чему-нибудь особенному, мы разошлись: каждый отправился завтракать, так как настало время приема пищи. Молитва продолжалась не более пяти минут.
Мисс Гаррис и мисс Габб были пожилыми старыми девами. Мистер Коатс был квакером. Обе дамы жили вместе и пригласили меня заходить к ним по воскресеньям на вечерний чай.
Когда мы встречались, я обычно рассказывал мистеру Коатсу о своих религиозных переживаниях за неделю, обсуждал с ним прочитанные книги и делился впечатлениями о них. Дамы обычно говорили о своих богоугодных делах и об обретенном ими мире.
Мистер Коатс был радушным и искренним молодым человеком. Мы вместе совершали прогулки, кроме того, он водил меня к своим приятелям-христианам.
Когда мы сошлись ближе, он стал давать мне книги по своему выбору, пока полка моя не заполнилась ими. Он буквально засыпал меня книгами. Я добросовестно читал все, а потом мы обсуждали прочитанное.
В 1893 г. я прочел ряд его книг. Не помню названия всех, но тут были «Комментарии» доктора Паркера, члена лондонского общества адвокатов, «Многочисленные непогрешимые доказательства» Пирсона и «Аналогия» Батлера. Некоторые места в этих книгах показались мне непонятными. Кое-что в них мне нравилось, а кое-что нет. «Многочисленные непогрешимые доказательства» содержали в себе доказательства в пользу библейской религии в авторском понимании ее. Эта книга не оказала на меня никакого влияния. «Комментарии» Паркера вдохновляли морально, но для тех, кто не верил в общеизвестные христианские верования, эта книга была бесполезна. «Аналогия» Батлера показалась мне чересчур мудреной и трудной, ее надо прочесть четыре-пять раз, чтобы правильно понять. Мне думалось, что она написана с целью обратить атеистов в веру. Приведенная в ней аргументация в пользу существования Бога была для меня излишней, так как я прошел стадию неверия; но доказательства в пользу Иисуса, представлявшего лишь олицетворение Бога и посредника между Богом и человеком, не произвели на меня впечатления.
Однако мистер Коатс не был человеком, легко принимающим поражение. Он сильно привязался ко мне. Однажды он увидел висящее у меня на шее ожерелье вишнуита из тулассинского бисера. Он думал, что это признак суеверия, и это покоробило его.
– Суеверие не к лицу вам, – сказал он. – Давайте я разорву ожерелье.
– Нет, я не позволю сделать этого. Ожерелье – священный дар моей матери.
– Но разве вы верите в него?
– Я не знаю о его таинственном значении. Не думаю, что мне причинят зло, если я не буду носить его. Но я не могу без достаточных оснований отказаться от ожерелья, которое она надела мне на шею из любви ко мне, убежденная, что это будет способствовать моему благополучию. Когда со временем оно перетрется и рассыпется само собой, я не надену другого. Но это ожерелье нельзя порвать.
Мистер Коатс не оценил моих аргументов, так как не считался с моей религией. Он предвкушал, что вызволит меня из тьмы невежества, и старался убедить, что независимо от того, есть ли доля истины в других религиях, для меня спасение невозможно, пока я не приму христианство, которое есть сама истина. Он уверял, что грехи мои могут быть прощены лишь благодаря заступничеству Христа, в противном случае бесполезны все добрые дела.
Он не только знакомил меня с книгами, но представил и своим друзьям, которых считал настоящими христианами. Среди этих друзей была семья, принадлежавшая к христианской секте плимутских братьев.
Многие знакомства, состоявшиеся благодаря мистеру Коатсу, были приятными. Большинство новых знакомых поразили меня своей богобоязнью. Но как-то во время моего посещения этой семьи один из плимутских братьев выдвинул аргумент, к которому я не был готов.
– Вы не можете понять красоты нашей религии. Из того, что вы говорите, следует, что вы должны каждое мгновение размышлять над своими проступками, всегда стараться исправить и искупить их. Разве можно так обрести мир? Вы считаете, что все мы грешники. Теперь поймите совершенство нашей веры. Мы считаем, что попытки самоусовершенствования и искупления – тщетны. И все же мы получим искупление. Человеку непосильно бремя его грехов. Но мы можем переложить его на Иисуса. Только он безгрешный сын Бога. Он сказал, что те, кто верит в него, будут жить вечно. В этом безграничная милость Бога. И так как мы верим в искупление Иисуса, наши собственные грехи не связывают нас. Грешить мы должны. В этом мире невозможно не грешить. И потому Иисус страдал и искупил за нас грехи человечества. Только тот, кто приемлет его великое искупление, обретает вечный мир. Подумайте, что за беспокойную жизнь вы ведете и какая надежда на мир есть у нас.
Эта речь совершенно не убедила меня. Я смиренно ответил:
– Если это есть христианство, признанное всеми христианами, то я не в состоянии принять его. Я не ищу искупления за совершенные грехи. Я стараюсь освободиться от самих грехов или, скорее, от самой мысли о грехе. До тех пор, пока не достигну этой цели, я согласен не знать покоя.
На это плимутский брат возразил:
– Уверяю вас, ваши старания бесплодны. Подумайте еще раз над тем, что я сказал.
И брат доказал, что слово у него не расходится с делом. Он сознательно совершал проступки и демонстрировал мне, что его не волнует мысль о них.
Еще до встречи с плимутскими братьями я знал, что не все христиане верят в эту теорию искупления. Сам мистер Коатс ходил под страхом Божьим. Его душа была чиста, и он верил в возможность самоочищения. Обе дамы разделяли эту веру. Некоторые книги, попавшие мне в руки, были полны набожности. Поэтому, увидев, что мистер Коатс очень обеспокоен моим последним экспериментом, я смог успокоить его, сказав, что извращенная вера плимутских братьев не предубедила меня против христианства.
Мои трудности были в другом. Они касались Библии и ее принятого толкования.
XII. Попытки сблизиться с индийцами
Прежде чем писать дальше о знакомствах с христианами, я должен рассказать о других переживаниях этого же периода.
Шет Тайиб Ходжи Хан Мухаммад занимал в Претории такое же положение, как Дада Абдулла в Натале. Ни одно общественное начинание не обходилось без него. Я познакомился с ним в первую же неделю и сказал, что намерен сблизиться со всеми индийцами в Претории. Я выразил желание ознакомиться с их положением и просил его помочь мне, на что он охотно согласился.
Я начал с того, что созвал собрание, пригласив всех индийцев Претории, и нарисовал им картину их положения в Трансваале. Собрание состоялось в доме шета Хаджи Мухаммеда Хаджи Джоосаба, к которому у меня было рекомендательное письмо. На собрании присутствовали главным образом купцы-меманцы, но было и несколько индусов. Впрочем, индусов в Претории вообще было очень мало.
Речь, произнесенная мною на этом собрании, была, можно сказать, моим первым публичным выступлением. Я хорошо подготовился к докладу, посвятив его вопросу о добросовестности в коммерции. Я постоянно слышал от купцов, что правдивость невозможна в коммерческих делах. Я этого мнения не разделял и не разделяю до сих пор. И теперь у меня есть друзья среди коммерсантов, которые утверждают, что правдивость несовместима с коммерцией. Коммерция, говорят они, дело весьма практическое, а правдивость – это из области религии. Они доказывают, что практические дела – одно, а религия – совсем другое. Не может быть и речи о том, считают они, чтобы в коммерческих предприятиях быть до конца правдивым. В моей речи я решительно оспаривал это мнение, старался пробудить в купцах сознание долга, которое им вдвойне необходимо. Их обязанность быть добросовестными была тем важнее в чужой стране, что по поступкам немногих индийцев здесь судят о миллионах наших соотечественников.
Я обнаружил, что быт нашего народа антисанитарен по сравнению с образом жизни окружающих нас англичан, и привлек внимание собравшихся к этому факту. Я подчеркнул необходимость забыть всякие различия между индусами, мусульманами, парсами, христианами, гуджаратцами, мадрасцами, пенджабцами, синдхами, качхами, суратцами и т. д.
В заключение я предложил организовать ассоциацию, от имени которой можно было бы делать представления властям относительно притеснений, испытываемых индийскими поселенцами, и изъявил готовность отдать этому делу столько времени и сил, сколько смогу.
Я видел, что произвел значительное впечатление на собравшихся.
Вокруг моей речи возникла дискуссия. Некоторые из присутствовавших предложили снабдить меня фактами. Я чувствовал, что меня поддерживают.
Очень немногие из собравшихся умели говорить по-английски. Понимая, что знание английского языка очень пригодится в этой стране, я предложил, чтобы все, у кого есть время, изучали английский язык. Я сказал, что овладеть языком можно даже в преклонном возрасте, и сослался на соответствующие примеры. Кроме того, я обещал взять группу, если она будет создана, для обучения языку, а также помогать консультациями лицам, желающим заниматься языком.
Группа не была создана, но три молодых человека выразили готовность учиться при условии, что я буду приходить к ним. Двое из них были мусульмане – один парикмахер, другой клерк, а третий – индус, мелкий лавочник. Я согласился помочь им. Я не сомневался в своих преподавательских способностях. Бывало, что мои ученики уставали, но я не знал устали. Иногда случалось, что я приходил к ним только за тем, чтобы застать их занятыми своими делами. Но я не терял терпения. Никто из трех не стремился к глубокому знанию языка, но двое сделали очень большие успехи примерно за восемь месяцев. Они приобрели знания, позволившие им вести бухгалтерские книги и писать обычные деловые письма. Парикмахер ограничился познаниями в английском языке, достаточными, чтобы обслуживать клиентов. Итак, за время учебы двое учеников овладели языком настолько, чтобы преуспевать в делах.
Я был удовлетворен результатами собрания. Было решено созывать такие собрания, насколько мне помнится, раз в неделю или, может быть, раз в месяц. Они устраивались более или менее регулярно, и на них происходил свободный обмен мнениями. Вскоре в Претории не было такого индийца, которого я не знал бы и с условиями жизни которого не был бы знаком. Это побудило меня познакомиться с британским агентом в Претории мистером Джакобом де Ветом. Он сочувственно относился к индийцам, но пользовался очень малым влиянием. Однако он все же согласился помогать нам по мере возможности и просил приходить к нему во всякое время.
Я снесся также с железнодорожной администрацией и сообщил ей, что те притеснения, которым подвергаются индийцы в поездах, не могут быть оправданы даже утвержденными ею правилами. На это мне ответили письмом, в котором сообщали, что впредь индийцам, если они одеты соответствующим образом, будут выдаваться билеты первого и второго класса. Это было далеко не удовлетворительное решение вопроса, так как за начальником станции оставалось право решать, «одет ли человек соответствующим образом».
Британский агент в Претории показал мне некоторые документы, касающиеся индийского вопроса. Тайиб Шет также предоставил мне соответствующие документы. Из них я узнал, как жестоко обошлись с индийцами в Оранжевой республике.
Короче говоря, мое пребывание в Претории позволило мне глубоко изучить социальное, экономическое и политическое положение индийцев в Трансваале и Оранжевой республике. Я и не предполагал, что это изучение окажет мне неоценимую услугу в будущем. Я думал вернуться домой к концу года или даже раньше, в случае если бы судебный процесс закончился до истечения года.
Но Бог располагал иначе.
XIII. Что значит быть кули
Здесь не место подробно описывать положение индийцев в Трансваале и Оранжевой республике. Желающие получить полное представление об этом могут обратиться к моей «Истории сатьяграхи в Южной Африке». Однако остановиться на этом вопросе в общих чертах необходимо.
В Оранжевой республике индийцы были лишены всех прав специальным законом, изданным в 1888 г. или даже раньше. Индийцу разрешалось поселиться здесь только в том случае, если он служил лакеем в гостинице или занимал другую должность того же рода. Торговцы были изгнаны, получив лишь номинальную компенсацию. Они протестовали, подавали петиции, но безрезультатно.
Весьма суровый закон был издан в Трансваале в 1885 г. В 1886 г. в него были внесены некоторые изменения. Этот закон с принятыми к нему поправками обязывал индийцев при въезде в Трансвааль платить подушную подать в сумме трех фунтов стерлингов. Им разрешалось приобретать земли только в специально для них отведенных местах, причем правом собственности они и там фактически не пользовались. Индийцы были лишены также избирательного права. Все это предусматривалось специальным законом для «азиатов», на которых распространялись, кроме того, все законы, установленные для «цветных». Согласно законам для «цветных», индийцы не имели права ходить по тротуару и появляться без разрешения на улице после девяти часов вечера. Правда, на тех индийцев, которых принимали за арабов, эта регламентация не распространялась.
Таким образом, освобождение от действия закона, естественно, зависело от произвола полиции.
Мне пришлось на собственном опыте познакомиться с обоими этими правилами. Я часто ходил вечером гулять вместе с мистером Коатсом, и мы редко возвращались домой раньше десяти часов. Что, если полиция арестует меня? Мистера Коатса это беспокоило еще больше, чем меня. Своим слугам-неграм он должен был выдавать разрешение. Но разве мог он дать его мне? Разрешение мог получить только слуга от своего хозяина. Если бы даже я пожелал взять такое разрешение, а Коатс согласился бы дать мне его, это все равно было бы невозможно, так как являлось бы подлогом.
Поэтому мистер Коатс или кто-то из его знакомых свел меня к государственному прокурору доктору Краузе. Оказалось, что в Лондоне мы состояли в одной юридической корпорации. Он был вне себя, узнав, что мне нужно иметь разрешение для того, чтобы выходить на улицу после девяти часов вечера. Он выразил мне свое сочувствие. Вместо того чтобы приказать выдать мне пропуск, он сам написал письмо, разрешавшее выходить в любое время, не подвергаясь преследованиям полиции. Выходя на улицу, я всегда брал это письмо с собой. И если мне не пришлось ни разу предъявить его, то это чистая случайность.
Доктор Краузе пригласил меня к себе, и мы, можно сказать, стали друзьями. Иногда я заходил к нему и через него познакомился с его знаменитым братом, который был государственным прокурором в Йоханнесбурге. Во время Бурской войны он был предан военному суду за участие в подготовке убийства английского офицера и приговорен к тюремному заключению на семь лет. Старшина юридической корпорации лишил его звания адвоката. По окончании военных действий он был освобожден и, будучи с почестями восстановлен в трансваальской адвокатуре, возобновил практику.
Впоследствии эти связи принесли мне пользу в общественной деятельности и во многом облегчили работу.
Запрещение ходить по тротуарам имело для меня более серьезные последствия. Я всегда ходил гулять в открытое поле через Президентскую улицу. На этой улице находился дом президента Крюгера. Это было весьма скромное здание, без сада, ничем не отличающееся от соседних домов. Многие дома в Претории были гораздо более претенциозны, их окружали сады. Простота президента Крюгера вошла в поговорку. Только наличие полицейской охраны у дома свидетельствовало о том, что здесь живет какое-то должностное лицо. Я почти всегда беспрепятственно проходил по тротуару мимо полицейского.
Но дежурные менялись. Однажды полицейский без всякого предупреждения, даже не попросив меня сойти с тротуара, грубо столкнул меня на мостовую. Я испугался. Прежде чем я успел спросить его, что это значит, меня окликнул мистер Коатс, который случайно проезжал здесь верхом.
– Ганди, я видел все. Я охотно буду вашим свидетелем на суде, если вы возбудите дело против этого человека. Очень расстроен, что с вами так грубо обошлись.
– Не стоит огорчаться, – сказал я. – Что понимает этот бедный парень? Все «цветные» для него одинаковы. Он наверняка поступил со мной так же, как обращается с неграми. Я взял себе за правило не обращаться в суд с жалобами личного характера. Поэтому я не собираюсь подавать на него в суд.
– Это на вас похоже! – сказал Коатс. – Но все-таки подумайте. Его следует проучить.
Затем он обратился к полицейскому и сделал ему выговор. Я не понял, что они говорили, так как полицейский оказался буром и они разговаривали по-голландски. Но полицейский извинился передо мной, в чем не было никакой надобности. Я уже простил ему.
Но с тех пор я никогда больше не ходил по этой улице: на месте этого человека мог оказаться другой, который, не зная о происшедшем инциденте, мог учинить то же самое. Зачем без нужды рисковать быть снова сброшенным на мостовую? Я избрал другой путь.
Этот случай усилил мое сочувствие к индийским поселенцам. Я обсудил с ними целесообразность попробовать возбудить дело в связи с этими законами, если это оказалось бы необходимым после свидания с британским агентом.
Таким образом, я изучал тяжелые условия жизни индийских поселенцев, не только читая и слушая рассказы, но и на личном опыте. Я видел, что Южная Африка не та страна, где может жить уважающий себя индиец, и меня все больше занимал вопрос о том, как изменить это положение вещей.
Однако моей главной обязанностью в данный момент было заниматься делом Дады Абдуллы.
XIV. Подготовка к процессу
Годичное пребывание в Претории обогатило мою жизнь очень ценным опытом. Именно здесь я получил возможность научиться общественной деятельности и овладел кое-какими навыками для этой деятельности. Именно здесь религиозный дух стал во мне жизненной силой, и здесь также я приобрел истинное знание юридической практики. Здесь я научился вещам, которые молодой адвокат узнаёт в кабинете старшего адвоката, и здесь в меня вселилась уверенность, что в конце концов из меня получится адвокат. В Претории я узнал, в чем секрет успеха адвоката.
Дело Дады Абдуллы было весьма крупным. Исковая сумма составляла сорок тысяч фунтов стерлингов. Возникшее из коммерческих сделок, оно складывалось из бесконечных лабиринтов расчетов. Частично иск основывался главным образом на долговых обязательствах. Защита базировалась на том, что долговые обязательства были составлены мошеннически и не имели достаточных оснований. К этому запутанному делу относились многочисленные прецеденты и применялись различные законы.
Обе стороны наняли лучших защитников и поверенных. Таким образом, у меня была прекрасная возможность изучить их работу. Мне была поручена подготовка дела истца для поверенного и отбор фактов, говорящих в пользу истца. Я учился, наблюдая, что́ поверенный принимает и что́ он отвергает, а также что использует защитник из досье, подготовленного поверенным. Я понимал, что подготовка к процессу – прекрасное мерило моих умственных сил и способности отбирать доказательства.
Я проявлял огромный интерес к делу, весь ушел в него. Я перечитал все документы по сделкам, имевшие отношение к иску. Мой клиент был человек очень способный и абсолютно доверял мне, что облегчало мне работу. Я тщательно изучил бухгалтерию и совершенствовался в искусстве переводов, так как мне приходилось переводить корреспонденцию, которая большей частью велась на гуджарати.
Хотя, как уже говорилось выше, я очень интересовался вопросами вероисповедания и общественной деятельностью и всегда уделял этому некоторую часть своего времени, в тот период все это не было для меня главным. Главным была подготовка дела к процессу. Чтение законов и поиски, когда это было необходимо, судебных прецедентов всегда занимали бо́льшую часть моего времени. В результате, поскольку я располагал документами обеих сторон, я приобрел такое знание фактов, относящихся к делу, какого, по-видимому, не имели даже сами тяжущиеся стороны.
Я помнил слова покойного мистера Пинкатта: факты – это три четверти закона. Позже это со всей силой подтвердил известный адвокат Южной Африки, тоже покойный теперь, мистер Леонард. Как-то, изучая порученное мне дело, я увидел, что, хотя справедливость на стороне моего клиента, закон оборачивается против него. В отчаянии я обратился за помощью к мистеру Леонарду. Он также почувствовал, что обстоятельства дела очень вески.
– Ганди, – воскликнул он, – я знаю одно: если мы позаботимся о фактах, закон позаботится о себе. Давайте глубже вникнем в факты, – и посоветовал мне продолжить изучение дела, а затем вновь прийти к нему.
При новом исследовании фактов я увидел их совершенно в новом свете, раскопал также старое южноафриканское дело, имевшее отношение к данному случаю. Обрадованный, отправился к мистеру Леонарду и все рассказал ему.
– Прекрасно, – сказал он, – мы выиграем дело. Только надо знать, какой судья будет рассматривать его.
Когда я готовил дело Дады Абдуллы к процессу, я не понимал до конца первостепенного значения фактов. Факты подразумевают истину, и если мы придерживаемся истины, закон, естественно, приходит нам на помощь. Я видел, что в деле Дады Абдуллы факты действительно очень вески и что закон обязан быть на его стороне. Но вместе с тем я видел, что эта тяжба, если в ней упорствовать, разорит обе стороны – истца и ответчика, которые были родственниками и земляками. Никто не знал, как долго может тянуться процесс. Если допустить, чтобы дело решалось в суде, оно могло бы продолжаться до бесконечности и без всякой пользы для сторон. Обе стороны, следовательно, желали немедленного прекращения дела, если это возможно.
Я посоветовал Тайибу Шету согласиться на третейский суд и рекомендовал переговорить об этом с его адвокатом. Я намекнул, что, если найти арбитра, пользующегося доверием обеих сторон, дело быстро закончится. Гонорар адвокатов рос столь стремительно, что вполне мог пожрать все средства даже таких состоятельных купцов, какими были клиенты. Дело требовало от них так много внимания, что не оставалось времени для другой работы. Между тем возрастала взаимная недоброжелательность. Я чувствовал отвращение к своей профессии. Как адвокаты, поверенные обеих сторон обязаны были выискивать пункты закона в поддержку своих клиентов. Я в первый раз понял, что выигравшая сторона никогда не возмещает всех понесенных расходов. Согласно предписанию о судебных гонорарах существовала твердая шкала судебных издержек, допустимых в расчетах между сторонами, но издержки в расчетах между клиентом и адвокатом были значительно выше. Я чувствовал, что мой долг состоит в том, чтобы помочь обеим сторонам и привести их к примирению. Я прилагал все усилия, чтобы добиться компромисса, и Тайиб Шет наконец согласился. Стороны избрали третейского судью, перед которым изложили свои доводы, и Дада Абдулла выиграл дело.
Но это не удовлетворило меня. Если бы мой клиент потребовал немедленного выполнения решения, Тайиб Шет был бы не в состоянии уплатить всю присужденную сумму, а у порбандарских меманцев, проживавших в Южной Африке, существовал неписаный закон, что смерть предпочтительнее банкротства. Тайиб Шет был не в состоянии уплатить полную сумму примерно в тридцать семь тысяч фунтов стерлингов и судебные издержки, но намеревался уплатить всю сумму до последнего паи: ему не хотелось, чтобы его объявили банкротом. Оставался только один выход. Дада Абдулла должен был разрешить ему платить сравнительно небольшими взносами. Он оказался на высоте и рассрочил платежи на весьма продолжительный период времени. Мне было труднее добиться этой уступки, чем уговорить обе стороны согласиться на третейский суд. Но теперь они были довольны исходом дела, а общественный престиж каждого из них вырос. Моей радости не было предела. Я научился правильному применению закона. Я приобрел умение находить лучшие свойства человеческой природы и завоевывать сердца людей. Я понял, что настоящая задача адвоката заключается в том, чтобы примирить тяжущиеся стороны.
Этот урок неизгладимо врезался мне в память, и в течение последующих двадцати лет моей адвокатской практики я имел сотни случаев, когда мне удавалось заканчивать дела частным соглашением. При этом я не потерял ничего – даже денег и, конечно, души.
