Махатма Карамчанд Ганди
Моя жизнь
IV. Первый урок
С чувством разочарования я покинул Бомбей и переехал в Раджкот, где открыл собственную контору. Устроился я сравнительно хорошо. Составлением заявлений и прошений я зарабатывал в среднем триста рупий в месяц. Работу эту я получал скорее благодаря связям, чем своим способностям. Компаньон брата имел постоянную практику. Все бумаги, которым он придавал серьезное значение, он направлял известным адвокатам, на мою же долю падало составление заявлений для его бедных клиентов.
Должен признаться, что мне пришлось отступиться от правила не платить комиссионных, которое я столь щепетильно соблюдал в Бомбее. Мне говорили, что здесь условия совсем иные, чем в Бомбее: там надо было платить за комиссию посреднику, здесь – вакилу, который поручал вам вести дело. Указывали также, что здесь, как и в Бомбее, все адвокаты без исключения отдают часть своего гонорара в виде комиссионных. Но самыми убедительными были для меня доводы брата.
– Ты видишь, я работаю в доле с другим вакилом. Я всегда буду стараться передавать тебе все наши дела, которые ты сумеешь вести, но если ты откажешься платить комиссионные моему компаньону, то поставишь меня в затруднительное положение. У нас с тобой общее хозяйство, и твой гонорар, естественно, поступает в общий котел; таким образом, я автоматически получаю свою долю. Ну а как же быть с компаньоном? Ведь если бы он передал дело другому адвокату, то, безусловно, получил бы за комиссию.
Этот аргумент был неопровержим. Я чувствовал, что если займусь адвокатской практикой, то мне нельзя будет в подобных случаях настаивать на своем принципе – не давать комиссионных. Так я убеждал или, говоря прямо, обманывал себя. Должен, впрочем, добавить, что не припомню случая, когда я платил бы комиссионные по какому-нибудь другому делу.
Работая таким образом, я начал понемногу сводить концы с концами, но примерно в это время я получил первый жизненный урок. Я слышал, что представляют собой британские чиновники, но еще ни разу не сталкивался с ними.
До восшествия на престол Порбандара покойного ранасахиба брат был его секретарем и советником. С тех пор над ним тяготело обвинение, что, пребывая в этой должности, он как-то подал неправильный совет. Дело поступило к политическому агенту, который имел предубеждение против моего брата. В бытность свою в Англии я познакомился с этим чиновником, и он относился ко мне весьма дружески. Брату хотелось, чтобы, пользуясь этой дружбой, я замолвил за него словечко и постарался рассеять предубеждение политического агента. Но мне это было не по душе. Я считал, что не следует пытаться использовать мимолетное знакомство. Если брат действительно виноват, то я ничего не смогу изменить. Если же он невиновен, то должен подать прошение в обычном порядке и, будучи уверен в своей невиновности, ждать результатов. Брату мои рассуждения, однако, не понравились.
– Ты не знаешь Катхиавара, – сказал он. – Ты еще не знаешь жизни. Здесь имеет значение только протекция. Тебе, как брату, нехорошо уклоняться от исполнения своего долга. Что тебе стоит замолвить за меня словечко перед знакомым чиновником?
Я не смог отказать ему и против своей воли пошел к чиновнику. Я знал, что у меня не было права обращаться к нему, и понимал, что компрометирую себя. Но я добивался приема и был принят. Я напомнил чиновнику о нашем прежнем знакомстве, но сразу увидел, что Катхиавар не Англия и что чиновник в отпуске и чиновник при исполнении служебных обязанностей – совершенно разные люди. Политический агент признал наше знакомство, но напоминание, по-видимому, покоробило его.
– Надеюсь, вы пришли сюда не для того, чтобы злоупотреблять этим знакомством, не так ли? – звучало в его холодном тоне и, казалось, было написано на его лице.
Тем не менее я приступил к изложению своего дела. Сахиб стал проявлять признаки нетерпения.
– Ваш брат интриган. Я не желаю вас больше слушать. У меня нет времени. Если у вашего брата есть что сказать, пусть он действует через соответствующие инстанции.
Ответ был достаточно ясен и, возможно, заслужен. Но эгоизм слеп. Я продолжал говорить. Сахиб встал и сказал:
– Теперь уходите.
– Но, пожалуйста, выслушайте меня, – попросил я.
Это его еще больше рассердило. Он позвал слугу и приказал вывести меня. Когда вошел слуга, я все еще медлил, тогда тот взял меня за плечи и вытолкал за дверь. Сахиб и его слуга удалились к себе. Я рвал и метал. Тотчас же я послал сахибу записку следующего содержания:
«Вы оскорбили меня. Ваш слуга по Вашему приказу учинил надо мной насилие. Если Вы не извинитесь, мне придется обратиться в суд».
Ответ пришел немедленно, доставленный его соваром: «Вы вели себя нагло. Я просил Вас уйти, а Вы не уходили. Мне ничего не оставалось, как приказать слуге вывести Вас. Вы не ушли, даже когда он попросил Вас выйти. Поэтому он должен был применить силу, чтобы выгнать Вас. Можете обращаться в суд, если Вам угодно».
С этим ответом в кармане, удрученный, я вернулся домой и рассказал брату о случившемся. Он был огорчен, растерян и не знал, как утешить меня. Он посоветовался со своими приятелями вакилами. Я не знал, как возбудить дело против сахиба. В это время в Раджкоте случайно находился Фирузшах Мехта, приехавший из Бомбея по какому-то делу. Но разве мог такой молодой адвокат, как я, осмелиться пойти к нему? Поэтому все бумаги по этому делу я переслал ему через вакила, который пригласил его, и просил дать совет.
– Передайте Ганди, – ответил он, – что подобные истории – удел многих вакилов и адвокатов. Он недавно приехал из Англии и горяч. Он не знает английских чиновников. Если он не хочет нажить себе неприятностей, пусть порвет письмо и примирится с оскорблением. Он ничего не выиграет от суда с сахибом, а, напротив, очень легко повредит себе. Скажите ему, что он еще не знает жизни.
Совет этот был для меня горек, как отрава, но я все же проглотил ее. Я стерпел обиду, но извлек из всего этого и пользу.
«Никогда больше не поставлю себя в такое положение, никогда не буду пытаться использовать подобным образом свои знакомства», – решил я и с тех пор ни разу не отступал от этого правила.
Этот урок оказал влияние на всю мою дальнейшую жизнь.
V. Сборы в Южную Африку
Я был, конечно, не прав, что пошел к чиновнику. Но моя ошибка не шла ни в какое сравнение с его раздражительностью и необузданным гневом. Я не заслужил того, чтобы меня выгнали. Едва ли я отнял у него больше пяти минут. Ему просто не хватило терпения выслушать меня. Он мог бы вежливо попросить меня уйти, но власть слишком опьянила его. Позже я узнал, что терпение не входит в число достоинств этого чиновника. Оскорблять посетителей было его обыкновением. Малейшее недоразумение, как правило, выводило сахиба из себя.
В тот период я, естественно, работал большей частью в его суде. Но примириться с сахибом было выше моих сил. Мне не хотелось заискивать перед ним. Однажды пригрозив ему судом, я уже не хотел молчать.
Тем временем я начал понемногу разбираться в местных политических делах. Катхиавар состоял из множества мелких государств, и для политиканов здесь было большое раздолье. Интриги между отдельными государствами, интрижки чиновников, боровшихся за власть, – все это было в порядке дня. Князья, всегда зависевшие от милости других, готовы были развесить уши перед сикофантами. Даже слуге сахиба надо было льстить, а ширастедар сахиба значил больше, чем его господин, так как был его глазами, ушами и толмачом. Воля ширастедара была законом, а что касается его доходов, то говорили, что они больше, чем у сахиба. Может быть, это преувеличение, но жил он, конечно, не только на жалованье. Эта атмосфера казалась мне отравленной, и я не переставал ломать себе голову, как остаться незапятнанным в такой обстановке.
Я был в отчаянии, и брат видел это. Мы оба понимали, что, если я получу работу, надо будет держаться в стороне от этих интриг. Но о получении должности министра или судьи, не прибегая к интригам, не могло быть и речи. А ссора с сахибом мешала мне заниматься прежней деятельностью.
Княжеством Порбандар в то время управляла британская администрация. Я получил поручение добиться расширения прав князя. Мне нужно было встретиться с администратором также по вопросу о снижении тяжелого поземельного налога – вигхоти, взимавшегося с мерсов. Этот чиновник был индийцем, однако по части высокомерия мог, на мой взгляд, поспорить с сахибом. Человек он был способный, но это не облегчало участи крестьян. Мне удалось добиться некоторого расширения прав для раджи, но для мерсов я не добился почти ничего. Меня поразило, что никто даже не захотел внимательно ознакомиться с их делом.
Таким образом, и здесь меня постигло разочарование. Я считал, что по отношению к моим клиентам поступили несправедливо, но вместе с тем ничем не мог помочь им. В лучшем случае я мог апеллировать к политическому агенту или губернатору, которые, однако, отклонили бы мое ходатайство, заявив: «Мы не хотим вмешиваться».
Если бы на этот счет существовали какие-либо законы или предписания, тогда такое обращение имело бы смысл, но здесь воля сахиба была законом. Я был вне себя.
Между тем один меманский торговый дом в Порбандаре обратился к моему брату со следующим предложением:
– У нас дела в Южной Африке. Наша фирма – солидное предприятие. Мы ведем там сейчас крупный процесс по иску в сорок тысяч фунтов стерлингов. Он тянется уже долгое время. Мы пользуемся услугами лучших вакилов и адвокатов. Если бы вы послали туда своего брата, это принесло бы пользу и нам, и ему. Он смог бы проинструктировать нашего доверенного лучше нас самих, а кроме того, получил бы возможность увидеть новую часть света и завязать новые знакомства.
Мы с братом обсудили это предложение. Для меня было не ясно, должен ли я буду просто инструктировать доверенного или выступать в суде. Но предложение было соблазнительным.
Брат представил меня ныне уже покойному шету Абдулле Кариму Джхавери, компаньону фирмы «Дада Абдулла и Кº», о которой здесь идет речь.
– Эта работа не будет трудной, – убеждал меня шет. – Вы познакомитесь с нашими друзьями – влиятельными европейцами. Вы можете стать полезным человеком для нашего предприятия. Корреспонденция у нас в большинстве случаев ведется на английском языке, и вы сможете помочь нам и здесь. Вы, конечно, будете нашим гостем, и вам, таким образом, не придется нести никаких расходов.
– Как долго будут нужны вам мои услуги, – спросил я, – и сколько вы будете мне платить?
– Не больше года. Мы оплатим вам проезд туда и обратно в первом классе и дадим сто пять фунтов стерлингов на всем готовом.
Меня приглашали скорее в качестве служащего фирмы, чем адвоката. Но мне почему-то хотелось уехать из Индии. Кроме того, меня привлекала возможность увидеть новую страну и приобрести опыт. Я смог бы также выслать брату сто пять фунтов стерлингов и помочь ему в расходах на хозяйство. Не торгуясь, я принял предложение и стал готовиться к отъезду в Южную Африку.
VI. Прибытие в Наталь
Уезжая в Южную Африку, я не испытывал той щемящей боли при разлуке, которую пережил, отправляясь в Англию. Матери теперь не было в живых. Я приобрел некоторое представление о мире и о путешествии за границу, да и поездка из Раджкота в Бомбей стала уже обычным делом.
На этот раз я почувствовал лишь внезапную острую боль, расставаясь с женой. С тех пор как я вернулся из Англии, у нас родился еще один ребенок. Нельзя сказать, чтобы наша любовь уже стала свободной от оков похоти, но постепенно она становилась чище. Со времени моего возвращения из Европы мы очень мало жили вместе. А так как теперь я был ее учителем, хотя и не беспристрастным, и помогал ей реформировать ее жизнь, то мы оба чувствовали, что нам необходимо больше быть вместе, чтобы и дальше осуществлять эти реформы. Однако привлекательность поездки в Южную Африку делала разлуку терпимой.
– Мы обязательно увидимся через год, – сказал я жене, утешая ее, и выехал из Раджкота в Бомбей.
Здесь я должен был получить билет от агента фирмы «Дада Абдулла и Кº». Однако на корабле не оказалось мест, но не уехать немедленно значило бы застрять в Бомбее.
– Мы делали все, что могли, чтобы получить билет в первом классе, но безуспешно, – сказал агент. – Может быть, вы согласитесь ехать на палубе. Можно договориться, чтобы кушать вам подавали в салоне.
То было время, когда я считал, что путешествовать необходимо в первом классе, кроме того, я не представлял себе, чтобы адвокат мог ехать в качестве палубного пассажира, и отклонил это предложение. Я усомнился в правдивости слов агента, ибо не мог поверить, что в первый класс нет билетов. С согласия агента я сам приступил к поискам билета. Я отправился на судно и обратился к капитану. Тот совершенно откровенно рассказал мне, в чем дело:
– Обычно у нас не бывает такого наплыва. Но на нашем судне едет генерал-губернатор Мозамбика, и все места заняты.
– Вы не смогли бы меня куда-нибудь приткнуть? – спросил я.
Он осмотрел меня с головы до пят и улыбнулся:
– Выход, пожалуй, есть, – сказал он. – В моей каюте стоит еще одна койка, которая обычно не предоставляется пассажирам. Но я готов уступить ее вам.
Я поблагодарил его и предложил агенту приобрести билет. В апреле 1893 г., полный нетерпения, я отправился в Южную Африку попытать счастья.
Первым портом назначения был Ламу, куда мы прибыли на тринадцатый день путешествия. За это время мы с капитаном крепко подружились. Он любил играть в шахматы, но, так как был начинающим шахматистом, хотел, чтобы партнер был еще более неопытным, и поэтому пригласил меня. Я много слышал об этой игре, но никогда не пробовал свои силы. Игроки обычно считают, что шахматы предоставляют большие возможности для тренировки интеллекта. Капитан предложил обучить меня игре в шахматы. Он считал меня способным учеником, ибо терпение мое было безгранично. Я все время проигрывал, и это усиливало его желание обучать меня. Мне нравилась игра, но мои симпатии к ней так и остались на борту корабля, а познания не пошли дальше умения передвигать фигуры.
В Ламу корабль стоял на якоре три-четыре часа, и я сошел на берег посмотреть порт. Капитан также отправился в порт, предупредив меня, что гавань коварна и что я должен вернуться на корабль без опоздания.
Это было совсем небольшое местечко. Я зашел на почту и очень обрадовался, повстречав там индийских клерков. Мы разговорились. Я увидел также африканцев и попытался разузнать, как они живут, что меня очень интересовало. На все это ушло некоторое время.
Несколько знакомых мне уже пассажиров с палубы сошли на берег, чтобы приготовить себе еду и спокойно поесть. Когда я встретил их, они уже собирались вернуться на пароход. Мы все сели в одну лодку. Прилив в гавани достиг максимума, а лодка была перегружена. Сильное течение не позволяло удерживать лодку у трапа. Едва она касалась трапа, как течение относило ее прочь. Был уже дан первый гудок к отправлению. Я нервничал. Капитан со своего мостика наблюдал за нами. Он приказал задержать пароход на пять минут. У судна появилась еще одна лодка, которую он нанял для меня за десять рупий. Я пересел в нее. Трап был уже поднят. Поэтому мне пришлось подняться на палубу по веревке, после чего пароход тотчас отплыл. Другие пассажиры остались за кормой. Теперь я оценил предостережение капитана.
После Ламу корабль зашел в Момбасу, а затем в Занзибар. Стоянка здесь была долгая – восемь или десять дней, а затем мы пересели на другое судно.
Капитан питал ко мне большие симпатии, но они приняли нежелательный оборот. Он пригласил своего приятеля-англичанина и меня составить ему компанию во время прогулки, и мы отправились на берег в его лодке. Я не имел ни малейшего представления о цели прогулки. А капитан и не подозревал, что за невежда я в таких делах. Сводник повел нас к негритянским женщинам. Каждого провели в отдельную комнату. Сгорая от стыда, я стоял посреди комнаты. Одному Богу известно, что должна была думать обо мне несчастная женщина. Когда капитан окликнул меня, я вышел таким же невинным, каким и вошел. Он понял это. Сначала мне было очень стыдно, но так как я не мог думать о случившемся иначе как с отвращением, то чувство стыда исчезло, и я благодарил Бога, что вид женщины не побудил меня к худшему. Слабость моя вызвала во мне негодование. Мне было жаль себя за то, что я не нашел мужества отказаться войти в комнату.
Это было уже третье в моей жизни злоключение такого рода. Должно быть, многие невинные юноши впали в грех из-за ложного чувства стыда. Я не мог считать своей заслугой, что вышел неоскверненным. Я заслуживал бы уважения, если бы отказался войти в эту комнату. За свое спасение я должен всецело благодарить Всемилостивейшего. Этот случай укрепил мою веру в Бога и до некоторой степени научил преодолевать ложное чувство стыда.
Поскольку мы должны были пробыть в порту неделю, я снял комнаты и, бродя по городу, узнал много интересного. Только Малабарское побережье может дать какое-то представление о роскошной растительности Занзибара. Меня поразили гигантские деревья и размеры плодов.
Следующим портом назначения был Мозамбик, оттуда к концу мая мы прибыли в Наталь.
VII. Некоторые впечатления
Портовым городом провинции Наталь является Дурбан, его называют также Порт-Наталь. Там и встретил меня Абдулла Шет. Когда пароход подошел к причалу и на палубу взошли друзья и знакомые прибывших, я заметил, что с индийцами обращались не очень почтительно. Я не мог не обратить внимания на то, что знакомые Абдуллы Шета проявляли в обращении с ним какое-то пренебрежительное высокомерие. Меня это задело за живое, а Абдулла Шет привык к этому. На меня смотрели с некоторым любопытством. Одежда выделяла меня среди прочих индийцев. На мне был сюртук и тюрбан наподобие бенгальского пагри.
Меня провели в помещение фирмы и показали комнату, отведенную для меня рядом с комнатой Абдуллы Шета. Он не понимал меня. Я не мог понять его. Он прочел письма, которые я привез от его брата, и недоумение его возросло. Он решил, что брат прислал к нему «белого слона». Моя одежда и манеры поразили его, он подумал, что я расточителен, как европеец. Какого-нибудь определенного дела, которое он мог бы мне поручить, не было. Процесс происходил в Трансваале. Немедленно посылать меня туда не было смысла. Да он и не знал, в какой мере можно положиться на мое умение и честность. Ведь его самого не будет в Претории, чтобы наблюдать за мной. В Претории находились ответчики, и, насколько ему было известно, они могли предпринять попытки воздействовать на меня в нежелательном направлении. Но если мне нельзя доверить работу в связи с процессом, то что же мне можно было поручить, ибо все остальное гораздо лучше выполнят его служащие. Если клерк ошибется, его можно призвать к ответу. Можно ли сделать то же самое в отношении меня, если мне случится допустить ошибку? Таким образом, если мне нельзя поручить работу в связи с процессом, то от меня вообще не будет никакого проку.
Абдулла Шет фактически был неграмотен, но имел богатый жизненный опыт. Он обладал острым умом и знал об этом. Он на практике научился немного говорить по-английски. Однако этого ему было достаточно, чтобы вести все дела: столковаться с директорами банков и европейскими купцами, а также объяснить свое дело юрисконсульту. Индийцы очень уважали его. Фирма его была самой крупной или, по крайней мере, одной из самых крупных индийских фирм. При всех этих достоинствах он имел один недостаток – был слишком подозрителен.
Он с уважением относился к исламу и любил рассуждать о философии ислама. Не зная арабского языка, он тем не менее был прекрасно знаком с Кораном и литературой по исламу вообще. Примеров он знал множество, и они всегда были у него под рукой. Общение с ним дало мне великолепный запас практических сведений об исламе. Познакомившись ближе, мы стали вести длинные беседы на религиозные темы.
На второй или третий день после моего приезда он повел меня посмотреть дурбанский суд. Здесь он представил меня некоторым лицам и посадил рядом со своим поверенным. Мировой судья пристально разглядывал меня и наконец предложил снять тюрбан. Я отказался сделать это и вышел из здания суда.
Таким образом, и здесь меня ожидала борьба.
Абдулла Шет объяснил мне, почему некоторым индийцам предлагают снимать тюрбан.
– Те, кто носит одежду мусульман, – сказал он, – могут оставаться в тюрбанах, но все остальные индийцы при входе в суд должны, как правило, снимать чалму.
Для того чтобы это тонкое различие стало понятным, я должен остановиться на некоторых подробностях. За эти два-три дня я понял, что индийцы делятся на несколько групп. Одна из них, называвшая себя «арабами», состояла из купцов-мусульман. Другую составляли индусы, наконец, была еще группа парсов, служащих. Клерки-индусы не примыкали ни к одной группе, если только не связали свою судьбу с «арабами». Клерки-парсы называли себя «персами». Эти три группы находились в известных социальных отношениях друг с другом. Но наиболее многочисленной была группа законтрактованных или свободных рабочих – тамилов, телугу, выходцев из Северной Индии. Законтрактованные рабочие приехали в Наталь по договорным обязательствам и должны были отработать пять лет. Их называли здесь «гирмитья», от слова «гирмит» – исковерканное английское «эгримент» (agreement). Первые три группы вступали с этой группой только в деловые отношения. Англичане называли этих людей «кули», а так как большинство индийцев принадлежало к трудящемуся классу, то и всех индийцев стали называть «кули», или «сами». Сами – тамильский суффикс, встречающийся в виде добавления ко многим тамильским именам и представляющий не что иное, как «свами», что в переводе с санскрита означает «господин». Поэтому, когда индиец возмущался, что к нему обращаются «сами», и был достаточно остроумен, он старался возвратить комплимент таким образом:
– Можете называть меня «сами», но вы забываете, что «сами» означает господин. А я не господин ваш.
Одни англичане принимали это с кислой миной, другие сердились, ругали индийца и при случае даже колотили его: ведь «сами» в их представлении было презрительной кличкой, и выслушивать от этого «сами» объяснение, что слово означает «господин», казалось им оскорбительным!
Меня стали называть «адвокат-кули». Купцов называли «купец-кули». Первоначальное значение слова «кули» было забыто, и оно превратилось в обычное обращение к индийцам. Купец-мусульманин мог возмутиться и сказать: «Я не кули, а араб», или «Я купец», и англичанин, если он учтив, извинялся перед ним.
При таком положении вещей ношение тюрбана приобретало особое значение. Подчиниться требованию снять чалму было для индийца все равно что проглотить оскорбление. Поэтому я решил распрощаться с индийским тюрбаном и носить английскую шляпу. Это избавило бы меня от оскорблений и неприятных пререканий.
Но Абдулла Шет не одобрил моего намерения. Он сказал:
– Если вы так поступите, это будет иметь плохие последствия. Вы скомпрометируете тех, кто настаивает на ношении индийского тюрбана. К тому же тюрбан вам очень к лицу, а в английской шляпе вы будете похожи на лакея.
В его совете сказались его практическая мудрость, патриотизм, но и некоторая узость взгляда. Мудрость совета очевидна: только чувство патриотизма побудило его настаивать на индийском тюрбане. Намекая на то, что английскую шляпу носят лишь индийцы-лакеи, он обнаружил узость взгляда. Среди законтрактованных индийцев были индусы, мусульмане и христиане. Христианство исповедовали потомки законтрактованных индийцев, обращенные в христианство. Их было много уже в 1893 г. Они носили английское платье, и большинство из них, чтобы заработать на жизнь, служили лакеями в гостиницах. Именно этих людей имел в виду Абдулла Шет, ополчившись против английской шляпы. Служить лакеем в гостинице считалось унизительным. Это мнение многие разделяют и поныне.
В целом мне понравился совет Абдуллы. Я написал письмо в газеты, где изложил инцидент с моим тюрбаном, и настаивал на своем праве не снимать его в суде. Вопрос этот оживленно обсуждался в газетах, которые называли меня «нежеланным гостем». Таким образом, инцидент с тюрбаном неожиданно создал мне рекламу в Южной Африке через несколько дней после приезда. Некоторые были на моей стороне, другие жестоко осуждали за безрассудство.
Я носил тюрбан фактически все время пребывания в Южной Африке. Когда и почему я вообще перестал надевать головной убор в Южной Африке, увидим ниже.
