Махатма Карамчанд Ганди
Моя жизнь
XI. Сборы в Англию
Выпускные экзамены на аттестат зрелости я сдал в 1887 г. Тогда их сдавали в Бомбее и в Ахмадабаде. Нищета, царившая в стране, естественно, понуждала учащихся Катхиавара ехать в город, расположенный поближе, где прожить можно было дешевле. Скудные средства моей семьи принудили меня сделать то же самое. Это была моя первая поездка из Раджкота в Ахмадабад, и впервые я уезжал один.
Родители хотели, чтобы, получив аттестат зрелости, я поступил в колледж. Колледжи имелись в Бавнагаре и Бомбее. Я решил отправиться в Бавнагар в Самалдасский колледж, так как это было дешевле. Оказавшись в колледже, я совершенно растерялся: мне было очень трудно слушать лекции, не говоря уже о том, чтобы интересоваться ими. Виноваты были не преподаватели, которые считались первоклассными, а я сам, так как был совершенно не подготовлен. По окончании первого семестра я вернулся домой.
Мавджи Даве – строгий и ученый брахман – был старым другом и советником нашей семьи. Дружеские отношения с ним сохранились и после смерти отца. Как-то во время моих каникул он зашел к нам и разговорился с матерью и старшим братом относительно моих занятий. Узнав, что я учусь в Самалдасском колледже, он сказал: «Времена изменились. Ни один из вас не может рассчитывать достигнуть гади вашего отца, не получив должного образования. Пока этот мальчик еще продолжает учиться, вы должны постараться, чтобы он получил гади. Чтобы стать бакалавром, ему потребуется четыре или пять лет, что даст ему в лучшем случае место с жалованьем шестьдесят рупий, но никак не звание дивана. Если он, как и мой сын, пойдет по юридической части, ему придется учиться дольше, а к тому времени, когда он кончит, будет тьма адвокатов, претендующих на пост дивана. Я послал бы его в Англию. Сын мой Кевалрам говорит, что стать адвокатом совсем нетрудно. Через три года он вернется. Расходы не превысят четырех или пяти тысяч рупий. Представьте себе адвоката, вернувшегося из Англии. По первой же просьбе он получит пост дивана. Я очень советовал бы послать Мохандаса в Англию в этом году. У Кевалрама там много друзей. Он даст рекомендательные письма к ним, и Мохандасу нетрудно будет устроиться».
Джошиджи – так обычно звали мы старого Мавджи Даве – обратился ко мне и спросил, нисколько не сомневаясь в утвердительном ответе: «Неправда ли, ты предпочтешь поехать в Англию, чем учиться здесь?» Ничего приятнее я не мог себе представить. Я изнемогал под бременем своих занятий. Потому я ухватился за предложение и заявил, что чем скорее меня пошлют, тем лучше. Однако быстро сдать экзамены не так легко. Нельзя ли послать меня на медицинский факультет?
Брат перебил меня: «Отец никогда не любил этой профессии. Он имел тебя в виду, когда говорил, что вишнуиты не должны иметь никакого отношения к вскрытию трупов. Отец предназначал тебя для адвокатской карьеры».
Джошиджи вступился: «Я не возражаю против профессии врача. Наши шастры ничего не имеют против нее. Но диплом врача не сделает из тебя дивана, а я хочу, чтобы ты был диваном и даже чем-нибудь повыше. Тогда ты сможешь обеспечить свою большую семью. Времена быстро меняются, и жить становится с каждым днем труднее. Самое мудрое – это стать адвокатом».
Затем он обратился к матери: «Мне пора уходить. Взвесьте, пожалуйста, все, что я сказал. Надеюсь, что, когда я приду сюда в следующий раз, я услышу о приготовлениях к отъезду в Англию. Дайте мне знать, если понадобится моя помощь».
Джошиджи ушел, а я принялся строить воздушные замки.
Старший брат был сильно обеспокоен. Где найти средства для моей поездки? И можно ли такого юношу, как я, посылать одного за границу?
Мать была совсем растревожена. Ей не хотелось отпускать меня. «Дядя, – говорила она, – сейчас старший в нашей семье. Прежде всего нужно посоветоваться с ним. Если он согласится, тогда решим».
У брата зародилась другая мысль: «Правительство Порбандара несколько обязано нам. Администратор мистер Лели хорошего мнения о нашей семье и очень ценит дядю. Возможно, он даст тебе государственную стипендию для обучения в Англии».
Мне это очень понравилось, и я решил съездить в Порбандар. Железной дороги туда в то время еще не было, нужно было ехать пять дней на буйволах. Как я уже говорил, я был труслив. Но желание поехать в Англию настолько овладело мной, что я сумел побороть трусость. Я нанял повозку и буйволов до Дораджи, а оттуда взял верблюда, чтобы добраться до Порбандара на день раньше. Это было мое первое путешествие на верблюде.
Приехав, я явился к дяде и подробно рассказал ему обо всем. Он подумал и сказал: «Я не уверен, что в Англии можно жить без ущерба для религии. Я сомневаюсь в этом на основании того, что мне пришлось наблюдать. Когда я встречаюсь с крупными адвокатами-индусами, то не вижу разницы между их образом жизни и образом жизни европейцев. Они неразборчивы в еде и не выпускают изо рта сигар. Они одеваются так же бесстыдно, как англичане. Все это не соответствует традициям нашей семьи. Я скоро отправлюсь в паломничество, да и жить мне осталось недолго. Как могу я на пороге смерти дать тебе разрешение ехать в Англию, переплывать моря? Но я не хочу быть и помехой. В данном случае важно получить разрешение матери. Если она разрешит – с богом. Скажи ей, что я препятствовать не стану. Ты поедешь с моим благословением».
«Ничего другого я от вас не ожидал, – сказал я. – Постараюсь теперь убедить мать. А вы не дадите мне рекомендательного письма к мистеру Лели?»
«Я не могу, – ответил дядя, – но он хороший человек. Попроси его о стипендии; расскажи, в чем дело. Он, без сомнения, поможет тебе».
Не знаю, почему дядя не дал мне рекомендательного письма. Мне кажется, ему не хотелось принимать непосредственного участия в моей поездке, которая была, по его мнению, все же антирелигиозным поступком.
Я написал мистеру Лели, и он пригласил меня к себе в резиденцию. Мы встретились с ним в тот момент, когда он входил в подъезд. Он коротко сказал мне: «Сначала сдайте экзамен на бакалавра, а затем приходите ко мне. Сейчас не могу оказать вам никакого содействия». И он стал подниматься по лестнице.
Я тщательно подготовился к разговору с ним, заучил фразы, которые хотел ему сказать, отвесил низкий поклон и приветствовал его обеими руками. Все оказалось напрасным.
Я вспомнил об украшениях жены. Подумал о старшем брате. На него я надеялся больше всего. Он чрезвычайно великодушен и любил меня, как сына.
Я вернулся из Порбандара в Раджкот и рассказал обо всем происшедшем. Поговорил с Джошиджи. Он посоветовал в случае необходимости даже занять у кого-нибудь нужную сумму. Я предложил продать украшения жены, это могло дать от двух до трех тысяч рупий. Брат также обещал достать кое-какую сумму.
Мать все еще возражала. Она начала собирать сведения. Кто-то сказал ей, что молодые люди неизменно погибают в Англии; другие говорили, что там привыкают есть мясо; третьи – что там не могут жить, не употребляя спиртных напитков. «Как же быть со всем этим?» – спросила она меня. Я сказал: «Ты веришь мне? Я не буду тебе лгать. Клянусь, что не дотронусь до этих вещей. Неужели Джошиджи отпустил бы меня, если бы была какая-нибудь опасность?»
«Сейчас я верю тебе, – сказала она. – Но как верить тебе, если ты будешь так далеко? Не знаю, что и делать. Спрошу Бечарджи Свами».
Бечарджи Свами прежде принадлежал к касте модбания, но потом стал монахом-джайном. Он был, как и Джошиджи, советником нашей семьи. Он пришел мне на помощь и сказал матери: «Я возьму с мальчика три торжественных обета, и его можно будет отпустить». Он приготовил все для обряда, и я поклялся не дотрагиваться до мяса, вина и женщин. После этого мать дала разрешение.
Средняя школа устроила мне проводы. Молодой человек из Раджкота, отправляющийся в Англию, представлял необычное явление. Дома я написал несколько слов благодарности, но на торжественных проводах смог лишь пролепетать их. Помню, как у меня кружилась голова и как я весь трясся, стоя перед провожавшими и читая слова благодарности.
Напутствуемый благословениями близких, я отправился в Бомбей. Это была моя первая поездка туда. Со мной ехал брат. Но не говори «гоп», пока не перепрыгнешь. В Бомбее нам предстояло столкнуться с некоторыми трудностями.
XII. Вне касты
Получив разрешение и благословение матери, я уехал с радостным чувством, оставив дома жену с грудным ребенком. Но по прибытии в Бомбей тамошние наши друзья стали говорить брату, что в июне и июле в Индийском океане бывают бури и что, поскольку я отправлюсь в морское путешествие впервые, мне не следует пускаться в плавание раньше ноября. Кто-то рассказал, что во время последнего шторма затонул пароход. Брат был обеспокоен всем услышанным и отказался отпустить меня немедленно. Он оставил меня у своего приятеля в Бомбее, а сам вернулся в Раджкот, предварительно заручившись обещанием друзей оказать мне в случае надобности поддержку, а деньги, ассигнованные на мое путешествие, отдал на хранение своему зятю.
В Бомбее время тянулось для меня очень медленно. Я не переставал мечтать о поездке в Англию.
Между тем всполошились представители моей касты. Ни один модбания не был до сего времени в Англии, и, если я осмеливался на это, меня следовало призвать к ответу. Созвали общее собрание касты и вызвали меня. Я пошел. Сам не знаю, откуда у меня взялась такая смелость. Без страха и колебаний появился я на собрании. Шет – глава общины, находившийся со мной в отдаленном родстве и бывший в очень хороших отношениях с моим отцом, заявил мне: «Каста осуждает ваше намерение ехать в Англию. Наша религия запрещает путешествия за границу. Кроме того, мы слыхали, что там нельзя жить, не нарушая заветов нашей веры. Там надо будет есть и пить с европейцами!»
Я ответил: «Не думаю, чтобы поездка в Англию противоречила заветам нашей религии. Я хочу поехать, чтобы продолжать образование. И я торжественно обещал матери воздерживаться от трех вещей, которых вы больше всего боитесь. Я уверен, что клятва защитит меня».
«Но мы утверждаем, – сказал шет, – что там невозможно не изменить своей религии. Вы знаете, в каких отношениях я был с вашим отцом, и потому должны слушаться моих советов».
«Я знаю об этих отношениях, и вы старше меня. Но я ничего не могу поделать. Я не могу отказаться от своего решения ехать. Друг и советчик отца, ученый брахман, не видит ничего дурного в моей поездке в Англию. Брат и мать также дали мне свое разрешение».
«Вы осмеливаетесь не повиноваться велениям касты?»
«Я ничего не могу сделать. Мне кажется, что касте не следует вмешиваться в это дело».
Шет разгневался. Он выругал меня. Я сидел неподвижно. Тогда шет произнес свой приговор: «С сегодняшнего дня юноша этот считается вне касты. Кто окажет ему помощь или пойдет проводить на пристань, будет оштрафован на одну рупию и четыре анны».
Приговор не произвел на меня никакого впечатления, и я спокойно простился с шетом. Меня интересовало только, как примет это брат. К счастью, он остался тверд и написал мне, что, несмотря на распоряжение шета, разрешает мне ехать.
Событие это усилило мое желание уехать поскорее. А вдруг им удастся оказать давление на брата? А вдруг случится что-нибудь непредвиденное? Однажды в самый разгар таких волнений я узнал, что вакил из Джунагарха получил адвокатскую практику и едет в Англию с пароходом, уходящим 4 сентября. Я зашел к друзьям, которым брат поручил меня. Они согласились, что я не должен упускать такого случая. Времени оставалось мало, и я телеграфировал брату. Он незамедлительно прислал мне разрешение ехать. Я отправился к зятю за деньгами, но тот, сославшись на решение шета, заявил, что не может пойти против касты. Тогда я обратился к одному из друзей нашей семьи с просьбой дать мне денег на проезд и другие расходы, с тем что брат возместит ему эту сумму. Моя просьба не только была удовлетворена, но тот, к кому я обратился, постарался всячески ободрить меня. Я был ему очень благодарен. Часть денег я тут же истратил на билет. Затем мне предстояло приобрести соответствующую одежду для дороги. По этой части специалистом оказался другой мой приятель. Он купил мне все необходимое. Одни принадлежности европейской одежды мне нравились, другие нет. Галстук, приводивший меня впоследствии в восторг, в первый момент вызвал во мне настоящее отвращение. Короткий пиджак показался мне неприличным. Но все это были пустяки по сравнению с моим желанием ехать в Англию. Я запасся также достаточным количеством провизии на дорогу. Друзья забронировали мне место в той же каюте, в которой ехал адвокат Трьямбакрай Мазмудар, вакил из Джунагарха, и просили его присмотреть за мной. Он был человеком с опытом, средних лет, знавшим свет, а я – совершенно неопытным восемнадцатилетним мальчишкой. Вакил заверил моих друзей, что они могут быть совершенно спокойны за меня. 4 сентября я покинул Бомбей.
XIII. Наконец в Лондоне
Я не страдал морской болезнью, но чем дальше, тем больше мною овладевало беспокойство. Я стеснялся разговаривать даже с прислугой на пароходе. Все пассажиры второго класса, за исключением Мазмудара, были англичане, а я не привык говорить по-английски. Я с трудом понимал, когда со мной заговаривали, а если понимал, то не в состоянии был ответить. Мне нужно было предварительно составить каждое предложение в уме, и только потом я мог произнести его. Кроме того, я совершенно не знал, как употреблять ножи и вилки, и боялся спросить, какие блюда приготовлялись из мяса. Поэтому я всегда ел в каюте и главным образом сласти и фрукты, взятые с собой. Ехавший со мной вакил Мазмудар не испытывал никакого стеснения и умел быстро найти общий язык со всеми. Он свободно разгуливал по палубе, тогда как я целыми днями прятался в каюте и решался показаться на палубе, только когда там было мало народа. Мазмудар убеждал меня знакомиться с пассажирами и держаться свободнее. «Адвокат должен иметь длинный язык», – говорил он. Он рассказывал о своей адвокатской практике и советовал пользоваться всякой возможностью говорить по-английски, не смущаясь ошибок, неизбежных при разговоре на иностранном языке. Но ничто не могло победить мою робость.
Один из пассажиров – англичанин, немного постарше меня, почувствовав ко мне расположение, вовлек меня однажды в беседу. Он расспрашивал, что я ем, кто я, куда еду и почему так робок; он также посоветовал мне обедать за общим столом и смеялся над тем, что я упорно отказывался от мяса. Когда мы были в Красном море, он дружески сказал мне: «Сейчас это хорошо, но в Бискайском заливе вы откажетесь от своего упорства. А в Англии так холодно, что совершенно невозможно жить без мяса».
«Но я слыхал, что и там есть люди, которые могут обходиться без мяса!»
«Можете быть уверены, что это неправда. Насколько мне известно, там не найдется ни одного человека, который не ел бы мяса. Ведь я не убеждаю вас пить спиртные напитки, хотя сам пью. Но я считаю, что вы будете есть мясо, так как не сможете жить без него».
Мы вошли в Бискайский залив, но я не почувствовал необходимости ни в мясе, ни в спиртных напитках. Мне посоветовали запастись справкой, что я не ем мяса. Я попросил своего знакомого англичанина выдать мне такое удостоверение. Он охотно согласился, и я хранил его некоторое время. Но когда я узнал, что можно получить такую справку и преспокойно есть мясо, она утратила для меня всякое значение. Если не поверят моему слову, на что мне такое удостоверение?
В Саутгемптон мы прибыли, насколько я помню, в субботу. На пароходе я ходил все время в черном костюме, а белую фланелевую пару, которую мне достали друзья, приберегал ко дню прибытия. Я считал, что белое мне больше всего к лицу, и вышел на берег в белом фланелевом костюме. Стоял уже конец сентября, и в белом костюме был я один. Присмотревшись, как поступали другие, я оставил агенту «Гриндлея и Кº» весь свой багаж вместе с ключами.
У меня было четыре рекомендательных письма: к доктору П. Дж. Мехте, к адвокату Далпатраму Шукле, к принцу Ранджитсинджи и к Дадабхаю Наороджи. Кто-то еще на пароходе посоветовал мне остановиться в Лондоне в отеле «Виктория». Мы с Мазмударом направились туда, причем я сгорал от стыда за свой белый костюм. В отеле мне сказали, что багаж из «Гриндлея» мне доставят только на другой день, так как мы приехали в Лондон в воскресенье. Я был в отчаянии.
Доктор Мехта, которому я телеграфировал из Саутгемптона, ждал меня у себя в день приезда в восемь часов вечера. Он встретил меня очень радушно, но улыбнулся при виде моего костюма. Во время разговора я случайно взял его цилиндр и, желая узнать, насколько он гладок, нечаянно провел рукой против ворса. Доктор Мехта несколько раздраженно остановил меня. Это было предупреждением на будущее и первым уроком европейского этикета, который доктор Мехта преподал мне в шутливой форме.
«Никогда не трогайте чужих вещей, – сказал он. – Не задавайте, как это делается в Индии, при первом же знакомстве вопросов, не говорите громко, не обращайтесь ни к кому со словом „сэр“, как мы это делаем в Индии. Здесь так обращаются только слуги к хозяину». И так далее и так далее…
Он сказал мне также, что в отеле жизнь очень дорога, и посоветовал устроиться частным образом в какой-нибудь семье. Обсуждение деловых вопросов мы отложили на понедельник.
Вакил Мазмудар также находил, что в отеле жить очень дорого и к тому же неудобно. В пути он подружился с синдхом с острова Мальты. Тот был своим человеком в Лондоне и предложил помочь нам найти комнаты. Мы согласились, и в понедельник, получив багаж, заплатили по счету в отеле и переехали в комнаты, которые нам подыскал наш знакомый. Помню, что пребывание в отеле обошлось мне в три фунта стерлингов, что страшно поразило меня, причем я буквально умирал с голоду. Мне все было не по вкусу, а когда вместо ненравившегося блюда я заказывал другое, мне приходилось платить за оба. Фактически я питался продуктами, привезенными с собой из Бомбея.
Мне было не по себе и в новом помещении. Я тосковал по дому, по родине. Я тосковал по материнской любви. По ночам слезы текли по моим щекам и воспоминания о доме не давали возможности заснуть. Мне не с кем было разделить мое горе. И если бы и было с кем, какая от этого польза? Я не знал средства, которое облегчило бы мою боль. Все было чужое: народ, его обычаи и даже жилища. Я был абсолютным новичком в вопросах английского этикета и все время должен был держаться настороже. Мой обет вегетарианства причинял мне большие неудобства. Те блюда, которые я мог есть, были безвкусны. Я очутился между Сциллой и Харибдой. Англия была мне не по нутру. Но не могло быть и речи о том, чтобы вернуться в Индию. «Раз ты сюда приехал, то должен пробыть положенные три года», – подсказывал мне внутренний голос.
XIV. Мой выбор
В понедельник доктор Мехта приехал ко мне в отель «Виктория». Узнав там мой новый адрес, он тотчас же разыскал меня.
По собственной глупости я умудрился получить раздражение кожи. На пароходе мы умывались морской водой, в которой мыло не растворяется, но я пользовался мылом, считая это признаком цивилизации. От этого кожа не только не очищалась, а, наоборот, загрязнялась еще больше, и у меня образовались гнойнички. Я показал их доктору Мехте, а он велел мне промыть кожу уксусной кислотой. Кислота жгла, и я плакал от боли. Доктор Мехта осмотрел мою комнату, обстановку и неодобрительно покачал головой.
«Это помещение не годится, – сказал он. – Мы приезжаем в Англию не столько для того, чтобы учиться, сколько для того, чтобы знакомиться с английскими нравами и обычаями. Поэтому вам следует поселиться в английской семье, а пока вы ко всему привыкнете, самое полезное было бы пожить некоторое время у моих знакомых».
Я с благодарностью принял его предложение и переехал на квартиру к другу доктора Мехты. Этот друг был сама доброта и внимание, отнесся ко мне как к родному брату, знакомил с английскими обычаями и приучал говорить по-английски. Много хлопот доставлял вопрос о моем питании. Я не мог есть вареные овощи, приготовленные без соли и других приправ. Хозяйка не знала, чем меня кормить. На завтрак мне давали овсяную кашу, что было довольно сытно. Но после второго завтрака и обеда я оставался совершенно голодным. Приятель убеждал меня есть мясо, но я ссылался на свой обет и прекращал разговор на эту тему. На второй завтрак и обед нам подавали шпинат, хлеб и джем. Я любил поесть, и желудок у меня был вместительный. Но я стеснялся брать больше двух-трех кусочков хлеба, так как считал это неприличным. К тому же ни за завтраком, ни за обедом не давали молока. Наконец мой приятель рассердился.
«Я отправил бы вас обратно, если бы вы были моим братом. Что значит клятва, данная невежественной матери и при полном незнании здешних условий? Такой обет не имеет силы, и соблюдать его было бы чистейшим предрассудком. Это упорство не приведет ни к чему хорошему. Вы ведь сознаетесь, что ели уже мясо и делали это, когда в этом не было никакой надобности. А теперь это необходимо, и вы отказываетесь, а жаль!»
Но я был тверд.
Изо дня в день мой друг настаивал на своем, но у меня хватило сил противостоять искушению. Чем больше он настаивал, тем более непреклонным я становился. Я ежедневно молил Бога о поддержке и получал ее. Я не могу сказать, что имел определенное представление о Боге. Это была простая вера, семена которой бросила в мою душу добрая няня Рамбха.
Как-то раз мой друг начал мне читать «Теорию утилитарности» Бентама. Я совершенно растерялся. Язык был настолько труден, что я ничего не понимал. Он стал разъяснять. Тогда я сказал: «Извините меня, пожалуйста. Эти мудрые изречения недоступны моему пониманию. Я допускаю, что необходимо есть мясо. Но я не могу нарушить данный мною обет и не хочу спорить на эту тему. Я уверен, что моя аргументация будет слабее вашей. Но, пожалуйста, оставьте меня в покое, как поступают с глупыми или упрямыми. Я ценю вашу любовь и знаю, что вы желаете мне только добра. Знаю также, что вы будете говорить об этом до бесконечности, потому что переживаете за меня. Но я ничего не могу сделать. Обет есть обет, и он не может быть нарушен».
Друг с удивлением посмотрел на меня. Потом закрыл книгу и сказал: «Хорошо. Не будем больше говорить на эту тему».
Я очень обрадовался. И мы действительно не возвращались к ней. Но он не переставал беспокоиться обо мне. Он курил и пил, но никогда не уговаривал меня следовать его примеру. По правде говоря, он даже убеждал меня не притрагиваться к табаку и спиртному. Его беспокоило лишь, чтобы я не очень ослабел без мяса и моя жизнь в Англии не была бы слишком трудной.
Так прошел первый месяц моего пребывания в Англии. Друг доктора Мехта жил в Ричмонде, и в Лондон я мог ездить не больше одного или двух раз в неделю. Тогда доктор Мехта и адвокат Далпатрам Шукла решили, что лучше поместить меня в какую-нибудь семью. Шукла нашел подходящую англо-индийскую семью в Вест Кенсингтоне, и я поселился там. Хозяйка была вдовой. Я рассказал ей о своем обете, и она обещала помочь мне. Но и здесь мне пришлось голодать. Я написал домой и просил выслать мне сласти и другие продукты, но посылка задерживалась в пути. Все было невкусно. Каждый день старушка-хозяйка спрашивала, нравятся ли мне кушанья. Но что она могла сделать? Я еще по-прежнему был робок и не решался за столом просить прибавки. У хозяйки были две дочери. Они настояли на том, чтобы мне подавали лишний кусочек или два хлеба, не понимая, что меня мог удовлетворить только целый каравай.
Но теперь я знал, что делать. Я еще не начал заниматься регулярно, но под влиянием адвоката Шуклы стал читать газеты. В Индии я никогда не читал газет, но здесь благодаря регулярному чтению сумел пристраститься к ним. Я постоянно просматривал «Дейли ньюс», «Дейли телеграф» и «Пел-мель-газет». Это занимало у меня менее часа в день. Затем я начал бродить по городу. Я стал подыскивать вегетарианский ресторан. Хозяйка сказала мне, что в Сити имеются и такие. Я отмеривал в день по десять – двенадцать миль, заходил в дешевенький ресторан и наедался хлебом, но все же постоянно ощущал голод. Во время этих странствований я попал однажды в вегетарианский ресторан на Фаррингтон-стрит. При виде его я испытал чувство радости, какое испытывает ребенок, получив давно желанную игрушку. ЕСри входе я заметил в окне у дверей книги, выставленные для продажи. Среди них была книга Солта «В защиту вегетарианства». Я купил ее за шиллинг и прошел в столовую. Здесь я впервые со времени приезда в Англию сытно поел. Бог пришел мне на помощь.
Я прочел книгу Солта от корки до корки, и она произвела на меня большое впечатление. С тех пор я стал вегетарианцем по убеждению. Я благословил тот день, когда дал клятву матери. До сих пор я воздерживался от употребления мяса потому, что не хотел лгать и нарушать обета, но в то же время желал, чтобы все индийцы стали есть мясо, и предполагал, что со временем и сам буду свободно и открыто делать это и склонять к этому других. Теперь я сделал выбор в пользу вегетарианства, и распространение его стало моей миссией.
