Магомед Бисавалиев
Тайная тетрадь
– Кванай, чухъа!!! (Ешь, черкеска!!!) Кванай, ханжар!!! (Ешь, кинжал!!!).
Гости из Евлха и кабахчельцы в полном недоумении смотрели, гадая, не свихнулся ли бухадар с гор. Вмешался хозяин свадьбы:
– Ле, Маралбег, что с тобой? Черкеска и кинжал как могут кушать? Ты сдурел что ли?
– Это ведь для черкески и кинжала кушать подали? – возразил Маралбег.
– Как это понимать? – спросил кунак.
– Как это понимать? Я объясню тебе мой, милый друг!!! Этот же Маралбег из Джурмута ровно час назад бегал по твоему двору и искал тебя, ни один кабахчелец прилично на мой салам не ответил, все отмахивались как от назойливой мухи. Я был в своих чарыках и лохматой чабанской папахе. Хотел разделить с тобой радость и сразу вернуться к своей отаре. Не пустили меня к тебе, и как гостя меня никто не принял. Пришлось съездить в Пошбина, переодеться и надеть кинжал в серебре.
И теперь меня посадили на вот такое почётное место и угощают хинкалом. Поэтому эту еду дали не Маралбегу, а черкеске и дорогому оружию. Вот что вам навязали падарал (азербайджанцы), горцам, для которых выше всех вершин была собственная честь. Я не намерен принять от вас чухъил гьоболлъи (уважение черкески), я хочу, чтобы ты во мне видел прежде всего человека, – сказал Маралбег и покинул свадьбу.
Почему Хаджимурад боялся карахцев?
Маралбег, как я упоминал в прошлых заметках, был зажиточным крестьянином с отарами овец, собственной землёй в Цоре и в горах, человек тонкий, язвительный, ироничный и острый на язык, у которого на все случаи жизни были свои словечки и присказки. Многие из них стали крылатыми выражениями в Джурмуте.
Одно из таких выражений: «Къаралал рехьрабгу ХI ажимурад гI адин тархъила» (боится как Хаджимурад карахцев). Так говорят, когда человек боится непонятно чего. Что за Хаджимурад, какие ещё карахцы, как мог легендарный, самый известный в горах Хаджимурад Хунзахский, которому неведомо было такое чувство как страх, бояться карахцев? И об этом ли Хаджимураде речь, вы поймёте чуть позже.
Маралбег занимался торговлей и поехал в Карах за баранами, чтобы продать их вместе со своей отарой в Кахетии или в Белоканах. С утра оседлал Маралбег своего иноходца вороного цвета по кличке Хаджимурад, надел красивую черкеску, оружие в серебре, сел на коня и направился в Карах. Было цветущее лето и ясный солнечный день. Ближе к концу дня он через Нукатльский перевал спустился к реке Кара-Койсу и держал путь в сторону Гочоба.
От речки по узкой тропинке поднялся на гору, конь шёл быстрой иноходью в сторону аула. Но, когда после очередного поворота открылась ровная дорога, конь прервал быстрый ход и встал как вкопанный, затем фыркнул и прыгнул с тропинки вниз по крутому склону. Маралбег упал и полетел кувырком в овраг. За ним так же кувырком летел конь. Приземлившись, Хаджимурад минутку полежал, фыркнул, заржал и встал на ноги.
С крутого склона вниз к коню и всаднику бежали женщины узнать, целы ли оба. Маралбег встал, шагнул навстречу, поблагодарил их за заботу, сказал, что жив и доберётся сам до Гочоба.
Тогда-то он и понял, что конь на быстром ходу, вывернув из-за поворота, неожиданно увидел прямо перед собой женщин, что косили траву. Их-то он и испугался. Маралбег поправил седло, себя привёл в порядок и направился в сторону Гочоба. Когда вошёл в село, было предзакатное время, вершины дальних гор были залиты последними лучами солнца. Решил прямиком направиться не к своему кунаку, а на аульский годекан, где все собираются вечером для беседы. Там удобнее будет поговорить с гочобцами о делах, да и по гочобцам он соскучился. Тут его все знали, сам тоже многих знал.
Привязал коня к столбу недалеко от джамаата и подошёл:
– Асаламу гI алайкум, гьочосел! – обратился Маралбег к гочобцам.
– ВагI алайкум салам, Маралбег, – сказали гочобцы и встали поздороваться с гостем.
– Ты откуда? С Цора путь держишь или с Джурмута? Как там омур-кьаналал (джурмутовцы и тлянадинцы), что увидел интересного? – спросил один из друзей. Маралбег с хитрым прищуром осмотрел карахцев и сказал:
– Видеть-то я много что видел. Обскакал на моём Хаджимураде и Гуржистан, и Азербайджан, и аулы Дагестана, но я таких мужественных людей, как в Карахе, нигде не встретил. Джамаат замолк от неожиданного ответа, знакомые Маралбега, почувствовав его иронию и какой-то подвох в словах, улыбаясь, спросили: в чём же это выражается, почему именно сегодня ты расщедрился на добрые слова в адрес карахцев?
– Как это, в чём? Вот эти женщины на сенокосе ваши?
– А чьи женщины могут быть там, кроме наших? – ответил кунак Маралбега.
– Они настолько страшные, что мой ХI ажимурад, который не боялся ни в Гуржистане, ни в Дагестане ничего и никого, как увидел карахских женщин, со страху бросил меня и себя с высоты, чуть не разбились мы вдвоём. Вы очень мужественные люди, если к этим женщинам без оружия ночью можете подойти, – сказал Маралбег.
Весь карахский годекан взорвался от хохота и начал бросать друг другу колкости. «От вида твоей жены прыгнул Хаджимурад в пропасть», – говорил один. Другой отвечал: «Если бы твоя там оказалась, ни конь, ни всадник живьём не добрались бы до аула». В общем, весёлые и дружелюбные карахцы с пониманием приняли шутку Маралбега.
– А в жизни его этот юмор и колкости как выручали, так и много неприятностей принесли. Таков был характер человека, – говорит мой отец. – Когда он был уже в преклонном возрасте, из-за его языка произошло убийство. Родственники убитого хотели отомстить, шли зимой за кровником в горы через перевал, попали в снежную лавину и умерли.
Его единственный сын Маралил ГI али тоже очень приятной внешности, меткий стрелок и отчаянный храбрец, был убит в расцвете лет в Цорском лесу.
Ему устроили засаду и выстрелили в спину. Говорят, тоже был на язык не очень хорош. Может, это было причиной его ранней смерти. Хотя кто знает, говорят ведь, что всё предначертано. А какова наша роль в предопределённой судьбе – это большой и сложный вопрос.
Дядя Абдурахим,
кони, оружие и грузины
Отец мой уважал его всегда, у отца к нему были особые чувства. Жил он в аварском селе в Цоре, на границе Грузии и Азербайджана. У него были свои овцы, скот, крепкое хозяйство, красивые лошади, постоянно носил с собой револьвер Наган. Имел большую страсть к оружию, покупал, продавал и дружил с каждым, кто имел отношение к нелегальным стволам и хорошим лошадям. Приходил к отцу из Цора в Джурмут всегда ночью. Отец очень радовался, когда он появлялся, подшучивал над его ночными визитами, над страстью к оружию и лошадям. Он моего отца двоюродный брат, Абдурахим его зовут.
Когда услышал, что отец болеет, он, уже 78‑летний мужчина, сел на такси и приехал из Цора. А это почти тысяча километров, ехать около полусуток. Не виделись мы более двадцати лет, после распада СССР в горах нас разделила граница. Я представлял его дряхлым стариком, ведь столько лет прошло. Нет же, пришёл почти тот самый наш джурмутский ночной гость, только уже не на вороном скакуне и без нагана. Всё тот же крупный орлиный нос, высокий лоб, холодный взгляд карих глаз и угрюмость лица, характерная для горцев.
Смотрел я на него и вспоминал, что рассказывал отец и наши сельчане. Говорили, что как-то услышал он, что один молодой человек продаёт пистолет в Белоканах. Позвал его к себе, посмотреть, что за пистолет. Оказалось, самый обычный, кустарного производства с барабаном, который надо прокрутить после каждого выстрела, с пулями от мелкашки. Дядя Абдурахим выстрелил в ворота своего дома и не нашёл места попадания пули. Он посмотрел на торгаша, забежал к себе в комнату, надел фуфайку и вернулся с двумя пистолетами в руках. В одной руке его собственный наган, в другой – пистолет-самопал. Протянул продавцу его негодный товар и сказал:
– Выстрели в меня из твоего пистолета, он мою фуфайку не продырявит!
Молодой человек стоял в растерянности и не знал, что сказать в ответ странному покупателю.
– Выстрели, говорю тебе, иначе я тебя продырявлю как сито. Что ты уставился?
Продавец бледный как полотно дрожал и не знал, что делать. Стрелять опасно, не стрелять – его самого пристрелить могут. Тут во двор ворвались соседи и с трудом успокоили Абдурахима.
– Если я услышу, что ты кому то продал этот «мундштук», мой наган будет с тобой разговаривать. Кого дурить ты хотел? Исчезни!!! – сказал Абдурахим и выставил за дверь невезучего продавца пистолетов.
Рассказывал отец ещё одну очень непонятную историю. Как лошадь дяди Абдурахима всего за один месяц в горах чуть ли не одичала, и он не мог её поймать. Долго бегал за ней. На закате третьего дня он загнал её в такое место, откуда дороги не было. Только скалы вокруг и пропасть. Лошадь остановилась там, повернулась к нему. Выбор был невелик: либо подчиниться хозяину, позволить надеть на себя уздечку, либо столкнуть его с тропы. Человек и лошадь стояли и смотрели глаза в глаза друг другу. Не больше 30 метров разделяли их. Абдурахим сделал вперёд шаг, затем второй, третий… Лошадь заметно нервничала, а при очередном шаге всхрапнула и понеслась навстречу человеку. Её мощные копыта отбивали бешеный ритм, глаза сверкали, развевалась грива, и шла она на него, и тут прогремел выстрел… стремительный бег оборвался, заржала жалобно лошадь, прямо у ног Абдурахима рухнула на колени и там же умерла. Абдурахим вытер с лица пот, подул в дымящий наган, тяжело вздохнул и сел возле мёртвой лошади. Долго просидел, глядя, как темнеет трава, залитая горячей кровью. Вечером вернулся домой один.
Мне никак не удавалось разговорить его. Только пару историй рассказал, связанных с грузинами в Цоре.
– С азербайджанцами мои отношения особо не сложились, хотя они для нас единоверцы. Они по характеру своему нам, горцам, не подходят. А грузины щедрее, благороднее, они добро, которое ты сделаешь, никогда не забудут, отзывчивы и благодарны. Один мой друг говорил: «Мне мёртвый грузин ближе, чем самый лучший азербайджанец. Если ты пойдёшь к мёртвому грузину, там тебе бокал вина хоть нальют, а азербайджанец будет смотреть, что же ты ему принёс».
– Поэтому ты в Грузии чабановал?
– Именно поэтому, мне легче было с ними. Что мне оставалось, кроме как чабановать? Вырос в Цоре, с учёбой не получилось, да и сам я не желал учиться. Не моё это – ходить и отчитываться перед каким-то хакимом, чтобы в конце месяца гроши получать. Мне по душе горы, овцы, лошади, нормальные люди, которые понимают меня и мне понятны. В Грузии при Советах очень хорошо платили, ещё давали сколько захочешь своих овец держать, – говорит дядя Абдурахим.
Совсем исхудавший от болезни отец внимательно слушает с постели наш разговор. Он очень доволен, что приехал дядя Абдурахим. Абдурахим разговаривает тихо, и отцу не всё слышно, он поворачивается ко мне и говорит ослабшим голосом:
– Ты его попроси, пусть расскажет, как у армянина перец покупал…
Дядя Абдурахим слегка улыбается.
– Исмаил всё помнит, ничего не забыл… Да, было дело, очень давно, молодость, глупость такая… Я шёл по базару с заведующим ОТФ (овцетоварной фермы). Нас только познакомили, поговорили мы об условиях, оплате, надо было ещё всё необходимое для чабана купить и ехать дальше.
Почти всё набрали мы, было уже за полдень, базар почти опустел. Остались несколько рядов торгашей. Кричит на весь ряд один толстый армянин: «Перец… перец!!! перец!!! Кому нужен красный перец, подойдите, даю недорого!».
Когда мы с зав. ОТФ сравнялись с ним, грузин, который со мной разговаривал, вдруг закричал: «Хватит тут кIричат, кIому надо кIупитI, тIы чё арёшь?!!» Армянин возмутился, мол, это базар, если не нравится, проходите дальше. Перед ним почти полмешка красного перца стояло. Я повернулся к нему и спрашиваю сердито: «Ты почему тут молотый красный кирпич продаёшь и кричишь на весь Гуржистан? Не стыдно?».
– Что за глупости тут мне говоришь? Какой ещё кирпич? Если грамм попадёт, вы места себе не найдёте от жгучести моего перца…», – начал хвастать армянин. Я подошёл к его мешку, взял столовую ложку молотого красного перца, положил в рот и проглотил. У армянина и грузина глаза полезли на лоб, стали бегать вокруг меня. Армянин кричал, что я умру, надо в срочном порядке отвезти в больницу. «Заберите, – говорит, – полмешка перца тоже, денег не надо и идите в больницу, этот человек не жилец». Я махнул рукой, говорю, что не умираю от ложки кирпича, и направились мы дальше.
– И что? Не очень жгучий был?
– Какой там не жгучий, внутри всё горело, будто угли проглотил. Когда прошли метров сто, грузин забежал в какой-то дом, принёс большой бокал то ли айрана, то ли кефира, дал мне выпить. Ну я выпил, сел на коня и направился в горы к своей отаре, – закончил дядя Абдурахим.
После этого случая грузины зауважали странного горца, который, не моргнув, глотает красный перец большими ложками, постоянно носит с собой наган и выше всего ставит верность слову и собственную честь.
Как отец убил сына
– Отец его был добродушный вежливый человек, я знал его, но мой друг из Кабахчоли был более близок с ним. Это рассказывает мой дядя из Цора, который у армянина, торговца, съел полную ложку красного перца и всегда ходил с наганом. Я о нём писал ранее. Он рассказывает историю про одну семью в Цоре от имени того друга, который имел отношение к героям этого повествования.
Вот что он поведал дяде:
– Когда я вошёл через калитку во двор, услышал панический голос хозяйки дома, она просила, умоляла сына, чтобы спустился с дерева. Вижу, он взобрался высоко на ореховое дерево и оттуда в висячем положении разговаривает с матерью:
– Прыгну, если денег не будет…
– Дам, сынок, зачем мне эти деньги, если и тебе не дам? Только спустись, родненький, пожалей маму, я дам… – говорит, чуть не плача, бедная женщина.
– Быстро принеси и положи там, на пенёк, иначе прыгну! – кричит этот с дерева. Мать побежала в дом, каждую секунду оглядываясь назад. Я стоял и молча смотрел на мальчика 14 лет и не знал что сказать. «Почему мать так боится, неужели есть реальная опасность, что он может оттуда прыгнуть? – думаю я про себя. – Судя по глазам ребёнка, он не похож на неадекватного или больного, вряд ли прыгнет». В это время мать прибежала к дереву, положила туда двадцатипятирублёвую купюру (хорошие деньги при советах для мальчика 14 лет) и медленными шагами отдалилась. Мальчик спустился, взял деньги и побежал на улицу. Я почувствовал некое неудобство перед матерью оттого, что увидел эту картину их семейной жизни. Ещё больше растерялся, когда сзади подошёл и поздоровался со мной хозяин дома. Он взял меня за руку и повёл под навес, где был самовар, небольшой накрытый стол, выпивка и закуска. Была неловкая пауза, хозяин перекинулся несколькими общими словами и налил нам по сто грамм чачи. Когда пропустили по несколько, он разговорился:
– Это мой долгожданный ребёнок, почти до этого возраста я не вмешивался в его дела, жена воспитывала, я обеспечивал всем необходимым, ничего ведь не жалко бывает для единственного сына. Для кого будет мой магIишат (хозяйство), если не для него? – говорит отец, как бы оправдываясь. Он был состоятельный мужчина для того времени. Я не знал что сказать и просто промолчал, выпил, поддержал разговор и попрощался с ними, – говорил мой знакомый.
А что было дальше, по словам дяди Абдурахима, он не знает.
– А что было дальше? Тебе не известна их судьба? Ты тоже ведь был знаком с отцом этого мальчика, – говорю я.
– Отца знал, говорю же, что был нормальный мужчина, заслуживающий уважение, о сыне мне мало что известно, по словам цорских аварцев, сын спился и умер. Многие говорят, что его убили деньги отца и баловство. Когда мне рассказали эту историю, как он взобрался на дерево, я сказал отцу, что он может так потерять сына, и дал совет, вернее, рецепт для лечения, он не применил это.
– И что вы ему посоветовали?
– Я ему сказал: «Когда он ещё раз поднимется на дерево вымогать деньги, ты возьми пистолет и заставь его прыгнуть оттуда под угрозами. Скажи: если не прыгнешь, застрелю. Пусть прыгнет, будет перелом одной или двух ног, не более…».
Не сделал это, в итоге сын превратился в наркомана, можно сказать, убил собственного сына…
Как жена изменяла абреку
Воин-предводитель ГIусманил Нурмухаммад из Унцукуля отличался от других воинов не только молодецкой удалью и дерзкими набегами в Кахетию, но и не тем, что грабил больше остальных. Он был превосходным стрелком и наездником, его рука не дрогнула в бою с врагами, но была история, связанная с ним, что повергла в шок всех хиндалальцев. Долго шушукались по дымным саклям Дагестана об этом поступке ГIусманилава, и никто не мог ни спросить у него об этом, ни дать чёткого, вразумительного ответа и объяснения тому, что он сделал.
Дело было вот как.
ГIусманилав с отрядом своим возвращался после очень удачного набега в Кахетию. Потери были незначительные, а добыча – завидной. Было предвечернее время, когда всадники приближались к речке у подножья горы. Большое стадо коров с крутого спуска рвалось на водопой. А перед стадом стояла и отгоняла посохом коров с тропинки женщина средних лет с босыми ногами, в потрёпанном, пожелтевшем от солнца и дождей платье. Лицо её было измождённым, брови с трагическим изломом, будто какая-то давняя беда навсегда изменила её черты. Было невозможно представить, что она может улыбнуться или обрадоваться.
Её муж, аульский пастух, собирал оставшуюся позади часть стада. Заслышав стук копыт и лязг оружия, пастух поднял голову, увидел отряд, рассмотрел предводителя и опустился на землю, будто ноги перестали его держать. ГIусманил Нурмухаммад поравнялся с женщиной, отгонявшей стадо, придержал коня и несколько секунд всматривался в её лицо. Её лицо исказилось как от невыносимой боли, она в растерянности то смотрела на всадника, то отводила глаза. ГIусманилав, развернувшись в седле, подхватил один из хурджунов, развязал, вытащил рулон пёстрой, нарядной и очень дорогой ткани. Цветастая парчовая лента выплеснулась на пыльную тропу, легла волнами, ГIусманилав саблей отсёк половину, сделал женщине рукой знак, мол, это тебе, забери, завязал хурджун и, не оглядываясь, двинулся дальше.
Лошади били копытами по каменистой тропинке вдоль Аварского Койсу, всадники с большой добычей добрались до Унцукуля. Но непонятная встреча не давала людям покоя. «Кто эта женщина?», – спрашивали шёпотом друг у друга молодые воины. И кто-то из старших ответил: «Она была ГIусманилаву женой». Их поверг в шок поступок предводителя ГIуманилова, не должен был он так поступить.
А история там была такая.
Много лет назад ГIусманил Нурмухаммад женился на девушке из уважаемого в Унцукуле рода. Внешне она была очень мила, ходили просить её руки много влюблённых джигитов. Но, когда узнали, что к ней решил свататься ГIусманилав, все отступили, его слава и доблесть взяли верх, да и отец девушки предпочёл уважаемого жениха. ГIусманилав её очень любил, но жизнь его протекала в набегах и походах в Закавказье. Возвращался оттуда с богатой добычей, был безгранично счастлив тем ночам, которые проводил возле возлюбленной. Это было вознаграждением за опасные походы и стычки с врагом. Так воспринимал ГIусманилав жизнь и жену-красавицу. Пошёл он в очередной раз в Кахетию со своим отрядом в поисках добычи и вернулся с очередным успехом.
Была поздняя осенняя ночь, когда ГIусманилав с другом остановились возле аула. Вершины гор казались серебристыми в лунном неверном свете, а в долинах лежал мрак. Всадники спешились, подвели лошадей к роднику и встали рядом, поговорить о своих планах на ближайшее время. Затем друг Нурмухаммада попрощался и, ведя коня на поводу, зашагал в нижнюю часть аула.
А Нурмухаммад направился к себе, к любимой жене, на которой женился прошлым летом. Лишь цокот подков коня Нурмухаммада нарушал полуночную тишину спящего аула. Когда он повернул в сторону отцовского дома, то заметил внизу, у годекана, два мужских силуэта. Слышны были отдельные слова из их беседы. Нурмухаммад остановился. В ночной тишине отчётливо прозвучало его имя: ГIусманил Нурмухаммад.
Он привязал коня к столбу, легко ступая, подошёл поближе к говорящим и прислушался. Сперва они говорили о славе и доблести ГIусманил Нурмухаммада, о его подвигах и тут один добавил: «Как получилось, что жена такого прославленного храбреца принимает у себя по ночам вшивого пастуха?» Красная ярость застлала глаза ГIусманил Нурмухаммада. Пальцы закаменели на рукояти сабли. Душа его кричала, ему хотелось убивать, рассекать надвое. Сначала вот этих двоих, а затем пойти по селу, взмахом сабли забирая жизни всех, кто говорил или знал о его позоре. Но тут будто прохладная рука опустилась ему на плечо. Кто-то ему сверху сказал ему: «Сабру» (терпение)!!!
Нурмухаммад решил во всём лично убедиться. Если окажется неправдой, снести голову этим двоим, если окажется правдой… Он направился к дому, привязал коня и постучал рукояткой плети в дверь. В комнате засуетились, будто кто-то спешно одевался, и через небольшой промежуток времени дверь отворилась. Нурмухаммад перешагнул порог, тусклый свет лампады едва разгонял мрак, из которого выплыло к нему красивое белоснежное лицо, распущенные длинные косы и чёрные, словно угли, глаза.
– С возвращением, мой любимый, – пробормотала жена и обняла Нурмухаммада. Он виду не подал, не спросил, почему она открывает дверь, не зная, кто за ней, почему нет на ней чохто, а вошёл в дом, снял оружие, подал жене.
Та приняла его привычным ловким движением и повесила на гвоздь.
Прошла мучительная ночь в раздумьях. Когда рассвело, Нурмухаммад помолился и поручил жене приготовить еду на несколько дней, чтобы снова отправиться в поход на Кахетию.
Когда первые лучи осеннего солнца осветили большую веранду дома ГIусманил Нурмухаммада, всё уже было готово. Привели коня, Нурмухаммад ласково, как и раньше, попрощался с женой и отправился в путь. Ему казалось, что все аулы внутреннего Аваристана смеются за его спиной над позором, который терпит некогда прославленный герой. «Смыть это надо лишь кровью, да и кровью смоется ли?» – думал Нурмухаммад. Убить пастуха и жену несложно, это ведь может сделать любой, даже трус, который не способен больше ни на что. Неужели то же самое должен повторить я, ГIусманил Нурмухаммад, который не дал усомниться в своей отваге никому: ни врагам своим, ни друзьям?
В десятках километрах от дома он остановился. Отпустил коня пастись, а сам лёг под старым дубом. Короткий осенний день казался ему долгим как год. Наконец пришла долгожданная ночь. Нурмухаммад оседлал коня и направился в сторону родного аула. Ему казалось, что луна светит ярко, как никогда раньше. Шум Койсу превращался то в плач, то в смех, и ГIусманилав всё время оглядывался, словно кто-то окликал его сзади. Он спешился возле годекана, за квартал до отцовского дома привязал коня и, стараясь держаться в тени, по узким аульским улочкам прокрался к самым своим дверям.
ГIусманилав рукояткой плети постучал в дверь. Услышал какой-то шум, будто что-то упало. Потом шуршание, топот ног, и всё замерло. Он опять постучал. Раздались лёгкие шаги, и дверь открылась. У порога стояла жена. Она была в чохто и одета, будто и не спала. Нурмухаммад вошёл. Подозвал жену к себе, посадил рядом и сказал:
– Сейчас же иди, позови твоего отца и братьев. Я тут буду ждать вас.
Жена молча вышла на улицу, а ГIусманилав поставил стул у входа в дом и сел на него. Через какое-то время появились седобородый старик и трое его сыновей. ГIусманилав их посадил на тахту и сказал:
– Вы у меня ничего не спрашивайте, я вас пригласил сюда, чтобы вернуть вашу дочь. С сего дня она мне не жена.
Отец и трое братьев в полной растерянности смотрели на него и молчали. Из комнаты вышла жена. Она вся тряслась от ужаса. Несчастная женщина была на волосок от смерти, только не знала, чья рука нанесёт удар первой: мужа или брата. Она сказала:
– Я всё собрала из моих вещей…
– Всё ли??? – спросил ГIусманилав и посмотрел хмуро на испуганную жену.
– Всё… – еле слышно пролепетала она.
ГIусманилав вскочил, повернулся к большой деревянной бочке для зерна, толкнул её ногой, и бочка перевернулась. Оттуда выпал и остался лежать на полу сжавшийся в комок и обхвативший руками голову несчастный пастух.
– А его для кого ты оставила? – спросил ГIусманилав, взял за ухо и поднял напуганного, дрожащего человека с беспомощным лицом. Трое братьев вскочили, готовые растерзать сестру. ГIусманилав схватился за рукоять сабли и крикнул:
– Кто тронет, башку снесу!!! Я вас сюда пригласил, чтобы вы были свидетелями для махара (брак).
ГIусманилав поставил махар своей бывшей жены с пастухом и поклялся перед братьями и отцом, что если хоть волосинка упадёт с голов этих двоих, весь род уничтожит.
Это всё осталось большой загадкой для воинственных аварцев‑хиндалальцев. Они убивали, не моргнув глазом, за любой отход от норм шариата и адата. И тут самый отчаянный храбрец, чья слава распространялась за пределы Аваристана, вместо холодной стали или горячей пули подарил жене, которая его опозорила, сначала жизнь, а после и большой кусок самой дорогой ткани. Был ли это и правда подарок? Сшила ли женщина из этой парчи себе новое красивое платье? Почему-то мне кажется, что нет, не осмелилась. И подарить, продать или выбросить тоже не осмелилась. Думаю, эта парча лежала в их с пастухом нищем тёмном доме как проклятие, от которого некуда деться, как напоминание о вине и наказании. Но это я так думаю, а люди по сей день продолжают говорить и спорить об этом.
Предсказание по лопатке
Когда мы ужинали в отцовском селе, один старший родственник выбрал кусок баранины, аккуратно отделил мясо от кости, посмотрел на лопатку и положил обратно. Я тут же вспомнил детство и разговоры о том, как знающие люди делали свои предсказания по лопатке барана. Позже, когда ислам укрепил свои позиции, это стало считаться харамом, но народные суеверия и память о них кое-где остались. А я всегда был любопытным.
– И что там? – спрашиваю у родственника.
– Да так… Я не знаю ничего… Просто от старших слышал раньше: если есть углубление на головной части кости, это к смерти хозяина барашка или его лошади. Чтобы читать по лопатке, во‑первых, нужен человек, который хорошо в этом разбирается, во‑вторых тушу нужно очень аккуратно разделать, чтобы ножом не коснуться кости, это может дать ложное предсказание.
– Мне кажется это все чIанда (ерунда)… Люди запоминают такое, только если предсказание сбылось, а если не сбудется, то никто его и не вспомнит, – говорю я, провоцируя его на разговор.
– Как тебе сказать… Совпадений ведь немало, и не с одним человеком это произошло. Я даже не знаю, кто и как это всё может объяснить. Рассказывают, сидел в доме чородинца один наш сельчанин, ели они. Когда салдинец вдруг стал вглядываться в лопаточную кость, хозяин дома пристал к нему, расскажи, мол, что говорит овечья лопатка. Салдинец всячески уходил от темы. Но хозяин настаивал, чтобы рассказал, если даже кость говорит, что умрёт он в тот же день. Салдинец поддался его уговорам и сказал:
– Как бы горько это ни звучало, друг, ты потеряешь одного из сыновей… Так сказал и указал на отметину, что была на кости. Об этом тут же стало известно всему селу, а ровно через месяц его сына унесла река Джурмут, которая бушевала после продолжительных дождей. Об этом все знают. И как это объяснить? – спросил меня родственник.
У меня не было ответа на этот вопрос, ни у кого его нет.
– Почему другие не знали, а он знал? – спрашиваю я опять.
– Он был некоторое время в Грузии, от грузин это всё…
– Грузины не нашей веры люди, как может быть верным то, чему нас учили иноверцы, христиане?
– Вот это я не знаю. Ещё говорят, что они всё предсказывают по ребру, а наши – по лопатке. Что верно, что нет, одному Аллаху известно, – сказал хозяин дома и указал нам место для ночлега в кунацкой.
Мою комнату освещал лунный свет осенней ночи древнего Джурмута, а шум реки втянул в бесконечную вереницу ушедших дней, людей, преданий и легенд. Они приходили ко мне и не давали спать. То я видел большое корыто варёного мяса и собравшихся вокруг него аульских стариков, которые умерли давно. То двоих героев рассказа, их застолье, диалог и предсказание по лопатке. Позже привиделся несчастный мальчик, который попал в бурлящий поток мутной холодной реки, как он своими маленькими обессилевшими ручонками хватается за ветку склонившегося над водой дерева, а беспощадная река его забирает вместе с веточкой… Так и провёл я длинную ночь в Джурмуте.
Загадочная незнакомка
Шёл 2003 год. Я работал в районе главредом местной газеты, а жил в Махачкале. Захотел снять на лето квартиру ближе к морю. Долго не находил, наконец нашёл небольшую квартиру на втором этаже старинного дома недалеко от Кумыкского театра и снял с предоплатой на несколько месяцев. Жил на втором этаже, утром, когда просыпался, и ночью перед сном спускался на море, плавал, дышал свежим морским воздухом, гулял по парку и жил себе в удовольствие.
На втором этаже, где моя квартира, был небольшой коридор и ещё одна квартира с выходом на улицу. Там жили две женщины и трое детей. Одна из них была красивая женщина средних лет с большими зелёными глазами и приветливой милой улыбкой на лице. Имя её было Диана. За день я её по несколько раз встречал на лестничной площадке, во дворе, на улице. Вежливо здоровалась, интересовалась, всё ли у меня хорошо, какая вода в море и т. д.
А её подругу я, кажется, видел всего один раз со спины уходящей по коридору к себе домой. Она казалась глуповатой женщиной, истеричкой, постоянно орала на детей, кричала матом, порой слышал грохот опрокинутых стульев и битой посуды. Долго не мог понять, как эти две разные женщины уживаются друг с другом в этой каморке. Очень жалел Диану. Но тут обстоятельства преподнесли мне шокирующий сюрприз.
Примерно полгода мне понадобилось, чтобы понять, что никакой второй женщины там нет. И эта «уходящая спина» тоже не была другой женщиной. В моей голове засели два образа: один, который я создал себе визуально по тому, что слышу за стеной. Второй – милое приветливое лицо с влажными зелёными глазами, которое видел на веранде, на улице, во дворе. Диана оказалась безупречной актрисой. После того как мне сказали, что там живёт только одна женщина и никакой второй нет, меня это известие повергло в шок.
Осенью я съехал с квартиры, был дождливый октябрьский день, за стеной у соседей было невероятно тихо. Я загрузил свои книги и пару сумок в машину. Вернулся и стоял в коридоре, не выйдет ли Диана хоть случайно на улицу. Я не верил уверениям соседки, что за той дверью лишь разведённая женщина с детьми. Не вышла, я уехал…