Магомед Бисавалиев
Тайная тетрадь
Два сына
У женщины было два сына. Старший родился маленьким и больным. Он с раннего детства обучался Корану, обрабатывал землю и ухаживал за садом. У него были самые хорошие абрикосы во всём ауле. И весь урожай он раздавал людям.
Второй сын был красавцем: высокий привлекательный и успешный молодой человек. У него сразу сложилась карьера: открыл в 90‑е годы коммерческий банк, были и развлекательные заведения: казино, рестораны, сауны и много недвижимости. Он брал её в качестве залога у должников и в последующем выкупал по остаточной стоимости. Карьера шла в гору, он ел икру и запивал дорогим коньяком. Красивые женщины, несметное количество денег, зарубежные поездки, яхты и горнолыжные курорты, признание, почёт и слава окружали нашего героя.
Когда он прижимал к своей груди очередную красавицу и пропускал очередную рюмку шотландского виски, его брат выгружал арбу навоза возле персикового дерева в ауле. Когда он принимал очередную порцию кокаина и плавал в небесах, брат его, больной и невезучий, закрывался в дальней комнате своего дома, думал о своей смерти, саване и могиле, Судном дне и Сирате и плакал тайно от всех, представляя картину МахIшара.
Мать периодически навещала больного сына и привозила ему разные подарки, младший брат его уговаривал поехать в санаторий, он хотел помочь ему, брат непростого человека не должен так прозябать. В последний раз они его навестили вместе, мать привезла из Турции дорогую куртку и туфли, брат положил на стол деньги. Уговаривали оставить сад, аул и переехать в город. Они его жалели…
Пушкин и бандиты
– Огь Бандитги бандит я… гьалеха бихьинчи!!! – крикнул гость вошедшему мальчику и подозвал к себе.
– В какой класс пошёл?
– Во второй…
– Спортом занимаешься?..
Мальчик промолчал, посмотрел на отца, который сидел в роскошном кожаном кресле напротив гостя.
– На панкратион записал я его… – сказал отец, но ответ был неубедительный.
Гость, чтобы избавиться от неловкой паузы, разговор перевёл на другую тему. Но отцу приятно было услышать от гостя слово «бандит» в адрес своего сына. Звучало оно для него как комплимент. «Может, есть в нём какие-то бандитские задатки и выйдет нормальный человек», – думал он про себя.
Когда гость ушёл, Гусейн вспомнил своё прошлое. Начинал он с воровства и грабежа поездов, которые шли из Кизляра в Астрахань. Через несколько лет один из его «коллег по поездам» стал депутатом парламента и важным человеком. Он дал бывшему подельнику заправку, чтоб зарабатывать, и частное охранное предприятие, чтобы обеспечить безопасность ему.
Наладилась жизнь, построил большой дом, имел авторитет, был даже депутатом парламента в одном созыве. Рос у него сын Салам, отцу в нём не нравилось одно его увлечение – сын всё время был занят раскраской разных картинок, читал сказки и смотрел мультфильмы, когда его сверстники играли во дворе в бандитов. Из того, что говорил отец, одно делал сын беспрекословно – это намаз. Делал вовремя, иногда на утренний намаз отца тоже будил.
Гусейн понимал, что если сын не будет молиться, то общество его не примет. И намаз, и разные дуа, которые делают на таъзиятах, больше нужны для этого мира, чем для загробного. Он видел, как близкие к духовенству люди неплохо кушают. Но только намаза недостаточно, надо ещё что-то делать, чтобы пробиться наверх. Например, ранить или грохнуть кого-нибудь ближе к двадцати годам. Там дальше можно было подключить духовенство, авторитетных людей и маслиат сделать. По крайней мере было бы с чем идти в Белый дом, когда будешь просить мандаты для своих детей. Не скажешь же ты там, что он хорошо учится и математику знает. Или у него необычного цвета, красный диплом. За чмошника примет избирком и секретариат партии.
«И это будет правильно. Если бы я послушался своего отца в своё время и поступил в финансовый техникум, что было бы со мной?» – грустные размышления охватили Гусейна. Он, заложив руки за спину, шагал по персидскому ковру, наискосок пересекая просторный зал. Вдруг остановился и посмотрел на столик в углу, где лежали наполовину раскрашенные рисунки из журнала «Почемучка» и потрёпанная книга сказок. Его лицо изменилось, глаза заблестели в ярости:
– Вот эта обезьяна украла у меня сына!!! – крикнул Гусейн и швырнул в дальний угол «Сказку о золотом петушке». Со старой книги сорвались и, словно листья в осеннем саду, в разные углы полетели страницы сказки.
– Сам он петушок, этот Пушкин, – добавил Гусейн и пошёл сына искать.
История на мельнице
В горах, после того как выпадал снег, мы оказывались полностью отрезанными от внешнего мира. Автомобильной дороги ещё не было, свет очень часто отключался из-за снегопадов, в маленьких аулах на 20–30 дворов не знали, как скоротать время. Собирались перед печкой, пекли в ней картошку и рассказывали истории, кому что интересно. Истории были самые разные. Тема рассказов зависела от возраста, пола и интересов самого рассказчика. Женщины чаще всего рассказывали о сновидениях, привидениях, о шайтанах и джиннах, будалалах и кавтарах (будала – мифические невидимые существа, которые пасут диких животных в горах, кавтар – Снежный человек, из той же серии).
Мужчины рассказывали о походах в Кахетию, о войнах и предках, которые совершали подвиги, о горском быте, овцеводстве и вопросах хозяйства.
У детей был свой мир. Дети дни считали, дожидаясь наступления весны. В длинные зимние ночи перед глазами мелькали красивые картинки весны: первый весенний дождь, пахота, возвращение овец и чабанов с равнины, гостей из Цора, лакомства, фрукты, красивые лошади и походы на них в горы. В общем, каждая пора по-своему прелестна, но дети всегда ждут наступления чего-то нового. Были и у нас свои рассказы, сказки и разного рода легенды из детства.
В горах занятия людей соответствуют времени года. Жизнь там скудна и бедна, природа и климатические условия суровые. Поэтому работать надо круглый год, чтобы выжить. Я очень любил, когда осенью на мельнице жарили ячмень с кукурузой и делали толокно. В открытом огне пекли картошку и собирались у огня. Приятный запах свежего толокна, жареного картофеля и тепло у очага радовали глаза и грели душу и тело. Это воспоминание осталось на всю жизнь со мной.
Осенью, когда делали муку или толокно, надо было оставаться на мельнице, чтобы убрать измельчённое толокно из корыта, чтобы жернова могли свободно крутиться до утра. Так оставался и я, когда с дядей, когда со старшим братом. Но одна жуткая история, рассказанная нам старшей родственницей меня так сильно впечатлила, что я больше не захотел пойти с ночёвкой на мельницу.
– Мне бабушка рассказывала об этом случае на мельнице, – говорила она, заметно волнуясь и начиная дышать учащённо.
– Что рассказывала? Отдышись и спокойно рассказывай, воду выпей… – говорю я, полный предвкушения услышать что-то очень интересное.
– Жители каждой сакли аула по очереди ходили на мельницу, чтобы помолоть муку на зиму. Была поздняя осень. От ранних холодов речка стала совсем маленькой, и мельница работала медленно. Приходилось работать круглосуточно, чтобы всем успеть промолоть до наступления зимы. Когда заморозки начинаются, мельница не работает.
Наступила очередь одной вдовы с четырёхлетним сыном. Муж её умер в то лето от малярии, и она осталась одна с ребёнком. Не было у неё родственников, и вдова с сыном пошла на мельницу, чтобы ночью помолоть свой мешок. Время было неспокойное. В лесах Джурмута и в Цоре ходили къачагъи (разбойники), грабили путников, угоняли скот и воровали кто где мог. Несмотря на это, пришлось этой несчастной женщине направиться на мельницу, иначе с голоду умерла бы зимой с ребёнком. Разожгла костёр, дала сыну напиток из толокна и уложила его спать. Мельница работала с монотонным стуком, шум большого потока воды, которая била по лопастям, и вращение жерновов звучали своего рода музыкой в глуши осенней ночи.
Женщина дремала и каждый раз от шороха вздрагивала и бросалась к корыту, куда сыпалась мука от жерновов, чтобы вращающийся камень не остановился. Когда всё насыпала в мешок и вернулась, кто-то с улицы начал дёргать дверь в мельницу. Она от страха побежала к сыну, подняла его на руки и спряталась в дальнем углу. Чья-то сильная рука дёрнула повторно, засов сломался, дверь отворилась. Вошедший зажёг огонь, подошёл к жерновам и корыту, где была мука, и начал осматриваться кругом. Через мгновение увидел дрожащую вдову с ребёнком в дальнем углу.
– Принимайте гостя, – сказал разбойник. – Мука есть, огонь есть, вода есть, женщина есть, как тут не быть хинкалу. Делай хинкал, а этого волчонка дай мне, – сказал нежданный гость и взял на руки ребёнка. Ни винтовку с плеча, ни кинжал с пояса он не снял. Маленький мальчик начал играть с ним, щупать, осматривать газыри на черкеске и кинжал ночного гостя. Женщина взяла сах муки из корыта, насыпала на плоский камень, чтобы тесто месить, и решила пойти за водой.
– Идём, сынок, с мамой за водой, наш гость голодный, ты будешь держать лучину с огоньком, когда я буду воду набирать.
– Не пойду, я хочу с ним, у него кинжал красивый, – сказал сын. Он упрямился, не хотел идти с матерью. Мать настойчиво уговаривала сына, он не слушал её. Наконец, мать вышла из мельницы. Тогда она закрыла дверь, взяла толстый кол, воткнула в наружное отверстие в стене и закрыла намертво дверь. Гость, почувствовавший неладное, бросился к двери, она оказалась заперта крепко.
– Не глупи, твой сын у меня, набери воду и вернись, – сказал он через отверстие.
– Мой сын со мной вышел бы, он не мой сын, – ответила вдова.
– Открой быстро, если не выйдешь, я его убью! – захрипел разбойник.
– Это твой сын, если он отказался со мной выйти и остался с тобой, – ответила мать.
– Я начну его тебе кусками выдавать, потом пожалеешь! – прокричал разбойник. – Не хочешь ты своего сына? Открой быстрее дверь!
Из отверстия выкинул отрезанную руку мальчика.
– Это твой сын, мой сын вышел бы, когда мать просила, – ответила мать. Разбойник выкинул отрезанную вторую руку и опять спросил:
– Не хочешь ли ты открыть дверь?
Мать боялась, что он может выбраться по широкому дымоходу на крышу и схватить её. Заглянула вовнутрь: окровавленный мальчик плакал, лёжа на земле, а разбойник ставил друг на друга мешки и камни, чтобы подняться по дымоходу на крышу. Она побежала во двор мельницы, взяла топор и поднялась на крышу. Была ясная лунная ночь. Непрекращающийся плач ребёнка, шум мельницы и речки почти заглушили её шаги по крыше. Сердце всё сильнее и сильнее билось, по телу проходила дрожь, дрожали руки и ноги. Всё больше и больше приближалось дыхание врага, который вылезал из дымохода. Через мгновение перед ней промелькнула голова с затылочной части, которая выглянула из дымохода. Когда вслед за головой высунулась правая рука, женщина изо всех сил ударила топором по голове…
Когда её привели утром в аул, она истерично повторяла одни и те же слова:
– Мой сын маму одну не пустит, мой сын маму… мой сын одну… мой сын…
Вот эта жуткая история о мельнице и несчастной женщине врезались в память. После этого каждый раз, когда я заглядывал туда, перед моими глазами мелькали эти кровавые картины, и большого удовольствия это место не вызывало. Хотя и речи не было, что это произошло именно на нашей мельнице.
Произошло ли это реально? Если да, то где и с кем? Если нет, кто и для чего это придумал? Сколько таких историй и легенд в горах!
Шайтаны и джинны древнего Джурмута
– У них ведь жизнь на 40 дней раньше заканчивается, чем у нас. Шайтаны, наши двойники, рождаются на 40 дней раньше и умирают на 40 дней раньше, – говорит тётя без тени сомнения, как о вполне реальных людях этого мира.
– А кто их видел? У нас в ауле всё вокруг шайтанов происходило всегда. Слышал я много этих сказок, придумали всякие небылицы и обманывают себя, – говорю я с любопытством, чтобы вытащить у неё эти странные стихи шайтанов, которые я многократно слышал в детстве в горах.
– О шайтанах и джиннах и в Коране есть, ты глупые вещи не говори, грех будет.
– Знаю, что в Коране есть, но почему-то во всём остальном мире нет столько шайтанов и их приключений, как в нашем Джурмуте. Такое ощущение, что столица Шайтанистана там! – говорю я.
– Не знаю, как в других местах, но у нас они всегда были, и сейчас есть. И очень много доказательств есть этому, – говорит тётя.
Тут я вспоминаю одну историю о шайтанах, известную мне с детства.
– Ну да, слышал и я, как некий салдинец под лунным светом пахал землю чёрным и белым быком, – рассказываю я тёте. Она внимательно меня слушает и неточности поправляет: – Кто-то из лесу крикнул: «Эй, хозяин белого и чёрного быка!!! Эчлечила Мечлечил умерла, передайте Меслесу, чтобы пришёл её хоронить». Испугался бедный крестьянин, бросил бычков, побежал домой и рассказал жене слово в слово о том, что услышал там, где землю пахал. Шайтан, который это крикнул, был очень коварен и хитёр, знал, что салдинец расскажет это дома, и специально крикнул эти слова, чтобы он передал их.
Меслес, женщина шайтанов, которая должна была это услышать, была дома, где жил крестьянин. Когда муж рассказал жене об услышанном, жена страшно испугалась одних имён. Эчлеч, Мечлеч, Меслес, какие-то непонятные шайтанские имена. Муж её дрожал от озноба, на лбу его сверкали капельки пота, костёр в очаге освещал его бледное лицо, в глазах был страх перед чем-то неведомым и непонятным. Он то горел, как в огне, то дрожал от холода. После того, как он рассказал об этом странном случае, заскрипело бревно, которое держало крышу дома. Муж дрогнул в страхе и повернулся в дальний тёмный угол их убогой сакли.
– Ты слышишь плач? – спросил он и прижал к себе жену. Жена тоже дрожала от страха. Шум, вздохи и плач людей усиливались. Вдруг услышали душераздирающий плач женщины-плакальщицы по умершей Эчлечила Мечлеч, женщине шайтанов, о которой только что рассказал муж. Она причитала на джурмутском диалекте:
ХIваразулги чIаргIин ва, чIагуяй дун,
ЧIагуязул ургъил ва, пашманай дун…
Плакальщица оплакивает себя, на долю которой пало такое громадное горе как смерть некоей Мечлеч. Дословно это звучит так:
О, как я несчастна, будучи живой, от смертей близких,
Не меньше переживаний и горя от проблем и забот живых.
Одним словом, уход из жизни одних и проблемы других живых – и то и другое терзает в этой несчастной жизни, говорила в своём плаче несчастная женщина шайтанов.
Вот эту странную историю про шайтанов рассказывали в одну из зимних ночей мне в ауле. Трудные для восприятия и не очень благозвучные имена шайтанов пугали, когда я выходил ночью на улицу. За каждым поворотом и серпантином старого аула, в развалинах, возле кладбищ и в затаённых местах мы, дети, видели Эчлечов и Мечлечов. Порой от страха слышали странные звуки отовсюду. Кругом был какой-то ореол таинственности и волшебства. Вышеприведённый стих женщины на диалекте звучит вполне поэтически, красивым слогом и аллитерацией, в переводе получается коряво и не очень звучно.
С тётей у меня получилась занимательная и долгая беседа. Она очень остроумный и тонкий рассказчик, умеет передать все краски, чувства и переживания тех, о ком она рассказывает. У нас особое место занимают истории потустороннего мира: истории шайтанов и джиннов, кажей и кавтаров (домовых и снежных людей), будалаов и матерей болезни. У меня постоянно возникают вопросы. Как эти волшебные истории, стихи и плачи, фольклор за шайтанов и джиннов придумывали? Кто это делал? Если джинны, то как это мы должны себе представлять? Если люди, зачем и для чего сочиняли? Если не люди, тогда кто? Нет ответа.
Легенды древнего Джурмута
– Говорю же я тебе, на пустом месте люди не станут такое придумывать, – горячится тётя. – Они ведь были чистые и набожные люди, которые знали, что такое «халал» и «харам». Ели только то, что выращивали собственными руками, побоятся они Аллаха, не станут придумывать это всё. Я же по своему детству много случаев знаю, когда люди, охваченные джиннами, болели. Жарях (исламский лекарь, знахарь) читал Коран, и больному помогало. Джинны и шайтаны убегают от Корана. Это самое ненавистное для них. И женщины, которые общались с джинами, знали, когда джинны человеку вредят или просто болеет человек.
– Каким образом они могли знать?
– Они уходили к ним. Встаёт женщина ночью и уходит в ночь. Уходит в горы, где скалы и пропасти. Шайтаны забирают её. Мне рассказывали, как они уходят. Словно лист дерева, подхваченный ветром, улетают далеко через горы, реки и пропасти и оказываются в мире джиннов. Там встречают знакомых и незнакомых людей, общаются с ними. Когда спрашивают, почему болеет такой-то человек, шайтаны рассказывают, как и за что больной наказан. А если человек не по их вине болеет, то на это они внимания не обращают. Тогда женщины возвращаются к родственникам больных и говорят: «Это не джиннов дело, идите к докторам». Тому много доказательств, – говорит тётя в полной уверенности.
– Ты мне пыталась доказать, что джинн или шайтан-двойник умирает на 40 дней раньше. Есть доказательство хоть одно?
– Моя бабушка рассказывала одну историю про это. Было предвечернее время ранней весны. Одна молодая девушка возвращалась домой с фермы, что была недалеко от аула. Когда она вышла, казалось, что село совсем близко и до наступления сумерек она будет дома. А вышло всё не так. Она шла быстрым шагом, быстро стемнело. А сердце всё сильнее и сильнее билось у неё. Вот открылось ей село, видны стали слабые огоньки убогих саклей, тогда электричества ещё не было. Приблизилась девушка к селу, страх полностью прошёл.
Ей осталось только перейти речку. Ты помнишь небольшой водопад и теснину, которая видна из окна дома нашего дедушки?
– Помню…
– Это очень опасное место. После сумерек если кто-нибудь туда пойдёт, обязательно заболеет. Люди старались обходить такие места. Говорили, там большой город шайтанов. Дошла она до этой узкой тропинки над водопадом, и вдруг слышит песню из теснины, где протекает речка. Там темнота, и оттуда веет холодом, когда заглядываешь вниз. Как там могли петь, внизу, в ущелье?
– И что это за песня? Может, спустился кто верёвкой туда и пел? – говорю я.
– Нет, не песня это была, это был плач женщины. Умер кто-то, и плакальщица поёт, и хором женщины плачут из-под водопада. Девушка страшно перепугалась и побежала домой. Бабушка рассказывала, что, когда она забежала домой, лица на ней не было. Бледная, как полотно, и дрожит вся. Ясно было, что она пришла через территорию шайтанов. Тут же позвали жаряха, он сжёг синюю материю, андуз (корень какого-то растения), впустил в неё дым, чтобы шайтаны отстали, прочитал дуа и ушёл.
– А песню эту не помнишь, тётя? – возвращаю я её к рассказу.
– Плач женщины-шайтана, не песня! – поправляет она меня. Звучало это так на джурмутском диалекте:
Агьав Мусал ГIалил вас вугу чамав?
Агьав Мусал ГIалил яс югу чамай?
ГIесенал чIарайги, чIахъен хьунала,
ЧIахIаял эхдейги кьибил хьунала.
Я с большим трудом, не без тётиной помощи, понял смысл этого древнего джурмутского заговора. А стих по звучанию, по чувствам уникален и звучит очень красиво, в буквальном смысле душу выворачивает, когда представляешь картину и плакальщицу.
У этого Мусал Али сколько сыновей?
У этого Мусал Али сколько дочерей?
Маленькие пусть умрут, чтобы большим выжить,
Большие пусть живут, чтобы род продолжить.
– Судя по смыслу, это было очень голодное время? – говорю я тёте.
– Именно так, иначе зачем умирать младшим, чтобы спасать старших? Настолько бедное и голодное время было… Чтобы землю вспахать, только у одного богатого человека в селе были быки. И этого человека, знаешь, как звали? Его звали Мусал Али! – говорит тётя и смотрит на меня торжествующе.
Я кусками собирал картину. Девушка, которая услышала плач, заболела. А богатый Мусал Али был в это время в Цоре со своими отарами. Пока перевал не откроют, он не приедет в горы. А на перевале были большие снега, и дорога из Цора открывалась только в середине мая. Если шайтаны плачут по кончине Мусал Али, то он непременно должен умереть. Если он умрёт, обязательно его сын зарежет обоих быков, которые пахали землю для села. В предстоящей смерти Мусал Али не сомневался никто из людей, которым рассказала про подслушанный плач больная девушка. И все побежали просить быков и быстрее сеять ячмень, пока не поступила весть о кончине Мусал Али. Его сын никак не мог понять такую активность села, почему они спорили, обещали больше, чем в предыдущие годы, и просили быков.
Через сорок дней с небольшим один кунак из Тлянада привязал лошадь во дворе Мусал Али, зашёл в дом, сделал дуа и рассказал сыну, что его отец умер в Цоре два дня назад. Мусал Али был известный и знатный человек в Джурмуте и не только там. Должно было прийти много народу на соболезнование. Весеннее время, люди с прошлого лета не ели мяса, все идут на соболезнование, где дают садака каждому, даже если он не знал умершего.
Мужчины сидели во дворе большого дома, делали дуа с каждым приходящим. Прибыла одна хромая женщина из Генеколоба и направилась к дому, где принимали женщин. У самого порога хромая душераздирающим голосом начала плач, причитания. Все женщины, которые только что хором плакали, замолкли. Гробовая тишина в комнате. А хромая всё пела и пела.
Агьав Мусал ГIалил вас вугу чамав,
агьав Мусал ГIали яс югу чамай…
– Именно те слова, что слышала больная девушка, и всё село их знало. Значит, двойник Мусал Али и правда умер на сорок дней раньше, и по этому двойнику плакали в том водопаде, а в это время наш Мусал Али был в добром здравии в Белоканах и не подозревал о приближающейся своей кончине.
– А ты говоришь «придумали»! – бросила тётя, забив последний гвоздь в гроб моих сомнений о джиннах-двойниках.
Как пропал ребёнок
(Рассказ написан на основе реальных событий
в одном из аулов древнего Антратля)
Было время предзакатной молитвы. Женщина шла торопливо и всё время оглядывалась, будто кого-то искала. Она выглядела растерянной и встревоженной. Мы сидели на годекане перед мечетью. Человек лет сорока внимательно смотрел в сторону домов, за которыми исчезла женщина, потом повернулся к сидящим, пнул ногой небольшой камешек и сказал:
– Кажется, не нашла…
– Он утром ушёл?
– Не знаю, говорят, в полдень Залиха его видела на окраине села, возле водопоя. Сидел на бревне и камушки бросал в воду. Один был.
– Куда же он мог уйти? – произнёс небритый молодой человек.
Она была матерью пропавшего ребёнка. После полуденной молитвы бегала по аулу в поисках. Не нашла, хотя в ауле было чуть больше двадцати дворов – стоит подняться на одну из плоских крыш и крикнуть, в каждом доме услышат и ответят.
Так и сделала Алипат, когда не нашла своего пятилетнего сына во дворе. Почему-то откликнулись не все, лишь из нескольких дворов ответили, что мальчика нет у них. Его ровесники, с кем он обычно играл на улице, тоже не знали, где он. Её вопросы они будто не слышали и как-то странно смотрели на неё, словно она на ином языке спрашивает. Это ещё больше встревожило Алипат.
Она бросила взгляд на высокие горы, окружавшие аул, а затем на бурлящую внизу реку. «Мог ли он к речке спуститься? – подумала она первым делом. – Далековато для пятилетнего мальчика. Да и дети все в ауле, как он мог один туда пойти?». И всё же побежала к речке по крутому спуску. Её воображение рисовало жуткие картины. То она представляла сына висящим на выступе деревянного моста, то его уносила река, и она бежала по берегу, протягивая к нему руки. Сменяя друг друга, перед ней представали все опасности: волки и собаки, тёмный лес, снежная лавина посреди лета и много чего ещё.
Река была всё ближе, сердце Алипат билось так часто, словно хотело вырваться из груди. Вот она у деревянного моста. Стоя над бурлящей мутной водой, подставив лицо прохладному ветру, она попыталась прийти в себя. По реке вверх и вниз не видно было ни одной живой души. Из леса на той стороне реки доносилась перекличка, которую перебивало размеренное «ку-ку, ку-ку». Во рту Алипат было сухо, а дышать становилось всё труднее. Ей казалось, что голос кукушки зовёт её, повторяя: «Он здесь, он здесь… он здесь». Но в лес войти она не рискнула, вернулась в аул ближе к вечерней молитве.
Она чувствовала, что-то страшное надвигается, но гнала эти мысли: «Может, мой Сайпул выглянет вон из-за того угла, подбежит и скажет: “Баба, я кушать хочу!”». На мгновение ей показалось, что по узкому переулку бежит мальчишка. Но улица была пуста. Солнце садилось за румяные вершины дальних гор. По аулу раздавались голоса: «Ва адама-а‑аллл!!! Нашёл кто-нибудь мальчика?». Вдоль аульских улочек, по берегу реки, всюду бегали жители четырех сёл – кто с фонарями, кто с факелами.
Алипат бегала вместе со всеми по переулкам, развалинам, хлевам для скота и брошенным домам. Ей казалось, что она слышит тиканье часового механизма, отсчитывающего последние секунды дня. А затем хлынет темнота и навсегда заберёт сына.
Она не плакала. Она боялась плакать. Алипат думала: «Я должна держаться, будто ничего не случилось, тогда, может, мой Сайпул вернётся». Голоса звучали реже и реже. Было далеко за полночь. Часть людей вернулась в аул, сидя на годекане перед мечетью, они говорили полушёпотом.
– Лучше сказать ей, ведь всё равно не заснёт, – сказал один из пожилых людей.
– Кто из вас может сказать матери, что её сына не нашли? – возмутился один из сельчан. – Хоть бы муж её был жив! Я не могу к ней с этой вестью, вернее, без никакой вести, идти.
Алипат слушала разговор, застыв за углом мечети. Там её и нашли женщины, нашли и увели домой. Она шла за ними безвольная и безмолвная, только спать не легла, как ни уговаривали. Сидела в тёмной комнате сгустком черноты. Так страшно было возле неё, что женщины невольно прижались одна к другой и тихонько переговаривались, не находя слов утешения. Хромая Айша начала почёсывать нос и чихать. Такое случалось с ней перед дождём.
– Да убережёт Аллах от этого… – сказала Айша с тревогой, подошла к окну и посмотрела в небо. – Делайте дуа, будет ливень.
Алипат вздрогнула, когда услышала эти слова, и повернула голову к окну. Айша легко коснулась её и указала на восток. Там было зарево.
– Не зря ведь говорят: «Радал багIар – къенаб, къаси багIар – хIораб» («Утром зарево – к дождю, вечером – к ясной погоде»), – сказал кто-то из женщин.
Не прошло и получаса, как небо над аулом покрыли густые чёрные тучи. Прогремел гром, и через мгновение тяжёлые капли ударили по крышам домов. Дождь всё усиливался и усиливался. К полудню следующего дня все речушки, что текли с гор, превратились в бурные мутные селевые потоки. Большая река поднялась. Автомобильная дорога, что вела в райцентр и город, оказалась местами размыта. Целые сутки шёл дождь, то слабея, то припуская с новой силой.
А к концу следующего дня Алипат завыла, словно раненый зверь. Всей роднёй держали её. Женщины плакали вместе с ней, да и мужчины не сдерживали слёз.
Прошла неделя, мальчика так и не смогли найти. Одни говорили, что ребёнок стал жертвой кавтаров, шайтанов или джиннов, другие во всём винили хищников древнего Антратля – волков и медведей. Бедная Алипат от безнадёжности кидалась то к людям с даром предвидения, то к экстрасенсам, к женщине, которая имела связь с миром шайтанов. И вот та вроде бы сказала ей, мол, не ищи его в воде. Но бОльшая часть джамаата считала, что ребёнка унесла река. И все аулы вдоль реки до Хебда и Голотля не прекращали поиски мальчика.
Мать стала замкнутой, она не реагировала на людей, не замечала их. И только бормотала что-то несвязное. Трудно было её понять. Разве что отдельные фразы.
– Мой сын идёт в гору, он вчера тоже шёл навстречу мне, я была наверху… мой Сайпульчик, мамин золотой… зачем ты так? Ты ведь убежал, когда мама шла к тебе…
Прошли три месяца, мучительных для маленького аула. Это в городе люди остаются одни со своими проблемами, а в ауле радость и горе касаются всех.
Было предзакатное время обычного дня. Джамаат сидел на камнях у мечети. Один молодой человек, только что приехавший из города, кивнул в сторону горы напротив и спросил:
– Кто этот мужик, что так несётся по крутому склону?
– Это Мухтар, – сказали молодые ребята.
Джамаат обратил свои взоры на гору. За считанные минуты Мухтар добежал до моста и, не снижая темпа, поднимался к аулу. Не нравилась сельчанам такая спешка, и ждали они с волнением его прихода.
Мухтар не подошёл к джамаату, как положено. Остановился метрах в пятидесяти от годекана, отправил мальчишку позвать имама, а когда тот пришёл, они перекинулись парой слов и вместе куда-то направились.
А случилось вот что.
Мухтар со своей отарой спускался с дальних гор к лугам. Наступило время намаза, но на крутом спуске не было места, чтобы помолиться. И он пошёл по узкой тропинке среди зарослей рододендрона в поисках ровного места. Нашёл, расстелил чобос (короткая бурка чабана), сделал намаз. А когда поднялся с очередного земного поклона, почуял резкий неприятный запах. Только он собрался поднять свой «молитвенный коврик», как замер и несколько минут стоял как вкопанный. Напротив, в кустах рододендрона, лежало разлагающееся детское тело. Над ним зелёным жужжащим покрывалом завис рой потревоженных мух-падальниц.
Мухтар сделал пару шагов в сторону и увидел валяющиеся на траве детские штанишки, выбеленные солнцем и дождями, и рядом два носка, будто бы скомканных детской рукой, как если бы промокший ребёнок пытался выжать мокрую одежду. Но отсюда до ближайшего аула несколько километров не самой лёгкой дороги. Каким образом на этой высоте оказался пятилетний мальчик? Как прошёл он через лес, не упал со скалы в пропасть? И от чего он умер: от голода, холода, страха или кто-то умертвил его? Кто это мог быть? Человек? Животное? Или неведомое нам существо потустороннего мира подхватило ребёнка, играющего у дома, и перенесло сюда, чтобы отнять его жизнь?
«Это что-то, чего я не могу постичь, – с ужасом подумал Мухтар. – Надо поскорей позвать джамаат и похоронить то, что нашли». Он забрал носки и штаны и побежал в аул.
Мальчика похоронили на сельском кладбище. Когда его хоронили, мать почти не понимала, что происходит. Люди её принимали за сумасшедшую. Однажды через несколько дней после похорон она наткнулась на выцветшие от солнца и дождя штанишки на веранде дома. Взяла их, прижала к груди, зарыдала на весь аул и пошла босиком с плачем и причитаниями. Говорят, что мало кому удалось сдержать слёзы, когда её увидели босой на улице…
Как Будус «оседлала» мужа
– Наши джурмутские женщины были кроткого нрава, покладистые, хотя бывали случаи, когда некоторые брали главенство в семье. Это особый такой тайпа-тухум (порода) женщин, которых сложно подчинить. У нас такие очень редко встречаются. Именно такой женщиной была Будус…